Уроки детства-2

Ну и вот, значит, дружим мы с Ольгой и Галкой только с перерывом на сон. (Начало в  тексте «Уроки детства».)
У нас дома ночевать толпой негде. Но повезло – квартирантка Валя съехала, и мы радостно начали драить её комнату - мыть окошко, полы, я печку подбелила. Стало красиво. Стоит кровать и старый диванчик, всем хватит места. Уговариваем мою маму разрешить нам пожить в этой замечательной комнате. Отдельно от  взрослых (сильно надоели), исключительно самостоятельно. На печке можно готовить, стол есть, посуду возьмем. Короче, райские условия.
Нам дали одеяла, подушки, и мы улеглись спать. Но что-то не очень спалось. Темно. Страшновато. И звуки.  Стуки. Подружкам моим захотелось домой, а куда? Ночь на дворе. Стуки все громче. И тут мы все хором стали подвывать. Пришел мой отец и всех эвакуировал на свою кровать в доме, а сам лег в нашей комнате. Оказывается, это он смеялся и стучал нам в смежную стенку – проверял на трусость.

А их отец экзаменовал меня на грамотность. Еще до школы - мы с Ольгой должны были идти в первый класс, Галка во второй – дядьПавлик усаживал меня перед собутыльниками и заставлял читать передовицу из «Правды». Я бойко чесала. Дружки его поражались, дядьПавлик  мной гордился, как родной.
От их посиделок нам оставалось много пустых бутылок. Мой  папаша тоже вносил свою лепту. Мы собирали тару и ходили сдавать. Нас дурили – здесь горлышко кривое, здесь скол.  Мы терпеливо переносили придирки, усушку и утруску нашего товара, но что-то оставалось на простые конфеты.

Однажды улов у нас случился колоссальный. Огромная авоська набитая их и нашими бутылками, оказалась неподъемной. Как-то волокли втроем. Дотащили с передыхами до элеватора и встали, дальше ни с места. Подружки мои пошептались... и убежали. Осталась я одна среди долины ровныя с  тяжеленной сеткой, доходившей мне до пояса. Бросить не могу – надо авоську им отдать. Поднять невозможно. Поволокла по земле кое-как. Терпение и труд, ну вы знаете...

Продавщица в киоске обрадовалась добыче, отминусовала половину, как негодную, но грамм двести мармелада дала. Был тогда такой – длинненький, тёмно-зеленый, с желтыми или красными полосками.
Забрала я сетку, конфеты и пошла плакать на озеро. Мы туда часто ходили смотреть на диких уток, зимовавших в незамерзаемом Иссык-Куле, который тут на западе как раз и оканчивался. Обидно мне было – не высказать. Бросили. Одну надрываться. Убежали.

Сижу на рельсах, поливаю мармеладку горючими слезьми.
А они, как убежали, так и прибежали: сладкого-то охота. Улестили, уболтали, втроем и съели.
Так мы и подарки новогодние ели – они два своих, и мы втроём один мой. Мама звала меня простофилей. А я не могла из-за конфет лишиться дружбы.

Тем более, что однажды утром, когда я болела дома, они по дороге в школу постучали в окно. Там было маленькое счастье – усатое, полосатое, животом и  лапами прилипшее к стеклу.
Мама вздохнула и разрешила: пусть будет, мыши обнаглели. Как же им не обнаглеть – зря, что ли, я их подкармливала каждый день. Приходила из школы раньше сестры,  мелко резала сало и  раскладывала по диагонали от норки в углу до маминой кровати. И оттуда любовалась своими дрессированными мышками, шустро подъедавшими кусочки, блестя чёрными глазками и шевеля усами. Встанут на лапки, понюхают воздух – безопасно. И давай обедать.
Мама, наивная,  радовалась, что я, худая и легкая, как пёрышко, стала есть
сало – раньше  ни за что.
Я  назвала кота Бонапартом. Что не помешало ему уже в квартире, куда мы с мамой переехали от отца, родить троих детей и стать Жозефиной.

И про отца. Он сделал карьеру сверху вниз – от директора горторга до  директора пивбазы (ох и вкусный лимонад они там делали, снимали мне бутылку прямо с автомата, на котором закрывали крышками «Грушевый» и «Яблочный»). Далее - директор нефтебазы, заведующий пунктом отлова диких животных для зоопарков Союза, сторож где-то... и всё. Гулёна, весь в друзьях и подругах, не обращал внимания на мамины просьбы дать денег на продукты или на ботинки для меня. И кончилось – из друзей только сапожник в будке. Отец бесился, устраивал скандалы.

Самое страшное – заболела мама. Врачи сказали, это ревматизм. Я со своим опытом позвоночных грыж теперь понимаю – именно грыжи вызывали у неё жуткие боли. Она не могла встать. Старшие сёстры уже были замужем, жили в других городах. И только Роза пыталась как-то маме помочь. Растворяла иголки в уксусной эссенции и смазывала маме спину. Пережигала угли в ведре, наливала на золу  аптечный спирт и сажала сверху маму, укутав её одеялом.
Одну ночь я помню всю жизнь. Отец бесновался, принес из сарая топор, кричал, что всех зарубит. А между его и нашей комнатой тонкая дверь на крючке с выбитым стеклышком сверху в рамке.
Я страшно боялась, и мама взяла меня к себе в кровать. Успокаивала, говорила, что он нас не тронет, что он трус. Плакать мне было нельзя – Роза запретила маму расстраивать. Может быть, оттуда, из ужаса той ночи,  потом возник порок митрального клапана. Или из вечных простуд и ангин, кто знает.
В декабре будет 110 лет со дня рождения мамы. Её давно нет со мной. Нянчила много лет, и глаза ей закрыла на десятую ночь дежурства в больнице.

А подружки мои после четвёртого класса переехали в Павлодар. Переписывались,
они очерчивали на листочках места, куда падали их слёзы.

Давно живя в Новосибирске,лет 8 назад нашли меня в «Одноклассниках» - увидели переписку с моей нынешней подругой и выпросили адреса, пароли, явки. Обе потеряли по сыну. Ольга благополучна, Галя больна. Полгода переписки, а дальше тишина Не о чем стало говорить, всё сказано. Дай им Боже здоровья и сил!
Навсегда осталась благодарная  память детства.