Отшельник с Подкаменной Тунгуски. Книга 2. Гл 24

Глава 24. Таинственные строки.

           Первый снег выпал за день до прихода октября. Тонкое и легкое покрывало из блестящих кристалликов застывшей влаги резало глаза, и я с прищуром всматривался в лежащие внизу окрестности Нижней Тунгуски. По такому знаменательному случаю выдвинулись с Альфой с утра на уже знакомую сопку в поисках очарованной первым снегом дичи, и вот уж сколько следов явилось перед нашим азартным взором! Любил я охоту по первому снегу, сразу видно, как много расселилось по лесу братьев наших меньших, и как осторожно следует выбирать первую вероятную жертву. Альфа давно распугала с дюжину глухарей, да погонялась за троицей беляков, а я даже и не думал прикладываться к ружью. Такие моменты даются природой для созерцания и наслаждения, а так сразу вдруг испугать своей стрельбой близких соседей – совсем не входило в мои планы.               
           Лишь к вечеру возвратились в лагерь, уставшие, но в бодром расположении, с тяжелым мешком дичи и промокшими конечностями. Снег почти стаял, и мои кирзовые обутки показали всю свою несостоятельность по такому случаю.  Буду топить печь, да наполнять теплом жилище. Каким завораживающим светом раздаются по стенам блики от огня, и как звучно трещат внутри печи мелкие еловые ветки! С последней своей экскурсией по неведомым местам доставил кусок толстого и почти квадратного стекла, чудом сохранившегося среди развалин, и теперь всё разглядывал южную стену, да обдумывал – как бы устроить в ней оконце. Альфа второй раз за всё время покоится в своей позе внутри чума, а Огонек, совсем осмелевший от моей безнадзорности, уже почти развалил вторую копешку с сеном.
            
           Дни становились заметно короче. Солнце в своем зените уже не поднималось как раньше над дальней сопкой, и, прикладывая между ними ладонь вытянутой руки, я пытался предсказывать его дальнейший бег. В таких высоких широтах мне еще не доводилось зимовать, а, по рассказам эвенков, зима продлится так долго, как долго олениха вынашивает своего детеныша. Сегодня впервые дневная температура опустилась ниже нуля, и в небольшом оконце у родника образовалась тонкая ледяная корка. Совсем как зеркало, в которое смотрело на меня чужое и усталое лицо, покрытое редкой щетиной. Три дня как полностью сбрил бороду, ибо расчесал вдоль подбородка до крови от какой-то неведомой сыпи. Альфа даже надумала облизать открывшийся ей вдруг мой облик, да я и не противился. Принес от разваленной копешки несколько охапок душистого сена, да соорудил себе мягкое и удобное ложе. Как же раньше не пришло в голову!               
           При свете играющего пламени сегодня, в который уже раз, развернул старый школьный учебник и углубился в чтение. Удивительным было читать повествование о произрастании представителей флоры в средней полосе России, чередующееся с косым текстом, писанным явно детской рукою.  Ребенок, и скорее всего девочка, рассказывала историю проживания со своей матерью среди бородатых дядей, которые на весь день куда-то уходили, а возвращались затемно. Мать готовила им пищу, стирала белье, топила баню и отмывала от грязи полы в спальном бараке. Почти десять страниц текста, в котором описывались всякие дела женщины, которой пришлось обслуживать дюжину работных мужиков. Неожиданно несколько страниц оказались вырванными, а затем все тот же детский почерк сообщал, что маму куда-то увезли, и она ждет ее вторую неделю. Дядя Сережа заболел и умер, и похоронили его за бараком. А она сама, кроме вареной картошки и кислого киселя уже много дней ничего не ела. 

           Наутро разразилась непогода. Мокрый ветер, вперемежку со снежной крупой и сосновыми колючками, трепал мое еще неустоявшееся жилище. Доставалось и Огоньку, поглядывающему над кладкой из горбыля, да и еловый лапник над нашими головами трещал и разносился частями по округе. Поддувало с севера, и это был признак скорого похолодания. К вечеру все притихнет, температура поползет вниз, а в ночной тайге до утра будут разноситься звуки от запоздало падающих веток и пробирающегося зверя. Такова была летопись проживания в этом краю, и мне она была не понаслышке родна и так знакома. Весь свой зимний инвентарь и снаряжение я давно уже разобрал и подлатал, часть сложил в дальнем углу, а кое-что поразвесил на длинную укосину над головою. Особенно меня удивлял кожаный мешок, в который можно было забраться с головой и дышать сквозь маленькое оконце. Это был Семенов подарок, и он убеждал меня, что в таких все эвенки зимой ночуют, иногда даже на снегу, среди собачьих упряжек.               
            Ближе к полудню откинул в который раз полог и выбрался наружу. От костровища сохранился лишь овал из камней, а всю золу отнесло подальше к лесу. Так и до беды близко, вдруг какой огонек долетит до сенных запасов. Альфа выпрыгнула из дыры в лошадином укреплении, и теперь тряслась передо мною, освобождаясь от налипшей по бокам соломы. Огонек явно просился на водопой, пританцовывая у ворот, и я был вынужден согласиться составить ему кампанию. С прошлого полудня не баловал ни себя, ни пса уготовленной на огне пищей, совсем обленился на старости лет!  Обнаружилось, что кто-то раньше нас побывал у подмерзшего источника – образовавшаяся дыра во льду, и следы от мелких копыт, рассказывали об интересе к нашему окружению со стороны местного парнокопытного населения. Да и у меня на него были свои планы, ведь по старым пребываниям выходило, что две туши молодого оленя или кабарги почти покрывали мои кулинарные потребности на долгую зиму.

             Последние строчки в учебнике оказались столь неразборчивы, что первое время я даже и не пытался складывать из них понятные слоги. На листах пребывал темный налет, как от сажи, а в некоторых местах длинные сквозные царапины – как будто кто острым концом пытался избавиться от написанного. И только сейчас, спустя почти месяц после хождения на загадочный остров, я наконец-то осилил содержание престранного и рваного текста. Разглаживая последние страницы, и посыпая их слегка смоченной солью, я смог избавиться сначала от ржавых пятен, а потом собрал воедино обрывки слов и выписал их на последней странице.  Сотворенный вновь текст доносил, что уже который день ребенок пребывает один, а из обитателей работного лагеря осталась только безногая собачка, которую звали Машка. Что все однажды утром ушли куда-то, и больше не вернулись, и что теперь, собрав в узел мамины вещи, они с Машкой собираются идти на поиски людей.               
             Вот бы чуть раньше случилась моя экскурсия за дальнюю сопку, тогда уж точно Михаил пролил бы свет на это жестокое людское пребывание. Теперь же его нет, как нет и тех людей на острове. И где теперь автор волнительных строк со своей Машкой? Я взял бинокль и выбрался наружу. По ночному небу спокойно плыла одинокая звездочка, и даже в многократную оптику она казалась лишь точкой. Второй раз за последнее время наблюдаю спутник, видимо мало их кружит в здешних широтах.