О еде и вещах полезных для памяти. Часть 4

ГЛАВА 10-я. СОЛЬ или ВКУС ЖИЗНИ.


Печально я гляжу на наше поколенье…
М. Лермонтов «Дума»

Ешь солоно, пей горько: умрешь — не сгниешь.
поговорка


Длинное предисловие.

Однажды старший брат рассказал мне забавную историю про пельмени, которая зацепилась у меня в памяти, а теперь подходяще легла бы в строку выбранной темы.
Но приступив к изложению, я быстро понял, что одних пельменей будет маловато, и мой пересказ исходного материала стал быстро расширяться, обрастать разными событиями, деталями не только по воспоминаниям брата, но и по моим собственным, так как и я был отчасти лицом причастным. И более всего мне хотелось дополнить его рассказ участием того человека, которого в исходной версии не было вообще.
А он должен стать непременно главным героем.

………………..
Когда наша семья в середине учебного года переехала из одного района города в другой, мы с братом, конечно, в первую очередь направились в новую для нас школу, и стали учащимися восьмилетней школы номер 3. Учились мы оба ещё в начальных классах, он в четвёртом, а я в первом.
И ещё очень скоро выяснилось, что в доме номер 17 по новому адресу на улице Урицкого мальчишек совсем мало. Картина в этом плане оказалась абсолютно противоположной Первомайской, где мы жили двором и существовали в том коллективном пространстве заодно с братом.
Но прежний наш дом был новостройкой, оттого, похоже, так много новосёлов глядели там на мир детскими глазами и так быстро объединились в дружную компанию, а здесь всё обстояло иначе –– само здание и его население уже достигли солидного возраста и строго смотрели на мальчишечьи шалости.
Поэтому новыми товарищами мы стали обзаводиться только в школе, где, как известно, существует чёткое разграничение среды обитания по «классификации». У нас с братом этот показатель равнялся трём классам, чего вполне хватало, чтобы наши сообщества практически нигде не соприкасались.
Но я всё же, как младший, иногда попадал в среду старших на принципах опеки –– под надзор брата. Таким образом, я знал всех его школьных товарищей и рос вместе с ними, параллельно.

Из числа одноклассников Евгения самым ближним по месту проживания оказался Сергей Шутов.
Можно сказать, мы жили «визави». Окно из комнаты Сергея смотрело прямо на крыльцо проходного подъезда, где жили мы, а ещё на куст сирени, пышно зацветавший весной в нашем дворе. Близкое соседство чаще других приводило Шутова в гости к нам, а Евгений мог запросто зайти к нему, ну и я иногда попадал к Сергею или с братом, или чтобы его оттуда позвать домой.
Нас сближало ещё и то обстоятельство, что Шутов тоже был безотцовщиной, хотя по иной, чем у нас, причине.

Шутик –– это не прозвище даже, а некая вариация на тему фамилии –– был заметной фигурой, но не столько из-за своего роста, сколько по причине незаурядных способностей и внешнего облика, который до поры до времени «выходил ему боком».
Быстро вытянувшийся вверх долговязый мальчуган в подростковом возрасте выглядит зачастую нескладным и оттого беззащитным. Такой переросток, как называли тогда в шутку –– фитиль, явно выделяется, возвышаясь над остальными, и этим притягивает внимание к себе разных драчливых задир.
Поэтому нет-нет, да и становился Шутик объектом нападок в стычках с уличной шпаной. Зато потом, когда Сергей возмужал и оброс мясом, его внешность дала ему много плюсов, особенно в отношениях с дамами, и он этим пользовался.
Открытая, белозубая улыбка, прямой, аккуратный нос, тёмная копна длинных, откидывающихся назад волос, умение умно и убедительно говорить –– всё это создаст ему в будущем харизму видного мужчины. Одно время в среде знакомых и друзей его станут величать не иначе как «Пан директор», а позже возникнет прозвище «Борода».
Но это случится после его отъезда из Новосибирска в Москву, когда врастание в почву «лучшего города земли» принесёт лимитчику ощутимые плоды, и достижимо близко окажутся отметки нового роста уже в столице.

А пока Шутов проживал с матерью в двухкомнатной квартире на втором этаже деревянного дома, который почти примыкал к нашему со стороны улицы Горького, но имел собственный хозяйственный двор с постройками, ограждённый забором.
Жильё в этом доме было не благоустроенным, ещё с печным отоплением, что создавало определённую атмосферу, которая усиливалась тем обстоятельством, что мать Сергея постоянно курила дома крепкие папиросы. И войдя в их квартиру, я словно натыкался на некую воздушную преграду. Это ощущение тем более удивительно, что ведь и в нашей благоустроенной коммуналке проживали трое курильщиков, пускавших дым, где им вздумается. Но у Шутовых, казалось, вся штукатурка настолько пропиталась никотином, что он, того и гляди, капнет на голову с потолка.
А в действительности под высоким потолком их коридора с конца августа повисала авоська с огромным арбузом. Арбуз к Новому году –– это была у Шутовых давно заведённая семейная традиция.
Мать Сергея работала продавщицей и в сезон выходила на уличную торговлю овощами и фруктами. Там-то она и находила для себя такую «ягодку», которая без ущерба доживёт до новогоднего застолья, чтобы стать ярким украшением десерта и отлично сгодится в качестве закуски.
Выбрать арбуз пригодный для долгого хранения она умела безошибочно, а выпить и закусить любила, но умела делать и это –– напиваться себе не позволяла, твёрдо придерживаясь давно установленной нормы потребления, чего никак не скажешь в отношении курения.

Однако в те годы курение в любом месте не считалось нарушением норм общежития, что достаточно наглядно демонстрирует кинематограф.
В фильмах, снятых с двадцатых годов по восьмидесятые, даже положительный герой эпохи, будь то колхозник, рабочий или интеллигент –– курил вдохновенно и повсюду. Он делал это иногда лирично, иногда глубокомысленно, а уж если драматично, охваченный неподдельным волнением, то ему и пачки хватало едва-едва.
А желание щедро поделиться куревом с товарищами преподносилось явным проявлением коллективизма в действии.

Но забавная история, которую услышал я от Евгения, связана не с курением у Шутовых, а с приготовлением пищи…
Кухни в их многоквартирном доме были маленькие, тесные, поэтому там гораздо чаще готовили пищу, нежели её употребляли. Сергей предпочитал обедать в своей комнате, которая при всех минусах неблагоустроенного жилья давала Шутову много плюсов.
Лично мне, никогда не имевшему своего личного пространства, владение изолированной комнатой представлялось настоящим счастьем, роскошью. И, несмотря на то обстоятельство, что в квартире на половине матери долгое время жила «лежачая» бабушка, к Сергею в гости ходили охотно, и принимали там всех вполне по-свойски и гостеприимно.

На этом предисловие можно закончить и перейти к рассказу, который я излагаю от лица брата, но в собственном переложении с авторскими ремарками, а по времени отношу событие к периоду раннего студенчества Евгения и Сергея.
Надо сказать, что первые их попытки получить высшее образование не слишком удались, хотя поступят оба в престижный инженерный вуз. Но скоро оба, как сговорившись, бросят учёбу, которая покажется первокурсникам слишком уж занудной тягомотиной с недостаточно радужными перспективами.
Евгений и Сергей отслужат в армии, а через несколько лет вместе отправятся строить объекты будущих летних Олимпийских игр и уже не вернутся.
Провинциалам выбраться из Белокаменной так же сложно, как неосторожным путникам –– из трясины, тем более что эту трясину всегда комфортно обустраивала вся страна.

И вот, наконец-то,
Рассказ брата про пельмени.

………………..
Пришёл я как-то вечером к Серёге, постучал. Дверь открыла Тамара Максимовна.
–– Здравствуйте! Сергей дома?
–– Нет, Женя, но он скоро придёт. В магазин пошёл, хлеб и масло закончились… да ты раздевайся и проходи прямо на кухню. Мы с тобой сейчас как раз пельмешек испробуем.
Пока я приводил себя в порядок, Тамара Максимовна уже накрыла на стол.
–– Я вчера купила мяса свежего, деревенского. Накрутили с Серёжей фарша, ну и налепили пельменей аж двести штук! Давно их не ели, вот и решили, что уже пора –– скоро зима, а зимой пельмени –– самая еда у нас.
Сейчас мы первую партию и запустим… вода вот-вот закипит.
Я, знаешь, магазинные пельмени вообще терпеть не могу, а уж если леплю свои, то только большие, но варю их маленькими порциями. Съедим по десяточку, переведём дух, тогда вторую партию запускаем. А то, когда они все кучей навалены, да ещё тесто свисает, как лохмотья –– это не пельмени уже.
С этими словами она столкнула в булькающий кипяток первые два десятка.

Выждав положенные минуты после всплытия, хозяйка взялась за шумовку.
–– Тебе как –– с бульоном или без? Хлеба, правда, тебе не дам, нет ни кусочка, ну так пельмени можно и без него. Ты ешь, не жди меня, а я пока достану следующую партию.
Она шагнула к холодильнику и полезла в морозилку.
–– Могу тебе ещё горчички предложить, но она уже старая, не острая, а вот уксуса не могу дать, его тоже нет. 
От старой горчицы я отказался и начал есть. Мясо хорошо уварилось и было сочным, и теста –– в меру, но в бульоне чего-то явно не хватало, вкус показался мне каким-то непривычным.
–– Ну как, Жень, съедобно? –– Хозяйка уже достала следующую подкладку.
–– Спасибо, вкусно… но, может, чуть бы соли добавить?

–– Мало соли, говоришь…––Тамара Максимовна выловила свой десяток и попробовала прямо с жару у плиты: один… второй. –– Странно, я вроде посолила как обычно, а бульон совсем несолёный… и не пресный, но пустоватый какой-то… ну да ладно, подсолю ещё.
Она сняла с полки какую-то баночку, зачерпнула чайную ложку соли и опрокинула её в кипяток, а на стол выставила прибор со специями.
Но тут же на столе появилась и бутылка портвейна, уже початая, и две рюмки. Тамара Максимовна налила в обе, ничего не говоря. Сдвинула одну рюмку в мою сторону и сказала тогда:
–– Выпей, Женя, тогда и пельмени лучше пойдут, сразу вкуснее станут. –– И после этих слов сразу же выпила сама.
Я знал, что она может вот так –– пригласить к выпивке без долгих предисловий. Ей сейчас, понятное дело, хотелось выпить, она была уже в той стадии, когда хочется непременно добавить ещё.
А стану я пить или нет, её не особо волновало, но взять и выпить одной при госте она считала недопустимым.

У Шутовых водились хорошие вина, но Серёга, можно сказать, не пил, да и не курил совсем, словно бы в противовес матери. Только на свой день рождения он позволял немного алкоголя и просил тогда мать раздобыть бутылку «Массандры». И всё. Остальные горячительные напитки он не то чтобы не признавал, но не пробовал в отличие от многих из нас –– его одноклассников. Вот довелось ему однажды выпить розовой «Массандры» –– вкус вроде понравился, сладковатый и ладно, а углубляться в дегустацию других напитков, чтобы «ловить кайф», он не стремился.

Пока я размышлял, стоит мне или нет пить без Серёги, хозяйка налила себе ещё, но не выпила, а закурила очередную папиросу и, дымя в сторону открытой форточки, сказала.
–– Это хорошо, Женя, что вы продолжаете дружить после школы, и ты заходишь к нам. Так Сергею веселее. Я-то целыми днями на работе, а он хозяйничает тут сам. И сколько лет ещё с нашей бабушкой, лежачей, промучился…
И вырос парень –– один, можно сказать. Был бы жив у него старший брат, тогда бы вот, как у вас… и мне спокойнее было бы, как вашей маме.
А то ведь я всё время думаю, –– как он там… поел, не поел? А что он ест? Худущий стал совсем… да ещё эта учёба все соки выжимает. Я, конечно, готовила всегда и оставляла им с бабушкой, но он вон ведь какой вымахал, сама удивляюсь… это ж ему ещё чуток, и двойной паёк полагаться в армии будет.

Сергея всё ещё не было, пауза затягивалась, иней на пельменях, вынутых из морозилки, начал уже подтаивать, а папироса погасла.
–– Ну что? Придётся вторую партию запускать, раз уже достала. Поторопилась… и куда только подевался этот Сергей? Наверное, звонит кому-то, а, может, встретил кого, да и болтает… ему ж толком и поговорить не с кем… а со мной о чём ему разговаривать?
А если уж он разговорился, то масла мы не дождёмся… ну, в бульоне-то масла хватает, я всё последнее, что было, туда выскребла.
Только ты уж, Женя, выпей, а то Сергей, как увидит вино, так меня ещё и обругает. Выпей, а я лучше рюмки спрячу от греха подальше… уберу всё это хозяйство. Хорошего помаленьку,… а со мной сейчас он пить не станет.

Она была права: сейчас Шутов пить не станет, это точно. Юношеский максимализм ещё отчётливо сохранялся в моём друге и проявлялся в отрицании всего, что как бы отвлекало его от главного. У него вызревали далеко идущие планы на будущее. Он верил, что способности и упорство дадут ему возможность построить свой дом, купить машину, обзавестись большой семьёй, в которой его собственные дети не будут испытывать нужду и одиночество.
Я выпил, а Тамара Максимовна стала прибирать спиртное, продолжая сетовать:
–– Наверное, я плохая мать и хозяйка никудышная. Порядка дома мало, сама знаю. Хоть бросай эту работу чёртову! Только на что мы жить тогда будем?
Я после войны, как первого родила, так выучилась на продавщицу, а больше ничего и не умею. Привыкла торговать, ну ведь и не с пустыми руками домой возвращаюсь. Торгуешь-торгуешь да что-то и выторгуешь, сам понимаешь…

Рюмки с бутылкой исчезли, и через несколько минут мы начали пробовать по второму десятку. Я сразу понял, что вкус изменился, но чего-то опять не хватало…
–– Ничего не понимаю, я ж досолила! –– Хозяйка недоумевала, почему бульон по-прежнему несолёный. Она взяла ту же баночку и посолила второй раз, ещё круче –– сыпанула ложку с горкой.
–– Знаешь, давай я всё-таки достану горчицу.
Подсолили, подперчили, подгорчили и съели по второй порции, но бульон я уже осилить не смог и оставил в тарелке. Посидели ещё у стола.
Тамара Максимовна вспомнила о своих длительных отлучках, когда ходила в навигацию по Оби. Тогда была ещё здорова бабушка, и в летнюю пору Тамара Максимовна устраивалась буфетчицей на речных судах. Это разнообразило её трудовую биографию и позволяло скопить за сезон побольше денег, чтобы подготовить Сергея к новому учебному году. Одежду и обувь на него приходилось менять часто, а ей хотелось, чтобы у сына всё было не хуже, чем у других.
Потом она расспросила про мою учёбу и о других одноклассниках поинтересовалась –– чем они занимаются, а Сергей всё не возвращался.

–– Ну что, Жень, по третьему заходу, что ли? Придётся Сережку отдельно кормить. Больно долго он задерживается что-то… Заболтался совсем!
Я сказал, что, может, лучше подождать, а то неудобно как-то получится, да я уж и наелся вроде. Мне и, правда, больше не очень-то хотелось пельменей, тем более с бульоном.
Тамара Максимовна согласилась,–– мол, давай передохнём, нагуляем аппетит немного,–– и пошла сполоснуть тарелки.
После мытья посуды хозяйка снова закурила и продолжила размышлять про Сергея.
–– Я вот чему удивляюсь… вот раньше… приду в школу, меня все учителя хвалят за сына. Способный, говорят, и воспитанный. А я ведь с ним почти не занималась. И некогда было, и вообще… чем бы я ему помогла в учёбе? Но он вот как-то сам… занимался, не ленился, и в институт теперь поступил.
Вот выучитесь теперь с ним на инженеров, зарабатывать начнёте…
Думаю,–– только бы ему жениться удачно. Парень видный, девушки, знаю, есть у него… не заторопился бы он с этим.
Я-то уж жизнью наученная, а он… доверчивый больно и честный. Как дитя…

Наконец, Сергей пришёл. Мать угадала верно,–– он кому-то звонил по телефону, и Тамара Максимовна слегка пожурила сына за задержку, когда его дома ждут к ужину, а сама тем временем запустила в кастрюлю большую партию.
–– Тебе, Сережа, сразу двойная доза полагается, как опоздавшему,–– сказала она. –– Сергей не возражал, а я попросил себе уже без бульона.

Только начали есть…
–– Мам, ты что –– совсем не солила?! Мыло какое-то, а не бульон! –– Сергей среагировал первым.
–– Да ты что, Серёж! Я уж на три раза посолила бульон. Сама ничего не пойму…
Я молчал. Меня этот непонятный вкус не удивил, хотя он стал ещё более выраженным и проник даже в мясо. Но вкус чего? Мыла? И, правда, было похоже на мыло, но я никак не мог найти ему точное определение, подобрать нужное слово…

Всё объяснилось очень просто. Сергей тотчас обнаружил, что баночка, из которой мать сыпала в кастрюлю,–– с пищевой содой.
Оказалось, что под утро Сергей почувствовал изжогу, поднялся с постели, отыскал банку с содой в шкафчике, принял раствор, а на место соду не вернул –– вдруг понадобится ещё. Банка осталась стоять на виду, и произошёл этот гастрономический конфуз, ведь соль и сода хранилась в одинаковых посудинах.
–– И как мне самой-то ума не хватило? –– Удивлялась хозяйка. –– Хорошо ещё, что вчера с фаршем так не обманулась. Нет, чтобы попробовать… надо ж –– сыплю и сыплю… соду, оказывается! И ещё удивляюсь, почему не солоно. Ну, накормила я гостя –– ничего не скажешь!

Конечно, на ощупь соль от соды отличить вроде бы не сложно, но если черпать ложкой соль самого мелкого помола –– «нулёвку» для солонок, то можно и ошибиться. Тем более что Тамара Максимовна была уже далеко не в той форме, чтобы различать такие мелочи.
Я ведь тоже не распознал соду, не догадался, в чём причина непривычного вкуса, съев уже два десятка пельменей. А всё так просто на поверку вышло: мыло, щёлочь, сода –– сплошная бытовая химия, а вот и не скумекал.

Третью партию доедали мы вперемешку с четвёртой, для которой пришлось заправить совершенно новый, крепко солёный бульон. И обильно сдобрив свежим сливочным маслом полученное ассорти, снова приступили к еде. Тут уж не до красоты стало, появились и «лохмотья».
Но лично у меня, как ни странно, осталось впечатление, что пельмени всё же можно приготовить и на содовом бульоне. Для разнообразия. Если съедать, как тогда у Шутовых, по четыре заправки, то первую партию надо сварить с содой, а потом уже готовить в обычном бульоне. На таком контрасте пельмени пойдут хорошо, и изжоги точно не будет, даже от сорока штук больших и всего-то одной рюмки портвейна.
…………………..

Большое Послесловие.
Старший брат Сергея, рождённый в последний год войны, трагически погиб уже достаточно взрослым. Причину его гибели никто из нас не знал, как и каких-либо обстоятельств материнства Тамары Максимовны, связанных с войной и фронтом.
Об этом почему-то не принято было расспрашивать Сергея, как и о его отце, который давно оставил семью, но жил где-то в городе.
Шутов однажды даже глянул на него –– ради интереса. Мать не скрывала от сына, что родной отец работает шеф-поваром в одном из ресторанов. Сергей глянул издали, но не подошёл и разговаривать не захотел…

………………….
Мне запомнился эпизод, когда Шутов вдруг появился у нас на пороге с необычным письмом, что служило как бы приглашением для участия в «Игре на честность», которая «уже успешно проведена в ряде городов СССР». Так было написано в преамбуле.
И мы узнали о существовании финансовых пирамид или, вернее сказать, о примитивных их прообразах, а шёл тогда лишь 1971-й год.
Не помню, от кого письмо попало к самому Сергею, но он очень серьёзно воспринял этот проект и математически точно его перепроверил. Он умел искать и находить выгоду, этого у него было не отнять, и не любил ошибаться.
Позже, задавшись мечтой о покупке автомобиля, он дотошно высчитывал, при каких условиях такая дорогая покупка может экономически себя оправдать. И ведь насчитал, сколько должно быть пассажиров, исходя из цены бензина и стоимости проезда в общественном транспорте. Не помню срока окупаемости, но однозначно выходило, что надо постоянно перемещаться в машине не менее чем пятерым и забыть про другой транспорт и, таким образом он тогда оценил преимущества многодетной семьи –– ячейки общества в пять человек.
Странный вывод, но он вообще любил число «пять», как оценку…

И в той игре на честность согласно его расчётам «пятёрка» тоже показалась во всей своей красе.  Получалось, что отправив по указанному в письме адресу, (он указывался первым из пяти адресов), всего-то один рубль, через некоторое время игрок получит кругленькую сумму.
Простой расчёт: пять в пятой степени или иначе 5х5х5х5х5 –– выдаёт итог в 3 125 (три тысячи сто двадцать пять)… столько можно теоретически набрать адресатов, которые вышлют тебе свой рубль, когда ты сам станешь в списке первым.
Сумма огромная по тогдашним возможностям заработать. Важно было только, чтобы никто не выпадал из игры, чтобы каждый участник набирал свою пятёрку и посылал свой заветный рублик тому, кто указан в письме первым.
Игроки следующей пятёрки посылали бы деньги уже условно второму, первый удалялся из списка, а новый игрок вписывался последним…

Может, я и не точен в деталях формулы, так как сильно в это дело вникать не стал. Мне эта схема рублёвой пирамиды сразу показалась сильно подозрительной и смахивала на какую-то аферу.
Но Шутова возможность лёгкого и притом математически выверенного обогащения захватила не на шутку.
Заветная сумма овладела им как идея, и он с большим недоверием смотрел на нас с Евгением –– достойны ли мы приобщения к столь выгодной формуле «игры на честность». Смотрел так, словно он уже сам отдавал эти деньги кому-то чужому, отрывая от себя.
Шутову требовались абсолютно надёжные люди, которые потянут за собой следующие цепочки адресатов, а те, в свою очередь, отыщут столь же надёжных и обязательных. Иначе ничего не выйдет…
Продолжение истории с этой игрой я здесь описывать не стану, оставлю как достойный сюжет на будущее. Одно лишь скажу –– у нас игра с треском провалилась, и столько «честных» просто не нашлось.

Шутов действительно был одарённым и разносторонним, лично мне он виделся в большей мере математиком, технарём, рациональным и даже расчётливым человеком, однако он сам называл себя поэтом…
Это выглядело просто нарочитой шуткой, потому что никто его поэтических работ никогда не видел.
Но через несколько лет после преждевременной смерти Сергея его рукописная тетрадь со стихами попала к школьным друзьям.
И вот одно из тех стихотворений…

*   *   *
Всегда один, везде всегда один,
С своими мыслями, мечтами и тоскою.
Я сам себе хозяин, господин,
Но жизнь хочу я видеть не такою.

Мечтаю о любви, о ласке нежной,
Способной жизнь угрюмую прекрасным сделать чудом,
Зажечь мне сердце, бывшее холодным прежде,
Стремительно нести на крыльях всюду.

С прикосновением её проснётся сердце.
Наивным стану я и даже глупым,
От этого мне никуда не деться,
Все таковы мы, если любим.

Так дайте ж мне любви, спасите сердце,
Я без неё предчувствую беду…
А, впрочем, не найти заветную вам дверцу,
Я попытаюсь сам и, может быть, найду.

Юношеское стихотворение Сергея оказалось, как это часто случается у настоящих поэтов, во многом пророческим.
По духу и содержанию оно сильно контрастировало с поэтическими пробами его сверстников: ничего по-советски и по-комсомольски идеологически правильного. Такое стихотворение не отдашь на конкурс школьных сочинений, оно явно не в Тему будет, да его и не всякому товарищу покажешь.
Но Сергей не показывал и товарищам…
Вероятно, он понимал чисто художественное несовершенство своих поэтических проб, да и выражал слишком уж личное, словно обнажая душу, и в это пространство никого не хотел впускать.

Жизнь часто меняет ориентиры. Возможно, лириком он был лишь в ранней юности, а потом быстро втянулся в чисто физическую реальность, которая чем дальше, тем больше требовала становиться человеком делового склада. Но не исключено и обратное…
Шутов, как казалось многим, действительно проявил себя «хозяином и господином» собственной судьбы.
Поиски материальной состоятельности увели его от шабашек местного масштаба к стройкам Москвы, где он, работая, окончил факультет психологии МГУ, претворив в реальность давнюю свою мечту.

И любовь свою в долгих поисках-переборах искал упорно. Удалось ли ему найти «заветную дверцу», или кто-то нашёл ключик от его собственной –– не знаю, но сам он стучался во многие...
А это ведь совсем не простой поиск, в нём нет чётко выверенных ориентиров, законов и формул.
Я знаю о трёх реальных браках Шутова… Разводов, говорят, было больше. Почему «реальных браков» и почему разводов больше?
Вообще, описывать браки Сергея, как и его романтические истории, я не берусь, для этого нужен роман, а я пишу всего лишь рассказы. Но его мать провидчески угадала, что именно отношения с женщинами могут роковым образом сказаться на его судьбе.
Он женился рано и неудачно ещё в Новосибирске, а уехал уже холостяком…
Москва дала широкие возможности романтического поиска, в котором секс и любовь попутались, но Шутов всё же ещё дважды женился.
Однако в столице, как нигде более, многие браки разламывались необходимостью борьбы за квадратные метры и отдельное жильё. Такие понятия как фиктивный брак и развод –– стали там рутинными, нормой жизни для очень многих.
И это далеко не всегда сходило с рук как безобидная уловка к взаимной выгоде сторон.

Но всё равно Москва переиначила Шутова в романтика, чего трудно было ожидать. В браках и в разводах он всегда больше терял, чем находил, но в тяжбах не мелочился.
Временами Сергей выглядел не просто сильным, а окрылённым, переполненным яркими проектами. Он был лёгким на подъём, пытался покорять горы в прямом и в переносном смысле, умел и деньги зарабатывать, выстраивал собственный дом, в котором непременно должно было поселиться семейное счастье, была бы только любовь…
И вот нахожу стихотворение уже московского периода.

 *   *   *
Я страху объявил войну, /Изобретаю хитрые маневры,
Ныряю в омут, лезу на скалу, /Бросаюсь в пламя, закаляя нервы.
Шутя, по краю пропасти хожу, /Готов сразиться с бандою злодеев,
Но своего врага не нахожу, /Иль распознать его я не умею.

Да все маневры не помогут мне, /Над слепостью своею я смеюсь,
Ведь ты сказала мне наедине /Пугающее: «Я тебя боюсь!».
Вот с этим страхом я в борьбу вступлю, /Надежда –– знамя, щит мой –– доброта,
Гимн сочиню о той, кого люблю, /Оружьем будет нежность и мечта.
 
Это стихотворение уже тридцатилетнего Сергея не отнесёшь к творческим удачам, к которым он собственно никогда и не стремился. Но его окончание показывает, что по-прежнему юное сердце стучало в груди покорителя гор и женских сердец.
А строчка –– «шутя, по краю пропасти хожу»…–– навеяла воспоминания молодости, когда мы втроём подряжались на сезонные заработки: то сучья спиливали на деревьях, то сбрасывали снег с крыш. И вот тогда однажды Сергей честно признался, что ему страшно стоять у пожарной лестницы и глядеть вниз с пятого этажа… слегка мутит и начинает кружиться голова.
Шутов действительно переборол этот страх. Он ходил в горы на достаточно сложные восхождения, стал категорированным альпинистом. Здоровье и характер позволяли.

Работать по специальности психолога Шутов начал ни где-нибудь, а в московском ЦУМе… то есть в торговле, и словно что-то наследственное, как фактор, проявилось в его судьбе уже тогда, но то был краткий эпизод.
С ЦУМом пришлось расстаться, впрочем, и с психологией вообще, чтобы всерьёз погрузиться в строительство, как в сферу деятельности.
Пришли времена ломки устоев, метаний в новой действительности, где «игры на честность» работали только в кавычках.
Но Шутов долгое время держался крепко, не пропал в рыночном омуте столицы. Он не разучился просчитывать варианты, а они существовали, так как возможности Москвы всегда были её козырями.
На вершине карьеры он находился в числе руководителей крупной фирмы. Третий раз обзавёлся семьёй и, продав собственную комнату в престижном месте, купил половину дома с земельным участком. Это было рискованно, но он уже и рисковать научился. Пришлось.
И тут пошла чёрная полоса форс-мажоров: сгорел дом с половиной соседа по вине, возложенной на Шутова, дефолт, увольнение с работы, очередной развод…
Его не раз подводили обстоятельства и излишняя доверчивость, но он находил силы выкарабкиваться из всех житейских передряг.
Снова находил работу, снова женился, даже на той, с кем развёлся, влезал в долги и кредиты, но отстраивал новый большой дом… и не раскисал.
Однако это в большей мере касалось предпринимательства, а вот в личной жизни проблемы скапливались годами и становились беспросветно тупиковыми.
И беда, которую он предчувствовал в юности, (и ведь верно предчувствовал), всё же подступила к нему и пересилила многое… даже саму жизнь.
Ту беду трудно было предвидеть наперёд, зная его юношеский максимализм и сдержанность…

Но сдержанность порой переходит в свою противоположность –– в необузданность. Так случается на фоне другого фактора.
И как «Массандра» с какого-то момента перестала быть его единственной избранницей, так и принцип, что алкоголь –– только на день рождения, перестал действовать.
Такое преображение произошло далеко не сразу, но оно случилось… 
Отчего? Наверное, от того самого одиночества, что одинаково тяжело может поразить и в глухой деревне, и в многомиллионном мегаполисе с высотками.
Одиночество не от отсутствия друзей и близких, они у него оставались, а от глубокой неудовлетворённости самим собой, от внутренней несостоятельности по отношению к былым идеалам и возможностям, которые предоставляла судьба.
От угнетающего душу вопроса: неужели жизнь растрачена по мелочам?
Это особенно опасно для людей, долгое время находившихся в плену перфекционизма и советского школьного воспитания, выстроенного на основе «правильного восприятия действительности».

Здесь важно отметить, что класс, в котором обучался Шутов, испытал значительное влияние со стороны учителя литературы и русского языка, Раисы Фёдоровны Ч., (ей я посвятил заметку «Встреча с Учителем»). 
Возможно, потому Сергей и начал писать стихи, что в их среде чтение даже «по программе» не проходило формально, а книги, как и кинофильмы, серьёзно обсуждались с друзьями, осмысливались.
Здесь уместна ещё одна школьная цитата Сергея –– программная…

«Я пишу, потому что мне хочется иногда запомнить себя. Как я думал, о чём заботился, как жестоко страдал, любя.
Чтоб потом, из будущего, смог я посмотреть в себя со стороны. В мысли заглянуть и сердца окно.
И узнать, как изменились мы.»

Я не знаю, вёл ли Шутов личный дневник, но последняя его фраза: «узнать, как изменились мы», показывает, что он думал не только о себе, но о чём-то «поколенческом», хотя бы в границах школьного товарищества.
И в этом он видел важную роль своего «писательства».
Литературные герои служили тогда ему и его одноклассникам некими ориентирами, и каждый выбирал себе за образец чью-то книжную ипостась вне религиозного смысла этого слова.
Чацкие, Онегины, Печорины, Болконские… и прочие «герои не нашего времени» последовательно внедрялись в сознание, а на смену им приходили другие, овеянные романтикой революционной борьбы и героизмом Великой Отечественной войны, затем следовали уже современники с их мыслями и поступками, созвучными дням, текущим за окнами школы.
И очень часто столкновение литературных героев с реальным человеческим воплощением в обыденной жизни входило в очевидное противоречие.
Эта нестыковка особенно мешала в юности, но и потом, когда в Сергее должно было проявиться, выражаясь литературными образами, предпочтение к Штольцу перед Обломовым, некий внутренний разлад будет сохраняться.
Был ли он сам готов к подобному воплощению –– это большой вопрос, загадка личности и времени. Наша школа в принципе не могла дать образцов для подражания в эпоху разгула дикого рынка на постсоветском пространстве. Ну, разве что Остапа Бендера… так его «не проходили».

БАМ и Черкизовский рынок невозможно совместить как логическую последовательность развития общества, а приходилось встраиваться в последний, чтобы кушать хлеб с маслом.
Ну а дела сердечные? Они не заладились с самого начала. И с одной стороны Шутов мог при случае прихвастнуть огромным донжуанским списком, а с другой… любимой женщины, как надёжного тыла, он так и не нашёл.
И не спасла его сердце, не защитила, не охранила ничья любовь, о которой он столь поэтично мечтал в юности.
Оказавшись в больнице при обострении хронического заболевания с совершенно не летальным диагнозом, он скоропостижно скончался, отчасти из-за халатности медперсонала, отчасти из-за собственной невоздержанности… из-за какой-то мелочи.
Не рассчитал… или же шёл к такому концу уже сознательно? Об этом он иногда проговаривался…

Дом его мечты и семейного счастья остался недостроенным.

Эпилог.
Я видел Шутова последний раз 27-го сентября 2008 года, менее чем за год до его кончины. Тогда он приезжал в Новосибирск вместе с Евгением.
Прилететь, приехать, заскочить вдруг –– для Сергея никогда не было проблемой.
Например, он слыл явным рекордсменом среди наших общих знакомых по числу свадеб, на которые был приглашён и никогда такого события не пропускал. Он насчитал таких событий за двадцать пять и сбился со счёта.
Раздобыть денег и рвануть к друзьям, чтобы отойти душой от повседневности –– это яркая его особенность. Он не стал расчётливым и скаредным.
Образы Скупого рыцаря и Плюшкина ему претили. Гулять –– так гулять, раз пошла такая пьянка –– режь последний огурец. Вот эти поговорки могли бы его вполне охарактеризовать в такие моменты.
Хотя при каждой встрече с друзьями детства и юности приходилось преподносить себя удачливым бизнесменом, счастливым мужиком и раз за разом доказывать не им, а самому себе, что путь в столицу был когда-то выбран правильно и полностью себя оправдал.
Но в родной город его тянуло, и он бывал здесь часто.
В тот последний приезд Шутов выбрался из Москвы за компанию с Евгением. В день их отъезда я сделал три небольшие видеозаписи…
Впечатление Сергей производил удручающее. От былого блеска не осталось и следа. Он жаловался на плохой сон и выглядел человеком, уже утратившим всякий интерес к жизни, переставшим различать её вкус… за исключением, пожалуй, пива... прямо с утра.
Однако всё же сам его приезд в тот кризисный год свидетельствовал, что он оставался лёгким на подъём и перемещение в пространстве, только продолжал он своё движение как бы по инерции от какого-то последнего толчка, а трение жизни уже почти погасило в нём и этот импульс.
Он ещё мог шутить, иронизировать, вспоминал разные свои достижения, но делал это как-то вяло и неубедительно, а потухшие глаза его выражали одну тягостную усталость ото всего.

Возвращаясь к языку школьных сочинений, я задаю себе вопрос, кем был Шутов?
Типичным представителем, Героем нашего времени или его антиподом? Лишним человеком или Зеркалом эпохи распада?
Определений можно набрать разных, но главное в его судьбе то, что, будучи умным, воспитанным, образованным, физически здоровым мужчиной –– он не смог обрести собственного счастья, как и не сумел дать почувствовать его другим, даже тем, кого любил, даже своим детям.
И это абсолютно противоречило установкам его юности.
В итоге он стал полным банкротом в том мире, где «игра на честность» –– всегда оборачивалась сплошным жульничеством, а честность заведомо обречена на проигрыш.

Вся трагедия в том, что не умри он тогда, вряд ли бы он мог переломить эту тенденцию, ведь за минувшие годы она лишь усилилась, проступила всё отчётливей и безысходней.