25. Шарфюрер СС в Сибири под дождем и снегом

На улице лил осенний дождь, порывы бешеного ветра легко ломали зонтиков у прохожих. Сёма зонтика не имел: поднял воротник старой кожаной куртки, сгорбился стоя на остановке. В троллейбусе отдал три рубля, сидячих мест не оказалось, мокрые пассажиры стояли впритирку друг к другу, окна от мокрого тепла запотели, троллейбус плыл неведомо куда.

В здании бывшего ДОСААФ, ныне называвшемся РОСТО, кроме военно-спортивного общества располагались несколько магазинов. РОСТО существовало за счёт сдачи своих площадей в коммерческую аренду и судя по стенам, отделанными бельгийскими пластиковыми панелями под мрамор и новому паркетному полу, жилось добровольному обществу по соседству с магазинами очень неплохо.

Особенно восхитило Сёму немалое помещение вахтёрской, отделённое от коридора стеклянной перегородкой, за которой виднелся черныё кожаный диван, не какой-нибудь списанный, протёртый до дыр, нет совершенно новый, аж блестит весь! Шкаф тоже новенький, стол с лампой и телефоном, стены под дуб, в общем это вам не какая-нибудь драматическая пожарка с трубами – кабинет явно под стать всем прочим помещениям на уровне приёмных сталинских времён партийца средней руки.

За стеклом пребывала блондинка тоже средних, самых производительных женских лет чисто арийской внешности, в чёрной юбке, белой блузке с чёрным галстуком и глазами шарфюрера СС, пытавшей радистку Кэт, вынося её младенца на холодный балкон. «Вот где порядок! – обрадовался Егоров, которому невероятно надоели вонь театральных пожарок да гнилые консервы магазина речного флота, – армия нигде не сдаётся! Даже в добровольно-спортивном обществе, особенно, если её возглавляет наш старый знакомый полковник Петухов. Ишь, какая ковровая дорожка мимо вахтёрской по коридору пролегла! И от самого входа! Ничего себе! Для парадного марша начальства, не иначе».

Впрочем, и Егоров с чего-то не удержался, отмаршировал бодро, по строевому метров семь вслед за женщиной-завхозом.

– Молодой ещё мужчина, – с чувством глубокого удовлетворения констатировала заместитель председателя по хозяйству и снабжению Людмила Ивановна, – чуть бы пораньше пришли, так я бы вас в отдел взяла на оперативную работу. Тут у нас преподаватель физкультуры на днях явился, тоже сторожем возмечтал устроиться подальше от своих школьников-архаровцев. С высшим образованием в сторожа! Вот что значит довели человека: не знает куда кинуться. Я взяла его в отдел. Так-с. А сторожа у нас мало получают, всего тысячу двести рублей в месяц. Дежурить сутки через трое. С девяти утра до девяти утра. Охранять надо два входа, там ещё магазины есть. Наше РОСТО закрывается в шесть вечера, а другие продолжают работу: мебельный магазин до семи, ателье меховой одежды до восьми, ателье «Любавушка» до девяти неизвестно чем занимается, говорят, что шторы шьют. Ну да бог с ними, раз тихие. Диспетчера такси «Сибирское» раньше круглосуточно находились, однако стали устраивать пьянки и наш полковник эту лавочку прикрыл. Чтобы в десять вечера все выметались под чистую, под вашу личную ответственность, затем закрываете все двери и дежурите один, никаких посторонних. Таков приказ. Круглосуточно надо контролировать помещения, чтобы не пили и не курили, поэтому вы не сторож, а дежурный. Ну, согласны? Да, чуть не забыла, ещё у нас ворота есть, надо за ними следить, за это доплачивается сто рублей.

– Согласен, – чётко, по-военному ответил Сёма.

Были бы хорошие ботинки, он ещё и каблуками бы прищёлкнул. Беда, когда обувка худая: правая подошва треснула пополам, промокает, дрянь такая. Ничего, отработает Семён месяц дежурным, купит на первую зарплату рублей за шестьсот хорошие зимние уже ботинки, тогда и начнёт ходить-расхаживать по ковровой дорожке и щёлкать каблуками, приветствуя начальство.

Заполнил наиподробнейшую анкету, будто для поступления в космонавты, с грифом «особо секретно», следом написал заявление начать работу с завтрашнего дня. Начальница хозотдела внимательно прочла его документы, потом несколько раз выбегала из кабинета дробно стуча каблучками по паркету молоденькой институткой – спрашивать разрешения войти к председателю, наконец получила добро и отвела Сёму на приём к полковнику – председателю РОСТО. Курчавый полковник в погонах с тремя очень крупными золотистыми звёздами тоже долго разглядывал трудовую книжку, вздохнул и глубоко задумался, усмотрев за окном кабинета некий беспорядок в виде первых снежных вихрей.

Заместительница сидела вытянувшись в струнку, глядя прямо перед собой в «никуда». Сёма тоже не прерывал десятиминутного размышления. Даже Клементовский не решался вякнуть, слонялся тенью исключительно вокруг полковника, разглядывал его голову в кудряшках, явно рылся, зараза такая, в мозгах, с целью разыскать какую-нибудь государственную тайну, но ничего путного не находил и кривил рот набок учёным телевизионным психоаналитиком.

– Ну как, берём? – спросила вдруг завхоз по истечению только ей ведомого необходимого временного отрезка.

Полковник медленно кивнул, погружённый взглядом в снежно-дождевую коловерть.

– Завтра с девяти заступите на дежурство, – уже в приказной форме сообщила завхоз. – Тогда и оформим окончательно. А теперь ступай к дежурной, пусть проведёт инструктаж по ключам, дверям и общему распорядку.

Не успел, однако, Сёма выспросить у коллеги подробностях будущей службы, где-то на улице просигналила машина и сторожиха-эсэсовка, глянув через специальное окошечко во входной двери, проронила скороговоркой: «Машина председателя пришла, пойду открывать», выскочила на улицу и побежала скоренько под дождём, который разошёлся не на шутку, без зонта в туфельках, в чём была, горбясь и ёжась узкой спиной совсем не по шарфюрерски.

Сёма внимательно наблюдал за ней в окошечко, познавая будущую службу. Метрах в ста подъезд к зданию преграждал шлагбаум, то есть когда Сёма шёл сюда, он принял его за красно-белый шлагбаум, а на самом деле это были две полосатые трубы на петлях, соединённые в центре цепью с замком, те самые ворота, о которых говорила Людмила Ивановна, за открывание которых, по её словам, хозяева мебельного магазина доплачивали сторожам по сто рублей.

Дежурная подбежала к чёрной «Волге», сняла цепь, ворота разъехались в разные стороны, и когда машина поехала мимо к зданию, вытянулась во фрунт, даже спинка мокрая прогнулась от служебного рвения. Чего так-то уж? Не в армии, небось, на гражданке. Тянется, будто честь изо всех сил жаждет отдать. Ну от Сёмы фиг дождётесь! Он срочную отбухал в кирзачах, сверхсрочной нам не надо!

«Волга» остановилась перед крыльцом. Дежурная закрывала ворота, прыгая австралийским кенгуру в попытках свести полосатые трубы вместе. Трубы разъезжались в разные стороны. Наконец ей повезло, воссоединив шлагбаум и замотав его цепью, вернулась некрасивой семенящей прискочкой обратно, вымокнув до нитки.

– Вы бы зонтик с собой брали, – посочувствовал Сёма.
– Посмотрю я на тебя, как с зонтом сможешь ворота свести, – ответила эсэсовка злобно.
– Это за них доплачивают сто рублей?
– Конечно.

Вымокшая сторожиха-дежурная вдруг распрямилась, глаза её перестали жаловаться на жизнь, засияв непроницаемо-стеклянным блеском служаки шарфюрера, она снова вытянулась по стойке смирно.

Мимо прошли полковник с заместительницей. Дежурная кинулась следом. Пока начальство усаживалось в машину, успела добежать до ворот, открыть их, замереть на вытяжку возле края дороги, ожидая выезда. Причёска белокурой бестии быстро седела, покрываясь снежинками. Повторив кенгуриные прыжки по закрыванию ворот, вернулась на своё место, за стекло.

– Часто бегать приходится?
– Во-первых, председателя машина туда-сюда ездит, еще у нас есть пара других машин, ещё гости-вояки приезжают, им тоже открой-закрой, да браконьерствуют многие, сбросят цепь, заедут на территорию и свою машину оставят как на стоянке. Днём на ключ не закрываю, сходишь – закроешь, они выедут и снова не закроют, иди – закрывай. Полковник требует. Мебельщики – молодцы, сами себе и открывают, и закрывают. Остальные господами ездят. Вам сколько зарплату пообещали?

– Тысячу двести.

– Врут. Сотню платят за суточную смену. Всего в месяц набирается семь или восемь дежурств, плюс сто рублей за ворота, вот и считай – в лучшем случае девятьсот рублей. Я вообще-то продавцом работаю, а здесь только подрабатываю – деньги нужны очень, потому и терплю.

– Больше сторожам нигде не платят, – со знанием дела констатировал Сёма. – Но вот бегать туда-сюда спину гнуть перед полковниками, во фрунт тянуться не согласен. В армии срок отбыл, с меня достаточно. И пальцем погрозил сквозь стеклянное окошечко.

– Если не тянуться, придирками замучают, а когда тянешься – ничего, улыбаются, шутят даже как со своим человеком.
– Дрессируют, известное дело.

Дождавшись завхоза, отказался от службы.
– Почему так? – удивилась Людмила Ивановна. – А мы на вас так рассчитывали. Подвели вы меня, товарищ Егоров. Причину объясните, пожалуйста.

– Причина обычная, как геморрой. Вы сказали, что я должен всех выгнать, чтобы в двадцать два ноль-ноль запереться на замки и дежурить ночь один. А я не могу один. Ко мне покойник знакомый  забегает почти ежедневно, нет-нет да наведается, гад паршивый, любит на мозги капать, вот и сейчас он где-то рядом, кажись, в этой комнате пребывает. Клементовский, ты здесь?

– Само собой разумеется, – меланхолично ответил призрак, но завхоз почему-то вздрогнула, будто расслышав.  – А где ещё быть прикажете? К тебе, Сёма, навечно привязанный, эх, жисть моя собачья. Повыть слегка, что ли? Пужну, однако,  бабёночку, пора устроить ей баньку с припарком, надоела хуже горькой редьки.

Завыл тут Клементовский по волчьи сразу на три голоса, а Людмиле Ивановне ни с того ни с сего нечто сумеречное померещилось, глубоко памятное и очень неприятное одновременно, о чём, вроде бы давно забыто: зимняя морозная ночь, голубые лунные сугробы, бредёт она одна-одинёшенька по колено в снегу через пространства безлюдные, тёмные, неизвестно куда и с какой целью... толи с деревенской свадьбы из чужой деревни среди ночи сбежала и заблудилась, толи в горе великое, словно в прорубь ледяную упала, а может то и другое вместе. И чувствует, что замерзает уже, хотя щекам горячо от слёз, а позади тени длинные быстро скользят, догоняют, непонятно, облака ли по небу летят, звери ли по снегу…

Бывает среди бела дня в самом обычном служебном помещении такой человеку беспредельный ужас привидится, что кабы не была зампредом ДОСААФ по хозчасти, крестилась бы истово да об пол поклоны била покаянные сутками напролёт, на капельки не жалея припудренного небольшого прыщика на лбу, вовсе о нём позабыв.

Желая избавиться от неприятного укола в сердце, и скорее отринуть горе-несчастье, каким-то боком определённо связанное с нынешним неудачным претендентом на вакансию дежурного, Людмила Ивановна размашисто черканула в его бумажке резолюцию, что безработный Егоров им ни с какой стороны не подходит по состоянию здоровья.  То-то инспектор Нэлли Викторовна взъярится, прочитав сию резолюцию!


В середине ноября погода окончательно поворачивает на зиму, отопление наконец-то включили после долгих ремонтов, аварий, и снова ремонта. В общежитии  потеплело до той степени, когда и  не верится, что где-то на улице свищет ветер, несёт с черноты неба холодный дождик и мокрый снег.

Так хорошо греет рядом с постелью большая батарея, так сладко  спится под теплым одеялом октябрьской ночью, что когда звонит  телефон во втором часу ночи звонит, хочется закрыть уши: кого черт раздирает, или опять ошиблись номером?
– Сёма … Сёма, я сейчас так упала, разбила голову … вызови скорую … и сам приходи … я чего-то ничего не понимаю.

Позвонив в скорую, Егоров побежал  к матери. У подъезда уже стояла машина, и двое врачей входили в подъезд. С раскрытым ртом, но так и не успев ничего сказать, Сёма проследовал за ними.

Мать стояла в коридорчике у вешалки, в ночной рубашке, прикладывая  окровавленные тряпки к голове. Взгляд ее  перебегал с Семы на врачей, казалось, она  не могла понять, откуда вдруг все  здесь взялись.
– Сёма, –  сказала она, признав сына,  – я упала. – И показала на  дверь, ведущую в комнату.

Белый крашеный косяк сильно забрызган кровью. Еще больше, целая лужа тёмной, почти чёрной крови стояла на полу, в коридорчике, ведущем на кухню.
– Ничего,  до свадьбы заживёт, давай сядем  на диван, тут врачи уже приехали, сейчас они тебе повязку наложат, укол какой-нибудь сделают.

– Сёма, у меня бок правый … ой… болит, ой, дышать не могу. И рука не поднимается, я ей, наверное, об пол ударилась. Ничего не помню.
– Укольчик-то мы, конечно, сделаем и легкую временную повязку наложим, но повезём бабушку в травмпункт, надо рентген делать и обработку раны, возможно зашивать придётся. Готовьте одежду и документы.

Мать смотрела на Сему вопросительно,  ожидая от него указаний, чего прежде с ней никогда не случалось: уж что  надеть она всегда решала сама, а заодно также и то, что надеть ему.
– Денег возьмите на обратную дорогу, –   подсказать врачиха, –  мы вас туда только доставим.
– Возьми Сёма из узелка, в швейной машине.  Пятьдесят рублей  хватит?

Сёма взял пятьдесят рублей, которые оказались в узелке последними, страховой медицинский полис и паспорт матери. И правильно сделал, ибо первое, что затребовал принимавший  больничный доктор был именно полис. Записав данные в книгу он   приступил к опросу:
– Это ваша бабушка?
– Мать.
– Кто её ударил?

– Никто не ударял,  упала и сильно ударилась головой о косяк.
– Может, вас толкнул кто? – спросил врач, обращаясь к  матери.

Та  сидела сонно кивая, и терпеливо глядя на белый кафельный пол.
– Раздевайте бабулю, смотреть будем, как это она сама упала макушкой практически. Очень интересно  знать.

– Упала я. Так меня обнесло, что и сама не помню, как с ног слетела. Рука сильно болит вот здесь и живот.
Принимавший доктор что-то записал в журнал с полиса, глядеть и не подумал, ушел недоверчиво нахмуренный.

На смену ему явился молодой чернявый практикант с заспанными глазами, стоящим торчком вихром на затылке, и  не жалея зелёнки принялся старательно обрабатывать рану. Ему страшно хотелось спать, однако  делал молодой человек свою работу  чрезвычайно старательно и аккуратно, словно сдавая фельдшерский экзамен.
Сделав перевязку, моментально выпал из  белокафельной комнаты духом святым,  оставив их одних.
 
Вместо него из невидимого дверного проёма объявился вполне ощутимый призрак доктора Клементовского.
– Сёма, дорогой, чего зря ждать,  давай-ка  сбегаем до  операционной, там трудный больной богу душу отдаёт.

– Чего удумал?  Я с матерью приехал, вдруг ей плохо станет и опять упадёт? И зачем тебе в операционную понадобилось? Напугать хирурга, чтобы  ошибся?

– Всё равно помрёт больная, душа отклеится,  вознесётся, я бы с ней слинял за компанию, шибко мне всё надоело здесь волындаться. Знаешь, Сёма, за компанию ведь и уксус сладкий, а кстати там самоубийцу-девушку спасают, уксуса приняла по причине несчастной любви: отравиться решилась, так-то вот. Не интересно разве глянуть? Шоу – высший класс! Спасти её, конечно, у них не получится, руки коротки, зато намучается деваха всласть.

– Если самоубийца,  в ад попадёт. Зачем тебе в аду гореть за компанию?
– Ерунду собираешь, Сёма:  рай, ад, сказки  для детского воображения. Если душе здесь плохо было, будь уверен –  в любом пространстве дурно покажется. А остальное – выдумки, это я тебе по секрету из будущего рассказываю, как хорошему человеку. Пойдём  в операционную сходим, ты  в эту комнату зайди, халат белый с вешалки сними, надень и пойдём, в халате тебя повсеместно пустят.

В приёмном покое  холодно будто уже  в анатомической камере, через систему открытых невидимых  дверей с  улицы свистит  промозглый сквозняк.

Мать замёрзла сидеть в одной рубашке на кушетке.  Сёма принялся было её одевать, но зашедший мимоходом подозрительный доктор объяснил, что одеваться пока рано. Надо вставать, идти на рентген вон  туда, махнув рукой  в пространство, сам выбежал в другой коридор.

Стены и пол всех окрестных помещений  покрыты одинаково белым кафелем. При тусклом ночном освещении они сливалось в сплошную клетчатую плоскость, даже невесть для чего нужные выступы и ухабы на полу выглядели под одно.

Придерживаясь  стенки, Сёма с матерью брели  в указанном направлении,   и довольно скоро оказались у настежь раскрытой входной двери в приемный покой,  через которую с улицы  несло холодом и осенней непогодой.

Пришлось возвращаться на прежнее место опять же по стеночке. Клементовский злорадно ухмылялся, высовывая голову из-за угла, но как только Сёма поднимал на него взгляд, прятался.

Долго ли коротко, отыскался  рентген-кабинет с белой входной дверью, куда Сёма завёл ойкавшую при малейшем движении мать, помог ей вскарабкаться на стол под аппарат, куда указала техник-рентгенолог, после чего вышел в коридор.
В пустом прежде коридоре обнаружилась  длинная самокатная кровать, на которой под одеялом лежала старушка в платочке.
 
Возле ходил и улыбался извинительно мужчина сёминых лет, от нечего делать разглядывая висевшие на стенах  плакаты  наглядной агитации по оказанию первой помощи при переломах. Ноги у старушки казались непропорционально длинными и ровными  как палки, далеко торчали из коляски, накрытые одеялом, а лицо в платочке маленькое, сморщенное и глаза закрыты.

– Вот, –  сказал мужчина,  показывая радушно на коляску –  мать, шесть месяцев назад сломала  себе ногу, и долго у неё это дело не срасталось, известное дело у стариков  плохо срастается, чего уж там. Но вроде помаленьку срослось, с палочкой ходить стала, недавно уже и без палочки по хозяйству снова зашустрила. И что вы думаете?  Вчера вечером полезла на табуретку заводить часы настенные, чёрт её туда занёс, не иначе,  могла бы меня позвать завести, и конечно упала с табуретки, вот – пожалуйста, снова в лёжку лежим, сломала обе ноги. Обе! Скорая приехала, шины наложили, теперь надо рентген пройти, вы крайние?

– Мы, –  подтвердил Сёма.
Мужичок подошел к коляске и спросил:
– Ну что я теперь с тобой делать буду, ёшкин кот, мне завтра на работу с утра пораньше бежать, жене тоже, Ваньке в  школу. Кто за тобой ходить будет, а?

Бабка ещё плотнее сжала веки.
– Так может, в больнице оставят? Раз человек лежачий, с такими  переломами.

– Нет, извините,  стариков в больницах нынче не держат. Это я точно знаю. Вот сейчас ей переломы сфотографируют, бумажку напишут, и езжай домой на все четыре стороны, как хочешь. Такие пироги с котятами, ёшкин кот. Государство рассчитывает пенсию платить человеку двенадцать лет, больше денег не хватит.
Если вышла тётка в пятьдесят пять лет на пенсию, значит в шестьдесят семь должна помереть. А тут   семьдесят пять уже, какая к черту больница? Нет, не возьмут ни за что: «У нас  не богадельня», –  и весь их сказ, или ещё: «Чего мамашу с рук сбыть хотите больнице на содержание? Нам  бездомных хватает». Невыгодно старух лечить, да пенсию им платить, негосударственный подход получается.

Дверь кабинета открылась,  рентгенолог сказала забирать больную. После фотографирования мать еле двигалась. «Подождите снимков в приемном покое».
В приёмном покое по-прежнему холодно и пустынно. Усадив родительницу на кушетку, Семён накрыл ей плечи халатом. Приказа одеваться не было.

– Где доктора-то? – спросила та вдруг, словно очнувшись от дрёмы, –  почему в палату не отправляют? У меня ноги в лёд замерзли  сидеть.
– Едва ли  в больницу положат.
– Как? У меня ребро сломано, мне врачиха сказала. Лечиться же надо.

– Ну, не знаю, как скажут, когда снимки готовы будут.
Посидев еще немного, она спросила:
– Одеваться можно? Поди, узнай.

– Конечно можно, –  сказал первоначально принимавший доктор, –  я сейчас как раз выписку вам делаю с диагнозом, напишу и можете домой ехать. А завтра вызовите своего участкового врача, он назначит вам лечение. Хотя никакого особого лечения при переломах рёбер нет и быть не может, сами срастаются от времени. Но время это у всех разное.

Егоров объяснил ситуацию матери, которая как бы уснула снова, сидела понурившись, глядя на кафельный пол ничего не расспрашивая, как это она делала обычно. «Так что сейчас оденемся и поедем домой», –  закончил он.  Та  согласно кивнула.
– А хорошо бы Ирма девочку родила,  я бы водилась с ней помаленьку.
– Да уж,  просто замечательно. Не беспокойся, родит, ещё и надоест со временем водиться.

В половине восьмого утра, с началом работы регистратуры, Сёма позвонил в поликлинику вызвать врача на дом. В какое именно время  участковый терапевт Горевая  придёт, в регистратуре не говорили.

– Не раньше обеда, –  подсказала мать, –  наша участковая после двенадцати обход делает, а до меня добирается еще позже. Хотя кто ее знает, может и в одиннадцать прийти. Но раньше одиннадцати ни разу не была. – Она попыталась приподняться. – Ох, и голова болит, посмотри какая на затылке шишка, рассекла  почти на темени, а шишка сзади. Тебе куда-нибудь, небось, идти надо?

– К девяти часам сбегаю на прием в бюро трудоустройства и сразу вернусь. Что на завтрак будешь кушать?

– Да я вот ничего не хочу вроде бы, а надо ведь поесть. Но не раньше одиннадцати,  раньше утром теперь  не встаю. Ты возьми себе кусочек колбаски, там  есть в холодильнике, бутерброды сделай. Завтракай, да иди  по своим делам, может, какую работу тебе  найдут в бюро.