Кирпичов

Всем известно, что Кирпичов был не самым лучшим человеком. Если по шкале хороших людей смотреть, то где-то ближе к концу он находился. Там, где люди с гнильцой и прочие мутные типы. С соседями не здоровался, а когда выпивал лишку, так ещё и сплёвывал вслед. Презирал общество оптом и обывателей в розницу. Возможно, делал это Кирпичов от высокого интеллектуального сознания, вследствие множества прочтённых книг, с болезненным переживанием процессов, подрывающих человечество, но какое это имеет значение? Когда тебя аргументированно презирают, ещё обиднее делается, знаете ли. Друзей Кирпичов не имел, женщин долго при себе не держал, а к концу Кирпичовской жизни и самим женщинам не за что особенно держаться-то было. Ни машины, ни стабильной работы, ни желания заботиться о ком-то. Разве что квартира могла привлечь, хорошая квартира, большая, в старом добротном доме. Но в той квартире Кирпичов принципиально никого из своих женщин не прописывал. И вышло, что никому та квартира не досталась, когда хозяин умер. Всё это совсем не странно, а вот сейчас начнутся странности.

Дело в том, что умер Кирпичов на Пасху, аккурат в самое воскресенье. А ведь даже самый захудалый христианин знает, что на Пасху умирают только праведники. Бог в этот день даёт отпуск небесным таможням, поэтому дорога в рай для счастливых душ открыта настежь. Баба Вера, как Кирпичовское тело в его собственной квартире нашла (дверь приотворена была), так сразу и задумалась: а вдруг среди них, жестокосердных, жил тайный праведник. Тут она оглядела жильё повнимательнее на предмет вериг пудовых или других признаков великого подвига. Но вериг нигде не было, а были книги, исписанные листы какие-то и только одна скромная иконка притулилась на кухонном столе, рядом с пепельницей.
Кирпичов даже мёртвым выглядел недобро. С презрением сомкнул он веки и будто отвернулся от баб Вериных поисков.

Здесь нужно, наверное, описать внешность нашего героя, для тех, кто подтянулся только к Кирпичовским поминкам. Росту он был среднего, телосложения рыхловатого, с некоторым усилием носил большую голову с блестящей тонзурой поверху, а остальные волосы стриг машинкой почти под ноль. Глаза серые, внимательные, но как-то внутрь себя внимательные. Губы тонкие, обрамленные скептичными скобками, уши мясистые, а возле правой мочки синеватая крупная бородавка. Вот, собственно, и весь Кирпичов. Ах, да, на запястье затертая временем татуировка, корабль ли на ней, герб или солнце, — сложно было разглядеть.

Когда приехала Скорая помощь, баб Вера узнала, что звали усопшего Ильёй Михайловичем.

Тело вывезли, квартиру опечатали до выяснения, а Вера выкатилась из подъезда и заняла пост на лавочке, сгорая от нетерпения поделиться новостью. Народ с утречка разъехался по семейным могилам, во дворе гуляла только недавняя соседка Алия с малокалиберной чернявой ребятнёй.
— Христос воскресе! — неуверенно окликнула её Вера.
Алия что-то проговорила про Аллаха, однако кивнула в ответ и улыбнулась извиняючись, так что баба Вера решила продолжить беседу.
— А сосед-то наш умер. Царствие небесное праведнику! — и изложила кратко свои соображения на предмет оной светлой кончины.
Алия недоверчиво качала головой, непрестанно при этом отлавливая детей и вытирая им носы. Насчёт праведности спорить не стала, умерший мог тайно ездить в другой район и подкармливать котиков, к примеру. А мог пожертвовать почку или немалую долю крови. Подвигов-то много разных существует!
Спустя полчаса к размышлению о подвигах присоединилась Верина подружайка Клавдия Гололёдова. Затем на пронзительно-голубой машине подъехало семейство Страушев, стихийный дворовый митинг обрастал целями и задачами. Решено было на третий день собрать поминки и воздать должное неизвестному герою.

Аккурат в светлый вторник во двор спустились два складных стола, разномастная армия табуреток и не менее разношёрстных соседей. Такого исхода двор не видывал с ранних постсоветских времён, когда нынешний дворник Ковалько провожался в армию, а Неля Вельветова в замуж.

Гололёдова при помощи Феди Репкина-младшего с гордостью вынесла эмалированную миску кутьи, приготовленной по царским рецептам (книгу царских рецептов ей на минувшее 8 марта преподнёс нежно изводимый зять), Вера по простоте душевной проставилась куличами и крашеными яйцами сомнительной свежести, Алия с трудом донесла до столов ведро компота из сухофруктов. О блинах никто не подумал, зато выпивки было в избытке. И то верно, любил покойничек заложить за воротник. Расселись. Средняя девочка Страуш прикнопила к рябине собственноручно нарисованный по памяти портрет Кирпичова. Все отметили девочкин талант и волевой подбородок портрета, во всём остальном он был похож на дурной фоторобот маньяка.

Воцарилась неловкая тишина. Никто из сидящих за поминальным столом не знал, что сказать о покойнике. Аут бене, аут нихиль, как говорится. По факту выходил сплошной нихиль. Баб Вера сполохнулась и тоненько вскрикнула: «Царство небесное Илюшеньке!» Все дружно выпили и посмотрели на окна квартиры новопреставленного, словно тот должен был появиться за стёклами. Окна траурно молчали, и только на балконе пиратским флагом развевались осиротевшие семейники. От них хотелось отвести глаза, как от нечаянно прочитанной записки, адресованной другому. Этажом выше, на своём балконе, курила Тома, когда-то имевшая с Кирпичовым затяжные отношения. Немногочисленные мужчины обрадовались поводу отвлечься, зашумели, принялись звать Тому к тризне. Та щелчком послала окурок вниз и кивнув скрылась внутри своей квартиры.

— Ну... — начал Федя Репкин-старший и осекся, потеряв мысль.
Молчание за столом можно было укладывать в стену, таким оно стало осязаемым. Каждый силился вспомнить хоть что-то хорошее о соседе, но тщетно. Гололёдова ухватила проходящую мимо дворовую Муську и, потрясая несчастной животинкой, заявила:
— Вот она его любила!
Кошка изумлённо крякнула.
— Блажен, иже скоты милует, — подхватила Вера, гордясь знанием писания.

Тома вышла из подъезда и направилась к столу. С пустыми руками, даже без тары, вот же баба бережливая.
— Батюшки, никак дым! — вдруг охнула бабка Страуш, глядя на дом.
Все, как по команде, подняли лица вверх, даже кошка в руках Гололёдовой. На балконе покойного занимался огонь, он лизал что-то невидимое снизу, но весьма горючее.
— Пожааар! — взвизгнула Тома.

Кто-то уже набирал номер пожарных, остальные зачаровано глядели, как огонь полез по балконной двери и внезапно, непонятным образом, оказался по ту сторону стекла, внутри комнаты. Алия вскрикнула, сразу хором заплакали её мелкотравчатые дети. Кто-то крикнул про воду, что надо её сверху пустить, и тут же команда отважных спасальщиков понеслась в Томину квартиру. А вскоре пожарные подъехали, очень дружно сработали, им потом компоту налили, так что компот очень пригодился.

Собственно, вот так, от бездарно брошенного соседкой Томой окурка, частично сгорели, а частично утопли Кирпичовские рукописи. В том числе, подготовленный к изданию роман, за который Илья Кирпичов удостоился почётной кончины на Пасху. Гениальный был роман, досадно. И поминки кончились как-то смазано, не по-людски. Разве что дворник Ковалько, Репкин-старший и папаша Страуш нализались под шумок.

Хотя... а разве плохо? Всё ж хорошо, если подумать. Разве мог этот Кирпичов что-нибудь доброе написать? Весьма сомнительно. А недоброе кому нужно? Никому. Да и кто в наше время романы читает? Вот лучше послушайте, как Ротару поёт: «Понапрасну ни зло, ни добро не пропало...» Душевная песня, умели же раньше сочинять!

— Ну, и зачем тебе этот цирк понадобился? — незаметно стоявший поодаль ангел обернулся к Кирпичову. Тот привычно нахохлился и даже руки в карманы пальто сунул по локоть. Хотя для умершего всё это условности: пальто, руки, локти...
— Роман — дерьмо, — буркнул в ответ бесплотный приземистый собеседник и развернулся, чтобы уйти.
— Нет, ты постой! Сколько раз можно переписывать собственную жизнь? Ну, роман, я понимаю, это литература. А жизнь-то зачем? Это которая уже? И каждый раз всё хуже и хуже.
Ангел мелко семенил по грязной дорожке между гаражами, порой облетая совсем уж неприглядные участки. Кирпичов шагал размашисто, не оборачиваясь, как жил.
— Тома! Чем тебе была плоха Тома? – кидал в молчаливую спину ангел, по-видимому, не ожидая ответа. — Кончину на Пасху выпросил. На доверии. Мне больше не дадут, если хочешь знать. А ты...
Ангел остановился и тоненько заплакал.
Тут Кирпичов обернулся. В глазах его светилось что-то неземное. Он мгновение помедлил, говорить или нет, но к ангелу у него за долгое время появились почти отцовские чувства. Губы Кирпичова разлепились в широкой детской улыбке:
— Есть одна идея!

2019 (дописано 2023)