Ботаники. Впечатления В. В. Туганаева Аспирантура

БОТАНИКИ ИЗ КАЗАНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА: ВПЕЧАТЛЕНИЯ В. В. ТУГАНАЕВА. АСПИРАНТУРА

ФОТО. 1) "Участники  экспедиции по агрофитоценозам Татарии в 70-е годы с участием профессора М. В. Маркова". Домашний архив М. Вит.  Маркова.
Слева на право.
Снизу: 3-я Гульсина Бадретдиновна Салахова, Аида Семёновна Казанцева, Михаил Васильевич Марков. Сверху: Серафима Александровнв Маркова,  Роза Хакимовна Ахтямова, Сергей Ильич Зарубин, Виктор Васильевич Туганаев
2) "В пойме Волги" (съёмка: 12.09.2022, Казань, садоводческое товарищество "Залив")

К БИОГРАФИИ ПРОФЕССОРА БОТАНИКИ КАЗАНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА МАРКОВА
К БИОГРАФИИ ПРОФЕССОРА БОТАНИКИ ВИКТОРА ВАСИЛЬЕВИЧА ТУГАНАЕВА
К БИОГРАФИЯМ БИОЛОГОВ КАЗАНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА


(СПРАВКА. Туганаев Виктор Васильевич. Выпускник Удмуртского государственного педагогического института. Аспирант в Казанском  государственном университете им. В. И. Ульянова-Ленина в 1967–1969 гг. Выпускник Казанской геоботанической школы профессора М. В. Маркова. Доктор биологических наук профессор Удмуртского государственного университета, детский писатель. Почётный гражданин города Ижевск, заслуженный деятель науки Удмуртской Республики)


Текст, представленный ниже я сформировала из отрывков и цитат автобиографической повести, касающихся непосредственно биологов Казанского университета.


НА СТРАНИЦАХ КНИГИ: Туганаев В. В. Моя вселенная. Ижевск: Удмуртский университет, 2011. 151 с.




На биолого-почвенном факультете меня хорошо помнили, как я бегал в поиске профессоров для сдачи экзаменов. Всем профессорам биолого-почвенного факультета КГУ И. Г. Валидову, М. В. Беляевой, В. И. Баранову, В. Л. Вагину, А. М. Курбангалеевой, А. М. Алексееву, Н. А. Ливанову и некоторым доцентам, например, Л. М. Ятайкину и Н. П. Арискиной, сдавал экзамены, чтобы получить право на место в аспирантуре. Вот какие непростые были в то время требования! Конечно, они понимали моё положение и, возможно, давали поблажку, особенно Николай Алексеевич Ливанов. Я ему пытался доказать, что крупные таксоны позвоночных животных происходили независимо друг от друга и то, что во главу угла в филогении ставится ланцетник – не совсем правильно. Он внимательно то ли слушал, то ли смотрел на меня и сказал, что отрезал: «Вот что, молодой человек, к дискуссии по столь сложным проблемам вы ещё не готовы, а учебным материалом владеете, и я ставлю Вам «отлично» и не более того…». Пятёрке я не был рад, но впоследствии мы неоднократно встречались, и этот не совсем приятный для меня инцидент стёрся из памяти.

Поступление в аспирантуру было похоже на некоторую формальность: немецкого языка не боялся, его обстоятельно изучал в студенческие годы, по крайней мере, для студента я был подготовлен прилично, по истории КПСС чувствовал себя уверенно, поскольку по этому предмету всегда можно было что-то сказать, что касается ботаники с основами геоботаники, то по этим дисциплинам был подкован в достаточной мере. Книгу М. В. Маркова «Общая геоботаника», впрочем, подарок автора, я знал «назубок». Кроме того, у меня уже была одна небольшая статья в «Ботаническом журнале», вторая была готова в черновом варианте.

Кафедра ботаники в то время имела сильный профессорско-преподавательский состав – 2 доктора наук (М. В. Марков, В. И. Баранов), 4 доцента (Н. П. Арискина, Н. Г. Афанасьева, Л. М. Ятайкин, Е. Л. Любарский), 1 старший преподаватель, 4 ассистента и несколько лаборантов и аспирантов.

Факультет и кафедра жили активной научной жизнью, бурно проходили заседания общества естествоиспытателей, а также ботанического общества. Не прошло и месяца, как я уже знал из истории университета многое из того, что не было отражено в печати – о С. И. Мережковском, С. И. Коржинском, А. Я. Гордягине, о ныне работающих М. В. Маркове и В. И. Баранове. Высоко ценились в людях ум, и всем известным учёным предписывалось наличие в их характере некоторого чудачества. Например, Николай Иванович Лобачевский в своё время въехал в университет на корове, Николай Иванович Ливанов расшумелся в кинозале университета, который был известен под названием «курятник», как С. К. Мережковский вёл себя по отношению к противоположному полу. Восторженно отзывались о студентах Б. М. Миркине, Г. Б. Гортинском. На кафедре многое осталось ещё от времён Н. Ф. Леваковского, С. К. Мережковского, П. Н. Крылова, С. И. Коржинского и А. Я. Гордягина.

Из всех ботаников Михаил Васильевич Марков особенно высоко превозносил своего учителя Андрея Яковлевоча Гордягина. На кафедре царила атмосфера почитания истории, и практически все отмечали, что история КГУ была более яркой, чем современность.

Приукрашивание прошлого, каким бы оно не было сложным, - особенность человеческой натуры, и такая черта была характерна и для казанцев. Шёпотом рассказывали о К. С. Мережковском. Он в своё время был активным черносотенцем, кроме того, был уличён в сексуальных злоупотреблениях, вследствие чего был вынужден бежать за границу, где и покончил собой. Его замечательная идея о симбиогенезе, как одним из важнейших путей эволюции органического мира, в Казанском университете практически была забыта, но продолжала развиваться в других научных центрах страны. Ассистент Анатолий Григорьевич Смирнов ознакомил меня с небольшой книгой этого учёного под названием «Теория двух плазм, как основа симбиогенеза, нового учения о происхождении организмов» с просьбой высказать своё мнение. Прочитав, я понял, что это было то, чего мне не хватало для создания нужной эволюционной картины. С Анатолием Григорьевичем мы старались найти доказательства о «всюдности» симбиотических отношений, которые охватывают и мир организмов, и мир неорганической материи. С внутренним волнением и трепетом А. Г. Смирнов показал некоторые работы П. Я. Корнух-Троцкого. Раньше я не слышал эту фамилию. Но, оказалось, профессор П. Я. Корнух-Троцкий – первый заведующий кафедрой ботаники Казанского императорского университета. Узнал и о том, что выпускником Казанского университета является также выдающийся русский ботаник А. Н. Бекетов. С именем профессора Н. Ф. Леваковского начинается история Казанской геоботанической школы. Михаил Васильевич часто упоминал его фамилию в своих лекциях, но более значительный вклад в науку был сделан, на мой взгляд, С. И. Коржинским, П. Н. Крыловым и А. Я. Гордягиным.

Сколько замечательных имён связано с указанной научной школой – А. Н. Бекетов, Е. Ф. Вотчал, Н. А. Буш, В. Р. Зеленский, В. И. Талиев, И. И. Спрыгин, Б. А. Келлер, П. Н. Крылов и другие, и о каждом из них любой сотрудник кафедры многое мог бы рассказать. Вот что значит традиции, и оставившие о себе светлую память выдающиеся учёные! Их имена сохраняются и оберегаются новым поколением студентов и сотрудников.

Такая забота или опекунство над историей интеллектуальному сообществу дано природой и совершается неосознанно, и это способствует прогрессу. Наоборот, где забывается прошлое – люди и дела предшественников – трудно ожидать прогресса. Между тем, есть и такие, я это понял впоследствии, которые историческим личностям если и отводят место, то где-нибудь на задворках и чердаках прошлого. Жизнь таких людей, так или иначе, справедливо наказывает.

Мой шеф, профессор М. В. Марков, относился с большим уважением к прошлому Казанского университета и к науке в целом и настойчиво требовал изучение работ предшественников. До встречи с ним мне казалось, что я вполне подкован в знании трудов отечественных ботаников и особенно казанских, но беспристрастный анализ некоторых известных работ, в частности, А. Я. Гордягина и В. Л. Комарова, показал, что я пока не достиг уровня серьёзного обсуждения проблем ботанической науки. Многое и многих я знал, но мои представления были поверхностными, поэтому необходимо было с «биогеоценотических» позиций «перелистать» всю геоботаническую литературу. Михаил Васильевич передал мне увесистые тома книги Рюбеля по ботанической географии и знаменитую «Растительную социологию» Браун-Бланке, обе на немецком языке, и я в течение 2 месяцев должен изучить их с тем, чтобы быть готовым к обсуждению содержания этих трудов. Я был немного огорчён таким подходом ко мне, мне хотелось как можно скорее начать работу по теме диссертации, а переданные труды мне были известны – я их просматривал ещё студентом в Государственной библиотеке им. В. И. Ленина в Москве. Но выручил А. Г. Смирнов: «а Вы создайте для себя свой план действий, а изучение книг Вам не помешает, особенно «Pflanzensociology» Браун-Бланке. Нельзя же молиться лишь на академика В. Н. Сукачёва, есть и иные идеологические кумиры…».

Я так и сделал. Читать на немецком я умел, кроме того, ботанический кругозор был достаточный, и отчёт перед Михаилом Васильевичем получился.

В Казани жизнь проходила бурно. Михаил Васильевич развернул активную деятельность по организации исследований проблем взаимоотношений растений в сообществах, параллельно занимался разработкой основ нового направления в геоботанике – агрофитоценологии. У него шла обширная переписка со многими учёными и научными учреждениями. Благодаря неуёмной энергии и высокому научному авторитету М. В. Маркова Казанский университет стал своеобразной «Меккой» для многих геоботаников страны. Почти еженедельно наведывались гости из разных городов. Каждому приезжему представляли нас, геоботаников, и, в свою очередь, нам было интересно узнавать о тех исследованиях, которые проводились в тех или иных научных центрах.

Особо тёплые контакты имели место с Ботаническим институтам АН СССР (г. Ленинград), МГУ, где кафедру геоботаники возглавлял профессор Т. А. Работнов, с Институтом экспериментальной ботаники Белорусской академии наук, с Ботаническим садом Академии наук Украинской ССР, с Институтом физиологии растений АН СССР (г. Москва), с кафедрой почвоведения МГУ и др.

На кафедре царила творческая атмосфера. Мы, молодые сотрудники, были постоянными участниками всех кафедральных дел. Регулярно устраивали ботанические чаи, где подводили итоги работ за неделю. Это были замечательные мероприятия, где обсуждались самые различные вопросы. У участников таких сборов между собой не было особых секретов, и поэтому суждения высказывались открытым текстом. Душой встреч была Серафима Александровна, а «мозговым центром» – Михаил Васильевич.

Казанский университет известен отличной научной библиотекой, где можно найти практически любое издание, увидевшее свет в СССР. В библиотеке из постоянного читательского коллектива также формировались неофициальные группы единомышленников. Время от времени они собирались в курилке и обсуждали вопросы на злобу дня. Сколько можно было узнать нового и познакомиться с интересными людьми в этом закутке! Многие открыто высказывали свои взгляды на политику и государственных деятелей. Потом прошёл слух о том, что среди курильщиков были и так называемые стукачи. Я любил и люблю анекдоты и, хотя никогда не курил, но был завсегдатаем пятиминутных сборов в мужской курилке. Здесь же мне передали для чтения запрещённые книги Вейсмана, Менделя, Серебровского, Иогансена…

В первой половине 1965 года был занят подготовкой к экспедиции по Удмуртии с целью изучения флоры и луговой растительности пойм рек. В экспедиции участвовали также Михаил Васильевич и Серафима Александровна. Начальником экспедиции был определён я.

Работа экспедиции была великолепна отлажена. Аида Семёновна Казанцева, тогда старший лаборант, впоследствии защитившая кандидатскую диссертацию и ставшая доцентом, была отличной хозяйственницей, коммуникабельным человеком и умеющей держать дисциплину, Краснов Николай Анисимович, студент, трудяга на все сто, и остальные члены экспедиции были что надо; к тому же в с. Крымская Слудка (Кизнерский район) присоединился к нам Володя Иванов.

Безропотно и самоотверженно работали все, хотя и знали, что собирали материал для моей диссертации. Долины рек с их своеобразной растительностью были любимыми объектами у Михаила Васильевича. Он был научным редактором коллективной монографии, получившей высокую оценку на страницах центральных ботанических журналов. Она посвящена итогам исследований флоры и растительности пойм рек Кама и Волга.

В каждом пункте исследований через долину местной реки мы закладывали геоморфологические профили, в прирусловой, центральной и притеррасной частях пойм копали почвенные ямы, делали многочисленные описания растительности, главным образом, лугов, и брали образцы травостоя для анализов. И так изо дня в день. С утра до вечера нас можно было увидеть в природе, а вечером были заняты приведением в порядок описаний растительности, закладкой и перекладыванием гербарных образцов.

Дежурные отвечали за состоянием заложенных в прессы растений и сушку почвенных образцов. Кроме того, следовало заботиться о приготовлении пищи и встречаться с местным агрономом и председателем хозяйства и быть готовым к переезду на новое место.

Месяц прошёл как одно мгновение. Михаил Васильевич был жаден до работы, но всё делал обстоятельно и аккуратно. Во время геоботанических съёмок был малословен, но в перерывах охотно отвечал на вопросы или сам рассказывал что-то интересное. Он знал намного больше, чем можно было почерпнуть из его публикаций. «Я пишу только то, в чём абсолютно уверен и стараюсь не выходить из рамок своих интересов» – неоднократно заявлял он нам. Обладал красивым тенором и вечерами любил петь. Как-то Серафима Александровна заметила, что в молодости у Михаила Васильевича был высокий баритон, а сейчас низкий тенор. Песен знал он много, но более всего предпочитал традиционные студенческие. Часто заставляли меня петь удмуртские мелодии. «Нюлэсти но ветлыкум» стало моим музыкальным брэндом. Он обожествлял академика Владимира Николаевича Сукачёва, был принципиальным противником иных направлений, кроме как официального, советского, учения, под которым понималось Сукачёвское учение, суть которого академиком изложены в книгах «Растительные сообщества» и «Основы лесной биогеоценологии». Содержанием растительных сообществ, по М. В. Маркову, являются отношения между растениями, от которых зависят все главные свойства сообществ и, прежде всего, продуктивность. При описании фитоценозов он в обязательном порядке требовал особо отмечать доминанты и субдоминанты, т. е. обильно представленные виды, что при обработке описаний облегчало устанавливать ассоциации.

Самым главным недостатком (а может, преимуществом?) был его аскетизм по отношению к еде. Он обладал способностью обходиться без обеда, а мы, молодые, только и думали о том, чтобы поскорее добраться до хлеба с маслом или джемом.

«Геоботаник – это человек с гипертрофированными ногами и атрофированным желудком!» – это его кредо, действо которого мы испытали на себе. Гульсина Бадретдиновна Салахова, славная женщина (сейчас она кандидат наук, старший научный сотрудник), как и подобает большинству лиц татарской национальности, не могла обходиться без мясной пищи, и на этой почве однажды произошла небольшая стычка с нашим шефом.

– Михаил Васильевич, дайте мне мяса, и Вы убедитесь в том, что лучше меня работника нет!

– Ишь, Вы, – спокойно ответил Михаил Васильевич. – Забыли о том, что у геоботаника должен быть атрофированный желудок?

– Но мне по состоянию здоровья нужна калорийная пища!

– Ничего, выдюжите! Вернёмся в Казань, останетесь одни, тогда ешьте, что угодно и сколько надо! – профессор был непреклонен.

Как только Михаил Васильевич и Серафима Александровна уехали (у них была запланирована командировка в Саратов), мы в колхозе заказали мясо, приготовили обильный ужин и впервые за месяц наелись «до отвала», и к Г. Б. Салаховой вернулась доброта:

–  Вот так если будешь кормить, Виктор Васильевич (она ко мне долго обращалась на «ты»), то каждый год буду ездить в экспедицию.

В течение июня – начале июля обследовали луговую растительность и флору поймы Вятки у с. Крымская Слудка, поймы р. Ува и пос. Ува, р. Вала у д. Чумойтло, р. Умяк у д. Ст. Ятчи, поймы р. Кильмезь и с. Вавож, у Виняшур-Бии (Селтинский район), поймы р. Сива у д. Большие Кивары и с. Перевозное (Воткинский район), поймы р. Кырыкмас у с. Мушак, поймы Ижа у с. Юськи, поймы Люги у с. Кизнер, р. Нылга у д. Большой Жужгес, р. Тойма у с. Алнаши и с. Байтеряково, поймы р. Варзинка у с. Варзи-Ятчи. За один месяц мы набрали материал в количестве, достаточном для обобщения и написания диссертации.

Вторую половину лета мы провели с Володей Ивановым. Вот уж с кем было интересно и замечательно! Страстный любитель природы, интересующийся всем, особенно животными и растениями, любитель рыбалки и при этом физически закалённый и неутомимый путешественник. Всё экспедиционное время было отдано сбору флористического и геоботанического материала. Мы не знали, что такое вино, питались скромно, но никогда не голодали, уважительно относились к населению, и нам практически бесплатно доставались молоко и масло, а иногда мясо и картофель. Еду мы обычно готовили сами. Дважды совершили путешествие по рекам Чепца (от д. Омутница до пос. Яр), Кильмезь (от пос. Головизнин Язок до д. Малые Сюмси). Удмуртский язык и знание татарского (Володя был крещёным татарином) являлись ключом к сердцам сердобольных селян.

Диссертант должен разрабатывать конкретную научную проблему, а не просто иметь объект исследования. И я ощущал необходимость наличия генеральной научной идеи, и представлять ожидаемые результаты. Иными словами, нужна была рабочая гипотеза, и я старался создать её, ведь опыт исследовательской работы у меня уже был и даже имелся определённый материал, поэтому в первые дни аспирантуры занялся формулированием идей, мучился над постановкой целей, задач и методики геоботанических исследований. Шеф никаких идей не давал в готовом виде. «Я своих учеников как щенков бросаю в воду, выплывут – хорошо, нет – туда им и дорога!» – таково было его педагогическое кредо.

(Задолго до экспедиции в научной библиотеке им. Н. И. Лобачевского, между прочим, очень богатой и отлично организованной, перечитал горы литературы. Сколько раз перелистывал коллективную монографию М. В. Маркова в двух книгах, знакомился с многочисленными статьями по физико-географическим и флоро-геоботаническим особенностям долин рек, со многими работами о пойменных почвах. Статьи А. Б. Бронзова о зональных явлениях в пойме Иртыша, И. М. Крашенинникова о циклах развития долин степной зоны Евразии, Б. М. Миркина по экологическим классификациям луговой растительности пойм явились для меня своеобразными учебными пособиями. Но особо привлекла к себе внимание идея Сергея Ивановича Коржинского о том, что долина р. Волга служит проводником флоры и растительности как с севера на юг, так и наоборот – с юга на север, а А. Я. Гордягин и М. В. Марков прямо указывали на то, что степные растения по долинам мигрируют на север двумя экологическими путями: одни (эутрофы) реагируют положительно на чернозёмовидные богатые почвы, другие (псаммофиты и термофиты) выбирают тёплые, песчаные почвы. О пойменных лесах нашёл нужную информацию в статье Бориса Александровича Келлера. Зная закономерности климата и почвы, гидрологического режима, можно было провести экологическую дифференциацию пойм и выявить более благоприятные и менее благоприятные для произрастания растений экотопы. Но по степени выработанности поймы бывают разные. Есть крупные реки, такие как Кама и Вятка, есть средние и небольшие по величине реки, у последних поймы, как правило, не так чётко разделяются на зоны. Мне стало понятно – надо сопоставить флору пойм разных по величине рек и тем самым представится возможность оценить место каждой конкретной пойменной флоры в зональной флоре. Таким образом, можно будет количественно показать степень интразональности флоры и растительности пойм как крупных, так и средних и мелких рек.)

Должно получиться следующее: поймы Вятки и Камы в флористическом и геоботаническом отношениях должны иметь более «южный» облик, а поймы мелких рек способствовать «бореализации» зональной флоры, средние по величине реки должны характеризоваться поймой, растительность и флора которых приближены к зональному варианту растительного покрова… Такая идея для меня стала руководящей.

На следующий день я второпях доложил о ней шефу, на что он ответил лаконично и одобрительно:

– Действуйте, идея стоящая!

Чтобы доказать правильность своих предположений, я выехал в экспедицию. Надо ли рассказывать о том, как я рвался «в бой»! Перед выездом чувствовал себя то А. Гумбольдтом, то С. И. Коржинским, а главное, рядом со мной был мой шеф, ас-геоботаник профессор М. В. Марков. Его значение я оценил много позже, а когда работали бок о бок, казалось, что он один из самых обычных людей. Но это не так. Теперь-то я знаю, что это был одарённый человек, любящий и знающий своё дело, честный и принципиальный.

В годы моего пребывания в Казанском университете мой шеф, Михаил Васильевич, был на пике творческой деятельности. На кафедре исследовательское дело, по крайней мере, по геоботанике и флористике было хорошо отлажено, и никто из членов коллектива не сидел сложа руки. С особым желанием и подъёмным настроением происходила обработка гербарных образцов. Раз в неделю весь рабочий день коллективно изучались растения. Михаил Васильевич в растениях разбирался не хуже иных именитых систематиков. Его любимыми группами были злаки, капустные, яснотковые и бобовые. С дипломниками проводили анализ растений, собранных с мелких (0,1 кв. м), так называемых раункиеровских площадок. Их было великое множество, а ведь у каждого растения надо было не только установить видовую принадлежность, но и указать фазу его развития, высоту побегов, численность особей и их вес. Так что студентам-дипломникам приходилось работать почти круглосуточно. Некоторые даже ночевали в лаборатории, благо что были спальные мешки. У Михаила Васильевича была привычка приглашать к себе в кабинет кого-либо из сотрудников, где любил обсуждать те или иные вопросы.

Едва включившись в агрофитоценологию, я «заболел» Вавиловскими идеями о центрах происхождения культурных растений. Я предполагал, что у типичных сорных растений историческая география сходна с культурной флорой. Особо возрос интерес к трудам Николая Ивановича Вавилова в период работы М. В. Маркова над учебником по агрофитоценологии. Михаил Васильевич, взяв в основу своих представлений идею о том, что самой примитивной была мотыжная система земледелия, создал картину агрофилоценогенеза, суть которой сводилась к тому, что первоначально засорителями были многолетние травы, затем, по мере интенсификации земледелия и использования более совершенных орудий обработки почв, стала усиливаться ценотическая роль малолетних сорняков. Мы неоднократно обсуждали эту проблему, с изложением своих идей он выступал и на Всесоюзной конференции в г. Владимир, но я убеждал его в обратном – такая точка зрения применительно к агроценозам умеренных широт не соответствует реалиям. Лесную или даже пойменную почву каменными мотыгами вряд ли можно обработать, тем более для посевов нужны значительные по размерам участки. Обсуждение проблем стимулировало поиск фактов, подтверждающих ту или иную точку зрения. Так, я вышел на труды древнегреческих, византийских учёных, оставивших весьма обстоятельные описания земледелия рабовладельческого времени (Катон, Вергилий и др.). Мотыжное земледелие в классическом варианте имело место лишь в поймах таких рек, как Нил, Тигр, Евфрат, т. е. где распространены почвы с рыхлой структурой, а также в горах с их щебёнчатыми, подвижными почвами. Что касается лесной зоны, то здесь земледелие изначально могло быть лишь огневым или подсечно-огневым.

Изучение литературы по данному вопросу подтвердило такую идею. С большим любопытством он отнёсся к моим археологическим изысканиям и проверял правильность моих определений растений по их плодам и семенам. Как у выпускника двух вузов – университета и института сельского хозяйства и лесоводства – в нём органически сочетались оба научных первоначала – теория и практика. Он искренне сокрушался, что по археологическим зерновкам трудно отличить многорядный ячмень от двурядного, и рекомендовал основательнее копаться в зерновых материалах – ведь должны же остаться колосья!

Но за всю свою практику разбора археологических зерновых материалов мне удалось обнаружить колос лишь однажды. Но это был колос ржи, и он был найден среди скоплений зерновок из средневекового городища Ош-Пандо (Мордовская Республика). Материалы для ботанического анализа были переданы мне профессором Мордовского университета П. Д. Степановым. Я дважды приезжал к нему и сумел познакомиться с ним поближе. Он был профессором классического, дореволюционного образца. По своей культуре, интеллекту, широте знаний, начитанности, умению излагать мысли и внимательному отношению к собеседнику он напоминал мне моего шефа, а вот в отличие от Михаила Васильевича в быту не был организованным. Жил он один, но в квартире было тесно из-за книжных завалов. Студенты и аспиранты запросто приходили-уходили в любое время, профессор угощал их чаем, и они свободно пользовались книгами. Он жил наукой и прожил во имя науки. С большим любопытством Михаил Васильевич просматривал семена и плоды, пролежавшие в земле и зернохранилищах около тысячи лет! По результатам исследований я бойко печатался в самых солидных журналах и изданиях, но Михаил Васильевич был категорически против включения его в соавторы.

– Это Ваше, Виктор Васильевич! Я рад, что Вы имеете дело с археологами. Но надо ещё ознакомиться с архивными и историческими письменными источниками. Думаю, и там нужных материалов предостаточно!

Став на агрофитоценологический путь, я представлял, насколько он будет непростым, но наличие идей и собранного материала, вера в собственные силы и поддержка круга замечательных людей и, прежде всего, Михаила Васильевича Маркова позволили мне выйти на этап завершения работы, поступить в докторантуру Ленинградского университета….
               
                Виктор Туганаев, Ижевск, 2011 г.

                Светлана Федорова, Казань, 22 сентября 2023 г.