Картина

В гостях, ожидая обещанного супа из осетрины, пристально рассматриваю висящую на стене картину. Сюрреалистичный, одна-двух этажный город, изображённый на ней, неуловимо притягивает внимание. Всматриваясь в полотно, где то в подсознании смутно ощущаешь, что несмотря на то, что никогда не был в этом городе, в то же время «родом» всё же оттуда. Некая архетипическая универсальность, безличный «космизм» и при этом какая-то парадоксальная конкретность изображения вызывают удивительный эффект: кажется, вот-вот, ещё чуть-чуть, и вспомнишь эти улочки, события, связанные с ними, старых друзей из какой-то прошлой, непрожитой ещё жизни. На одной из крыш видна одинокая трогательная фигурка мальчика со скрипкой в руках. Трудно отделаться от смутного ощущения знакомства с этим скрипачом, подсознание воскрешает невесомые, лирично-призрачные звуки его инструмента.

Несмотря на внешнюю простоту, даже незатейливость сюжета, полотно обладает удивительной притягательной силой, приковывая к себе внимание, порождает всё новые и новые ассоциации, сопровождаемые лёгкой грустинкой воспоминаний о несбывшемся.

Заинтересованный, принялся расспрашивать хозяина квартиры о картине. Андрей, уклонившись от ответа, ушёл на кухню. Лишь позднее, когда вкуснейший суп из осетрины был наконец готов, и мы, основательно заправившись, опрокинув по рюмке, почувствовали, как спадает напряжение дня, снова вернулись к разговору о картине. После некоторого колебания, её история всё же была рассказана.

В 90-е годы молодой и, увы, как нередко водится в таких случаях, невостребованный художник, попросился развесить несколько своих работ в консерватории. В общем-то просто так, без особой цели, всё равно других возможностей представить их на обозрение у него не было. Андрей, используя свои знакомства, помог ему. После чего картины, не привлекая особенного внимания, довольно долго мирно висели в коридоре консерватории. Но тут в Петербурге случился Теодоракис, приехавший «помахать» одним из своих оркестровых произведений. Случайно увиденные им полотна, произвели на композитора настолько сильное впечатление, что он даже захотел приобрести их. Конечно его познакомили с автором работ, и после недолгих переговоров композитор благополучно купил две из четырёх вывешенных там картин. После чего старик Теодоракис пригласил художника с друзьями к себе в гостиницу, где они, как водится, благополучно напились.

Микис Теодоракис, оказавшийся вполне компанейским и общительным человеком, рассказал много интересного из своей необычной жизни, а на прощанье проникновенно сказал художнику:
– Знаете, в ваших работах присутствует какое-то внутреннее родство с Пикассо! У меня есть комната, где отдельно висят только его полотна! Когда я вернусь домой, то повешу ваши картины рядом с Пикассо!

Андрей надолго замолчал, потом разлил по рюмкам остатки водки и нарезал в блюдце половинку огурца. Я же заинтриговано ждал продолжения. Так и не дождавшись, сам спросил:
– А дальше что?
- да собственно всё, - ответил он,- конец истории.
- А эта картина?- кивнул я на стену.
- Так там висело четыре, две из них купил Теодоракис, одну, художник потом подарил мне, а ещё одну отдал кому-то в консерватории. Вот собственно и вся история, - повторил он.
- А сейчас где? Художник! - уточнил я в ответ на его вопросительный взгляд. Глядя в сторону , каким-то вдруг изменившимся, «скучным» голосом Андрей вяло досказал концовку: в начале 2000-х он женился, буквально сразу родился ребёнок. Разумеется, нужны были деньги. А живопись, как ты понимаешь, денег не приносила. И он пошел работать, сейчас точно не помню куда, возможно даже на стройку рабочим. С живописью и старым кругом друзей он порвал напрочь, встреч избегает.

- А как такое возможно, - поразился я, - Ведь Теодоракис?!!
- А что Теодоракис,- перебил Андрей, - Теодоракис приехал и уехал, а у нас здесь свои «погремушки»!

- А сам то ты кто? - внезапно влез в разговор, молчавший весь вечер хмурый мужик с неправдоподобно густой и длинной, совершенно бутафорской на вид бородой. Я запнулся, безуспешно пытаясь вспомнить, как наш гостеприимный хозяин представил его в начале посиделок. Не то Паша, не то Саша.
- Ну, кто ты?!! - требовательно повторил бородатый, с пьяной бесцеремонностью тыча в меня пальцем.
- Эээ, что вы имеете в виду? - растерянно выдавил я.
- Да гитарист он,- вмешался Андрей.
- Гитарист,- удовлетворённо протянул бородатый. - Ага, так вот, как вы там, среди гитаристов решаете, кто хороший, а кто нет?
Я слегка растерялся, утомление последних дней, сытная осетрина и выпитая водка совершенно лишили меня моей обычной живости.
- Ну как,- неуверенно протянул я, послушал и…
- Прекрати! - резко перебил собеседник, – Послушал он! Слушать ты можешь сколько угодно, хоть заслушайся, но решать тебе никто не позволит, полномочий у тебя таких нет!
- А почему, собственно, вы так думаете?- попытался перехватить инициативу я.
- Я не думаю, я знаю, здесь никто ничего не решает! - раздражённо взвился бородатый. - Я тебя последний раз по человечески спрашиваю, как вы узнаёте, хороший гитарист или нет? Напрягшись, я выразительно посмотрел на Андрея.
- Не волнуйся,- успокоительно сказал он,- Вася совершенно нормальный чел, просто манера у него такая. Вась, ты всё же поаккуратнее, человек ещё не привык к твоим закидонам (и привыкать не собираюсь, подумал я про себя).
- А пусть он нормально ответит, а не чушь несёт,- обиженно пробасил Вася.

- Ну, формально конкурсы есть, например, в Америке очень значимый конкурс. (Кажется, я начал понимать, чего хочет от меня бородатый).
- Правильно!- удовлетворённо пророкотал Василий. - В Америке!, - поднял он палец, - ну или, скажем, в Москве иногда ещё могут что-то решить.
- И не формально, а фактически,- поправил он. - Это твоё мнение формально! Ну, наше с тобой,- смягчил он, перехватив мой раздражённый взгляд. - А там, уж если решили чего, то для наших это обязательно к исполнению! Что, не так?- пристально уставился он на меня. - Ну и с живописью так же, - продолжил бородатый. - В Петербурге, конечно, сами не могут решить, хороший это художник или нет. Вернее, «или нет», для них по умолчанию, но не иначе. Для иного нужны подсказки, ну хотя бы из Москвы, это как минимум, а лучше оттуда,- показал он куда-то вверх и вбок.
- Да брось ты,- вмешался Андрей,- Уж в искусстве то мы не хуже кого-то!
- Вопрос - не кто хуже, или, допустим, лучше, а кто решает,- снова повысил голос бородатый. - Чтобы решать нужна смелость, полёт, масштаб, умение повести за собой, а мы,- Василий раздражённо проглотил какое-то ругательство, - Вот приедет барин, барин нас рассудит! - с озлоблением съёрничал он.

После того как откупорили вторую бутылку, не без некоторого колебания выуженную нашим гостеприимным хозяином из шкафа, мы с Василием (на поверку оказавшимся вполне интеллигентным хотя и несколько озлобленным человеком) всё же нашли общий язык. Как водится, долго и пристрастно обсуждали судьбы русской культуры, собеседник очень интересно рассказывал про русскую живопись первой половины ХХ века, и лишь только когда заговорили на литературные темы, снова громыхнул гром.

- Не такая литература нам нужна,- метал бородатый молнии, - Всё какие-то хлюпики, нытики, или агитпроп откровенный. Где наши русские Джеки Лондоны, Киплинги!
- Но у нас был Достоевский,- начал было я.
- Достоевский,- взревел Василий,- барские сопли, инфантильное нытьё. Хорошо ещё, что он поздно появился, а так, страшно подумать - инфицированное безволие! Да если бы наши предки читали Достоевского, то была бы у нас Россия? Если бы Александр Невский или Петр первый читали Достоевского, ты представляешь, что бы было? Слюни, сопли, вместо дела!- патетически восклицал он.

- Но Джека Лондона они тоже не читали,- возразил я.

Но разогнавшийся Василий, уже никого не слушая, продолжал развивать свои взгляды на русскую литературу. Забраковав конец ХIХ века, заклеймил и начало ХХ. Я давно понял, куда клонит собеседник, все корытца, откуда наша интеллигенция черпает «свои» мысли уже изучены, спорить было скучно, а уйти вроде как неудобно. Понемногу начав отключаться, я принялся думать о чём-то своём, но на его фразе " – А вот время после 60-х было всё же тонким, неочевидным для многих подъёмом", неожиданно для себя перебил его.

- Вот только этого не надо! Период тот - вполне себе упадок. Я вот как раз недавно «И дольше века» перечитывал. Да, это литература, без сомнения, но это литература группировки! В ней постоянно транслируются обидки: на время, обстоятельства, и при этом характерный перевод стрелок на некоего (на самом деле всем очевидного) гипотетического «барина». Почти все они в тот период такие, это вообще было временем тявканья вылезших из под шконки шавок. Иногда мелочного, порой же доходящего до почти эпичного масштаба, но тявка. Время лжи, разнообразной клеветы, возведённой чуть ли не в сакральный ритуал. Огромный творческий потенциал, великолепные таланты разменивались на сведение счётов, выпячивание обвинений на злобу дня, превращая художественное произведение в винегрет из прошлых обидок. Постоянное пинание мёртвых львов в угоду живым шакалам, вот что из себя представляло то время. Такое невозможно себе представить у Булгакова, даже у Шолохова, и уж, тем более, нет этого у Достоевского. Русский писатель, я имею в виду настоящий русский писатель, с большой буквы, тот самый, который у нас больше, чем поэт, не должен размениваться на сиюминутную грызню, втягиваясь в борьбу привластных группировок, занимать какую-то убогую точку зрения одной из сторон. Суметь поставить себя над схваткой, научиться смотреть с высоты птичьего полёта - вот способ приобрести настоящий масштаб.

- У композитора это всегда видно,- вставил вдруг Андрей,- кто для людей пишет, а кто для Бога.

Бородатый вдруг порывисто вскочив, выбежал из комнаты. Вернулся он через минуту уже одетым с рюкзаком в руках, из которого, основательно порывшись, выудил визитку и протянув мне выпалил: приходи в студию, покажу тебе свои работы, есть о чём поговорить! И стремительно, словно боясь, что его задержат, выскочил на лестницу. Когда хлопнула входная дверь, я посмотрел на визитку, на которой крупными, стилизованными под модерн буквами было выведено – художественный руководитель режиссёрской студии.

Стал собираться и я, на прощанье ещё раз пристально рассмотрев картину, спросил: - А фамилия художника?
- Морозов,- чуть помедлив ответил Андрей. - Сходи, правда что, к Василию,- продолжил он, провожая меня до лестницы,- пообщайся, ведь интересный человек, и у него там ещё одна картина висит. ..