Мы с тобою всегда, братишка! Глава 2. Отец

…Его лицо порою отчётливо проявлялось почти наяву, но чаще всего передо мною всплывал строгий, задумчивый взгляд, от которого нельзя было ни скрыться и никуда не спрятаться. С самых малых лет в моей душе устоялся именно такой облик отца, над которым размышляю до сих пор — родитель-загадка, отец с нераскрытой полностью душой, заботливый глава большого и шумного семейства и, вместе с тем, духовный властелин, нет, тиран десятерых душ — трёх дочерей, шестерых сыновей и их матери, своей жены Татьяны.

  О себе, своём детстве и последующей, надо полагать, довольно бурной юности, он рассказывал весьма неохотно и то, лишь в минуты душевной оттепели — при хорошем настроении и приятном расположении духа. Можно лишь смутно представить себе, что эта пора его жизни была совсем не сладкой, хотя бы потому, что детские годы жизни отца пришлись на кровавое лихолетье гражданской войны на Дальнем Востоке.
Родившись в 1908 году, уже десятилетним, он пережил её возможные и невозможные ужасы. Ведь по правде сказать, увиденное им тогда, в годы гражданской войны, было совсем иное, чем то, что мы представляем сейчас, раскладывая по полочкам события эпохи вселенской резни на далёкой окраине огромной страны.

При жизни отца мне не удалось услышать от него многого, а теперь, когда его нет, невосполнимое приходится дополнять из других источников. После гражданской войны он всё-таки закончил 4 класса школы и в конце двадцатых годов решил выучиться на шофёра — сверхпопулярную тогда профессию.Скорее всего тогда он и познакомился с моей будущей мамой, обаятельной и скромной сиротой, жившей в городе у знакомых. На свадебной фотографии, дошедшей до сегодняшних дней, её лицо светилось тем ярким внутренним светом исключительно счастливых женщин. Но она не подозревала о краткости этого счастья…

Как рассказывал старший брат Володя, отец, женившись, устроился шофёром на мясокомбинат и ушёл от матери жить в восстановленный после пожара двухэтажный барак на Запарина,1,где получил на первом этаже комнату 17 м с печкой. Мама устроилась в пошивочную швеёй и, казалось, жизнь пошла на лад. Тёща, Агафья Ивановна, женщина довольно строгих правил, не стала препятствовать этому, хотя, как мне думается, она желала для сына совсем другой жены, и осталась жить вместе с мужем Василием, сыновьями Василием и Валентином на углу улицы Дзержинского и Уссурийского бульвара в небольшом домике водоразборной будки, что напротив здания бывшей детской поликлиники. Кстати, я её хорошо помню по визитам к зубному и прочим врачам.
Агафью Ивановну по фотографии я помню красивой, нарядно одетой строгой женщиной с ребёнком на руках (это был отец в двухлетнем возрасте).Дед Василий жил с бабушкой в этом домике до 1940 г, пока сонный не обгорел в пожаре от окурка, и потом скончался от ожогов.

Из времени 20-х гг отец много рассказывал о работе в каретной мастерской, когда он мальчишкой зарабатывал себе на хлеб, изготавливая детали колясок и упряжи. Многое из рассказанного им подзабылось, но то.что работа эта была тяжёлой, я усвоил хорошо.Может быть именно тогда и сложилось у него впечатление, что в такой жизни только и надо быть жёстким, порою жестоким, но мне видится другое — характер данный от рождения, какой бы ни была судьба, остаётся прежним. Перед тем как выучиться на шофёра отец некоторое время работал пожарником в театре музыкальной комедии. В сумасшедшие годы первых пятилеток и практически поголовного отсутствия пожарной сигнализации, сидящий в театральном зале пожарник в полном своём облачении — брезентовый костюм, каска, пояс — был неудивителен и служил обычным дополнением к декорациям.

   И хотя эта работа отца, была краткой, она сделала для него и мамы большое дело — приобщила их к миру высокого искусства. Отец просто развлекался представлениями, а мама их полюбила со всей силой искренней и неискушённой в жизни души, богатой скрытыми и высокими чувствами. Музыкальные комедии ей очень нравились за простоту, жизненность, внешнюю красоту и до самых последних лет, когда она чувствовала себя сравнительно хорошо, она в минуты душевного покоя и радости вполголоса напевала арии понравившихся оперетт.

    Сентябрь тридцать второго года выдался дождливым, ни на что не похожий своей слякотью. Отца призвали в армию, как оказалось, на полгода. Ещё апрель не отшумел зелёной россыпью молодой листвы, как отцу пришла призывная повестка. Мама снова ожидала ребёнка и оставалась дома одна с двухлетней Раечкой. С должностью пожарного в театре было покончено и отец, увлечённый автоделом, как все молодые парни Хабаровска, выучился на шофёра.Но, по правилам того времени, машину ему пока не доверили, присвоив специальность «помощник шофёра», по сегодняшнему, автослесаря. С этой подготовкой его и призвали в армию весной того же года, определив на должность «шофёра авиаипподрома», как записали ему в красноармейскую книжку.

Что это тогда означало, сегодня можно только догадываться. Страна погружалась в пучину индустриализации и жизненный новояз рисовал перед людьми совсем иные горизонты. И однажды отец, весёлый и чуть-чуть подвыпивший после воскресной бани, взялся рассказывать нам, младшим сыновьям, о своей военной службе на этом самом «авиаиподроме». В общем, скорее всего, на аэродроме.

— В первую неделю мы привыкали к службе, — смешно складывая губы, рассказывал отец. Старшина определил нам места в казарме, и наша служба потекла.Через месяц приняли присягу и нас распределили по лётчикам. Кому что и как мы должны были возить. Но ещё через месяц в части прошёл слух, что прибывшее пополнение будут учить на воздушных стрелков для бомбардировщиков.Сразу пообещали усиленное питание, офицерский паёк. Ну и я, стало быть, согласился. Пишу Татьяне, маме вашей то есть. Так мол и так, предлагают почти офицерскую службу, думаю, надо идти. Согласился, значит. Нас и определили в другую казарму, приодели во всё офицерское, стали обучать авиационному пулемёту. А через месяц учёбы стали вывозить на самолётах стрелять по воздушным мишеням.
— А как это, — спросил в нетерпении Васька, — разве есть такие мишени?
— Не перебивай, а слушай, — продолжал отец, — вытирая лицо, мокрое после бани.
Мишень в воздухе — это самолёт без пилота на тросе, планер, который влекут буксировщики. А мы должны по нему стрелять, да так, чтоб попали. Ну вот и пришёл мой черёд, иду в самолёт, сажусь в кабину стрелка. Машина взлетает и чувствую, что меня сейчас вытошнит — укачало сразу на воздушных ямах. Лётчик кричит: «Давай стреляй! Вон мишень летит! Да не мажь, патронов мало», — А у меня в глазах пелена от качки, в горле противный ком стоит, спина под меховым комбинезоном сразу промокла и превратилась в горячую сковородку, хоть блины жарь. Ну я и стрельнул. Да так, что мишень стала разваливаться на куски ещё в воздухе».

То, что отец любил присочинить чего-нибудь, мы знали давно. И теперь тоже понимали, что он этими рассказами повышал авторитет в наших глазах. Но факт оставался фактом. Был и «авиаиподром», и тренировка в стрельбе,а вот почему он был рано демобилизован в ноябре того же года, он никогда не говорил. Хотя любил повторять, что за те стрельбы получил в подарок пятитомное собрание сочинений тов. Сталина.!

Отец, вернувшись в ноябре из армии, устроился шофёром в леспромхоз. Хотя устройство это было не столько добровольным,сколько принудительным.Из армии его демобилизовали но выразительно убедили, что ему, как отличнику боевой и политической подготовки просто необходимо поехать на работу в Комсомольск-на-Амуре. Стране нужен был город и порт в дальневосточной тайге. А желания людей тогда не спрашивали.Побывав дома несколько дней, подержав на руках новорожденного сына, отец сказал, чтобы назвали его Владимиром и с этими словами отбыл в Комсомольск. Это была новая глава его причудливой биографии, страницы которой можно листать с постоянным удивлением.
Работа в этом городе стала для него одним из самых тяжких испытаний. Правительство, широко используя пропаганду и энтузиазм молодёжи, выкачивало из неё все соки.
И уже не надеясь на такую временную массовость молодых строителей, оно бросило на строительство города в глухой, необжитой тайге большие массы заключённых и подразделения армии.
 
В одном из них отец и служил командированным водителем ЗИСа, полуторатонной машинёшки с деревянной кабиной, прозванной в народе «Прощай, Родина». Выполняя разные работы, он видимо насмотрелся всякой жути, если о проведённом в Комсомольске времени рассказывал с откровенной неохотой.Однажды, подвыпив на одном из домашних праздников, он со скрытым торжеством, смешанным со страхом, рассказывал, как нелегально вывозил из города беглых «хетагуровок». Это были девушки или молодые женщины, поехавшие в дикую дальневосточную глушь в 1937 году по призыву комсомольской активистки Валентины Хетагуровой. Трудности быта и проблемы жизни заставили многих бежать к привычной жизни.
— Остановился я как-то у столовки перекусить, машину с лесом за угол дома пристроил, — медленно, с расстановкой говорил отец, — и гляжу, быстро ко мне подбегает девка, растрёпанная вся, узелок в руках держит. И сразу деньги в руки суёт: «Дядя, миленький, увези меня отсюда поскорее, не могу больше!» А я ей в ответ: «Да ты знаешь.что и тебя и меня посадят. Тебя за побег, меня — за помощь? А она своё: «Увезите и всё. Что хочешь бери. Даром отдам». Я и не выдержал — жалко дурёху стало. «Иди, говорю, спрячься в кабине, и сиди тихо. Сейчас пообедаю и поедем».«В столовке поел сытно, за деньги, как командированный,-делился он памятным, — борщ с мясом, каша. Вербованных кормили как зэков, согласно выработки. Стало быть, по пайку и питались-сколько наработал, столько и получи на еду. Потому и бежали оттуда толпами и парни и девчата, как могли. Я уж и не помню, скольких вывез.» С грустью замолчал, снова опрокинул стопку в рот.Страх перед прошлым заставлял его держать язык за зубами и лишь в последние полтора десятка лет своей жизни он позволял себе рассказать то немногое,на что решалась его душа.

Вообще о событиях 30-х годов и тогдашней жизни он старался не напоминать лишний раз, и только отдельные рассказы (тёти Кати или старших братьев) говорили о прочно въевшемся в душу страхе тех лет.Наподобие страданий бабушки в подвалах НКВД в большом сером доме на улице Волочаевской за своё знакомство с опальным маршалом Василием Блюхером, подарившим отцу именные часы за отличную стрельбу на учениях. Эти часы, плохо спрятанные перед обыском, (верно кто-то донёс или отец случайно проговорился о подарке) и стали предметом мытарств бабушки. На пыточных допросах в НКВД ей выбили почти все передние зубы, всячески издевались, но она всё-же спасла своего сына, сумев доказать, что это была награда не маршала, а правительства. Всё же часы исчезли, а я от отца услышал о них лишь в 70-е гг.

Войну с фашистами он встретил рядовым водителем запасного полка служа в воинской части при штабе Дальневосточного округа.Вспоминая рассказы участников событий на озере Хасан, отец много говорил о потерях наших войск и многих страшных вещах — кровавой от множества трупов воде озера, глупости и трусости военачальников, неподготовленности наших войск и отчаянности японских солдат.Я не мог поверить его словам, ещё надеясь на правдивость официальных источников. Позже, побывав сам на озере в 1988 году, я убедился в его правоте — большевистские правители относились (да и сейчас относятся так же) к своему народу, как к скоту на бойне.

Рядовые пограничники 80-х гг в отсутствие офицеров рассказывали о непогребённых до сих пор костях павших бойцов на советской стороне сопок Заозёрной и Безымянной (японцы сразу вывезли трупы своих солдат до единого).Солдаты, находясь в дозоре, даже меняли маршруты, чтобы случайно не натолкнуться на вымытые из грунта и выбеленные дождями скелеты погибших. Попытки похоронить их по-человечески пресекались со словами: «Все павшие в бою советские бойцы уже похоронены. Это японцы».

Июнь 1941 года отец встретил работая автослесарем на шахтной стройке, так как на мясокомбинате стало опасно работать. Дома, где он жил со своей выросшей семьёй царила тревога. Как теперь быть? Какая дальше сложится жизнь? Об этом из семьи не знал никто. Трое детей-подросшие Володя, Рая и несмышленая двухлетняя Еленка внимательно смотрели на старших, чутко ощущая внезапно наступившую тревогу за будущее.

Уже первые месяцы войны не вселяли больших надежд на хороший исход, говорили, что тяжкое время наступило надолго — уж больно быстро и далеко продвинулся враг в нашу страну, всё более неуверенно вели себя люди. Лишь два года прошло после пограничных боёв с японцами и вот теперь новая, ещё более страшная война — с Германией. И скорее всего, долгая. В магазинах быстро выросли очереди за солью, мылом, спичками, раскупалось всё подряд — люди запасались впрок всем, чем было можно.

В повседневных хлопотах прошёл год, большой семье жилось очень трудно, особенно после тяжёлой болезни отца зимой 1941—1942 гг, когда он заболел воспалением лёгких, готовя технику для отправки на фронт. Работал и ночью и днём, ночуя в холодном гараже на бетонном полу, часто голодая, сначала подхватил сильнейшую простуду, а потом и крупозное воспаление лёгких.Мама стала его спасением — меняя заработанный в столовой хлеб, ценные вещи из своего гардероба на редкий тогда стрептоцид. Отец выздоровел и последовал совету бывалых людей (корейцев) отстреливая на территории хлебозавода собак для пропитания. Болезнь окончательно отступила и он вернулся в строй.

И всё же, несмотря на немыслимые трудности, жизнь продолжа-лась, и в июле 1942 года семья снова выросла еще на одного человечка — родился второй сын, названный мамой Сергеем в честь своего брата. Трудностей прибавилось и было решено приобрести своё, собственное жильё. Весной 1943 г родители продали свои лучшие вещи — костюм отца, платья и туфли мамы и ещё кое-что по мелочи и за четыре с лишним тысячи рублей на улице Сапёрной, что была тогда почти на окраине города, купили глинобитный домик-полуземлянка, покрытый пучками полыни, с участком земли в 10 соток неподалёку от оврага. Часть огорода спускалась в него и мы собирали воду из ручья на дне ложбины. Кривые немощёные переходы улицы, заросшие крапивой и лопухами, были прекрасным местом для игр, но это было оценено лишь позднее, когда закончились лихие годы войны и послевоенных испытаний.

В постоянной борьбе за существование прошли тяжкие годы военного лихолетья — семья испытала практически всё, что тогда было возможно: голод, нужду в самом малом, холод. Но потихоньку вырастал сад, а вместе с ним и дети, учившиеся не только в школе, но и в жизни, добывавшие из земли по весне из земли оставшуюся картошку на оладьи, сдобренные рыбьим жиром, как в награду.Летом 1945 года родился ещё один сын, отец назвал его Костей, думая, что живость и бойкость этого мальчугана будет продолжением его жизни. Отцу удалось уцелеть в боях с японцами в Маньчжурии (Северном Китае) лишь потому.что он сумел отказаться от соблазнительных лейтенантских погон, которые ему предлагали после окончания ускоренных офицерских курсов, называвшихся в армии «взлёт-посадка», и реально не обещавших ничего, кроме быстрой погибели где-нибудь в зарослях курильского бамбука на вулканических островах Тисима-Ретто (Курилах).

Он снова не прогадал, согласившись на скромную должность водителя. Его личность и поведение, вероятно, внушали старшим начальникам достаточное доверие, и, может быть, именно поэтому он попал в Маньчжурию сначала рядовым водителем автобатальона, подвозя в боеприпасы в передовые части, а позже, заметив его усердие, ловкость и находчивость, отцы-командиры перевели его водителем в особый отдел дивизии «Смерш». Во всяком случае войну на Дальнем Востоке он закончил управляя «виллисом», а это говорит именно о штабной работе. Но в разговорах отец не слишком распространялся о своей работе в «особом отделе» да и вообще о своих военных приключениях. Однако о двух случаях и полученной в боях контузии головы он всё же рассказал.

Его осторожность граничила с чутьём кошки — он словно предвидел события и старался либо их избежать, либо уменьшить опасность от них. Первый случай произошёл с ним, когда он с напарником, молодым бойцом из пополнения, вел на позиции «Катюш» машину со снарядами. Извилистая, узкая дорога в отрогах Малого Хингана быстро убегала назад, влажный от прошедшего дождя августовский ветер приятно остужал разгорячённое лицо. Пройдя длинный спуск между невысокими сопками, напарник уступил руль отцу: «На, дядя, твой черёд» -сказал он и пересел в угол машины, устало улыбаясь и временами поглядывая глядя в окно кабины.

— Скоро позиции, будем у своих, каши уж поем. Второй день за баранкой, уж пора бы и отдохнуть –мечтал вслух парень.- Может и письмишко почтальон подбросит, -продолжал он, — думая о своём.— Не говори гоп, пока не перескочишь, -отвечал ему настороженно отец, — самураев тут полно, смертников-камикадзе. Не слышал, что предупреждали? — Полковник-особист третьего дня наткнулся на троих. Хорошо автоматчики были рядом, а то б лежал под кустами задницей вверх. Надень каску, — уже требовательно проговорил он, мой автомат-то рядом, а ты сидишь да в окне светишься.«Парень попытался спорить: «Какие там камикадзе? Наши уже вон где, а ты — смертники! Скоро уж и батареи наши будут..» И вдруг, внезапно дернувшись, откинулся назад — с правого виска тихонько стекала тёмнеющая струйка крови. Отец на полной скорости погнал машину вперёд и только на батарее пришёл в себя — всего несколько минут назад прямо у него на глазах был убит напарник, имени которого он так и не успел узнать.

Второй случай, потрясший его, произошёл незадолго до возвращения домой. Машину с солдатами, которую он вёл по дороге, попытались подорвать смертники, стремясь толкнуть шест со взрывчаткой под колёса. Автоматчики вовремя заметили японца и открыли огонь, но взрыв вблизи машины контузил его и троих солдат, сидевших возле кабины. Несколько дней после этого у него сильно болела голова и он ничего не слышал. Потом слух восстановился, но к старости это дало о себе знать, несмотря на крепкое здоровье отца.

В 1947 г он вернулся потрясённым не только физически, но и морально. Пока его запасной полк стоял на позициях в дальневосточных лесах и ничто не угрожало его жизни, он мог чувствовать себя её хозяином, но попав на войне в крайне опасные ситуации, он понял, что есть нечто властное, которому он не может сопротивляться — это смерть.

Оказавшись дома, он не раздумывая снова взялся за баранку автомобиля. Время было голодное,лихое и ему посчастливилось устроиться водителем хлебовозки в горпищеторг. И снова он проявил всю свою находчивость, сообразительность, даже нахальство, чтобы прокормить большую семью и самому не пропасть. Приезжая на обед домой, он тайком привозил булочки, спрятанные внизу кузова, под деревянными лотками для хлеба — четверо детей бесконечно радовались даже этой малости. Машину он старался оставлять где-нибудь на соседней улице, чтобы не привлекать внимания доносчиков или милиционеров.

Эти тайные булочки «по одной на брата» так здорово выручали тогда наше голодное семейство, что об этом можно только представлять…
В лихой и бесхлебный 1947 год, отменили карточки, но жить не стало легче. Денег всё равно не хватало и отец снова решил поехать в Комсомольск на лесоразработки, благо водители всегда были нужны. Мама опять осталась одна –теперь уже с пятью детьми, всех их нужно было одеть, обуть, накормить. Именно тогда прижилось в нашей семье правило, когда младшие донашивали то, что не успели сносить старшие. Отец приезжал ненадолго, отдавал матери деньги и снова уезжал возить лес. На лесоразработках он приобрёл новый определённый опыт, прозвище «Борода» за густую, начавшую седеть, бороду, хорошо согревавшую в лютые морозы и ветер, да укрепившиеся привычки самому хозяйничать в своей судьбе.

Так продолжалось до начала 50 — х годов, пока отцу не наскучила полулесная жизнь, да и ситуация в семье снова изменилась — в 1949 г умерла его мать, моя бабушка Агафья Ивановна. Брат Сергей рассказывал, что похороны пришлись на ненастье, нескончаемо сыпалась с неба холодная изморось, и сам день как будто сговорился с природой быть бесконечно грустным и длинным. В свои семь лет он хорошо запомнил это печальное событие.А накануне, в мае, родилась третья дочь Танюшка, ставшая шестым ребёнком. Шестеро детей, старшие и младшие, жили в сырой, глинобитной развалюшке, не предполагая, что можно жить гораздо лучше.

Вернувшись из очередной поездки в 1949 году, отец решил построить новый дом. Однако, решившись на это огромное дело, он никак не мог начать его. Привёз лес, но сруб не получался. Два с лишним года он пытался что-то сделать, но всё было безуспешно. Помощь пришла неожиданно — то ли мама втайне от отца пригласила своего брата Сергея, то ли он сам решил проведать её, но оказавшись у нас, он с умной настойчивостью за два месяца поставил дом. Отец не был в обиде, так как дядя Сергей не навязывал своего мнения, как некоторые, а деловито советовал, как и что делать. И получилось так, что вроде он только помогал, а отец был главным. Хотя все прекрасно понимали, что не будь дяди Сергея, бесхитростного и бескорыстного человека, дома никто бы не увидел.

На месте снесённой полуземлянки было решено сделать парник для рассады, высажены кусты жасмина, а рядом — разбить большой сад. Потом, когда отец вошёл во вкус садовода, под груши и яблони, овощные культуры отвели соседний участок на склоне оврага.Урожай плодов, ягод, овощей был неплохим, но жизнь в эти годы ничуть не и изменилась — та же нужда, жизнь впроголодь, и всё же мне думается, в такой большой семье, как наша, главное место было отдано добру и помощи друг другу.
 
Отец продолжал работать на лесовозе, дети потихоньку учились, и, как оказалось совсем неплохо, так как талантами их судьба не обидела. Так что маме, несмотря на все трудности и горечи, принесённые жизнью, можно было порадоваться за своих детей. И в эти также нелёгкие 50-е годы появилось новое поколение мальчишек нашей семьи — в 1951-м родился Вася, спустя два года — Мишка, а в 1957 году, опять в марте — Саша. Словно отец задался целью быть главой самого большого семейства на улице.
В стране также нарастали перемены — сталинское прошлое понемногу отступало, появилась зыбкая возможность жить получше, и отец решил твёрдо вернуться в город, найти работу поспокойнее — всё-таки лес оставался лесом (закон — тайга, проку-рор — медведь).Да и уставал он от постоянной командировочной работы, стал нервно переносить одиночество. Он переехал в город и устроился водителем цистерны на пивзавод. И из этой работы он извлёк самое полезное — между делом привозил домой остатки пивного производства — барду, чтобы выкармливать хрюшек и другую живность. Для её хранения он соорудил в углу сада бетонный погреб и процесс откорма пошёл полным ходом. На мясе откормленных хрюшек вырастало многочисленное потомство, что-то понемногу продавалось, но большим хозяйством отец обзаводиться не спешил — держать скотину в городе хороших условий не было.

Власти то разрешали, то запрещали это делать, и отцу приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы сыщики не только не засекли рейсы бардовоза домой, но и саму бардянку и свиней, повизгивавших в сарае, специально построенном во дворе дома подальше от улицы. Но он упрямо делал своё дело и оно всегда заканчивалось после тяжкого труда мясными блюдами (тушёнкой, прекрасным салом, приготовленными мамой.отец в этом деле был исключительно организатором — купить хорошего поросёнка, а после выкармливания (мамиными руками) — заколоть его, освежевать и разделать.
Тут была его полная власть и никто не смел противоречить. Кроме того, усилились его послевоенные занятия охотой на дичь, садоводством и рыбалкой. При его энергичном характере эти увлечения поглощали все тёмные краски отрицательного поведения: невоздержанность, грубость.подозрительность.

Первым деревом в нашем саду стала ранетка. Отец посадил её почти рядом с домом. Потом деревья обнесли штакетником и кое-каким забором. Но она стояла совсем рядом у выхода из дома. Её яркие жёлтые плода поспевали к августу и мы с удовольствием упле-тали за обе щёки «яблочки». Их можно было есть в любом виде: сыром, мочёном и даже сушёном.
Вообще-то сад имел два участка — ближний и дальний, совмещённый с огородом. Рядом с домом были высажены дальневосточные сорта груш из питомника Лукашова: «Ольга», «Поля», «Внучка», сорт «Дуля» — всего 10 деревьев. Мне особенно нравились «Внучка», «Ольга» и «Поля». Первая поспевала к сентябрю и могла держать плоды на ветвях до октября. Их потом искали среди шуршащей холодной листвы и аккуратно снимали банкой, укреплённой на шесте. Плоды «Внучки», красивой округлости, со сладкой мякотью были изумительны по вкусу. Каждый сорт имел свои замечательные качества. Лишь дули поспевали поздно и не имели приятной сладости.

Из груш варили вкуснейшее варенье, и это действие превращалось в настоящее волшебство, когда масса нарезанных плодов постепенно приобретала янтарный цвет. Их также мочили в сахар-ном сиропе целыми бочками, опуская на хранение в холодную бетонированную яму. К ноябрьским праздникам бочки доставали и это угощение украшало наш стол.На другом участке, на склоне, был разбит ягодник: вишня, смородина, который чередовался с грушами, росшими в верхней части сада. Здесь отец посадил сорта Шурановки. Я их называл «одеколонными» грушами, потому что они имели особенный запах. Зато они стояли до ноябрьских холодов и были очень приятны на вкус На этом участке отец, охочий до новинок садоводства, высадил несколько кустов ирги, оригинальной ягоды, выписанной из Сибири.

Её плоды, росшие кисточкой, несколько напоминали шиповник, только имели тёмно-синий насыщенный цвет. Непоспевшие ягоды были розовыми, но со временем обретали свою изящную фиолетовость и приятную сладость. Их смешная особенность была в том, что они окрашивали рот в синий цвет и сразу было видно, кто из детей чем питался в саду.Если было мало сахара или не успевали варить из плодов варенье, то плоды просто резали и сушили для компотов. Мама создавала прекрасные блюда из плодов. Они несли радость нашему скромному быту, занимали всех детей полезным трудом, который приучал к коллективизму в общении.

Садоводством отец занимался серьёзно, ответственно. Выписы-вал журналы «Сад и огород», потом «Садоводство», внимательно пе-речитывал понравившиеся статьи, и даже пытался экспериментировать с прививками, пытаясь вывести новые сорта. Активно боролся с вредителями, опрыскивая деревья ядохимикатами, а чтобы мы не жили нахлебниками, поручал нам окапывать деревья, пропалывать междурядья, в общем заниматься семейным полезным трудом.

Перед сносом дома в 1987 году он очень переживал за свой сад, так как пришедший городской чиновник с рыбьими холодными глазами равнодушно объяснил ему, что за каждое вырубленное плодовое дерево он получит всего по пять рублей, за куст ягоды — три рубля.И это при средней зарплате 72 рубля..

К охоте и рыбалке он относился трепетно — как никак промысел для семьи. Ну и удовольствие для себя. Рыбалку он организовывал и зимнюю и летнюю. С приятелями по работе однажды зимой в сере дине 60-х годов на целую неделю уехал, как он говорил, «на щуку». А перед этим тоже несколько дней готовился — ладил снасти, блёсны, и даже печку-самоделку из топливного бака. Погрузил всё это в настоящие деревянные большие сани и потащил к гаражу, откуда приятели собирались ехать к месту рыбалки.
Прошло пять январских морозных дней. У нас были в школе ка-никулы, мы отдыхали по-своему и как-то не предполагали,что рыбалка — это так серьёзно. Усталый,промёрзший, отец привёз на этих самых санях два с половиной десятка крупных щук, которые мы тут же под руководством мамы засунули головами вниз в большую бочку со снегом. Такой был у нас холодильник в прихожей дома.

А накануне Нового года отец всегда привозил из леса ёлку. Настоящую, морозно-зелёную со смолистыми пахучими иголками. Ставил её в углу комнаты на старое рулевое колесо, а мы принимались наряжать эту зимнюю красавицу, используя свою бурную фантазию в изготовлении новогодних игрушек.В 1967 году у нас под Новый год появился чёрно-белый телевизор «Изумруд». Теперь не нужно было бегать по соседям и упрашивать их дать посмотреть какую-нибудь передачу.это было настоящее счастливое событие в нашей скромной жизни. Сначала была куплена по очереди круглая стиральная машина, а теперь в семье появился и телевизор. Маме легче стало со стиркой, а всем лучше отдыхалось с телевизором.

Выйдя на пенсию, отец как-то потерял многие связи с товарищами по работе, но всё же порой наведывался в автомобильный гараж, чтобы повидаться с теперь уже с бывшими коллегами. А может и договориться на новую рыбалку или охоту со своей любимой собакой Диной. Это была очень красивая собака породы ирландский сеттер.

Занятия охотой были для него настоящим делом. В его руках было оружие, от которого он не смог отказаться и после войны. Сначала в первое послевоенное время он использовал немецкую двустволку, купленную по случаю за дорого на «барахолке» (чёрном рынке), и заботливо им сберегаемой. Он буквально светился от счастья перед своими приятелями, показывая им четыре сплетён-ных кольца — эмблему фирмы «Зауэр"на ценном ружье. Потом он купил простую тульскую двустволку, которая служила ему на охоте последние охотничьи сезоны.

Тогда многое трофейное имущество можно было купить на «барахолке» У нас, например, на столе соль хранилась в немецкой увесистой солонке, сделанной из толстого фарфора. На её донышке красовался знак вермахта — орёл со свастикой. Она тоже попала в наш дом прямиком с «барахолки».Охота для него закончилась, когда он по доверчивости, что было очень удивительно, отдал свою Динку знакомому по работе на время осеннего охотничьего сезона. Её обратно он уже не получил и на несколько недель погрузился в депрессию. Может поэтому он и пристрастился к выпивке на пенсии.Ружья стояли в чехлах — охота без любимой собаки это была бы не охота.

 Знакомый объяснил пропажу Динки просто — убежала и всё. Хотя напарники его по охоте говорили другое, дескать бил её, издевался всячески, не умея работать с охотничьей собакой.Отец, рассказывая об охоте, был на седьмом небе от счастья,
когда видел её работу. Бывая в хорошем настроении, он часто любил о ней рассказывать.— Вот Динка, это какая культурная, умная собака, — говорил он, — утку никогда не рвёт, берёт аккуратно, за крылышко и несёт быстро. Не сожрёт где-нибудь в кустах.Её он сравнивал с другой собакой, которую ему довелось использовать после того, как Динка пропала. Приятели посоветовали взять для охоты другую собаку, породы курцхаар. И этот пёс его очень разочаровал — жестоко мял птицу, долго нёс, отвлекался и даже баловался на охоте. Он пробыл у нас дома недолго. Отец быстро от него отделался.

На пенсии он стал больше заниматься работой в саду, ещё рыбачил вместе с нами на амурских протоках, но было видно, что это его уже утомляет всё больше и больше. В начале 70- годов он ещё чувствовал свою важную роль в семье: приходил на свадьбы дочери Татьяны, сына Сергея. Но после ухода мамы из жизни он ещё более замкнулся. И тут на горизонте возникла жуткая тень чёрного ангела. Женщины, из-за которой его да и наша судьба резко повернулась на дорогу в ад.

Однажды, через несколько месяцев после смерти мамы, к нам в гости, вроде как для поступления в мединститут, приехала какая-то девушка, знакомая сестры Тани из Биробиджана. Её тоже звали Таня Живилова. Это была хитрая разведка. А потом, в наше отсутствие, когда мы все покинули дом по разным причинам, к отцу под разными предлогами стала заходить мамочка этой самой Тани, некая Ерыкалова.Своим угодливо-елейным голоском она вскружила голову отцу, вошла к нему в доверие, и, заключив тайный брак, стала ожидать по-лучения отцом отдельной квартиры, как ветераном войны. И, самое страшное, это ей удалось.

После сноса дома с помощью продажных чиновников в ЖЭКе и своих родственников в милиции, она прописалась в новой квартире отца на одной из лучших улиц в центре города. А через несколько месяцев она уговорила отца переписать квартиру на себя через дарственную. Ерыкалова, организовала такое «лечение» отца.что крах его крепкого здоровья не замедлил наступить довольно быстро.Чтобы гарантировать своё полновластное распоряжение новой квартирой, она через уговоры и влияние на отца добилась того, что он стал отказываться от встреч с нами. Это было ужасно. Я жил на западе страны, приехать не мог. В наступившем времени чистогана и денег, жестокого цинизма и откровенного насилия наш семейный гуманизм проиграл битву.

К тому же фальшивая жена всё рассчитала точно. Сделала всё, чтобы желание отца завещать квартиру по форме было законно. А по сущности доказать умысел принуждения было очень сложно. Именно поэтому за его жизнь и честь боролась только старшая сестра Елена. Изо всех сил она старалась найти все неправедные концы в этой грязной истории с отцом, когда его старость лихоимцы во главе с Живиловой использовали для грабежа имущества.

Последние дни жизни отца были настоящей трагедией. Сожительница сделала всё, чтобы к отцу не допускали врача, лекарства покупали они сами. Поэтому здоровье его ухудшалось с каждым днём.Так прошли четыре года и к августу 1996 года состояние его совсем стало плохим. Отцу уже не разрешали спать на кровати, отвели место на рваном матрасе на полу, давление часто менялось и его перестали выпускать на улицу. Видно опасались нового падения и какой-либо травмы, которая не позволит считать его дееспособным и помешает завладению квартирой по наследству. Делая вид,что она ухаживает за ним, сожительница старалась изо всех сил, чтобы отец не терял к ней своего расположения. И в этом она преуспела.

Последние два года братья и отец изолировались ею друг от друга всеми возможными способами. И вот наступил страшный день 22 августа 1996 г. Сожительница пыталась скрыть факт смерти отца и добивалась от похоронщиков его погребения как бродяги, пытаясь хотя бы на этом сэкономить. Прибывшие врачи скорой помощи немедленно сообщили Сергею о случившемся и он вместе с Володей сделал похороны как подобает.
 
И отец, выполняя своё обещание данное перед свадьбой, остался навсегда вместе со своей женой с её удивительно красивой душой. Именно она смогла разделить с ним все мыслимые и невозможные тяготы жизни, только она терпела его фантастически сложный характер, и при этом не желала его бросать, сердцем понимая, что надо жить дальше и поднимать детей.
   Сестра Елена прислала мне телеграмму о его смерти. А до этого шёл целый поток писем, из которого было ясно, что смерть отца и его последующее ограбление — грязное дело рук семейки Ерыкаловых — Живиловых. Они сделали всё, чтобы ускорить его болезни и извлечь из этих страданий как можно больше выгоды.

Наше скромное семейное пристанище было снесёно за три дня, как уточнил брат Сергей, по истечении 50-летней аренды участка. Сейчас на этом месте возвышается красивый 9-этажный дом — настоящее украшение улицы и настоящий памятник нашему прожитому времени.
                (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)