Кафешка

Рассказ

В мае какого-то года приятель одолжил мне квартиру в Болгарии. На лето.

— Ты кастрюльку купи, — вкладывая в мою ладонь ключик с зелёной пластиковой биркой, дал напутствие хозяин жилища. — Там кастрюли нет.

Из Перми в Болгарию я отправилась не одна, а с двумя детьми-погодками, младшеклассниками, которые, заслышав радостную новость о поездке на родину Киркорова, втайне от меня раскрасили наш дорожный чемодан канцелярской гуашью в оптимистичные цвета Болгарского флага.

В аэропорту пришлось чемодан запелёнывать в плёнку, дабы он не заляпал безмолвных натруженных собратьев по путешествию своим навязчивым кричащим настроением.

                * * *

В Бургасе нас встретил Станимир, управляющий комплексом, куда мы ехали селиться, крупный дородный болгарин, который ловко орудовал фразами на русском и Бог весть для чего отрастил длинный, кривой, похожий на ведьминский, коготь на правом мизинце.

— О-хо-хо-хо… — картинно вздохнул Станимир, когда на расхлябанном красном автомобильчике с опущенными всеми стёклами мы летели по скоростной новенькой трассе. — Болгария из вас спартанцев сделает.

— Что так? — стараясь перекричать рвущий уши ветер, тревожно вскинулась я.

— А, сама увидишь, — ещё пуще поднажал на газ наш провожатый.

Справа серой тяжёлой гладью блеснуло Чёрное море, и пускаться в докучливые объяснения Станимиру, похоже, было лень.

                * * *

— Ну вот. А я что говорил? — управляющий распахнул перед нами дверь квартиры с номером, указанным на пластиковой бирке. — Условия так себе.

Мы с детьми ввалились внутрь. Комнатка оказалась совсем крохотной.

Задумывалась она, вероятно, для какого-нибудь одинокого художника. Что ещё делать в стране миллиона роз, как не очаровываться их красотой и не писать натюрмортов?

Композитор, ищущий уединения, наверное, смог бы сплести из грёз в этих стенах волнующий вальс.

А писатель — сочинить роман.

Но нас-то трое!

Ну да ладно…

                * * *

Комнатка хоть и была очень маленькой, зато казалась весьма уютной.

Стены цвета мяты, со вкусом украшенные незамысловатыми пейзажиками в рамках, очень освежающе действовали на нас, усталых путников.

А бутылка дорогого шампанского, услужливо оставленная хозяином жилища на журнальном столике, и вовсе придавала жилищу оттенок респектабельности.

Я распахнула дверь на балкончик. Внизу серебрился лазурью бассейн.

— Нормально, Станимир, — обернувшись, сказала я управляющему, который, видимо, чтоб не толкаться плечами, остался стоять в коридоре. — Правда, нормально.

— Ладно… Тогда я вам телек и раскладушку приволоку, — равнодушно отозвался тот.

— Раскладушку волоките. А телек не надо.

                * * *

Несколько часов спустя, когда мы с детьми вдоволь надышались бризом Чёрного моря и пришли домой, то увидели, что внутри комнатки, притулившись к стенке, стоит складная раскладушка, а на низеньком столике, по-циклопьи выпучив гигантский запылённый глаз, повелительно глядит на нас допотопный ламповый телевизор.

Циклоп возмутил ненужностью. Зрелищ в тот день хватило сполна.

А вот о хлебе насущном следовало подумать.

Как ни странно, но кастрюлька, о которой так хлопотал в своём напутствии хозяин комнаты, имелась.

В шкафу нашлась и сковородень, и чайник, и даже спиральная плитка «Злата».

«Злата» на вид была совсем новенькой, её алые змейки светились ярко, не подустав, не закоптившись в нещадной работе. Из чего я сделала вывод, что спиральные плитки ещё не списаны с производства.

Я принялась осваивать кухонный уголок.

                * * *

«Злата» служила нам верой и правдой, доставляя к столу столь же нехитрые кушанья, как и она сама: то яичницу с помидором, то гречку с большим кусочком сливочного масла, то кисель, то компот.

Когда я уставала от «Златы», а «Злата» от меня, мы с детьми отправлялись в кафе.

Эту кафешку нам порекомендовал Станимир, назвав её «витриной с горячим».

По сути, это была обычная столовка, где задёшево можно было купить тарелку куриного супчика; гуляш с макаронами; пюре с котлетой и томатной подливой; в угоду русским в меню присутствовали окрошка, «Зимний» салат и «Селёдка под шубой».

Но самыми вкусными считались блюда, приготовленные на гриле: черноморская барабуля, жирная скумбрия, свиные рёбрышки, разные колбасы и прочие вкусности.

А чесночные горячие лепёшки и вовсе считались хитом этого места.

Поэтому в кафе в любой час суетилось полно народа.

                * * *

Всю голодную туристическую ораву обслуживали трое девчонок-болгарок, вчерашних школьниц, очень бойких, изворотливых и проворных.

Моя дочка-первоклашка называла их «кафешницами».

Свою барабулю мы ели под треск шлёпок о голые пятки.

Это самая стремительная из троицы, девчонка «огневушка-поскакушка», сновала туда-сюда, разнося едокам горячие лепёшки, сгребая со столов грязную посуду, рассаживая по местам зазевавшихся посетителей.

О том, где находится её тощее тельце, мелькавшее то там, то сям, оповещал попеременный треск её красных резиновых шлёпок.

Резкое мелькание красной обувки создавало впечатление, что пятки «кафешницы» горят в огне.

                * * *

Вторая «кафешница» из ведёрных кастрюль разливала по тарелкам борщи да рассольники.

От быстрой стремительности девчоночьих движений большой палец её левой руки, придерживающий миску, бывало, окунался в суп.

Поэтому суп мы никогда не ели.

Третьей же девчонке-кассирше я и мои дети так примелькались, что при виде нас, постоянных клиентов, она не особо усердно утруждалась в чёткой ревизии блюд, стоящих на наших подносах, и выкатывала чек примерно на одно и то же количество лев (болгарских денег).

Я полюбила это кафе.

Мне свободно дышалось среди этой кухонной многоязычной суеты.

                * * *

Тем временем настал июль.

Термометр уж неделю как зациклился на цифре 40.

Однако в один из дней Творец раскинул над морем (так усердная домохозяйка развешивает на верёвку бельё) целое полчище тяжёлых туч, сулящих прохладу, дождь и желанное облегчение.

— Может, в кафе поужинаем? — спросила я у детей.

— Вроде бы дождик капает, — вглядевшись в водную гладь бассейна, заприметили ребятишки первые, пока что редкие капли дождя.

— А… не сахарные. Не растаем.

                * * *

Мы преодолели большую половину пути, когда небо разверзлось.

Упругие ливневые струи хлестали по голым плечам, щекам, наказывая нас за небрежное отношение к буйству природы.

Обратного ходу не было.

Мы ринулись в кафе.

У прилавка толпились люди. Мокрые, замёрзшие, они желали скорее заполучить горячих колбас, лепёшек и чая. Девчонки-«кафешницы», как всегда, были в ударе: разливали, обслуживали, считали…

Но вот поток голодных туристов иссяк. Дождь пресёк наплыв новой человеческой волны.

«Кафешницы» растерялись.

Внезапное безделье застало их врасплох. Вызвало недоумение. Сначала они молча поглядывали друг на друга. Потом «огневушка-поскакушка» нажала кнопку музыкального проигрывателя.

                * * *

Зазвучали начальные аккорды хита того лета «Despacito»…

И в этот момент случилось вот что.

Дверь помещения, из которого так привычно глазу выплывали жареные сардинки — эта дверь распахнулась!

Оттуда прямиком под дождь выпрыгнул парень.

Он был очень хорош собой. Красота незнакомца могла бы посоперничать с красотой самого героя клипа «Despacito».

А по нагрудному фартуку парня я поняла, что это мангальщик.

«Так вот кто жарит колбасы в закрытой глухой комнате в стабильные июльские 40!» — осенило меня.

Мангальщик, с благодарностью воздав руки к небу, ритмично запрыгал под проливным дождём!

Однако его танцевальное соло длилось недолго.

Красавчик приостановился, обвёл взглядом притихшую публику, потом сдёрнул фартук, стянул с обеих ног и далек-о-о-о зашвырнул ненавистные ему в тот миг вьетнамки; вскочил в кафе, потянул за руку сидящую в укрытии, за столом, горбатую бабульку в бело-голубых кудряшках.

Бабка крякнула, но приняла приглашение.

Засеменила короткими шажками вокруг партнёра, стоящего в эпицентре дождя на одном колене, рискуя получить головокружение от очарования напарника, от его юности и озорства.

                * * *

Опомнились «кафешницы».

«Поскакушка» затрещала шлёпками по направлению к танцору.

Двое остальных ринулись вслед за ней.

И вдруг людей как будто прорвало. Они выскакивали из-за столов, надёжно накрытых зонтами, и, вырвавшись под дождь, пускались в пляс.

Плавно распустив в стороны руки, танцевала длинноволосая индианка, и её красное пятнышко на лбу, нарисованное хной, слегка расползлось.

Танцевала немолодая англичанка в очках, в белых бриджах, выделывая движения, напоминающие «Макарену». Как мячик, рядом подскакивал её муж, совершенно лысый, но с пушистыми усами…

Танцевала я. Танцевали мои дети.

Танцевали все! И это были три минуты абсолютного счастья.

А потом танец закончился так же быстро, как начался.

«Despacito», искромётно вспыхнув заключительным аккордом, стихла.

Мангальщик галантно усадил мокрую, хохочущую во всё своё старческое горло бабку за стол и ушёл к себе, в мангальную.

Люди возбуждённо расселись по местам.

Еда остывала.

                * * *

На следующий день дождь не закончился.

Я стояла под «козырьком» подъезда и смотрела, как люди передвигаются по улице с тяжёлыми пляжными зонтами.

Смотрелось забавно.

— Как тебе в Болгарии? — завидев меня, спросил Станимир.

— Хорошо… Правда. Очень хорошо.

— Ещё прилетишь?

— Да-да… Прилечу… Обязательно прилечу.