Мы с тобою всегда, братишка..! Глава 1. Мама

  В ближайшее время выходит в свет  моя книга автобиографических рассказов о нашей семье  «Мы с тобою всегда, братишка!», которая даже по советским меркам считалась большой – в ней родилось и выросло девять человек детей. К сожалению, десятый  ребёнок не смог составить нашу блестящую семейную команду – Димочка умер на четвёртом году жизни от последствий послевоенного голода. Но, думаю, он был бы для всех остальных хорошим братом, а родителям -  прекрасным сыном.Наша семья довольно трудно жила в тяжкие военные и послевоенные годы, испытала все «прелести» «хрущёвщины» и брежневского «процветания». Но никогда мои братья и сёстры, воспитанные нашими родителями, не теряли светлого чувства оптимизма, радости творчества, смелости, гражданского мужества и настойчивости в достижении цели. В самых сложных жизненных условиях не теряли достоинства и человеческого лица.
 И теперь, оставаясь одним из двух последних членов нашей большой и светлой семьи, я выполняю свой духовный завет перед всеми ушедшими, рассказывая о своих близких: родителях, братьях и сёстрах, их замечательных, и порою сложных, трогательных судьбах.
                *****
                Мама
В дали времени образ мамы на фоне всех домашних дел, происшествий, лиц и поступков братьев и сестёр наиболее зрим и объёмен. Не было ни часа, ни минуты жизни, в которых не звучало бы явно или незримо мамино присутствие. Листая медленно страницы альбома с немногими сохранившимися её фотографиями ловлю себя на мысли, что она никогда не отдыхала, несла молча и умиротворённо свой нелёгкий материнский земной крест.
   Её тихий, светлый образ легко и беззвучно возникает везде и всюду перед нами в самые трудные минуты — грусти, отчаяния, времена радости и печали, изливая на нас с небесных сфер свой волшебный Благодеянный свет памяти. О добром и трудном. О благодарном и справедливом, чтобы поддержать нас в нынешнее, многотрудное и лихое время. Её образ, подобный волшебнице Лигейе распростёр спасительные, заботливые крылья над всеми нами живущими, словно охраняя и направляя на путь истины, предостерегая от ошибок в жизни. И если память об отце достаточно многотрудна, то Дух маминой заботливости прозрачен, лёгок и светел..
 
Об этом удивительном человеке я пишу сейчас, в 40-летнюю годовщину её памяти и моего пребывания на загадочных евразийских равнинах. Поистине стоическая судьба выпала на долю моей мамы, родившейся в таком далёком теперь от нас ледяном январе 1912 года в маленькой дальневосточной деревушке под Хабаровском с грустным названием Могилёвка. Сегодня практически никому из нас неизвестны превратности её, скорее всего, трудного детства и столь же нелёгкой юности. Нам знаком лишь общий абрис сложного, и отнюдь ненакатанного начала замечательной жизни, угасшей четверть века назад за туманным горизонтом судьбы. Но в памяти ныне здравствующих потомков всё ярче разгорается звезда величайшей души женщины, взявшей от жизни лишь малую толику добра и счастья, чтобы превратить её в бриллиант радости, надежды, любви ко всем своим без исключения детям, отданный им щедро и совершенно бескорыстно..

  Ни с чем не сравнима душа её, не ожесточившаяся и не зачерствевшая в самые лихие годы детского сиротства, нэпманства, безвременья репрессий, военных и послевоенных лет, хотя страсти большей части жизни и наложили сильный отпечаток на её душу, сказались в дальнейшем на всей трудной маминой жизни.Мы знаем слишком мало о её родителях — батраки, переехавшие по столыпинской программе переселения на Дальний Восток и поселившиеся в деревне Могилёвка среди своих односельчан из Могилёвской губернии. Они рано умерли, и тогда её и младшую сестру Дусю взяли на воспитание родственники по матери — уссурийские казаки Лазаревы, и нам известно лишь то, что малолетнее сиротство Тани Андрияновой опекал до 16 лет дядя Гриша Лазарев, сам из уссурийских казаков, пропавший в годы массовых репрессий 30-х гг.
 
  Повзрослев, она поняла душой, что не может отягощать своим нахлебничеством и без того большое семейство Лазаревых, решила сама устраивать свою судьбу. В те годы это был настоящий подвиг: одной, без денег и практически без вещей отправиться в город на самостоятельную жизнь. Было ли это решение твёрдым — уйти в тяжёлые нэповские годы из деревни, или же обстоятельства подтолкнули юную Таню, попрекнули её куском хлеба, и она сама решила бороться за своё счастье, мы вряд ли когда узнаем. Время скрыло эти события её жизни непроницаемой пеленой.

    Так или иначе, но в 1928—1929 гг. она оказалась в городе Хабаровске, с большим трудом нашла жильё и стала соглашаться на любую тяжёлую работу — убирала квартиры людям, стирала, гладила бельё, стараясь сохранить при этом в самом укромном уголке своего сердца две заветные мечты: встретить хорошего человека и выучиться, стать швеёй-закройщицей.К разочарованию, осознанному несколько позднее, мечты эти исполнились не совсем. Человека-то она встретила, но взаимная любовь как-то не состоялась, отец слишком ценил мужскую свободу, чтобы тратить время на духовное богатство семьи. Он старался ограничиваться обеспечением достатка, не позволяя нарушать монополии зависимости от него. Ведь если бы мама могла хорошо и быстро шить, то зарабатывала бы сама, чувствовала б себя свободнее, независимее, а это совсем не входило в его планы.

 И шить потом (правда, украдкой от отца), мама всё-таки научилась, но уже от своих подружек, а не на курсах, как того хотела. Но это всё же было не то, непрофессионально как-то получалось, хотя для семьи это было большое подспорье.
Отец, всё же заметив старание и мастерство мамы, купил позже ей хорошую (по всем меркам) швейную машину Подольского завода и мама стала обшивать растущее не по дням, а по часам наше большое семейство.

 С отцом мама встретилась в театре музыкальной комедии, в котором он в 1928—1932 г работал дежурным пожарником, а она с подругами выбиралась на любимые музыкальные спектакли выкраивая вечерами часок-другой для отдыха. Можно было представить молодого парня в брезентовом пожарном костюме, который украдкой проводит свою девушку на спектакли и сидит с нею, довольный своим кавалерством.В то время что ещё могло привлечь молодёжь? Именно эти романтичные музыкальные истории разбудили во взволнованной душе молодой девушки настоящий океан эмоций, надежд, ликования, скрывавшихся за внешней застенчивостью и робостью, которая так нравилась решительному, напористому отцу.

  Гордясь своей пожарной формой и возможностью бесплатно приглашать свою барышню в театр, отец в беседах с нею также любил блеснуть каким-либо мудрёным словцом, вычитанным где-нибудь в бесчисленных марксистских брошюрах, или сам придумывал что-либо невероятное, лишь бы поразить благодарную слушательницу своими рассказами. Всё это завораживало и привлекало почти неграмотную, зачарованную неизвестностью первозданных чувств белокурую красавицу, какой была мама. И в этом нельзя усомниться, даже бросив мимолётный взгляд на их совместное фото, сделанное после довольно скромной свадьбы. На фото мама выглядела просто замечательно.
Даже когда миновали жаркие дни, месяцы душевной страсти, проза жизни не смогла сломить упорный дух мамы. Сообщив отцу на одной из вечеринок в порыве святой откровенности о своей первой беременности в надежде на взаимное счастье, она поразилась его равнодушию, холодности, но не смогла отказаться от любимого человека, пронеся крест молчаливого терпения любви всю свою жизнь. Родившемуся младенцу свекровь была далеко не рада.

 Вся семья отца жила тогда довольно тесно — в домике при водоразборной колонке на улице Дзержинского ютились дед Василий, Валентин и его брат Василий (мой дядя).И после женитьбы ему пришлось искать новое жильё. Что-то он нашёл, но в апреле 1932 призвался в армию на полгода. А потом добровольно-принудительно его отправили как водителя строить Комсомольск-на-Амуре. Там он и увидел действительность режима во всей «красе». Ну а мама устроилась в пошивочную мастерскую швеёй и воспитывала детишек — первенцев дочь Раю и сына Володю на то, что зарабатывала шитьём на людей.

  Из Комсомольска отец приезжал редко и всегда неожиданно.Суровое время 30-х годов грохотало над страной бодрыми песнями и призывами громить врагов народа. А кем они были эти враги? Подслеповатым соседом, который неправильно прочитал призывы т. Сталина и не вовремя усмехнулся, говоря: «А где он был-то, энтот Сталин, когда беляки под Царицын подступили и едва город не взяли? В Москву убёг поди?..» Или продавщицей семечек на углу Ленинской, крикнувшей забиравшему её милиционеру: «Ты лучше бандитов ловил бы…»?

  Работая в Комсомольске, отец сумел уговорить начальство на свой переход в леспромхоз — возить готовый лес в город. А в 1937 году он устроился в Хабаровске шофёром на мясокомбинат. Работа была что ни на есть выгодная, более менее сытная, да и комнату он вскоре получил от комбината. «Выделили ему 17 кв. м в доме барачного типа, что по ул. Запарина, вспоминал старший брат Володя, — недалеко от питомника Лукашова, куда мы часто за грушами и яблоками лазили..».

Теперь у семьи был хоть и небольшой, но свой угол. Мама хлопотала по хозяйству, оно разрасталось быстро благодаря рачительности отца (в сарайчике мирно квохтали куры, громко сопел кабан, шумели утки).Пятилетний Володя ходил в садик, Рая тоже, но работу в швейной мастерской маме пришлось оставить — хозяйство забирало много времени и сил.

В круге забот одни проблемы сменялись другими, и не было им числа. То Володя стал страдать раздражением кожи, до крови расчёсывая места под коленками, приходилось много ходить по поликлиникам и врачам, а рассерженный отец, не найдя лучшего метода, на ночь привязывал пятилетнему сыну руки к кровати; то Раиска поставит на пол керосиновую лампу с отбитым стеклом и тот же неугомонный Володя, надевая штанишки, упадёт прямо на неё, порежет подбородок настолько, что придётся вести к врачам и зашивать открытую рану.

   17-метровка с печным отоплением, полутёмным общим коридором, завешенным тазами, ванночками, велосипедами, керосиновый чад от керогазов и керосинок, сплетни и пересуды соседей о том как… Всё это, как казалось маме, слилось в одну нескончаемую картину, а жизнь чередовала проблемы, словно испытывая её на
прочность. Как жить, как бороться с неприятностями она не могла и придумать.
То на днях жиличка из соседней квартиры поделилась секретной вестью — на работе почти всех арестовали, как «врагов народа», то пятилетний Володя, уйдя из сада (там объявили неожиданно карантин) целый день лазил по чердакам с компанией уличных мальчишек, слушал их страшные россказни, пытался курить. Ведь еле отбила сына у разъярённого отца, узнавшего о его проступке от Арона-еврейчика с 1-го этажа.«Как же так можно, -думала Татьяна разглядывая синяки на своих избитых руках, подставленных под удары, предназначавшиеся сыну. Избивать мальчишку часами, да ещё грозить бросить его кабану…? Что же это такое?» То, что её Костя мог хорошо хозяйствовать, Татьяна знала, но чтобы так относился к своим детям…?! Кем же надо быть тогда? Грустно было от немилости мужа, от постоянного страха, источавшегося всей окружающей жизнью.

   Чёрная тарелка радиорепродуктора не умолкала, разоблачая невидимыми голосами бесчисленных «врагов народа», неумолимое колесо домашних дел кружило и кружило голову, не оставляя места для малейшего отдыха..Ушли в прошлое светлые часы отдыха с подругами на спектаклях в музкомедии, да и сами подруги как-то не старались навещать часто: то ли времена изменились, то ли они не были настоящими подругами.
Время летело незаметно. Чувства брали своё, они ещё не улетучились, как бывает порою у людей, бурно переживающих любовь в трудные времена. В сентябре 1939 в семье родилась ещё одна девочка — Елена, хлопот в доме прибавилось. Но когда отца из-за начавшейся второй мировой войны снова взяли в армию, стало тяжело, пришлось хозяйничать одной. Благо, что подросшие Володя и Рая помогали: то семечки, то папиросы вразнос продадут, главное, чтобы не попались в милицию, а так — всё же заработок хоть небольшой.
 Наступившая в 1941 году война спутала всё — отец остался на службе, и хоть иногда приходил домой в увольнение, помогать по хозяйству как прежде, не мог. Главные заботы легли на мамины плечи, ей пришлось опять уйти из пошивочной, с трудом устроиться официанткой в столовую — всё какой-нибудь кусок хлеба, когда всё дорожало буквально на глазах.Хозяйство отбирало последние силы, а тут ещё и отец заболел воспалением лёгких (готовил технику на фронт, простыл, лёжа на цементном полу в нетопленом гараже).Полученные куски пайкового хлеба, свои лучшие платья да костюм отца маме пришлось обменять на стрептоцид, да жир собачий, чтобы натирать простывшую грудь отца. Когда отец немного окреп, чтобы окончательно вылечиться, он с соседом Полежаевым, по совету корейцев, подстрелил десятка два собак, бродивших возле хлебозавода.

   «Готовил и ел, — вспоминает старший брат Володя, — и все ели, а куда деваться. Он болел, чуть ли не в чахотку переходил, а мы шибко голодали. С тем отец и выжил, а то ведь тогда не лечили такие болезни, многие поумирали. Лихое было времечко, — с грустью добавляет он. Мало кто его пережил…».Излеченного отца отправили на войну в действующую армию на Хинган водителем. Возил боеприпасы под огнём японцев, потом перевели в штабную роту. В Китае он и закончил войну. Предлагали ему сразу погоны лейтенантские  и затем отправку на Курилы, но он сразу отказался - дети говорит не позволяют. Они его и спасли от верной гибели.

   После войны надежды на улучшение остались надеждами –о карточках и голоде этой поры старшие братья и сёстры вспоминали с болью. За счастье считалось найти на перекопанном огороде полусгнивший прошлогодний картофель,из которого мама пыталась что-то приготовить. После демобилизации отец устроился водителем на хлебокомбинат, изворачивался с добычей хлеба, а мама пыталась заработать, перешивая наряды.

В тот голодный 1947 год, отменили карточки, но жить не стало легче. Денег всё равно не хватало и отец снова решил поехать в Комсомольск на лесоразработки, благо водители всегда были нужны. Мама опять осталась одна – теперь уже с пятью детьми, всех их нужно было одеть, обуть, накормить. Именно тогда прижилось в нашей семье правило, когда младшие донашивали то, что не успели сносить старшие.

    Отец приезжал ненадолго, отдавал матери деньги и снова уезжал возить лес. Вся заботы о семье снова оставались, таким образом, на плечах мамы. Так продолжалось до начала 50-х годов, пока отцу не наскучила полулесная жизнь, да и ситуация в семье снова изменилась — в 1949 г умерла его мать, моя бабушка Агафья Ивановна. Брат Сергей рассказывал, что похороны пришлись на ненастье, нескончаемо сыпалась с неба холодная изморось, и сам день как будто сговорился с природой быть бесконечно грустным и длинным.

    В свои семь лет он хорошо запомнил это печальное событие. А накануне, в мае, родилась третья дочь - Танюшка, ставшая шестым ребёнком. Шестеро детей, старшие и младшие, жили в сырой, глинобитной развалюшке, не предполагая, что можно жить гораздо лучше. Вернувшись из очередной поездки, отец решил построить новый дом. Однако, решившись на это огромное дело, он никак не мог начать его. Привёз лес, но сруб не получался. Два с лишним года он пытался что-то сделать, но всё было безуспешно. Помощь пришла неожиданно – то ли мама втайне от отца пригласила своего брата Сергея, то ли он сам дядя решил проведать сестру, но оказавшись у нас, он с умной настойчивостью за два месяца поставил дом.

    Отец не был в обиде, так как дядя Сергей не навязывал своего мнения, как некоторые, а деловито советовал, как и что делать. И получилось так, что вроде он только помогал, а отец был главным. Хотя все прекрасно понимали, что не будь брата мамы, дяди Сергея, бесхитростного и бескорыстного человека, дома никто бы не увидел.

  На месте снесённой полуземлянки было решено сделать парник для рассады, высажены кусты жасмина, но жизнь в эти годы ничуть не и изменилась — та же нужда, жизнь впроголодь, и всё же мне думается, в такой большой семье, как наша, главное место было отдано добру и помощи друг другу. Отец продолжал работать на лесовозе, дети потихоньку учились, и, как оказалось под маминым влиянием, совсем неплохо, так как талантами их судьба не обидела. Так что маме, несмотря на все трудности и горечи, принесённые жизнью, можно было порадоваться за своих детей.

И в эти, такие нелёгкие 50-е годы, появилось новое поколение мальчишек нашей семьи — в марте 1951-го  родился Вася, но через год от болезни умер 3-летний Димочка,а спустя два года — родился  Мишка, а в 1957 году, опять в марте — Саша. Словно отец задался целью быть главой самого большого семейства на улице. В стране также нарастали перемены — сталинское прошлое понемногу отступало, появилась зыбкая возможность жить получше, и мама подала мысль отцу вернуться в город, найти работу поспокойнее — всё-таки лес оставался лесом (закон- тайга, прокурор — медведь).Да и уставал он от постоянной командировочной работы, стал нервно переносить одиночество.

В городе отец устроился водителем цистерны на пивзавод. И из этой работы он извлёк самое полезное — между делом привозил домой остатки пивного производства — барду, чтобы выкармливать хрюшек и другую живность. Для её хранения он соорудил в углу сада бетонный погреб и процесс откорма пошёл полным ходом. На мясе откормленных хрюшек вырастало многочисленное потомство, что-то понемногу продавалось, но большим хозяйством отец обзаводиться не спешил — держать скотину в городе хороших условий не было.

    Власти то разрешали, то запрещали это делать, и отцу приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы сыщики не только не засекли рейсы бардовоза домой, но и саму бардянку и свиней, повизгивавших в сарае, специально построенном во дворе дома подальше от улицы. Но он упрямо делал своё дело и оно всегда заканчивалось после тяжкого труда разными мясными блюдами (тушёнкой, салом), приготовленными мамой. Отец в этом деле был исключительным организатором — купить хорошего поросёнка, а после выкармливания (мамиными руками) — заколоть его, и освежевать, а потом — разделать. Тут была его полная власть и никто не смел противоречить ни одному не то что слову. Пожеланию.

Мама должна была мириться с таким деспотизмом, а что было делать — сыновей он не допускал до таких дел, да и были они в это время не в семье и уже почти самостоятельными. Так что власти отец не терял никогда, занимаясь каким-либо делом (садом, обработкой свиней, плодов).Решение сделать что-либо он обычно принимал сам, почти не советуясь с мамой. Свиней обычно он колол трофейным штыком-кинжалом, а если позволяла возможность, использовал малокалиберную винтовку, взятую напрокат у знакомых охотников (тогда винтовки такие ещё были в частных руках).

   В какой-нибудь ноябрьский денёк, перед праздниками, начинались заготовки мяса. Убитую свинью раскладывали посреди двора на доски и отец нервничая, начинал своё священнодействием, а мама ждала, в ожидании, когда он опалит тушу паяльной лампой, кипятила горячую воду в вёдрах, чтобы приступить к очистке шкуры.Вот тут отец и начинал нервничать, скандалить, ему всё время казалось, что мама плохо скоблит тесаком шкуру свиньи или делает это не в том месте. То же самое касалось заготовок солений на зиму, мочёных яблок.Последние, как правило,либо превращались в варенье, либо замачивались в бочки целиком, и вся проблема состояла в количестве сахара для сиропа. Его всегда не хватало, так как отец не слишком жаловал деньги на сладкое, как мама говорила, «экономничал».

   Когда сахару на мочение хватало, груши и ранетки к ноябрьским и новогодним праздникам, были самым замечательным угощением — приятный освежающий сироп и плоды не исчезали со столов недели по три-четыре. А солёные красные и зелёные помидоры, квашеная капуста были просто необходимым дополнительным блюдом к горячо любимой картошке, потреблявшейся в самых разных видах,Думается, отец любил делать заготовки, касалось ли это овощей, рыбы или мяса, И свои у влечения - охоту, рыбалку, садоводство превратил в источник получения продуктов, сочетая удовольствие от добычи с простым желанием что-то сделать для многочисленной семьи.

   Присутствовало ли при этом чувство заботы и любви к детям?
Если это и было, то жёсткость и грубость отцовского характера перевешивали всё лучшее, находившееся в его душе. Обязательность его поступков показывала, что заимев большую семью, он отправил на задворки души всё, что по его мнению, могло помешать исполнению задуманного — ласковое общение с окружающими, и прежде всего с нашей мамой, готовность прислушаться к советам или пожеланиям взрослых сыновей и дочерей. Мама как могла боролась с его деспотизмом, но что она могла противопоставить в одиночку. Только одно бесконечное терпение.

    Некоторое время Рая, приехавшая из Польши, где служил её муж Алексей, жила в отцовском доме. И однажды Алексей прислал ей посылку с подарками, по-моему, летом. Я очень расстроился потому, что из-за прогулки не смог сходить с мамой на почту получить её. Но дело было в том, что из-за одной вещи-красивого квадратного фонарика со скобой мы, братцы-акробатцы поспорили: кому и как владеть фонарём.

Разбиравший посылку отец вскипел гневом и схватив фонарик, разбил в нём стекло, чтоб он никому не достался.По его логике выходило,если не сумели договориться, то и вещь никому не достанется. Потом фонарь провисел у него на гвозде в кладовке, пока не проржавел. Мама прекрасно понимала и знала, что отец совершенно не умел сдерживать свой гнев, распространяя последствия неудачи на ближних, и эта ярость часто была просто опасной. Костя однажды захотел сделать полочку для книг, или что-то подобное, и отец, увидев его труды, решил вмешаться, стал делать указания, но натолкнувшись на упорство сына моментально решил проблему пощёчиной, разбив
ослушнику нос.
 
    Всё это не красило отца и порождало во всех детях не то чтобы скрытый страх, а какое-то упорство, упрямство в достижении цели, подводило к мысли, что нужно и просто необходимо добиваться своего, как бы это ни было трудно.В середине 60-х годов мама пошла работать в столовую мореходной школы (сейчас там какой-то ресторанчик).Там она работала от зари до зари, договариваясь с заведующей на получение пищевых отходов для откорма свиней. Сколько же мы с Васяней перетаскали этих котлов, наполненных остатками пищи? Это не поддаётся счёту..Иногда удавалось поесть столовской еды, когда мы приходили в обеденное время и курсанты-моряки обедали вместе с нами. Потом что-то случилось, и мама оттуда ушла в маленькую столовую-кафе в начале улицы  Мухина нашего города Хабаровска.

   Там, на первом этаже жилого дома, располагалась небольшая столовая, вернее даже кафе со стоячими, по той моде, круглыми высокими столами. В ней можно было выпить лимонаду, перекусить пирожками. Вот от этих пирожков к маме и пришла беда. Её взяли пекарем на выпечку пирожков — работа адская, особенно летом.Постоянная жара от раскалённых печей, угарный дым от дешёвого, вечно подгорающего подсолнечного масла. Сквозняки на кухне делали работу практически невыносимой. Мама за короткое время заболела хроническим воспалением лёгких, перешедшим в бронхиальную астму и вынуждена была уйти в другую столовую — возле завода «Энергомаш» и устроиться гардеробщицей. Отец к тому времени несколько изменил свои привычки и к перемене места работы мамы отнёсся философски — не сказал ничего.

 В один из июньских дней 75-го года, когда мы сидя в большой комнате дома мечтали о будущем летнем отдыхе, в окне мелькнула женская фигура и Сашка, метнувшийся в коридор крикнул: «Мама, тебя тётя какая-то спрашивает!». Дама, одетая в красивый, но строгий костюм, поздоровалась и прошла в комнату.Взволнованная мама, вытирая руки о фартук, заторопилась из кухни к ней. Женщина присела к столу, вынула бумаги и обращаясь к маме,сказала: « Я из райисполкома,сейчас должна вам вручить награду».

С этими словами она достала из сумки красную коробочку и тёмно-вишнёвое
удостоверение, встала и торжественным голосом произнесла: « От имени Верховного Совета СССР за рождение и воспитание девятерых детей вы, Татьяна Денисовна, награждаетесь орденом Материнская слава первой степени», — раскрыв коробочку, вынула орден и положила его в дрожащие руки мамы. «Это всё, что мы можем для вас сделать, — добавила она, извинилась за торопливость и вышла.

  Пока мы все, изумлённые визитом чиновницы, рассматривали новую награду мамы, она тихонько достала с верхней полки массивного жёлтого шифоньера хорошо знакомую нам потёртую сумку под вид из крокодиловой кожи. В ней она хранила все свои сбережения, документы и награды — две медали Материнства и два ордена Материнская слава — второй и третьей степени.

  Мы с Сашкой переглянулись и стали её упрашивать: «Мам, покажи, что там за ордена. Перебирая награды, она объясняла: « Вот и всё, что я получила..Эта медаль за Таню, эта за Костю. В 49-м родился Димочка, да умер в больнице. Так и не стало его. Беленький такой сынок был, спокойненький. Лена не доглядела, когда на улице была с ним. Он всегда кушать хотел. И сорвал что-то, да и съел.. Назавтра в больницу повезли, а в дороге от температуры и сомлел.Не спасли доктора бедного. Димочку. Всего три годика прожил..». И тут мы впервые увидели глубокую печаль на мамином лице. Почти незаметная слезинка скатилась по её щеке. Сашка тихо засопел,понурился, тугой клубок подкатился и к моему горлу. Мы подошли и обняли маму.
— Ой, да что ж это я, — спохватилась она, там же у меня картошка горит на кухне, — и быстро вышла из комнаты. А мы с Сашкой надолго задумались, какой же это братик был бы сейчас рядом, если б не тот ужасный случай…

 Это было время, когда я уже заканчивал школу и просто не мог ей не помогать. Сразу после занятий, выучив по-быстрому уроки, бежал к ней в столовую, так как в это время народу после рабочего дня в столовой было очень много.Почему-то все старались поесть в столовой а не идти домой. Я становился за стойку и принимал одежду от посетителей.

Особенно трудно было зимой — тяжёлые пальто и шубы висли у меня в руках, а с моей рукой было трудновато их быстро вешать.Тесное помещение гардероба, духота,сквозняки — проза жизни была мучительной. Маму часто угнетал кашель, уже тогда она стала использовать лекарства с помощью баллончика-пульверизатора, но это лишь на время снимало приступы болезни. Однажды один хромой  морячок принёс ей синтетический свитер синего цвета с молнией (многие тогда подрабатывали, привозя из Японии контрабандную одежду).
 
Она купила его мне, отдав тридцать рублей, почти половину своей зарплаты. Я был так благодарен ей, что сохранил свитер, хранящий тепло её рук до сей поры.Память мучительна, раскрывая картины  прошлого. Что-то помнится как случившееся только вчера, а иное приходится долго доставать из её омута. Я улетел из Хабаровска в июне 1978 года, легкомысленно надеясь на скорое возвращение. Маму уже больше не увидел.
И толкающая сердце боль возникает всегда, когда я вспоминаю рассказ старшего брата Сергея о том, как мама в последний год часто заглядывала в комнате за печку, где мы могли сидеть… Но нас там она уже не видела..А ей так хотелось увидеть своих повзрослевших детей рядом, сказать им какое-ни будь ласковое слово..

 Я прилетел на её похороны мартовским утром 1979 года. Подтаявший снег на кладбище уже не хрустел под ногами, источая морозную влагу, в воздухе стоял запах хвои и сосновой коры. Сестра Таня, рыдая, шла за гробом до самой могилы, и её пришлось отвести в сторону. Мама светлая и умиротворённая, лежала в последнем своём пристанище легко и спокойно, в любимой сиреневой кофте, которую надевала на праздники и школьные утренники, приходя к нам в школу. Это была её последняя воля остаться с нами в свой последний  день на земле.

Уезжая тогда,год назад, я не думал, что вижу её в последний раз и в самолете придумывал уже какой-нибудь повод, чтобы побыстрей вернуться.Но жизнь распорядилась иначе. После моего отъезда она прожила всего лишь год — болезнь лёгких унесла её, дав жизнь вечную в нашей памяти.
                (продолжение следует)