Глава 15 Соседи

СОСЕДИ

  Первое время Анна Михайловна переживала, что у них в квартире живут чужие люди и все время находятся на кухне. Целый день они там что-то варили, жарили, кипятили белье в ведрах и баках, мыли в тазах детей, снова что-то варили, разогревали, ставили чайники и без стеснения мыли в раковине для посуды детские горшки, когда были заняты туалет и ванная комната. Ванная комната была занята всегда; с самого утра до позднего вечера там лилась вода, гремели тазы, женщины терли белье о доску.
  Повсюду на веревках висело мокрое белье с такими предметами и в таком заношенном виде, что, по мнению мамы, его стыдно было вывешивать на общее обозрение. Все это ей напоминало ночлежку, описанную Горьким в пьесе «На дне». Однако некоторые герои там, хоть и являлись отбросами общества, отличались высокой нравственностью и чистотой души. Таких, как Сатин и Пепел, она здесь не видела. Да и вряд ли такие типы были в самой жизни. Мама считала, что папа лучше знал простых людей, и в его пьесах они, в отличие от Горького, были заняты конкретным делом, а у Алексея Максимовича больше философствовали и фантазировали о том, чего не было и не могло быть в окружающем мире. Недаром некоторые герои в этой пьесе плохо кончают.
  Но надо было привыкать к новому образу жизни. Мама поставила на столе в кухне спиртовку, на ней все варила и кипятила, белье вешала за окном и в комнате на веревках. Роли разучивала по ночам, когда в квартире, наконец, наступала тишина.
  Тишина была относительной. В соседних комнатах плакали грудные дети (их было двое), кричал, всегда пьяный к вечеру, безногий инвалид войны Бакир, сын дворника Шалимова, а одинокая вдова Кулагина принимала по ночам ухажеров, скрип ее дивана говорил о горячем темпераменте самой вдовы и ее кавалеров.
  В театре посоветовали маме купить в аптеке беруши – ватные тампоны, которые засовываешь в уши, чтобы ничего не слышать. Они тоже не спасали. Мама и Алеша по ночам просыпались от плача грудной девочки за стеной у Юрковой. Малышка кричала не переставая по нескольку часов, измученная мать не знала, что с ней делать. Анна Михайловна дала Юрковой несколько советов, но девочка продолжала плакать и иногда очень сильно кричала, становясь багровой от натуги.
Врач районной поликлиники уверял, что у матери мало молока, ребенок плачет от голода. Но и после прикорма ребенок продолжал мучиться от боли. Соседи приняли участие в ее беде, собрали деньги, вызвали хорошего частного доктора. У девочки оказались проблемы с кишками, ее положили в больницу, сделали операцию, при этом внесли инфекцию, и ребенок умер.
  Мама сочувствовала молодой женщине, на время они сблизились, и Анна Михайловна собиралась предложить ей за деньги присматривать по вечерам за Алешей, когда у нее был спектакль. Даже не то что бы присматривать, он уже большой, но ей было бы спокойней, если рядом с сыном в квартире находился свой человек.
  Однако Юркова собралась замуж. У нее оказался ухажер, который жил в общежитии фабрики «Красный треугольник» и после смерти девочки переехал к невесте. Теперь за стеной часто собирались компании. Гости вели себя шумно: много пили, пели песни, курили и расходились во втором часу ночи, громко хлопая входной дверью.
  Второй грудной ребенок был у старшей дочери дворника Равиля Шалимова – Дильшат. Здесь малыш плакал оттого, что в их комнату постоянно приходили какие-то люди, громко разговаривали, кричали, дрались. Драки выплескивались в коридор, на лестницу, иногда и на улицу. Несколько раз по вызову домкома приходил милиционер, пригрозил вернуть Шалимовых обратно в подвал, если они не наведут у себя порядок и не пропишутся в домкоме по документам. Всех без документов обещал сажать в тюрьму. Только после этой угрозы в квартире наступил порядок.
В этой татарской семье оказалось девять человек: сам Равиль, его жена Фатима, старый отец, сапожник Карим, и пять детей – старшая дочь Дильшат с ребенком, но без мужа; безногий инвалид Бакир и младшие – Ильяс, Азира и Газида.
Неожиданно для мамы Алеша подружился с 13-летним Ильясом, тот часто заходил к ним в гости, играл с Алешей в солдатики и железную дорогу. С одной стороны Анна Михайловна была рада, что у сына появился товарищ, с другой – боялась дурного влияния на мальчика этих непонятных для нее людей.
  Дедушка Ильяса, сапожник Карим, целый день сидел на низенькой скамейке около Гостиного двора и надраивал желающим сапоги и ботинки. До революции, да и после нее Алеша никогда его в этом месте не видел, но Карим уверял его, что хорошо знал Великую княгиню Ксению Михайловну, ее покойного супруга и Алешиных дедушку с бабушкой. Только тогда он был не Карим, а всеми уважаемый Карим Фахимович Шалимов, недаром его имя Карим с татарского на русский переводится как «уважаемый», «почитаемый», «дорогой», и сам он – потомок казанских князей.
Была у него до революции в Гостином дворе своя сапожная мастерская, где он не только латал подметки, но делал на заказ знатным людям модные ботинки и сапоги. И зарабатывал тогда столько денег, что снимал в доходном доме на Лиговке пятикомнатную квартиру, а свою старшую дочь выдал за самого богатого человека на этой улице сына трактирщика Ансара – Рустама. Только Рустама убили на войне, и старшего внука Эльдара убили на войне, и мужа Дильшат Марата убили на войне, а любимый внук Бакир вернулся без ноги. Вот он и сидит целый день на Невском, наводит блеск на чужих сапогах. А ведь Бакир тоже мог бы заниматься этим несложным делом, сидеть – не ходить, а Равиль пошел бы работать на Обуховский или Путиловский завод. Там, говорят, платят хорошо. Метлой-то каждый дурак махать может.
Старый сапожник мог говорить часами. Все Шалимовы любили что-то рассказывать, когда рядом с ними на кухне оказывались слушатели. Безногий солдат Бакир – о войне, Дильшат – о своем муже герое, которому будто бы сам Великий князь Николай Николаевич вручал Георгиевский знак «за храбрость в бою». Одна тетя Фатима крутилась как белка в колесе, жаря на раскаленной сковороде беляши. Запах от лука и пережаренного масла целый день стоял не только в квартире, но и на всех этажах подъезда.
Тетя Фатима укладывала их в лоток с крышкой и ремнем. Ильяс надевал этот ремень на грудь, и они с Алешей шли торговать на Невский проспект или к Николаевскому вокзалу. Лоточников гоняла милиция и люди с красными повязками. Им давали деньги (и Ильяс давал, и тетя Фатима давала) и в этот день они их не трогали. На следующий день повторялась та же картина. Тех, кто не платил и возмущался, могли избить и отнять лоток вместе с товаром и выручкой. Делали это, конечно не сами милиционеры и люди с красными повязками, а нанятые ими бандиты.
Раскупали беляши быстро. Они были очень вкусные: с луком и каким-то особым соусом, который Фатима сама готовила из азиатских пряностей и специй, купленных до войны на Апраксином дворе. Ильяс говорил, что в этих беляшах должен быть еще фарш из мяса или рыбы. И мука была не первого, не второго и даже не третьего сорта, а с какими-то непонятными примесями, и масло прогорклое, но сладкий лук и душистые пряности сглаживали все эти недостатки.
Тетя Фатима недавно стала доверять сыну торговать одному, сама уходила в другое место, чтобы за день больше продать и больше получить денег – содержать такую громадную семью было нелегко. Алеша охотно ходил с Ильясом к вокзалу и Гостиному двору, громко крича вместе с ним: «Беляши горячие, дешевые. Кому беляши?».
Мама, конечно, об этом не знала. Она считала, что днем, когда она бывает в театре на репетициях, они с Ильясом гуляют во дворе или соседнем сквере, а вечером, пока она занята в спектакле, сын делает уроки.
Отчасти так оно и было. Алеша все успевал: сходить в магазин, помочь по хозяйству маме и поработать вместе с товарищем на вокзале, вечером позаниматься, почитать любимую книгу или поиграть с Ильясом в войну с Алешиными солдатиками.
Ильяс никогда не видел столько игрушек, у него загорались глаза, когда Алеша снимал с подоконника солдатиков разных армий и показывал ему на полу, как надо по правилам военного искусства расставлять воинские подразделения. Мальчики устраивали бои между германцами и русскими солдатами. У Алеши в этом деле был большой опыт, его учителем был сам папа, и он всегда выигрывал, но, видя, как Ильяс расстраивается и чуть не плачет от обиды, начинал ему в последних решающих битвах уступать, его собственная армия с позором отступала.
С Ильясом и его дедом-сапожником Алеше было интересно. Он даже иногда забывал про своего бедного Рому. За такую забывчивость и предательство он потом должен был просидеть лишних полчаса на его могиле: маленьком холмике во дворе, под которым покоилось тело любимого друга.
К соседям со временем привыкли, но Юркова со своим ухажером неожиданно исчезла, в ее комнату вселилась уборщица из Пассажа тетя Вера с двумя детьми и мужем Виктором, бывшим кронштадтским моряком, а ныне грузчиком в том же Пассаже. Дядя Витя всегда приходил пьяный, и, открывая дверь, орал на всю квартиру: «Свистать всех наверх!». За стеной часто слышались крики и ругань.
Иногда грузчик сильно бил жену. Она выбегала в коридор вместе с детьми – двумя маленькими близнецами Иной и Ниной, взывая о помощи. Одноногий Бакир хватал нож и, подпрыгивая на костылях, бежал заступаться за мать и детей. Обычно добрый и ласковый, в гневе он становился страшный. За ним выбегала вся его семья, умоляя Бакира успокоиться и бросить нож.
– Зачем кричишь, зачем обижаешь женщину? – громко кричал инвалид, угрожающе размахивая ножом. Тут уже, предчувствуя страшный конец, за мужа заступалась тетя Вера, успокаивала Бакира и уводила дядю Витю домой.
– Боже мой, что за люди, – говорила мама, обнимая Алешу и закрывая ему уши, чтобы он не слышал этих криков и ругательств. – Как так можно жить, чтобы напиваться до одури и бить жену – мать своих детей, на их глазах. Этим людям мы несем новое искусство. Но им ничего не надо, кроме водки и беляшей.
– Мне нравятся беляши, – заступался за любимое блюдо Алеша.
Вскоре и вдова Кулагина переехала в другое место, а в ее комнату вселили пожилую пару Симаковых – оба работали на трикотажной фабрике. Все бы ничего, но Петр Иванович тоже любил выпить, и теперь они с дядей Витей на пару выпивали или на кухне, или у Симаковых. С ними не прочь был выпить и Бакир.
Однако, когда маму, несмотря на ее возражения о маленьком сыне, стали посылать с концертами на фронт, правда, на два – три дня, она могла быть спокойна, что соседи присмотрят за Алешей, подогреют ему приготовленный ею обед, а то угостят и своим обедом и беляшами, как тетя Фатима.
Мама не представляла, как Алеша страдал в эти дни. Мальчик затихал и целыми днями сидел на подоконнике, всматриваясь в дальний конец улицы – не едет ли мама: она обычно возвращалась с чемоданом на извозчике или ее кто-нибудь подвозил из знакомых на машине. Его охватывал страх: вдруг она тоже не вернется, как папа, и он останется один?
Чекисты перестали дежурить на их улице. Но это ничего не значило. Мама сказала, что ЧК могло поручить следить за ними кому-нибудь из соседей или домкома. Надо быть осторожными, не говорить ничего лишнего при других. Если бы было что сказать, а то и говорить нечего. Они сами ничего не знали ни про папу, ни про дедушку, ни про остальных родных. В Крестах приняли передачу для тети Оли, но свидание не разрешили и записку не взяли.
Из всего «крамольного» у них остались только альбомы со старыми семейными фотографиями, среди которых были и снимки с членами императорской семьи, и дедушкины иконы. Сумку с папиными пьесами мама отнесла в театр и спрятала в костюмерном цехе за огромным старым шкафом, который, как неприступная скала, стоял на этом месте со дня открытия Александринки. Даже если сумку найдут, то вряд ли сообразят, что это за пьесы и кому они принадлежат.
Икон было несколько штук, все, что осталось у них от дедушки с бабушкой. Среди них были и те, что дедушка просил особенно беречь: Святого Алексия и Святой Анны. К ним прилагались и особые молитвы. При папе иконы стояли в шкафу за книгами, чтобы он их не видел, теперь их приходилось прятать от чужих глаз в ящик стола, запирающийся на ключ.
Каждый вечер мама вынимала иконы из ящика, молилась про себя и вслух, кончая все молитвы просьбой к Всевышнему о возвращении папы, освобождении тети Оли и здоровье всех родных. Алеше она тоже говорила, чтобы он читал молитвы, которым его учила бабушка Лена. «Читай их чаще и моли Бога, чтобы наш папа вернулся, – просила она, пряча слезы. – Коллективная молитва имеет огромную силу».
Папа в Бога не верил, но мама хотела, чтобы Бог помог папе вернуться домой.