Про деда Анисима. Подушка

 - Баушка Татьяна в молодости первой красавицей была! – говорит мне дед Анисим и закуривает.
  Табак у деда Анисима занимает значительную часть жизни.  С него начинается день, им же и оканчивается. Сядет обычно дед на лавку, на перекур, вытянет ногу вперёд,  достанет из кармана старых галифе баночку из-под леденцов с табаком и книжечку, нарезанную из газет.  Не спеша оторвёт листок из книжечки, зажмёт его губами и ухмыляется. Потом  банку потрясёт, чтобы равномерно табак в ней уложился,  приготовит лодочку из газетки, откроет банку, схватит с середины щепотку и посыплет  по всей длине. Распределит табак пальцем и ловко навернёт один край газетки на курительную смесь, а другой, тщательно промочив  тягучей  слюной, приклеит поверх, формируя добрую самокрутку. После этого вставляет её в рот, а другой край закручивает, чтобы не высыпалось. Зажигает спичку и подносит огонь к самокрутке – конец её  мгновенно вспыхивает, дед смачно затягивается и тушит его густым сизым выдохом.
- Хороша!  Дербанёшь? – предлагает подсевшим от дыма голосом.
 Я пробую. Не так уж и крепок самосад, как говорят, но ароматен! Даже свинцовый привкус палёной газеты не портит.
- Я, деда, своих покурю, - говорю осторожно, чтобы старика не обидеть.
- Ну, как хошь.  Стало быть,- продолжает Анисим свой рассказ,-  заглядывались все на баушку в свою пору, сильно красивой и статной была! А потому и завидовали. Случилось в ту пору - ушёл её родственник из жизни, - дед глазами стал искать иконы, -  да и набежала родня, делить скарб. Досталась нам подушка, будь она неладна, всё бы хорошо, да приглянулась вот эта подушка свояченице, а поговаривали, будто нехороший глаз у неё был. Просила  у нас подушку, да мы не дали, не в дружбе с ней мы были. Неделю подряд приходила свояченица, всё требовала, отдайте, мол, не то станет вам боком подушка-то! –Собака лает, ветер носит! –так отвечала ей бабушка. Она   в ту пору на сносях была, да через пару недель-то и разрешилась. Хороший мальчонка вышел, первенец, -  Анисим закашлялся, словно от дыма, и замолчал.
 Плечи его, когда-то в прошлом с лёгкостью переносящие брёвна на лесосплаве, иссохли от времени и затерялись  внутри широкой выцветшей гимнастёрки. Под воздействием воспоминаний он весь сжался, стал ещё немощней, а клубы табачного дыма превратили его силуэт на фоне светлого окна в призрачный…
 - Под самую зиму это было,- вздохнул дед. - Спали мы на печке, тепла на ночь хватало, а под голову подушку клали, большая она была, как раз на двоих. Так вот… Как-то ночью заплакал младенец, да так, что и не остановить. Проснулись мы оба, как можем, убаюкиваем; чтоб помягче, на подушку-то и сели. Не можем мальца угомонить, а тут – вроде как сквозняком подуло. «Иди, Анисим, двери, забыл, что ли, запереть!» - Татьяна говорит. Да ведь помню – проверял засовы, но пошёл. «Закрыто, говорю, успокойся». А холодом, так и поддувает! И мнится нам, что сквозит из… подушки!  Вытащили мы её на середину печки, а она – давай пыхать и раздуваться! Точно дышит! И разнесло её, батенька мой, на всю наволочку, словно шар воздушный, и как из фортки ветер ледяной из неё дует! А как надулась, так сразу и опала, и стихла. Бабушка знает, как в таких случаях поступать: если, говорит, ко злу – повторись, а к добру – оставайся, как есть. После этих слов пыхнула подушка холодом и опала…
 А наутро у мальчонки пятнышко обнаружили, маленькое совсем, с горошинку. Особо внимания не обратили, да и зря. Росла горошина каждый дён, да так, что по всему тельцу краснота и сталась. Куда только не возили мальца – к фершалу, и к бабкам. – «Готовьтесь к худшему, - говорят, -  сглаз у него, и нету в наших краях того, кто бы сильнее был пославшего порчу». Помер сынок наш, до году не дожил… А с баушкой припадки начались, ровно семь лет продолжались. Вот в них красоту-то свою она  и оставила…
 Дед, кряхтя, встаёт, несёт потухший окурок в сени, там потрошит его и ссыпает оставшийся табак в особую банку, при этом громко сопит своим мясистым носом.