про путешествия и про общество

Чтоб понять себя, вглядываюсь в прошлое. Прошлое имеет смысл, чтоб понять настоящее. Увидеть себя такого, какой есть на самом деле - вот моя забота. Это метод, который меня больше всего интересует.
Это если имеет место торможение, пробуксовка. Если кто летит вперёд, ему, разумеется, это не надо. И вообще: каждый сам решает, что ему надо. Но я решаю ведь не только для себя.
Просто я знаю, что есть такой способ развития - увидеть себя со стороны. Таким, какой ты гораздо виднее другим, чем самому себе.

"Общество" - так это я назвал, когда мне было девять лет. И потом, второе, это самое "общество" у меня начало путешествовать. Причём, по всему миру.
В этом "общество" и "путешествия" я вижу себя теперешнего. Причём, те девять моих лет явно были ДО моего пубертата. Я имею ввиду, что идеи-образы ты были свободны от либидиозных ценностей. А, значит, они сами по себе во мне сидят теперь. Вовсе не для-ради добыч эротических услад.

Могу и подтвердить данную чистоту прямо-таки нынешне-годными моими опытами. И про сообщество, и про путешествия.
Отлавливал-добывал, то сеть, я себе эйфории и когда перемещался в пространствах между городами, и когда обнаруживал себя в обойме командной деятельности. Надо бы расписать подробнее и то, и это чувство, но я-то затеял припомнить себе именно детские те свои состояния.

Вот, скажем "общество", как оно возникло. А вот, как.
Это лето, каникулы. Я дома, один, среди дня. Значит, это где-то 1963 год. Третий этаж хрущёвки. Смотрю во двор, на пустырь, зажатый между двумя такими же хрущёвками. Вижу там среди детей одноклассника Вову Митягина.
Мне кажется сейчас, что именно увидев его, я и стал всё то сочинять - про это самое "общество". Но вот, какое дело... и это мне страннее странного теперь: я сочинять-то сочинял, но вот именно что это и не сочинением вовсе было, а как будто я списывал-срисовал с правды. Сам поверил будто в это во всё. Будто видел своими глазами и только лишь фиксировал - просто выписывал типа правду. Ноль каких-либо усилий по собственно сочинению.
Азартно и быстро я РИСОВАЛ. Помню, сначала я рисовал ПЕРСОНАЖЕЙ - участников якобы этого самого якобы-ОБЩЕСТВА. Рисовал мальчиков - портреты. И тут же - портреты их ОТЦОВ.
Не девочек и не мам, а именно мальчиков и именно отцов. Портретик за портретиком. Причём, в виде таблицы. Это было в тетради в клетку.
Ох, как я обожал те тетради - это отдельная тема. Особенно первую страницу, когда я распахивал новенькую, чистейшую, достатую мною из низа серванта - а там массивной пачкой лежали стопка в клекту и стопка в линейку тетрадей. В линейку нет, не любил, очень не любил. Только в клетку.
Промашку долой. И вот...

Так вот в такой-то тетради очередной и начал я свою ту таблицу. Вроде как табель некий, список-реестр всех со-общников. ТАЙНОЕ общество-то, разумеется.
И вот сейчас, в эту минуту, очень меня заинтересовала эта тема с ОТЦАМИ всех этих мальчиков. Почему-зачем там были отцы? Неужели чтоб ПОМОГАТЬ? Мол, одни бы МЫ, мальчики, не справились бы с серьёзностью наших задач-дел.

Уж не Тимуром ли я вдохновился? А ведь им, да. И у бабушки ведь такая же местность была, как и в фильме-боевике советском том.

Содружество, сообщество... Это было мне знакомо как раз и именно по той атмосфере, что была там, у бабушки. И именно среди мальчишек на той улице самой, "у бабушки". Домишки, домишки, домишки, сады, сады, сады, огороды... Это всё отдельный бы рассказ, а я-то здесь о другом взялся.
Я хочу понять то своё "Общество". Откуда-почему-как.
Да, понимаю, мне не хватало такого там, среди мальчишек, а также девчонок той местности. Не хватало завершённости, некой организационной оформленности-гарантированности того удовольствия, которое я там для себя открыл.
Открыл особую радость общности, это понятно - кто ж такого за собой не знает! Братство там, дружба и так далее. Люди только и делают, что сбиваются в такие кучки - и в труде, и в быту. Тоже ведь - альтернатива счастья. Как что не так - так к родственной душе.
Как сказала мне Аида, уроженка некая Барселоны, бога нет, а есть то, что между людьми. Выходит, вот это единство межлюдское и есть бог. Но и бог-то чему нас учит-то? Любовь, говорит бог, вот что цель и смысл. А это же и есть про "то, что между людьми".
Оправдываюсь. Стыдно мне, выходит. Мол, зависим от кого-то.
Вот и тогда, в мои те 9 лет, в то лето и в тот день.
Ну, нарисовал я всё такое по-быстрому... Или нет? Или я всё это ЗАРАНЕЕ рисовал - для себя рисовал, а не для Вовы того?
ну, допустим, для Вовы. Значит, замысел обманный во мне возник?
А что делаю писатели, измышляющие несуществующих персонажей? Ровно то же самое. И им необходим читатель. Читатель как со-творец, между прочим.
Предполагаемый сотворец, да. Читатель может и не знать, что он сотворец, фактически - соавтор. Как и женщина может не ощущать, что стала сотворцом мужского оргазма. А мужчина - что стал сотворцом и женского, и вообще новой жизни...

Вот нарисовал, вот взял ключ от квартиры, вот спустился в лето, в запахи - во двор спустился... ну, как "двор"? - в это вот пространство между пятиэтажками - утоптанное и с чахлыми деревцами.
Вова играл с мальчишками. Говорю ему - мол, пошли, что-то покажу. И привожу его к нам в квартиру. Показываю эту тетрадь, рассказываю об "обществе".
Что именно делает общество это, мне самому неясно. Но что-то, мол, секретное. Мол, получаем задания откуда-то и выполняем их.
Ясное дело, что мне не важно было, что именно делать...

Как не важно мне было, что именно за тема и что именно за игра там игралась у нас - у той группки детей... Славик, Лёша, Коля, Таня и Люда, Павлик, я, Вова и Коля - перечисляю всех по порядку их домов. Была ещё на той стороне то ли Оля, то ли Наташа - некая особая девочка. И на той стороне ещё Игорь был, в единственном двухэтажном, но тоже, как и все на улице той, деревянном доме...

От каждой из деталей я могу пойти рассказывать-раскручивать... Вот, например, от этого двухэтажного дома. Там возле него, на улице, на траве - а там посреди самой типа проезжей части - густая и высокая трава всегда росла - и вот те брёвна. Огромных размеров такие - в полметра шириной и длиннющие. Они с корой, так пахли... сосновые. Горкой - так, что нам, на них сидящих, они амфитеатром. и вот позно уже, совсем стемнело - помню такой момент - свет от фонаря поблизости, и мы все - девочки-мальчики (больше - мальчики) - расселись на тёплых этих брёвнах - а от них отколупливать можно было кору - и они такие гладкие-округлые под корой, такие оранжеватые - и вот... никак не могу уже о главном - я про атмосферу. Таким каким-то уютом меня охватило. Все говорят о чём-то там, то весёлое что-то, то страшноватое - то один, то другой говорит, то спорят, то друг другу помогают - темы развивают.
То за одним, то за другим приходят родители, кого-то зовут через всю улицу. Нас всё меньше остаётся, а от этого атмосфера этого самого... ну, как назвать-то? - чего-то родного, что ли. И вроде впервые такое испытываю, а и вроде что-то в этом щемяще знакомое, близкое-близкое, но никак не пойму, не разберу, что за такое. И вроде уже и не так слушаю сами эти темы-побасенки, сколько впитываю в себя и любуюсь тут всем - ночью этой, мошками какими-то мельчайшими, бабочками ли - они все видны возле фонаря самого - в яркости этой его жёлтой.

Сейчас вот думаю: уж не присутствие ли девочек создало тогда тот феномен? Бывало ли, думаю, у меня так, что мне было хорошо в чисто мужской компании?
И ловлю сейчас себя на том, что НЕ ХОЧУ думать про мужские компании.

Девочек там могло быть только три: Таня, Люда и (наверное, её так звали) Оля.

ПОтом пришли и за мной. Пришёл, как я помню, дедушка. Он не кричал меня издалека, а просто подошёл так, чтоб я его увидел. Кажется, он ничего особо и не говорил, я и так понял, что вот и за мной пришли. И вот что: так не хотелось уходить!
Я оставлял за своей спиной что-то самое-самое, что вот вдруг случилось у меня в моей жизни, такое непонятное и вроде бы незнакомое, но в том-то и дело, что и понятное очень, и очень знакомое, да только никак мне не возможно было объяснить себе, в чём там было дело.
А у них так как будто только-только начиналось что-то очень-очень... какое? Главное? И такая досада, что меня уводят.

Теперь вспоминаю, когда было точно так же. Играли всей компанией в казаки-разбойники. Именно что с девочками. Помню, верховодили Оля и Таня, они были обе старше меня: Таня, думаю, на два года, Оля - на год. Это очень много для детства. Практически ты отрезан от того, кто старше тебя не то, что на год - даже на пол года, а, может быть, и на месяц старше если - ты уже чувствуешь, как ему не интересен, как ты для неполноценен. И тебе стыдно за свой возраст.

С девочками когда - это наша компания была расширенного формата, а когда небольшой командой одних только мальчиков - это был формат стандартный.
И вот началась игра. Ах, как же я был счастлив! Вот оно, мол! - стучала моя душа счастливым сердечным стуком. Это ж так захватывающе - надо и прятаться, и убегать-догонять, и знаки, знаки - условные какие-то значки. И надо было их везде искать - на заборах, на деревьях - мелом начерченные - и двигаться по ним...

Но - вот оно, моё горе-беда - меня позвали! Было совсем ещё не поздно - очень даже было ещё светло - а за мной пришли. Тётя пришла, помню. И голос её был соответствующий - без вариантов голос был её.
Ей самой было 9 лет, когда они там начали жить - дед купил тогда тот дом там, в той местности. И она, тётя эта моя, относилась к более старшему поколению детей этих же самых улиц-улочек - одноэтажной той деревянно-бревенчатой, заборно-садовой России. Все они, её сверстники, поколение её повырастало - и я часто слышал от мальчишек восхищённые рассказы о всяких былых нравах и подвигах предшественников...

Короче, меня изъяли из той сказки. Уж не знаю, зачем я им нужен оказался, родственникам - то ли мы куда-то идти-ехать все должны были, то ли кто-то в гости пришёл, то ли просто есть пора пришла...
Я же тут - про то счастье, которое я покидал. Про то состояние своё, которое я в себе открыл, открыв ту ситуацию - а какую именно, в чём были её решающие факторы, я конечно, нисколько не мог выявить тогда. Да и много лет потом. Да я и думал никогда, пожалуй, на эту тему. Вот только сейчас чего-то приспичило вникнуть.

И вот, выходит, я решил досочинить. Увидел Вову на улице из окна третьего этажа нашей квартиры и сразу такой вот план возник: сочинить про то сообщество того,Ю чего там и не было, но очень хотелось, чтобы было, и выдать ничего не подозревающему Вове за правду.

И понимаю теперь, что не случайно я вдруг вспомнил о тех казаках-разбойниках - та забава мне-то представлялась жутко важной, настоящим каким-то приключением - какой-то вот уже наконец начавшейся жизнью. Мол, всё предшествовавшее детство были лишь подготовкой к этому началу.
И снова, и снова вот это: появляются взрослые - и сказке конец.
А я ж сам не умел никак сказку себе ту или иную организовать.

И надо сказать, что всё детство я рисовал. Об этом отдельный у меня есть рассказик мемуарный. И рисовал я ни что иное, как то, что я называл для себя "удобность". Это я рисовал какие-то мирки, где сам очень хотел оказаться. Какие-то дома в разрезе и в плане, экипировку какого-то путешественника ли, воина ли - подробно разрисовал все фазы его обмундирования - облачения во все те атрибуты защищённости, которые я ему выдумывал. Мол, чтоб на все случаи жизни он был обеспечен.

Те рисования мои были ведь созданиями мне для меня самого выдуманной сказки. Но я очень поднаторел в тех своих сочинениях погружаться в выдуманное так, будто бы оно в самом деле вот прямо сейчас со мной происходит. И я теперь знаю, что множественностью своих рисовательных тренировок я выработал себе особых режим сочинительский - это когда я сам же и был зрителем своих сочинятельств. Я как бы рисовал-сочинял со скоростью зрительского своего же восприятия. И непонятно было, кто я в этом процесс - творец или зритель. И ведь я сейчас понимаю, что как раз именно зрителем я был в большей мере. А творил-сочинял как будто бы вовсе и не я. Меня несло, меня вело, а я и не осознавал, как шёл и шёл вслед за своим фантазированием - как мы смотрим фильмы - я так смотрел за теми шоу-спектаклями, которые сам себе устраивал.

Привёл Вову и показывал ему ту тетрадку, она у меня быстро заполнилась рисунками, а также надписями - я сочинял имена и фамилии, а также клички всем персонажам. Сочинял непрерывным потоком - так, будто бы точно знал всё это и наизусть знал.

И так оно и повелось. Вова мне нужен был для того, чтоб я рассказывал ему новые и новые хроники этого самого "общества". Каждый день после школы я посвящал Вову в очередные новости-события, заодно и сам узнавал всё такое. Что-то я успел подготовить заочно - рисунки какие-то нарисовать, но главным образом я должен был сочинять прямо во время рассказывания.

Ну, там были ПУТЕШЕСТВИЯ.
Я нарисовал некий звездолёт - полусамолёт-полукорабль космический - якобы вот на таком мы летали по миру. А космическим он должен был быть для того, чтоб его не видели радары всяческие пограничные.
Я как-то почему-то видел такой радар-локатор на аэродроме и он на меня впечатление произвёл - мне сказали, что он "ловит" самолёты, а, значит, я со своим звездолётом должен был заведомо быть осторожным в полётах.
Кстати, бабушкин дом был рядом со старым городским гражданским аэродромом. И это как раз вписывалось в мои истории - было, мол, откуда стартовать и приземляться тому нашему, "общественному" космо-кораблю.

Вова всему безоговорочно верил. Да я и сам этому всему верил, вот, какое дело.
Чувствовал ли я себя преступником?

У меня был друг Серёжа. С первого по десятый класс. Мы, как говорится, были всегда вместе. Ни разу не назвав друг друга друзьями, мы каждый день должны были обязательно делать что-то вдвоём. В частности, гулять.
Но я вот, о чём.
Как-то я нашёл у дедушки на чердаке некий рулон - бумажные листы, каждый где-то метр на 70 см, а на них - какие-то карты. Разложив всё это дома на полу, я понял, что всё это части гигантской карты 1926 года - настенная такая карта европейской части России. Наш город уфа там виден был аж с улицами.
И я взорвался вдохновением. Мне ударило в голову, что "теперь-то" я смогу! Что именно "смогу"? Смогу пропутешествовать! Ведь у меня есть карта, да ещё такая подробная. Было мне, думаю, 10, не больше.
И я решил ПЛЫТЬ. Я видел, как наша Белая впадает в Каму, потом в Волгу, я мог проследить весь маршрут до Москвы.
Да, кинофильм "Верные друзья" - они там сделали плот, на плоту палатка, костёр - вот и всё, что нужно для приключения.

А про Серёжу я написал потому, что я потянул его через весь город к бабушке моей - там у меня эта карта жила-хранилась на чердаке "бани", а расстилал я её на крыше дедушкиной "дачи" - веранды, которую дедушка пристроил к "бане" - где-то метра 4 на 2,5 - такой и был размер карты - вот я на всей этой крыше её и расстилал. И вот я говорю Серёже, что поведаю ему что-то чрезвычайно важное, причём, жутко восхитительное. И всю дорогу и пешком, и на трамвае, я хранил интригу. И вот мы там, на крыше той и я молча раскладываю листы той карты перед Серёжей. Мол, вот! Теперь всё "у нас" есть, чтоб отправиться, наконец, в самое-самое нечто замечательное. Мол, оставались пустяки - построить плот.

Много лет спустя, году в 1999-м, я встретил некого молодого человека, который всерьёз собирался построить "лодку" ровно для того же для самого - чтоб сплавать на неё из Уфы в Москву. Понятно, что я сразу понял его ИЗНУТРИ - резонировали вдруг тогда мои те детские видения...

Так вот: я такой перед Серёжей стою и расписываю ему своё счастье - своё и, как я был уверен, и его тоже - мы же типа вместе поплывём - и вдруг НЕОЖИДАННО для себя виуж, как он не просто сдулся, а прямо-таки обиделся на меня: это, что ли, тот самый необыкновенной важности секрет?!
Я помню то своё чувство. Это как пробуждение - как проснулся я. Может быть, подходит к тому моменту банальное "детство моё кончилось".
Вот такой я был, видит бог.

Так и тогда с Вовой. Врал ли я? Разумеется. Но вот, какое дело: мне ПОЧЕМУ-ТО казалось, что всё это - общество, звездолёт, всемирные путешествия - всё такое вполне достижимо. И я обязательно всё это устрою на самом деле. И однажды на самом деле Вове этому предъявлю всё такое в реальности.

И я рассказывал ему про наши путешествия по миру. И показывал. Свои рисунки-зарисовки показывал. Детская энциклопедия была мне в помощь. Не считая газет и журналов.
Дело в том, что тогда же, в 9 моих лет, меня отдали в детскую художественную школу. А там - наброски надо было делать.
И я их часто делал или по воображению, или вот оттуда же - с книг-журналов-газет - с фотографий людей, там напечатанных.
Но мне-то нужны были заграничные люди. И всякие заграничные чтоб атрибуты - пальмы там всякие, шляпы эдакие.
Открою я Детскую эту энциклопедию, том 9-й, про зарубежные страны который, и наяриваю - посматриваю туда на "заграничных" людей и рисую, рисую свои наброски - типа я с натуры всё это сделал там во время наших вояжей с "обществом".

Мишка, мой старший сын, когда ему было 10 лет, потащил меня однажды показывать сюрприз. Мы шли куда-то вдоль бетонного забора, поверх которого колючая проволока - по каким-то задворкам железнодорожного вокзала, далеко от людных мест. А потом подошли к пролому в этой стене. Мишка с улыбочкой его легко пролез и уже на той стороне - меня ободряет - мол, не дрейфь. А я, конечно, дрейфю - уверенный, что сейчас нас загребут - особенно меня. А там везде рельсы, рельсы и шпалы, шпалы - и тепловозы, тепловозы - и всё какое-то видавшее виды. Наверное, кладбище списанных локомотивов этих, своё отработавших. И Мишка, опытными движениями уже забирается на один из них и всё меня подбадривает - мол, ничего не будет, смелей. И вот мы аж в кабине настоящего такого - прям как в кино - тепловоза. Тут всё не чета моим детским, в его возрасте, игрушкам - у него тут, у сына моего, всё всерьёз. Хоть и грязное, корёженное какое-то. И высоко так мы над землёй в той кабине, и хорошо-хорошо вокруг всё видно. И страшно. Ну, мне - страшно, ему - нет. Показывает мне, как тут чего устроено - я типа всё знает, как на что нажимать, чтоб ехать. И рассказывает мне, что они с другом ПОЕДУТ. Точно, мол, Решено, мол. И до Москвы доедут. Он, Мишка, всё просчитал, всё знает.

Я по обязанности своей родительской, помню, что-то ему начал возражающее втирать - не только по обязанности, но и по глупости своей беспросветной. Видимо, хотел так же его опустить с небес, как меня тогда Серёжа.
И не сумел я понять, что он ВЕРИТ тому, что говорит. Как верил тогда я. Ведь, видит бог, не придумываю я тут ничего.

И оно во мне вот так и сидит - и "общество", и "путешествие".

Путешествует вот только Мишка, не я. И "общества" у меня никакого нет. А ему, Мишке, наверное, и не надо. У него, думаю, формат иной - "друг" называется. Это у него точно есть.
Лет десять назад у Мишки было только три квартиры где-то по заграницам, если не четыре. Сколько теперь, не знаю. Хотел он "как-нибудь встретится", месяц назад говорил, сам предложил. Но мне, видно, не очень-то хочется, если до сих не встретились.