26. Леопард и хористка

По времени, указанному на задней страничке книжки безработного, на приеме в бюро трудоустройства он оказался первым, и Нелли Викторовна взглянула сразу же хмуро, как будто именно из-за Егорова ей пришлось вставать ни свет-ни заря и торопиться ехать на работу в мятой юбке. Хотя, если рассуждать не предвзято, по сути вещей, именно так оно и было.

– Здравствуйте, – скованно произнёс Егоров, понимая свою вредность в жизни инспектора.

Тень участкового терапевта мигом юркнула под стол инспектора. Что она там делала – неизвестно, но ничего хорошего, ибо инспекторша явно злилась.
– Ну что, Егоров, нашли работу?
– Никак нет. Как ни приду, то занято уже место, то я им не подхожу.

– Ой, врёшь, Егоров, ты дурачка из себя здесь не строй. Думаешь, не видно со стороны, какую игру ведёшь? Стаж тебе идёт ни за что ни про что, зарплата, какая никакая начисляется, зачем работать, да Егоров? Куда лучше тунеядствовать. Да ты ведь здоровее меня в десять раз и мужик к тому же, почему я вот сижу здесь и работаю, деньги зарабатываю на жизнь, а ты не хочешь? А? Мужчина называется.

– Мужчина – тунеядец, – подхватил невидимый Клементовский. – Мужики, оне – все лодыри до единого. Ой, а грешники какие, не приведи господь!

«Не лезь к ней под юбку, барабашка чертова, – тоже рассердился Егоров, - ничего доброго там нет! Сейчас выкину в форточку!" Заметив край новенькой галоши, торчащий из-под стола, мысленно схватил её вместе с полупрозрачным Клементовским, сжал в кулаке, сунул в карман, и оттуда вознеслось:
– Молю Бога Живага, спаси и помилуй заблудшую душу!

– Ну, допустим, денег мне, Нелли Викторовна, пока ни копейки не заплатили.

За соседним столом номер два консультант вводила в компьютер данные на очередную безработную, сидевшую перед ней.

– У вас акции есть? – спросила она приветливо и как бы между делом, вроде намереваясь дать путный совет по рынку ценных бумаг.
– Это какие?
– Любые. Хоть обыкновенные, хоть привилегированные, которые все на ваучеры меняли.
– А, те, есть, конечно.

– В таком случае вы являетесь акционером, обладаете пакетом акций и не можете быть зарегистрированы в качестве безработной, так как имеете посторонний источник доходов в виде дивидендов.
– Нет никаких дивидендов. Никто не платил ни разу.
– Это не важно. Сегодня не платят, завтра заплатят. Короче вы – акционер, а акционер статус безработного не получает.

Женщина расстроилась.

– Что же мне делать? Меня же уволили без собственного желания, сократили с работы. А ваучеры всем давали, потом их меняли на бумаги эти…

– Ишь, разнылась буржуйка, – картавил Клементовский по-ленински, – акции капиталистка имеет, а туда же, в безработные лезет! Классовый архинонсенс!
– Продайте свои акции, тогда приходите. Или подарите, обязательно через нотариуса. Позовите следующего. Да, и справочку не забудьте принести, что бумаги продали. Я здесь пометку вам сделала, что вы акционер.

Нелли Викторовна рассеяно отвлекшаяся в окно, внезапно оживилась.
– Послушайте, Егоров, – вкрадчиво произнесла она, – вы свой ваучер на акции меняли?
– Нет, я свой ваучер за бутылку продал, а бутылку ту выпил давно.

– Какой же ты всё-таки разгильдяй, Егоров, – рассердилась инспектор, - выделили ему часть госимущества, как стоящему, а он тут же пропил и снова безработный. – В прежние времена с тобой бы долго не цацкались, в два счёта осудили по закону за тунеядство да заставили улицу мести в принудительном порядке. С такими как ты, только так и надо. Нянчись тут с ним теперь, время зря теряй!

Она распечатала на принтере новый список предприятий.
– Придёте через неделю.
– Приду, сладкая моя, ох, и приду, не пожалеешь!

По тому, как расширились глаза инспекторши, Сёма догадался, что она расслышала, сказанное Клементовским, и быстренько выскочил вон из кабинета, не попрощавшись даже.

Сёма бегал, искал работу, однако безрезультатно.
 
С приходом ноябрьских морозов походы в бюро трудоустройства за получением адресов вакансий пришлось прекратить по двум судьбоносным причинам сразу. Причина первая: пособий безработным по-прежнему не выплачивали, начисляя деньги в какие-то будуще-прошлые вневременные фиктивные списки, которые когда-то кому-то несомненно будут выплачены полностью до последней копеечки, но само собою разумеется не ему, Сёме, стопроцентно. Не тот он инвалид, с государственной точки зрения, чтобы получать пенсию и не тот безработный, чтобы не имея работы жить на пособие. Сёма же решил, что он им не савраска для неизвестно чьего дяди бегать, ноги бить просто так.

Здесь крылась вторая причина чисто материального плана: от беготни из конца в конец города порвались последние ботинки, причём самым дурным способом, какой только можно выдумать – те самые толстенные синтетические подошвы, которым, как казалось, сноса не будет, вдруг треснули пополам теперь и на правом и на левом. Он кинулся было в ремонт, где ему пожилой мастер с дотошностью любящего поговорить человека долго и подробно объяснял, что это нашу обувь можно чинить до бесконечности, пока не превратятся сапоги в лапти или, к примеру, в валенки, а импортные ботинки обязательно имеет конкретный ресурс жизни, после которого их можно смело выбрасывать, потому что ни на что абсолютно не годятся, один прах и пепел. Однако выбрасывать ботинки Сёма не решился, так как на новые не было денег.

В октябре он передвигался очень осторожно, место, куда ступить, вернее прыгнуть с одного относительно сухого пятачка на другой не очень мокрый, выбирал посуше, а всё равно ноги скоро намокали. На ноябрьском же морозе стельки внутри ботинок не только мокли от снега, но уже замерзали в лёд. Ну месяц без толку проходил, два, три, сколько можно шляться, выслушивая критические замечания Нэлли Викторовны, с каждым последующим визитом становящиеся всё ядовитей.
 
Платиновую блондинку-чиновницу прекрасно можно понять: всеми доступными средствами она выполняла свой план работы, то есть пыталась избавиться от Сёмы, переведя его из разряда безработного в работный, или пусть просто перестал бы приходить в службу занятости, где его шпыняют и ругают, тогда тоже можно зачислить в работные, правда без указания места трудоустройства, но главное план выполнить. И Сёма вняв ядовитым насмешкам, перестал ходить в бюро, занявшись подготовкой к зиме холодной.

В добавок к картошке на материнскую пенсию купил тридцать вилков капусты на базаре, под руководством матери, с трудом уже встававшей, посолил: все банки трёхлитровые, что имелись в подвальном хозяйстве той капустой наполнили, даже кадушку старенькую использовал под такое дело. «Щи будем с капустой и картошечкой хлебать, не умрём, перезимуем, – вяло радовалась мать, – всё необходимое есть: картошки много накопали, капусту слава богу посолили. Лука не купили, жалко, но луг нынче дорогой, его можно понемногу в киоске брать. На хлеб с молоком пенсии хватит, скажи Ирме, чтобы не расстраивалась, переживём зиму, чай не война, голодовать не будем».

Ирма сильно не расстраивалась, так, переживала слегка. Кроила халаты и кроила, вся комната в материале, нитках, готовых полуфабрикатах, Сёме приткнуться негде. Когда переставала кроить, присаживалась на стул, молчала-молчала, начинала громко рыдать. Сёма тут же срочно собирался и убегал к матери – лежачей больной, помогать ей жить, надеяться и верить в рождение долгожданной внучки.
 
Главная неприятность заключалась в том, что в маминой квартире холодно: батареи ни черта не греют, а на улице холодает день ото дня. У бывшего сослуживца Сёма выпросил старый тэн от системы водяного отопления, приделал к нему провод, штепсель и стал включать в розетку, водрузив сооружение на стальных полозьях своих детских санок, принесённых с подвала и установленных на полу посередь комнаты. Тэн нагревался, гудел, за пару часов работы раскаляясь так, что в темноте ночи делался красным, но воздух согревал, в комнате становилось теплее.
 
Матери, однако, тэн  не по душе. Жалуется, что «вертолёт» сжигает весь воздух и ей нечем дышать. К тому же страшно оставлять его включённым на ночь – вдруг начнётся пожар? И ещё он так много киловатт жжёт, что ей пенсии на одно электричество не хватит. Поэтому на ночь Сёма тэн всегда выключал, уходя домой накладывал на мать поверх одеяла еще два её пальто, а утром раненько прибегал обратно, включать самодельный обогреватель, варил на газе завтрак, грел чай, чтобы обогреть комнату. Конечно, были бы деньги, можно купить в магазине нормальный комнатный обогреватель. Да кабы деньги, можно и ботинки купить, но в том и дело, что на такие покупки денег не было, только на самые простые продукты.

К хозяйственным заботам Егорова Клементовский относился прохладно, если не сказать пренебрежительно, критиковать сильно не критиковал, но губы постоянно надувал. Во время засолки капусты надоедливо жаловался, что от одного вида этого продукта, у него, старого интеллигента, страшно болит поджелудочная железа и отчего он, собственно говоря, должен терпеть подобные муки? Что такое мороз призрак в принципе не понимал, будто вплоть до своей смерти проживал где-то в теплом климате, а нынче ему что мороз что жара – всё едино.

Единственно, чего Клементовский опасался серьёзно, был жар церковных свечей. Стоило Сёме подумать о подобном наказании, тотчас переставал дребезжать, растворялся где-нибудь под столом или даже стулом, в юрок ниток заматывался, возможно просто делая вид, разыгрывая перед Сёмой очередной спектакль смеха ради, шоу своё разлюбезное ставил.

Найти работу никак не удавалось, а подработка на базе, связанная с погрузкой-разгрузкой машин больше не приносила денег. Снабженцы предпочитали расплачиваться водкой, Сёме водка совершенно ни к чему, ему надо хоть немножко денег для поддержания жизни, дорожающей с каждым днём. Картошка – в волю, конечно, неплохо, но в добавок к ней хорошо бы иметь хлеб и молоко, платить коммунальные за комнату, телефон, электричество. Но денег нет ни на что, ни у Сёмы, ни у Ирмы. Пенсию матери вдруг начали задерживать. За октябрь не принесли и за ноябрь не несут, одна отговорка – в фонде нет денег.

Мать по-прежнему не поднималась с постели, почти ничего не ела – не хотела. Дать Сёме денег или продуктов, как делала раньше, тоже не могла, ни того ни другого у неё нынче не было. Она расстраивалась по этому поводу, что именно во время беременности невестки не на что оказалось купить творог, яйца, мясо, рыбу, овощи: «Хуже, чем в войну. Ну как же так, почему? – задавала вопросы Сёме, – куда они эти стариковские деньги девают?». А Сёма откуда знает? Мать несколько раз пыталась звонить в Пенсионный фонд, торопилась, пока собственный телефон не отключили за неуплату, но там всегда было или занято, или трубку не брали, потом вообще сменили телефон, чтобы пенсионеры не мешали работать.

Старуха включала радио, слушала, что говорят. По радио выступал больной сердцем за народ Президент России. Надрывным, пьяным со слезой голосом просил соотечественников потерпеть ещё маленько: в будущем году всё обязательно наладится, руку сулил на отсечение, но как-то чересчур легко, тем самым давая понять, что врёт под чьим-то пистолетом, сидит, взятый в полон. А новости по радио дикторы передавали странные, неслыханные никогда прежде, до демократии, прямым текстом говорили, лишь немного принижая голос, как президент прилетел в одну соседнюю страну, а выйти из салона к встречающим не смог – спал беспробудно пьяный, не смогли поднять. Оконфузился. Или будто бы на приёме напился до того, что упал лицом в салатницу.

– Подонок он, а не президент России, – объясняла зашедшая в гости Полыхалова, никогда ни во что не верящая, кроме бога, ни в президентов, ни в царей, ни даже в патриархов с золотыми хоругвями. – Воруют и пьют, пьют и воруют, толку не будет. Без толку с таким правителем терпеть, пока всё не разворует окончательно, на пенсию не будет денег, только на виллы в Испаниях да Италиях.

После Нового года общество инвалидов начинает собирать взносы со своих членов. Общество нуждается в членских взносах, которые поступают из рук вон плохо, а Сёма нуждается хотя бы в четырех сотках под картошку. Без своей картошки никак не прожить.

– К инвалидам завтра пойду, – сказал Сёма матери, ища последнего совета. –  уплачу годовой взнос. Тогда земля будет под посадку. Говорить, что ВТЭК зарезал мне инвалидность не буду, авось билет не потребуют. Если потребуют, скажу, что дома забыл и больше не пойду.

Мать с трудом присела на постели. Ей казалось, что и Сёма такой же слабый нынче, как она, уставший, ходит через силу.
– Не сади ты её, ради бога. Опять придётся грузовик в одиночку грузить, надорвёшься в конец. А внучка родиться, кто её носить будет на ручках? Для семьи береги силы, лучше работу какую-нибудь найди с зарплатой. Умру я – без денег совсем останетесь.

– А как без картошки остаться? – воспротивился Егоров.
– Не бережешься Сёма, вот погоди, пройдет время, помянешь мои слова: не получится в этом году толка с картошкой. Дам вам денег на покупку картошки, скоплю и дам. Нынче почти не ем ничего, накоплю к осени.
 
Клементовский тотчас ожил в кресле, где прежде сидел бездыханным манекеном.

– Бестолочи! Картошку сажают, пашут, жнут, чёрти что делают! И никакого толка! Толи дело мы, клоны! Живём яко птички божия: не сеем, не жнём, а все имеем!

Однако Сёма остался при собственном мнении, отправился в общество инвалидов утром в пятницу, так как большая железная тамошняя дверь без ручки отворялась лишь по вторникам и пятницам – дважды в неделю. Свежевыпавший с утра снег пышными белыми попонами высился на загривках сугробов вдоль дорог. Машины не успели забрызгать копотью их ночную белизну. Дисциплинированные дворники центральных улиц расчистили тротуары большими дюралевыми скребками. Воздух после снегопада свежий и холодный.

Общество располагалось в старой двухкомнатной хрущёвке, на первом этаже, куда с торца здания пробит отдельный вход с абы как сварганенной железной дверью. К нему ведёт лестница из бракованных бетонных плит без перил, на которую инвалиды взбираются с опаской. Сразу за входом в полу под ногами дыра из-за двух прогнивших досок, которая прикрыта другой, более широкой не струганной доской, лежащей поверх линолеума. Сильно пахнет кошками и гнилыми овощами, как в хранилище. Овощи выделялись спонсорами и распределялись между членами по потребностям и в зависимости от меры участия в общественной работе.

В комнате, заваленной коробками со старыми книгами – «библиотекой» несколько человек сидело вокруг стола, за которым Сёма разглядел председательницу – Тамару Георгиевну, пожилую, плохо слышащую женщину на седьмом десятке, имеющую командирский бас.

– А Сёма, проходи, давно тебя не было видно, – рявкнула она, оторвавшись от разлинованного журнала, куда что-то записывала.

Возле стола сидел инвалид детства Володя, болевший церебральным параличом, лет тридцати пяти. Он втащил одну худую ногу на другую, и помахивал разодранным ботинком, как человек, которому спешить абсолютно некуда.

 Кроме него в комнате у окна расположился мужчина средних лет в коричневой искусственной женской шубе, его Сёма знал как сторожа на картофельном поле, а также две женщины, стоящие в напряженных позах, одна у стола, другая почти у дверей.
– Послушай, Сёма, нам в спортивную команду надо человека, – сказала председательница. – Скоро планируются соревнования на выезде, на всем готовом, в шахматы хоть сыграй, съезди... Пробежать немного, метров сто сможешь? Не хватает участников. Ты же играешь в шахматы?

– Он играет, – сказал Володя, бессменный спорторганизатор.
– Не могу, – отказался Сёма, – у меня времени нет, мама сильно болеет, я за ней ухаживаю.
– На три дня всего, – выручай.
– Нет, не могу, извините.
– Питание хорошее, культурное обслуживание, вечером танцы.

– Он даже в бассейн не ходит по абонементу, – подсказал Володя. – Когда будешь ходить в бассейн? Отнимут у нас время и дорожку, будете знать. Сначала просим дать воду, а потом никто не ходит.
– Не могу.

– Жаль. Одни старые – не могут, другие больные сильно, третьи не хотят.
– Я насчет чего пришел то? Я пришел взнос членский заплатить за этот год.
– А, молодец, один хоть дисциплинированный член у нас есть, сам приходит и платит. Давай я тебя запишу. Восемнадцать рублей.

Сёма быстро достал из кармана деньги, взятые у матери, положил на стол, перед председателем. Она нашла журнал, долго листала его, вписала туда взнос Егорова.
– Сёма, у тебя телефон не переменился?
– Тот же самый.

Блондинка в старой шубе под леопарда, стоявшая у дверей, улыбнулась ему неприятной улыбкой и отвела глаза с таким выражением, будто знала, что-то плохое про Сёму. Сёма тоже криво ей улыбнулся. Его передразнил Клементовский.

– Картошку-то будем сажать в этом году? – спросил  о главном чересчур смело.
– Кого? А картошку? Будем, как не будем. Хотя у нас ещё с осени остается долг перед автобазой за горючее для камаза и автобуса. Ищем спонсоров, чтобы расплатиться. Горючее нынче дорого стоит. А если не заплатим, то не предоставят нам транспорт на следующий раз. В марте будем собрание собирать картофелеводов. Как нам в Сибири картошку не сажать?

– Если что, мне позвоните?
– Конечно, Сёма, какой разговор? Как же мы без тебя? Обязательно позвоним. Распишись вот здесь.
– Приходите к нам на хор, вы поете? Нам мужские голоса нужны, – сказала симпатичная дама без видимых увечий в дорогой шубе и красивой шапочке, стоявшая рядом со столом.

– Приду как-нибудь, – пообещал Сёма.
Лицо блондинки у дверей перекосила нервная желчная судорога. Она показала пальцем на сейф, куда председатель убрала восемнадцать рублей.
– На членские взносы вы в рестораны ходите!

– Перестань выдумывать, Светлана, – воскликнула председатель, – Сёма посмотри на неё, выдумала про нас нелепицу, да ещё организовала троих таких же… и наговорили журналистке, что попало, а та напечатала статью в газете, даже с нами не встретилась предварительно. Сейчас вот опровержение пишем.

– Отравленными пряниками людей кормите! Пластилин – ваши пряники, все говорили!
– Какие пряники нам спонсоры выделили, такие и распределяем в подарках. Мы же их не из бюджета получаем и распределяем: хорошие себе, плохие – остальным, как вы в газете написали. Нет, мы общественная организация, пишем письма с просьбой помочь, оказать содействие, проявить милосердие, ходим, просим. Что дадут, за то благодарим.

– Послушайте меня, женщина, – сказал охранник картофельного поля в женской шубе. – Я вот на своей машине развозил те подарки по домам, и мне бензин оплатили теми же пряниками, всего я получил пять килограммов. Согласен, не очень они вкусные, но есть можно, всем семейством съели, и никто не заболел.

– Нам ведь что дают, то мы и берём, – сказала руководительница хора, уже без той приятности в голосе, с какой разговаривала с Семой, не глядя на Светлану. – Это некоторые готовы только получать, а как попросить, так их нет. Кое-кто вообще взносы не платит пять лет, а ходит, права качает, воду здесь мутит, требуя переизбрания председателя.

– Врёте вы всё, – подбежав к ней, крикнула блондинка с бешеной страстью. – Всё вы нагло врёте и меня ненавидите, за человека не считаете, шизофреничкой называете, думаете, не знаю? Я всё знаю! Вот ты на днях зашла в троллейбус и почему не поздоровалась, а отвернулась?

– Перестаньте сейчас же, – в глазах брюнетки сверкнули горячие огоньки. – Стоит напомнить, что в том троллейбусе ты наступила мне на ногу и чуть не опрокинула, как танкетка пёрла, даже не извинилась.

– И не подумаю перед тобой извиняться! Ещё чего не хватало! – блондинка сделала зверское лицо, что у неё получалось в совершенстве и, выставив вперед длинные фиолетовые ногти, бросилась молнией на брюнетку, но брюнетка ловко увернулась, закатив противнице оглушительную пощёчину.

Через секунду они по-боксёрски волтузили друг друга в самом ближнем бою. Володю ДЦПэшника отбросило взрывной энергетической волной, он упал со стула.
– Сёма, разнимай их срочно, а то конец, – скомандовала Тамара Георгиевна, накручивая телефонный диск, втягивая голову в плечи, как фронтовой связист под артобстрелом.

Сёма схватил в охапку брюнетку, эта ноша показалась ему менее опасной и выбежал с нею за дверь на улицу, где опустил на бетонное крыльцо без перил, а сам навалился спиной на входную железную дверь, в которую уже билась всем телом искусственная леопардиха.

Брюнетка кособоко сбежала с крыльца по кривым ступеням, казалось вот-вот упадёт, однако устояла на снегу, гордо подняв изящную головку, из-под шапочки у неё очень красиво выбивался локон. Обернувшись, взглянула так, что Сёма понял, что его готовы порвать пополам.

– У вас отличный хор, – успел выпалить он вперёд, прежде чем брюнетка открыла рот, и произнес, что подсказывал Клементовский. – А вы есть самая изумительно красивая женщина, какую я видел за последний месяц.

– Лжец! – воскликнула она горячо. – И не вздумайте к нам на хор приходить!
– Нет, приду! Ой! – леопард за дверью лягался на манер пожарной кобылы.

К сожалению, брюнетка дрожащими от возбуждения руками убрала со лба под шапочку так изумительно шедший ей локон, в миг сделавшись обычной сорокалетней тёткой, и понеслась в сторону главного проспекта. На углу она притормозила и крикнула:

– Репетиции по средам, в семь!

«Картошка обеспечена, – ликовал Сёма, считая пинки, отлично передаваемые железной дверью, – пусть попробуют не дать четыре сотки, зараз скину штаны и покажу синяки, тогда не отопрутся»