Золотой дурман кн. 2я, гл. 7 - Сибирская зима

                Сибирская зима

Тихая безветренная ночь опустилась над небольшим сибирским городком. Крупные хлопья тяжёлого мокрого снега медленно падали на подмороженную ночными морозцами землю. Белым покрывалом припозднившаяся зима спешила укутать бескрайние просторы Сибири.
Редкие прохожие, спешащие укрыться от непогоды, торопливо брели по заваленным снегом улочкам. И только посадские ребятишки, весёлыми криками нарушая тишину, в впопыхах катали огромные комья, достраивая снежную крепость…
– Снег-то, снег с пимов обметите! – прикрикнула Екатерина на ввалившихся с улицы, раскрасневшихся Павла и Аксинью.
– Ты смотри, как убродились, – выведя их на крылечко, старалась она обмести берёзовым веником прилипшие к одежде комья снега. – Чтобы больше допоздна не задерживались, – строго произнёс Степан. – Как только начнёт темняться – домой.
– Да мы с либятишками клепость стлоили, – выпучив глазёнки, объясняла отцу Аксинья. – Такая больсая, пойдём на клылечко, оттудова её холосо видать.
– Да ладно, чево уж там… Завтра утром посмотрю, что вы смастерили, – с добродушной улыбкой ответил Степан.
– Поздно нынче снег лёг, – повернулся он к Катерине. – Старики говорят, сиротская*  зима будет.

Сиротская* – без больших морозов.

– Ну и хорошо, – кивнула жена. – Лишь бы снегу побольше выпало. В прошлую-то зиму вон какие морозы заворачивали. Печку дённо и нощно топили, сколь дров сожгли…
– Садитесь вечерять, – позвала Катерина детей, подхватив из печи горшок с дымящимися щами. – Да и спать уже пора.
– А мы сегодня дядю Фёдора видели, – похвастался Павел. – Он с дядей Ефимом в сторону церкви направлялся.
– А давно ль вы их видали? – поинтересовался Степан.
          – Да ещё по светлому: только собрались крепость строить, и они появились, – доложил Павел.
– А дядя Фёдол мне лукой помахал, – похвалилась Аксинья.
– К коменданту поспешали, – тихо, словно для себя самого, произнёс Степан. – Долго что-то он их держит. Фёдор посулился зайти, рассказать, что и для чего они Богданову понадобились…Подожду ещё чуток, – зевнул он, усаживаясь поудобней на лавке.
С улицы послышался приглушённый разговор и звук обиваемых от снега сапог.
– Можно?! – приоткрылась дверь в горницу. – Поди уже спать собрались?
В дверях появился Фёдор, позади которого топтался Ефим.
– Давай, проходи! – подталкивал он Фёдора. – Чего избу студить…
– А я уже вас заждался, – встретил их Степан. – Давайте, мужики, к столу пока шти горячие.
– Это с удовольствием, – потёр ладошками Ефим. – Засиделись у коменданта, сегодня только позавтракать и успели.
– Катерина, налей мужикам по чарке. Промокли, небось, пока до меня добрались, снег-то мокрый идёт – смотри, как на дворе убродно.
– Это сейчас не помешает… Вроде и не мороз, а прозябли, пока дошли.
– Вы сапоги-то сымайте да черки*  наденьте – пущай ноги отдохнут, – захлопотала Катерина, доставая с печи тёплые бахилы.

Черки* – тёплая домашняя обувь.

– Ну а ты, Степан, давай с нами за компанию, – кивнул Фёдор на стол.
– Да мы вот только повечеряли, разве что чайку попить…
Перекрестившись, гости опрокинули по чарке и с аппетитом принялись хлебать наваристые щи, расхваливая мастерство хозяйки.
– Разговор у нас будет сурьёзный… – переведя дух после еды, начал Ефим. – Вот какие дела: получил наш комендант депешу от капитана Фролова – помнишь, которого у Качки встретили – знакомец Фёдора.
– Ну, – кивнул головой Степан.
– Так вот, люди его по всей Телеуцкой землице шныряют – беглых выискивают, – продолжил Ефим. – Многие из них в разбой ударились, вот и просят инородцы защиты от лиходеев, а ежели чего заметят, всё без утайки выложат. Так вот: по осени наткнулись охотники Тойпынака, есть такой демичи в глуши Телеуцкой землицы, на лошадь, упавшую с обрыва. Ну чего бы там: лошадь как лошадь – мало ли отчего могла в пропасть сорваться. Да вот только приметили они на холке у неё клеймо с буквами Б и Г… – Ефим замолчал, вопросительно поглядев на Степана.
         – Это что же, выходит, – наша лошадь? – с изумлённым выражением лица ответил тот.
– Да, Стёпа, – наша, из тех, что, более для гор пригодны – за ясаком ходить определены… Но самое интересное, по их рассказам, разбилась она в том месте, через которое наш путь с арестантом лежал и по времени сходится… Та эта лошадь, которую мы в то утро недосчитались – на которой Мирон ночью бежал, – уверенно закончил Ефим.
          – Да ну тебя… – неуверенно отмахнулся Степан.
– Что же, выходит, он сам её туда спихнул? Ежели лошадь была без всадника. Тогда куда Мирон делся? – развёл он руками.
– Вот и для меня это загадка, – раскрыл удивлённые глаза Ефим.
– Да, мужики, что-то непонятное в этой истории, – произнёс молчавший до этого Фёдор. – Это надо совсем без ума быть, чтобы нарочно сгубить лошадь. Ведь без неё в горах пропадёшь.
– Всё верно, Федя. Тем более что Мирон далеко не из глупцов  и такого никогда не сделает, – согласился Степан.
– Ещё те же инородцы рассказали, что видели молодого русского мужика в тех местах куда нечасто заглядывают даже сборщики ясака, – продолжил Фёдор.
– Во-во! – встрепенулся Ефим. – Я за свою службу всего несколько раз там бывал, да и то, когда нужда заставляла. В других местах пушнины мало, так, перекрестясь, едем к Тойпынаку в улус – уж больно дороги туда непроходимые, зато зверя всегда в достатке.
– По рассказам охотников, на Мирона похож тот мужик, пишет Семён, – вновь заговорил Фёдор. – Да вот только неувязочка здесь получается: этот совсем не разумеет языка инородцев, а Мирон по-ихнему хорошо понимал. И одет, говорят, был просто – по-мужицки.
– Ну и кто же этот незнакомец – сообщник Мирона?.. Ещё одна загадка, – недовольно пробурчал Степан.
– Вот и Богданов взялся за голову. Полдня мы с ним толковали – да так ни к чему и не пришли, – постукивая пальцами по столу, произнёс Ефим. – Или чего инородцам показалось, или капитан, не поняв рассказчиков напутал, – заключил он.
– Так чего, мужики, делать-то будем? – вопросительным взглядом окинул товарищей Степан.
– А чего тут делать? – пожал плечами Ефим. – Конечно, может, кого-то и видели инородцы – да как-то не верится, что это был Мирон. А у капитана служба такая – всякую подозрительность доносить. К Бакаю по весне нужно ехать – там и ожидать Мирона. Похоже, затаился он в горах. Придёт за золотым идолом – куды ж ему деться.
– Хм-м, – усмехнулся Степан. – Сколь раз Мирон уже всех вокруг пальца обвёл. Оно и у Бакая нелегко его будет словить – хитёр, зараза.
– А может, стоит того мужика с собой взять, которого у Качки встретили. Кажись, Игнатием зовут, – предложил Фёдор. – Ведь всё-таки, считай, он всё время при Мироне находился – может и сгодился бы.
– А и то верно, – поддержал Ефим. – Пригляделся я к нему в этот поход – толковый мужик, сполнительный, хотя и скрытный какой-то. Может, на месте что и важное вспомнит.
– Коли чего вспомнил, так сказал бы уже, – покачал головой Степан. – Не с руки нам, мужики, на авось полагаться. Может, ещё о дюжине солдат поплачемся. Сами упустили Мирона – сами и поймаем, – подытожил он…

Снежная позёмка, пробегая по улицам заводской слободы, стучала в окна неказистых избушек, раскачивая жалобно скрипящие под порывами ветра ставни. Игнат сидел, прислонившись к тёплой печке и закрыв глаза, прислушивался к завыванию ветра. Золото, его золото, поблёскивая притягательной желтизной, всплывало в воображении. Но вдруг мириады снежинок, подхваченные ветром, засыпали это богатство толстым слоем снега, скрывая от него сладостную картину. Сквозь полудрёму ему чудилось, как через пелену метели начинали проявляться лица Прохора и Пелагеи, тянущие дрожащие руки за своей долей. Игнатий тряс головой, стараясь избавиться от этого видения, но чувство тревоги уже подкрадывалось к сердцу, вызывая в нём желание сорваться с тёплого места и сквозь обжигающую холодом пургу устремиться к своим сокровищам.
«Боже, когда всё это закончится! – рвался изнутри отчаянный крик. – Когда он, забрав своё золото, вырвется из постылой паутины обязанностей – извозом руды зарабатывать на жизнь. Не тягость повседневного труда дана ему судьбою – с золотом его будущее».
И вновь мысли возвращались к спрятанным сокровищам и мерещились ему уже не холодные снежинки, а осыпающий с головы до ног золотой песок.
Блаженная, самодовольная улыбка появилась на его лице. Игнатий сладостно вздохнул в предчувствии крутой перемены в своей жизни. Да, дождаться бы лета, а там…
– Ложись уже спать, – недовольно проворчала Пелагея. – Чего зря свечи жечь.
«Тьфу ты, язва!» – раздражённо про себя выругался Игнат, раздосадованный оборвавшимся вдруг потоком, таких приятственных мыслей.
– Свечей пожалела, – с неохотой оторвавшись от тёплой печи, поплёлся он к постели…
Несколько дней ещё бушевал буран, наметая повсеместно огромные сугробы. Утопая по пояс в снегу, брели по утрам на завод отрабатывать трудовую повинность жители слободы. Их редкие голоса, заглушаемые свистом ветра, таяли в предрассветной мгле…
Тяжёлая избяная дверь со скрипом отворилась и клубы морозного воздуха холодным туманом побежали по полу горницы.
– Фу-у!.. Когда ж это метель угомонится. Едва до поленницы пробрела, – запыхавшись, произнесла Пелагея и бросила на пол охапку дров.
 – Вон, смотри-ка – слободские: буран  – не буран, а чуть свет на завод побрели. А как жа, каку ни каку, а копейку заработают, – с упрёком взглянула она на Игната.
– Дык что ж я, в таку непогодь за рудой поеду? – возмутился тот. – Вон и мужики вёдро дожидаются. А куда ж я без обозу-то.
– Мужикам то, чего, им на роду написано всю жисть спину гнуть – руду на завод возить, они и рады в непогодь на печи валяться. А тебе деньги к весне собрать надоть. Неужто, думаешь, Прохор за всё платить будет?
– А я уже вложился лошадьми, которых мне твой батюшка в приданое обещал. Да и сделал немало – с жизнию было не попрощался в тех злосчастных горах. А всё из-за ево – золота родимого. Зато, – вон како богатство к рукам прибрал.
– Ну, ты это Прохору скажи. Вишь, как он всё скумекал – поровну и только. Братец мужик прижимистый, копейку зазря не потратит, – закладывая дрова в печь, бросила Пелагея.
– Да уж куды прижимистей, – вздохнул Игнат. – Там тышши закопаны, а он с копейкими жмётся. А как эти тышши возьмём – так давай ему половину.
– Половину, половину… Чо об этом толдонить? – рассерженно выкрикнула Пелагея. – Я так разумею: покочевряжится Прохор, но не оставит эту затею – возьмёт на себя кое-какие расходы и лошадей, которых в долг взял, учтёт. Но и ты каким рублём должен вложиться.
– Ну дык, погоди, метель уляжется и пойдёт работа. Говорят, начальство рудовозцам деньжат добавило – всё ж зима не лето, заработать можно, раз така падера поднялась. А чем ещё у возницы охотку к работе подымешь?.. рублём!..
Эх, кабы тогда рот не разинул, да лошадей к рукам прибрал – ни перед кем бы не кланялся… – отчаянно махнул рукой Игнат. – Не одной, а четырьмя лошадьми руду бы возил. Деньжата уже не те, поболе – один бы золото взял…
Дрова в печи дружно затрещали, создавая уют и разнося по горнице приятный, едва уловимый запах дыма.
– Ты смотри-ка, как дрова разгорелись, – пропустив мимо ушей слова мужа, кивнула Пелагея на печь, загудевшую от враз взявшихся огнём поленьев.
– Видать, к вёдру! – с промелькнувшей тенью радости заключила она.
– Да уж скорей бы, а то всё метёт и метёт, – согласно кивнул Игнат.
– Пойду-ка сани обсмотрю. Можа, чего подправить, – запихал он ноги в старенькие валенки. – А то послезавтря обоз на Змиёвскую гору собирается, путь-то не ближний – проверить всё надоть.
Небо немного прояснилось и яркий диск солнца пробился через поредевшие облака. Завывающий ветер подхватывал с сугробов колючие льдинки снежинок и позёмкой гнал их по улицам слободы.
– Ух! – воскликнул Игнат, когда очередной порыв ветра бросил ему в лицо пригоршню обжигающего холодом снега, и подняв воротник тулупа, направился в расположенную неподалёку от избы сараюшку. Небольшое, с засыпными стенами строение служило и конюшней, и местом, где хранились все принадлежности для езды. Резкий запах сена и конского навоза ударил ему в нос. Здоровый жеребец, что-то среднее между верховой лошадью и тяжеловозом, зафыркал и приветливо замахал головой.
– Ну чево, Полкан, – потрепал он густую гриву жеребца, – чуишь, что скоро в дальню дорогу?
Из темноты сарая послышалось жалобное ржание. Худая старая лошадёнка подала голос, как бы прося уделить себе немного внимания.
– Ну а тебе чево, Алтын? – раздражённо бросил Игнат. – Вот уж действительно – за алтын тебя не продашь. Только сено да овёс задорма жрёшь, – отвернулся он от прослужившей ему долгое время верой и правдой лошадки…
Не ошиблась с приметами Пелагея: багровый закат, предвещавший морозный солнечный день, окрасил освободившееся от облаков небо. Уже затемно, покряхтывая и обивая прилипший снег, Игнат вернулся в избу. Шмыгая носом, он протянул руки к жарко натопленной печи.
– Ну чо, всё исправил? – вытаскивая с горячих углей глиняную супницу, спросила Пелагея.
– Всё сделал…, – потирая закоченевшие руки, ответил Игнат.
– Оглобля одна совсем никудышной оказалась, пришлось новую изладить, да супонь поизносилась, сани в порядок привёл – вот и день прошёл.
– Садись вечерять, шти уже сколь времени в печи томятся, – подала она мужу чашку запашистого супа.
– Я побольше сварила. Остальное на мороз вынесу, с собой  замороженных возьмёшь, да завтря пирогов с капустою напеку – всё в дороге не тратиться. – За мукой сегодня ходила, пока ты там с санями управлялси, Прохора в лавке встретила, – присев к столу сообщила мужу Пелагея.
– Ну и чего Прохор? Собирается на тебя лавку отписать? – не переставая жевать, иронически буркнул Игнатий.
– Отписать… – хмыкнула Пелагея. – Шибко скор ты… Как оно ещё с золотишком получится?.. Братец мужик осторожный.
– Ежелив никакой закорючки не случится – возьмём золото, – перестав жевать, твёрдо вымолвил Игнат. – Да ежели Прохор не зажмётся с расходами.
– Да чего ты против него так взъерепенился? – выкатила глаза Пелагея. – А ведь братец, вон, опять тебе дело на руку подыскал.
– Эт чево ж ещё? – бросил вопрошающий взгляд на жену Игнатий.
– А того! – с вызывающими нотками в голосе произнесла Пелагея. – Дён эдак через десять провианту с Белоярской слободы на завод надобно доставить. А мужик-то, который за это подрядился – с деньгами. Самому ему тако дело не поднять, вот он и платит хорошо возчикам за перевоз.
– Ну дык это мы враз поставим, – заблестел глазами Игнат. – Только вот как с рудой быть… – покачал он головой. – Негожа будет начальству отказывать.
Падера-то, вишь, какая получилась, приписные, которы из отдалённых не явились к зиме свой повыток*  отрабатывать, да и вольные возчики не шибко охочи после такого бурана за рудой ехать.

Повыток* – отработка в пользу государства

.А тут угодишь начальству, – глядишь, и оно тебя уважит. Заплатить обещали втрое, супротив плакату*.
– Да поди успешь обернуться, – с уверенностью бросила Пелагея.
– Хм…, – пожал плечами Игнат, – Двести пятьдесят вёрст туды, да столь жа назад опосля такой-то заметухи… Не знаю, успею ли.
– Оно и мне не понутру по таким сумётам за рудой ехать, да вот начальству посулился, – а как жа ему не угодить?
– А тут ещё вона что! – поднял он вверх палец. – Кода на извоз нанималси, сам приказчик ко мне подошёл. Говорит: «Вижу, Игнат, мужик ты правильный – всяких бергалов*  и приписных сторонисся, а потому доверие к тебе есть и поручение будет сурьёзное». Дошли, мол, слухи, что кто-то из дальних приписных подбивает возчиков супротив начальства пойтить. Шибко уж далёк у их путь на Змиёву гору выходит. И уговаривають оне других к неповиновению, чтобы каку другую, половчее, повинность им сполнять дозволили. Коли выслежу смутьяна, десять рублёв обещали положить... О-о! – выпучив глаза, взглянул он на жену.

  Плакат* – расценка за работу.
  Бергалы* – крепостные рабочие и приписанные к рудникам крестьяне, добывавшие
  руду в Колывано-Воскресенском горном округе.


– Десять рублёв?! – отшатнувшись от мужа, прикрыла рот рукой Пелагея.
– Вот и я говорю – угодишь начальству, оно и тебя приметит – ближе к себе подпустит, – доверительно прошептал Игнат.
– Да, начальство уважить в перву голову надобно, – согласилась Пелагея. – Оно и тебе тода шибко припятствий чинить не будет – кода за золотом соберётесь. Да и деньги неплохи: втройне, говоришь, супротив плакату заплатют? Это что ж выходить: шесть да сверху десять положуть – шестнадцать рублёв! Куды с добром за одну-то ходку… Ты уж постарайся, подсуетись, – взяла она Игната за руку. – Но и с провиантом нам как бы не упустить, – глядя мужу в глаза, продолжила Пелагея. – Оно и с подрядчика можно неплоху деньгу сорвать.
             Самому-то ему не под силу всю провизию свозить – хорошо заплатит, куды деваться.
– Да уж, на таку-то работу только свистни – охотники живо найдутся. Прямо не знаю: за како дело взяться, – бросив ложку, досадно выкрикнул Игнат.
– Вот и поторопись, чтобы здесь и там успеть. А Проша уж постарается, чтобы тебя с рудой не обошли, – нравоучительным тоном, всё ещё держа за руку мужа, произнесла Пелагея. – Деньжищи-то немалые…
– Ну пущай тогда Прохор попробует упрекнуть меня, что на дармовщинку за золотом пойду, – резко выдернул руку Игнат.
«Да с такими деньгами я и один управлюсь, пущай тода Прохор локти покусаит», – промелькнуло в его голове.
– Кабы только с рудой успеть. Оно, ежели без помех и то – не меньше недели уходит, а после такого бурану?.. – вздёрнув плечами, бросил он сомнительный взгляд на жену.
– Ты чего это передёргиваиси? – заметила его жест Пелагея. – Чего плечами-то задёргал? Али не по душе, что Прохор о тебе хлопочет?
– Да ну, как жа, как жа… К Прохору я завсегда уважительно, – поспешил успокоить её Игнат. – Это я так, в сумлении, кабы там и там успеть.
– Ну вот и поторопись – поезжай завтря…

Яркий багровый рассвет, пробиваясь через мглу зимнего тумана, явил утро следующего дня. Хвосты дыма из печных труб, предвещая ясный морозный день, устремились высоко вверх над просыпающейся слободой. Там, в вышине, смешиваясь с клубами из заводских труб, они образовывали большое серое облако, шлейфом тянущееся к восходящему солнцу…
Игнат, зевнув, потянулся в кровати. Вставать не хотелось. Холод, гуляющий по полу горницы, заставил его повыше натянуть на себя тулуп и уткнуться в согревающий мех овчины.
В тёплой кровати было приятно слушать, как холодный ветер стучится в разрисованные утренним морозцем окна избушки.
Выглянув из-под полы, Игнатий с интересом уставился на окно наблюдая, как снежный узор на стекле постепенно превращается из багрово-красной в желто-золотистую мозаику. Что-то близкое, тёплое всколыхнуло в его душе это желто-лучистое свечение, словно россыпи благородного металла встали перед его глазами – закрой их и всё – чёрная тьма, серые будни опостылевшей повседневности…
Лай собак и погоняющие крики первых ямщиков, пробивающих санный путь после долгой метели, вернули его к действительности: «Успею ли обернуться с рудой, да захватить доставку провизии?.. Что ни говори, а всё зависит от меня – опоздаю и Прохор не поможет».
  По его подсчётам он вполне мог заработать на свою долю, а то и поболе, готовящегося предприятия. –«Тогда и шурину нечем будет меня попрекнуть, а то гляди – и сам смогу потянуть это дело…»
Ох, как не хотелось Игнатию зависеть от капиталов Прохора: разве можно сравнить половину закопанного им богатства с теми затратами, которые собирается вложить шурин…
– Тпруу! – раздался чей-то незнакомый голос за окном. – Хозяева! – прокричали от калитки.
Игнат лениво поднялся, достал с печи тёплые валенки, натянул тулуп и недовольно зевая, вышел на улицу.
– Ты Игнатий Щербаков будешь? – простуженным голосом спросил незнакомец.
– Ну! – набычась ответил Игнат.
– Посыльный я, Устином кличут. Приказчик, Савелий Петрович, просили тебя за дровами в барнаульский бор съездить. Говорят, самому форстмейстеру снадобились. Вот здесь в бумаге всё прописано, – протянул он через калитку свёрнутый листок.
Игнат живо выхватил предназначенное для него послание и не говоря ни слова, развернувшись, направился в избу.
– Кого там нелёгкая с утра принесла? – шурудя кочергой в печи, проворчала Пелагея.
– Да вот, бумагу от приказчика доставили, самому форстмейстеру Мартину дров подвезти стребовалось, – подойдя к окну с листом бумаги, ответил Игнат.
– Вот вишь, опять к тебе доверие, видать, заметило тебя начальство. Ты уж не мешкай, перекуси да отправляйся, – засуетилась Пелагея. – Оно, начальство-то, любит, когда их поручение без лишних слов сполняют.
Наскоро позавтракав, Игнатий направился в барнаульский бор, где шла заготовка дров для заводских нужд. Он без труда добрался по пробитому лесорубами санному пути до делянок, где уже были приготовлены сосновые и берёзовые чурки...
– Давай, ложи больше! – подгонял Игнат лесорубов. – Чай, самому лесному начальнику дровишки. Уж тут постараться надобно, чтобы их высокоблагородие довольные осталися.
Работники, в стареньких зипунах и изношенных пимах, только покряхтывали, искоса поглядывая на Игната. Прибывшие издалека на заводские отработки, они бросали опасливые взгляды на дававшего указания мужика.
– Ты нако, посмотри: приказчик даже бумагу написал, – потрясал он исписанным листком, давая понять бергалам важность работы.
– Да ведь не грамотны мы, милок, не разумеем, чевой-то в ентой бумаге прописано, – подойдя к Игнату, извиняющимся голосом произнёс невысокий, преклонного возраста, мужичок.
– Ты не тревожьси, сколь скажешь, столь и покладём, – спокойно-добродушным тоном продолжил он и надсадно закашлявшись, вытер выступившие на морозе слёзы.
– Сами-то откель будите? – глядя куда-то мимо, безучастно бросил Игнат.
– Издалеча мы, – закидывая на воз огромную берёзовую чурку, надсадно прохрипел худой плечистый паренёк. – Кто из Сосновского острогу, а кто из Малышевской слободы, – оперевшись руками в протёртых рукавицах на воз, облегчённо выдохнул он.
– Я ужо скоро месяц здесь, а ещё конца не видно. В семье-то самый старший, да ещё сестрёнки две – малы совсем. Вот и приходится за троих подушный оклад отрабатывать. А тятенька у нас шибко хворый – надселся на пахоте. Хошь его освободили от подати… – пользуясь случаем немного передохнуть, охотно рассказывал он свою историю.
– А-а… – безразлично протянул Игнат, всем своим видом показывая, что ему совсем не интересны невзгоды этого паренька.
Огромный рубленый дом форстмейстера Мартина стоял на возвышении, неподалёку от заводского пруда. Белое покрывало, накрывшее скованный льдом водоём, снежными волнами убегало к сосновому бору, подступившему к едва заметному берегу.
Двое мужиков из прислуги, бойко работая лопатами, расчищали подъезд к барскому дому.
– Это чево – дрова Ивану Христиановичу? – оторвавшись от работы и вытирая шапкой выступивший пот, спросил один из слуг.
– Чево спрашивашь? То ли не вишь, кому везу? – высокомерно бросил Игнат.
– И то взаправду, – криво усмехнулся второй. – Коли к барскому дому воз подвезли – ясно для кого это. А… Яков?
– Ну и слава Богу… – по-простецки ответил тот. – А то кака беда получилась из-за ентой метели: изба-то больша, а ветер без утиху свищет, да такой хиусный, что дров без меры сожгли. Недоглядел истопник, что поленья вышли. Вот барин и велел его высечь, а ежели к полудню избу не натопит, ещё столь же плетей прибавит.
– Ну дык давай, опрастывай телегу, – кивнул Игнат на огромный воз чурок.
– Это мы враз, мигом, – с готовностью ответил Яков. – Эй, Семён! – срываясь на хрип, выкрикнул он.
Немного погодя невысокий щупленький парнишка появился на пороге людской избы.
– Чевой тебе? – грубым мужицким голосом спросил он.
– Созывай мужиков, дрова прибрать надобно. Да Епифана разыщи, пущай печи растапливат, а то кабы ещё плетей не всыпали.
– Чево это тут за шум?! – донёсся суровый голос появившегося на высоком крыльце хозяина дома. Щурясь от сверкающего на солнце снега, он переводил строгий взгляд с воза дров на суетившихся около него слуг.
– Да вот, ваше высокородие, дрова подвезли, – кланяясь чуть ли не до земли, ответил Яков.
– Вижу, вижу, – отозвался форстмейстер, поглубже пряча своё престарелое лицо в пушистый воротник шубы. – Смотри-ка, каку кучу враз припёр! – кивнул он на воз с чурками.
– Ну а как жа, ваше высокородие, – с заискивающей улыбкой склонился в глубоком поклоне Игнат. – Стужа-то кака… Я как только услыхал, что у вашего высокородия дрова вышли, – так скорей, скорей, коня не жалеючи, в бор. Самолично кажду чурку обсмотрел, чтобы где с гнилью не попалась. Теперяча до лета топиться хватит.
– Хм-м… – задержав взгляд на возчике, сунул руку в карман Мартин.
– Держи целковый! – бросил он Игнату блеснувшую в лучах солнца монету.
Тот с ловкостью циркача поймал награду и не переставая кланяться, задом попятился к телеге.
– Парамон! – крикнул барин кучера. – Подавай экипаж!
Тут же подскочили двое мужиков и поддерживая форстмейстера под руки, свели вниз к подъехавшей карете. Старческой походкой Мартин проковылял до экипажа и не обращая внимания на склонившуюся в почтительном поклоне челядь, кряхтя, залез в экипаж.
– Пошли-и!.. – подстегнул кучер тройку нетерпеливо топчущихся на месте лошадей и те, поднимая тучи снежной пыли, галопом понеслись по безлюдным улицам слободы…
В приподнятом настроении Игнат вбежал на крыльцо своего дома.
– Ты чево это такой радостный? – встретила его Пелагея.
– Ну а как жа не радоваться, сам форстмейстер целковый пожаловали, – просияв, выпалил Игнат.
– Чувствую руку провидения в этом, – враз посерьёзнев, сменился он в лице. – Ведь как всё ладно складывается: форстмейстер изволили благодарностью отметить, с рудой куш сорву, а ежели успею – и с провизией управлюсь. Угожу начальству, – глядишь, и подорожную к инородцам выправят. Сдаётся мне – всё это к спрятанному золоту предтеча. Видение мне нонче утром было, – продолжил Игнат.
Пелагея оторвалась от дел и бросила на мужа безмолвный, полный любопытства взгляд.
– Ну вроде как, смотрю я в окно, а оно всё морозом изрисовано. Вдруг эти убелённые узоры на стекле начали в золото превращаться и сверкаить, сверкаить то золото в лучах солнца… Добрый знак, предчувствую, для меня, – срываясь на шёпот, закончил он.
– Ишь ты!.. Всё я, да моё. А где же наше с Прохором?! – уставясь на мужа сверлящим взором, язвительно выпалила Пелагея.
– Да на что тебе Прохор сдался! – пристально глядя в глаза жены, схватил он её за руку.
– А то, что лавку с товаром посулил и пятьсот рублёв, – отдёрнула она свою руку. – А ежели с золотом у него ничего не выйдет – то и мне обещанного не видать. Да и тебе без Прохора не управиться, хошь и денег наберёшь, а обойдёшь его – напасти не оберёшься. И подорожную с ним ловчее выправить.
– Хм-м… – теребя подбородок, уставился в пол Игнат. – Напасти, говоришь… Вот этим-то он меня и подцепил. Не привязанный, а визжать приходится.
– То-то… – назидательно произнесла Пелагея. – Прикуси язык, а то кабы сам своей доли не лишилси.
– Вон, пирогов тебе к завтрему напекла, – перевела она разговор на другую тему. – Шти замороженные в сенях стоят, хлеба возьмёшь, солонины, штоф вина в лавке купила – на неделю хватит. Да поторопись назад обернуться, подрядчик с провизией ждать не будет…
Длинная вереница запряжённых в сани коней протянулась через всю слободу. Крики возчиков, лай собак и ржание лошадей заполнили морозный утренний воздух.
Игнат пристроился в конце обоза и не обращая внимания на доносившийся со всех сторон шум, засунул голову в высокий воротник тулупа.
– С Богом! – эхом донеслось с переднего края колонны и скрип снега под полозьями отъезжающих саней побежал по всему растянувшемуся цепью обозу…
Вскоре за хвойной зеленью бора потянулись белоснежные берёзовые рощи. Поникшие заиндевелые ветки седыми косами спадали вниз, едва не касаясь кончиками сверкающего в лучах солнца снежного покрывала.
– Ну чо, мужуки, можа, перекусим, да кони пущай передохнут! – послышался голос из головы обоза, когда солнце поднялось высоко над горизонтом.
И следом по цепочке сразу же отозвались одобрительные голоса.
Возчики, разбившись по кучкам, разжигали костры, стаскивая на общий стол припасённую в дорогу снедь.
Игнатий собрал берёзового хвороста, отколол ножом кусок замороженных щей и приспособив над огнём медный котелок, стал искоса наблюдать за оживлённо гомонящими компаниями возчиков. Помня наказ приказчика, он весь превратился в слух, стараясь уловить суть разговора режущих правду-матку приписных.
– Эй, давай к нам! – замахал рукой невысокий мужичок из расположившихся неподалёку от Игната рудовозов.
– Чево один как сыч сидишь? Ташши сюда в кучу, чевой там у тебя?! – добродушно улыбался возчик, приглашающе маша рукой.
– Да у меня тут только котелок штей, – прикрывая соломой съестные припасы, пробурчал Игнат.
– Фи-и… – махнул рукой мужичок. – Подходи, у нас и на тебя хватит. Сам-то откель будешь? – с любопытством наклонил он голову.
– Барнаульский я, – глядя в сторону, ответил Игнат.
– Ну а мы – кто с Малышевской слободы, кто с Чаусского острогу, а вон мужики с Бикатунской крепости, – кивнул он на присевших с края саней троих возчиков.
– Подходи давай, – познакомимся. Путь-то неблизкий, – вновь, приглашающе махнул он рукой.
«Малышевской слободы… – пронеслось в голове Игнатия. – О чём они там толкуют? Уж не подбивают ли к бунту?» – заметил он серьёзные лица ведущих беседу возчиков.
– Ну ладныть, – подхватив котелок с закипающими щами, засеменил к мужикам Игнат.
– Чем богаты, – поставил он на общий стол дымящийся ароматом суп.
– Да каво тут – на таку-то ораву! – обвёл взглядом приглашавший, кругом сидящих возчиков.
– Давай вот, бери без стеснения: сало, солонина, лук, пироги, вон мясо в котле доваривается, – кивнул он на составленную в кучу снедь. –  Угощайси… Козьма, налей-ка гостю для сугреву, – обратился он к одному из бикатунских мужиков. – Меня Лукой кличут, – представился возчик. – А тебя как, мил человек? 
– Игнатием, – ответил тот, подставляя кружку Козьме.
Ядрёная самосидка* , прокатившись огненной струёй по горлу, приятным теплом растеклась по всему телу.

Самосидка* – самогон.
 
– Ух-х! – выдохнул Игнат. – До чего забориста, аж слезу вышибла, – сдавленно прохрипел он, хватая кусок подмороженного сала.
         – Да ты штями, штями захлёбывай, – подал Козьма, принесённый Игнатием котелок. – Садись сюды, поближе, – пододвинулся он, освобождая место гостю.
Ударивший в голову хмель путал разум. Игнат напряжённо старался отыскать какую-либо зацепку, чтобы перевести разговор на нужную ему тему, но мысли разбегались, не давая возможности сосредоточиться.
– Ну чо, Афонасей, племянника-то сваво сыскал? – хрустя луковицей после порции самосидки, спросил сидевший рядом с Игнатием возчик.
– В рекруты парня забрали, да вместо солдатской службы на завод упекли… Вот так-то! Вернётся ли оттедова – одному Богу известно. Сколь их сердешных, на том заводе угробляится. Сказывают, уж слишком тяжко там, особливо кто у печей работает…Чуйствую, не видать ему роднова дома.
– Да-а… – махнул рукой возчик. – Жалко парня.
– Бежать ему оттелева надоть, – обгладывая кость, посоветовал сосед Игната.
– Бежать?.. Фи-и-и… – отмахнулся Афонасей. – Скажешь тож, Григорий. Сколь их оттель бежит, а всё равно ловють, а тогда ужо и жизни не рад будешь…Оно и так – одни страдания от той жизни, а ежели беглого возвернут – засекут до смерти, – глядя перед собой невидящим взглядом, добавил он.
– Верно, коли пойдёт на побег – всё одно поймають, – кивнул головой сидевший рядом с Афонасеем возчик, – Сколь их, сердешных, назад с Бухтормы*  ворочають…
– И чево им сдалась эта Бухторма? – пожал плечами Григорий. – Через Бикатунску крепость, в горы бежать надобно. Туда здешние казачки не шибко жалують – маньчжуры там гуляють, да инородцы по горам прячутся.
– И там поймають, – махнул рукой Лука.

Бухторма* – место на Алтае, где обычно скрывались беглые.

– Х-мм…, – лукаво усмехнулся Григорий. – Мой зять в позапрошлом годе сказывал: годов эдак десять назад ходили они с казаками за лошадьми к инородцам в горы, да недалече от Катуни реки на беглых натакалися – два мужука, да баба с болезным парнишшонком. Пожалели они их – оставили кой- чего для хозяйству. А тут мимо за ясаком ехали, ну и заглянули в енто место, а там: изба исправленна стоить, огороды вспаханы, живности полон двор. Парнишка ужо вырос, да две девчушки малых бегають… О как! – закончив шёпотом, поднял он вверх палец. – А ты говоришь – поймають…
Игнат сразу почувствовал, что этот случай может заинтересовать заводское начальство.
– Да врёшь ты, поди, – лениво махнул он рукой. – Али зять твой врёть – сколь годов живут и не поймали. Где ж они тако место сыскали? – пожал плечами Игнат.
– Вот те крест – не вру! – истово перекрестился рассказчик. – Да и зятёк не врёть – мужик он сурьёзный, как никак – хорунжий у казаков.
– И где они тако место сыскали? – ещё раз, как бы сомневаясь в сказанном, недоверчиво пожал плечами Игнат.
– А мне откель знать, – развёл руки Григорий. – Зять про то промолчал.
– Ну дык ты подскажи человеку, где ему с твоим зятем потолковать, – кивнул Игнат на Афонасея. –  Можа, того – с племянником-то и обойдётся всё, – как бы проявил он внимание к чужой беде.
– Да пущай приезжает в Бикатунску крепость, да сыщет Ефима Назарова. Мол, Григорий Беспалов просил советом пособить… Мужик он добрай – не откажить.
Игнат непроизвольно передёрнулся, услышав знакомую фамилию:
«Да это же тот, кто подозревал его в краже золотого идола. А к лету, наверняка, с дружками-казаками в горы к Бакаю заявится», – молнией пронеслось в его голове.
– Сам-то откель будешь? – стараясь не показать своего беспокойства, как можно более спокойным тоном произнёс он.
– Шубенский… Слыхал, можа? Недалече от Бикатунской крепости деревня наша, – ответил Григорий.
– Не-е… Об такой не слыхал, – мотнул головой Игнат, занятый уже другой мыслью: «Значит, Ефим Назаров… А чо еслив вместо похода к Бакаю, да в поруб вместе с дружками! Ведь за то, что покрывали беглых, могут и на каторгу упечь и тогда никто не помешает ему забрать своё золото, – поднималось в нём радостное волнение от такого неожиданного оборота. – Нужно ближе держаться этих мужуков, авось ещё чево интересного услышит», – решил он.
– Ну дык я, наверно, вместе с вами, чево мне в стороне плестись, – просящим взглядом окинул Игнат возчиков.
– Да чо говорить об ентом, пристраивайся за мной, – поднялся Афонасей.
– Ну чо, тронулись!.. – послышалось с головы колонны.
Заскрипели полозья саней и весь обоз медленно двинулся дальше…
К вечеру добрались до небольшой деревушки. Встреченные лаем собак, передние подводы стали замедлять ход.
– Вот здеся и переночуем, – натянув поводья, осадил лошадь Лука.
– Ты то куда?.. В заезжу избу али как? – повернулся он к Игнату.
– А то давай с нами… Счас костёр разожжём да на реку съезжу, можа, чего изловлю… Я ведь отседова родом. Парнишком ишшо всю реку исходил. Знамо, иде она, рыба, собираится.
– Ну дык и я стобой, – с готовностью ответил Игнат.
– Прыгай тода ко мне в сани. Пока мужуки обустраиваться будут, мы ужо обернёмси.
– И чо это за речушка? – поинтересовался Игнат, когда они подъехали к окрашенному багрянцем заходящего солнца ледяному полотну реки.
– Калманкой обзывается… Здеся и Обь недалече, – потому и рыбы в достатке, – пояснил Лука.
Выехав на середину реки, он вытащил из саней острый железный прут и скоро работая этим орудием, прорубил неширокую лунку, в которую опустил на длинном поводу короткую металлическую палку с прикованными острыми крючьями.
– Каракша… – кивнул Лука на орудие лова. – Зимой только ею рыбу добывали… Вот здеся ямы, там осётры и зимують, – указал он на узенькую прорубь. – Ну, теперяча тихо… – шёпотом произнёс Лука и наклонясь над лункой начал часто подёргивать за поводок.
Игнат с любопытством стал наблюдать, что же выйдет из этой затеи.
Солнце уже скрылось за горизонтом, угасающий закат окутал землю вечерними сумерками. Постепенно растворяясь в них, исчезали подступающие к реке деревья и деревенские избы с дымящими печными трубами, а Лука всё настойчиво колдовал над отверстием проруби.
– Поехали назад! – махнул рукой Игнат. – Ночь уже, кака теперь рыба?
– Погоди ты! – опустившись на колени и склонив голову над лункой, прошептал Лука.
– Чую, хватат ужо, – продолжал он дёргать за поводок.
Игнат, потеряв всякий интерес к мероприятию, сел на краешек саней и поглубже втянул голову в воротник тулупа. Сколько раз он пытался заговорить с Лукой, но тот, увлечённый рыбной ловлей, только отмахивался от него.
– О-о-о!.. – закричал вдруг Лука и вскочив, стал обеими руками тянуть натянувшийся словно струна поводок каракши.
– Здоров, видать, зараза, – то чуть-чуть приослабляя, то натягивая поводок, бегал он вокруг лунки.
– Ну-ка, пособи вытащить!... Тяни!.. Да держи покрепше, – сунул Лука Игнату верёвку, а сам, опустив руку в ледяную воду, попытался схватить рыбину за жабры. – Ты смотри чо, никак не хотить из лунки вылазить, – досадливо произнёс Лука, отчаянно поводя в воде рукой.
– Во-во-во! Кажись, подцепил. Огромадный, видать…, – замер он, стараясь ухватить за жабры вёрткую рыбу.
 – Ага… Вот, попалси!… – вытянул Лука большого, забившегося об лёд осетра. – Фунтов поболе десяти будит, – победоносно улыбаясь, глянул он на Игната. – Ну, теперяча и назад ехать можно…
– А чево тебе здеся не пожилось? – спросил Игнат Луку на обратном пути, воспользовавшись затянувшимся молчанием.
– Зять нахвалил мне, что жизня в Малышевской слободе хороша: и земли пахотной много, и лугов для скотины хватат. Поехал я туды, думал, гляну, как оно там, да и осел в ентом месте. А теперяча вон аж куды – в Барнаул ездить приходится, отрабатывать подать.
– Да уж, не близкий путь, лошадёнку измоташь всю, – сочувственно поддакнул Игнат.
– Оно, конечно, жалко лошадёнку здеся гробить… Будь она неладна эта руда. Кабы поближе к дому работа была, то всё повеселее. Сколь нас сердешных с тех краёв сюды пригнали… – сокрушённо покачал головой Лука.
– Ну дык вон, смотри, сколь приписных с тех мест на работы не явились, – продолжал развивать интересующий его разговор Игнат.
– Не явились… – криво усмехнулся Лука. – Теперяча им втройне за неотработанную подать платить придётся, а откель их взять таки деньги.
Да и нам тяжко с того: сотник*  заставлят всей артелью за неприбывших отработать. Это ж когда мы тяперя домой попадём? – грустно уставился он в темноту ночи.

Сотник* – старший у бергалов.

– Да-а… Стало быть, одни ехать не схотели, а ты за их подать отрабатывай, – участливо произнёс Игнат.
– Да кабы оно все вместе – сговором, а так – одни в лес, а други по дрова. Сколь раз приступал к им Никифор Малышев: чево, мол, дома просиживатьси, а другим спину за то гнуть – к начальству заводскому всем скопом итить надоть, с имя и толковать – пущай ближе к дому работу дають.  А коли неуразумет начальство просьбы той – пойтить всем супротив, пущай приказчики тогда почешуть затылок… Вон и щас Никифор подбиват: апосля ходки на Змиёву гору к начальству пойтить – супротив этой работы толковать с имя… Эх, жизня наша горемычная! – с тоской воскликнул Лука, подстегнув медленно семенящую лошадь.
«Ну вот и ладненько! – радостно потекли мысли в голове Игната. – Похоже, это тот самый Никифор, которого ищет заводское начальство. Прямо-таки полоса удач преследует его: оно и с золотом – бикатунские казаки вряд ли помешают тепереча ему, и приказчика уважил, выполнив его наказ. Только бы взглянуть на этого Никифора, чтобы уже точно, без ошибки убедиться, что это тот самый смутьян…»
Яркое пламя костра, разрезая темноту ночи, освещало бородатые лица возчиков, сидящих кругом на большой поляне. Где непринуждённый говор, где смех, а где возмущённый разговор слышались со всех сторон.
– Тпру-у… – послышался из темноты голос Луки. – Ну чево, воду поставили кипятить? – подошёл он к огню, протягивая вперёд озябшие руки.
– Да ужо закипаит, – ответили ему сразу несколько голосов.
– Никитка, сходи-ка приташши с воза осетра – уху варить будем. Да крупы достань, – скомандовал Лука.
Высокий статный паренёк в длинном тулупе покорно соскочил с саней и шустро стал выполнять его распоряжение.
– Вот зараза, такой вёрткай попалси, пришлося руками в воду лезть. Едва вытащил, – подставляя поближе к теплу задымившиеся паром рукава тулупа, осведомил товарищей Лука.
– А вы чево, два таких здоровых мужука с осетром едва управились?! – раздался хохот из толпы возчиков.
– Да, видать, шибко уж не желал он в уху попасти, – улыбнулся на шутку Лука…
– Смотри-ка, и взаправду Лука! – вышел из темноты с распростёртыми руками крупного телосложения мужик. – А мне Евдакея давеча говорит: иду, мол, с реки, по воду ходила, а тута наш Лука Карпов с каким-то мужуком на санях напрямки к реке направляются… Ну и думаю я, а чево у нас на реке-то делать, акромя как рыбу ловить? Вот, скотину накормил, да пошёл поспрашивал возчиков, иде, мол, Малышевских найтить…
– Артамон!.. А я ведь как чуйствовал, чо кого-нибудь из своих увижу! – раскинув руки, зашагал навстречу ему Лука.
– А чо вы здеся на морозе уселися? Пошли ко мне в избу: отогреетесь, самосидкой угощу, – обратился Артамон сразу ко всем сидящим.
– Да чо стеснять-то, мы уж здеся переночуем, – забалагурили мужики.
– Дров хватат. В сено зароимси – не замёрзнем.
– Ты вот чо, Артамон, ташши-ка сюда свою самосидку, да посидишь с нами: ухи похлебам, про жизню потолкуем, – склонился к мнению большинства Лука.
– Это я щас, мигом, – спохватился назад Артамон.
– Да забеги к Осипу Щукину. Пущай тожа подходить, охота и с ним повидаться, – крикнул ему в догонку Лука.
– Ладныть!.. – донеслось из темноты.
От костра потянулся усиленный морозным воздухом аромат осетровой ухи.
– Эх-х, вкуснотишша!.. – закряхтели и зашмыгали носами возчики в предвкушении вкусного ужина.
– А ты чево, как сиротинушка? – кивнул Афонасей сидящему в сторонке Игнату.
– Давай сюды, – положил он руку на торчащий из сена бутыль с самосидкой, а другой стараясь нашарить кружку.
– Да погодь ты! – заметив его намерения, махнул рукой Лука. – Артамона дождёмси…
– А чо, мужуки, Никифор Малышев – сурьёзный мужик? – как бы между прочим поинтересовался Игнат, усаживаясь среди возчиков.
– Спрашивашь!.. Грамоте обучен, с начальством магёт поговорить, да и за нас горой стоить, – ответил за всех Лука.
– А на чо он тебе сдалси? – послышался голос из толпы возчиков.
– Да земляки ваши недалече от Барнаулу лес для заводу заготавливают. Так, может, того, и они бы несупротив пойтить к заводскому начальству, чобы недалече работу сыскать. Может, и для их како-никако облегчение выйдет, – стараясь как-то поближе подобраться к бунтарю, объяснил Игнатий.
– Ну дык, сам ему и обскажи всё, – ответил тот же голос.
– А где ж его найтить-то? – вопросительно глянул в толпу Игнат.
– Дорога длинная – увидитесь…
До глубокой ночи не смолкали громкие голоса у ярко разожжённых костров: где берущие за душу народные песни, а где задушевный разговор нарушали тишину спящей деревеньки…
 Ярко искрящийся на солнце снег сопровождал возчиков на протяжении всего пути, установившийся крепкий морозец заставлял их глубже натягивать шапки и прятать голову в воротник тулупа. Только впереди колонны ведущие караван вожаки лихо посвистывали и размахивали бичами, подставляя зимнему солнцу раскрасневшиеся лица…
К полудню пятого дня пути, средних лет мужик, верхом на гнедом жеребце объезжая по сугробам колонну, подъехал к группе Малышевских.
– Здорово, мужики! – гарцуя рядом с повозками, поприветствовал он возчиков.
– Здорово, Никифор, – вытянул голову из поднятого воротника Лука.
– Разговор есть… – понизив голос, с опаской взглянул гость на Игната.
– Свой мужик, из барнаульских, – успокоил его Лука.
Игнатий не отрывал глаз от Никифора: высокий, статный, с рвущейся наружу жизненной энергией – он был похож на уверенного в своей победе полководца.
«Ах, вот ты значит какой, смутьян?!» – про себя отметил Игнат и затаив дыхание, стал прислушиваться к разговору.
– Ну что, говорил с мужиками? – спрыгнул Никифор с лошади и присел на сани рядом с Лукой.
Игнатий, притворившись задремавшим, внимательно вслушивался в суть беседы. Скрип полозьев заглушал некоторые слова и ему приходилось изо всех сил напрягать слух, чтобы понять смысл разговора.
– Говорил… – кивнул головой Лука. – Всё как есть, с твоих слов, обсказал. Недовольны мужики подушным окладом. Ещё кабы рядом с домом, да отработать за душу, а то вон – которы за три-четыре подать тянуть, да ещё пятьсот вёрст от дому, на Змеиную гору за рудой едуть.
– Во! То-то и оно… – поднял палец вверх Никифор. – Пущай сам Качка подпишется под бумагой, а ежели не пойдут на наши условия – всю руду в Обь свалим.
– Руду?! Прям в реку что ль?! – выпучил глаза Лука.
– Ну а как ещё попужать их?! Из-под берега им её доставать – пупок надорвут. А куды ж завод без руды?
– Дык это, как жа: от заводу развернём телеги и к реке? Да разве ж начальство дозволить? – недоумённо взглянул на Никифора Лука.
– Так мы к заводу и не поедем – прямо к реке, там и будем ждать ответу от начальства, а я в завод гонца пошлю. Ну а там поглядим, что они ответят…
– Ничего, не переживай, добьёмся своего! – похлопал Луку по плечу Никифор.
– Тут вот, мужик с Барнаулу сказывал, чо земляки мои там лес заготавливають, тоже не хотят в таку даль мотаться, – кивнул Лука на Игната и выжидательно посмотрел на гостя.
– Ну, что же, надо встретиться с ними – переговорить… – немного задумавшись, ответил тот.
По-молодецки вскочив в седло, Никифор с улыбкой махнул возчикам и увязая в снегу, направил коня в голову колонны.
Игнатий самодовольно улыбнулся: «Теперь мне есть что доложить приказчику», – отметил он про себя.
Послышавшийся отдалённый лай собак внёс оживление среди возчиков:
– Вона ужо и Фарафонова скоро, – объявил Афонасей. – Ишшо вёрст тридцать и на месте будем… Засветло, поди, доберёмси, – уточнил он.
За Фарафоновой открылись причудливые нагромождения плоских камней, до блеска отшлифованных временем и ветрами.
– Эко како нерукотворное творение, – кивал на эти пирамиды Афонасей. – Ведь надоть ж им так друг на дружке сподобиться! Который раз за рудой езжу, а всё на их любуюся…
Дорога, огибая громады камней, терялась в уходящем к горизонту белом покрывале. Поднимая снежную пыль, лошади ускорили ход и резво побежали, чувствуя приближения конца пути.
                Продолжение следует...