Глава 16 Мама в больнице

МАМА В БОЛЬНИЦЕ

До Бога, видимо, молитвы не доходили, а, может быть, он за что-то сердился на маму, ее неверующего мужа и еще плохо разбиравшегося в религиозных вопросах сына. Он решил всех их наказать.
Из последней поездки на фронт всего на два дня Анна Михайловна вернулась с высокой температурой. С трудом сняв пальто и ботинки, она приказала Алеше не подходить к ней, легла на кровать и затихла. Мальчик сидел поодаль в кресле и слышал ее тяжелое прерывистое дыхание. Ему стало страшно. Он окликнул ее и предложил принести суп или горячий чай. Мама не ответила, потом вдруг стала что-то быстро-быстро говорить и громко вскрикивать, затем надолго замолкла. В какой-то момент он решил, что она умерла. Он бросился к ней со слезами, упал ей на грудь. Сердце ее билось часто и громко, как часы, он слышал его даже через платье. Щеки ее пылали, блуждающие глаза горели лихорадочным блеском.
«Что же это я сижу, – спохватился Алеша, – надо бежать к доктору Алабышеву». Он быстро надел пальто, схватил конверт с деньгами Михаила Андреевича и выскочил в коридор. Там толпились обеспокоенные соседи. Не слыша за дверью голосов и заглядывая в замочную скважину, они были уверены, что актриса привезла из поездки на фронт сыпной тиф, чуму или новую страшную болезнь «испанку». Никто, конечно, не думал о самой больной, каждый боялся за себя и своих близких.
– Ну, что там Михална, заболела? – схватил за рукав Алешу дядя Витя. – Смотри, парень, если тиф, мы этого не потерпим. Сейчас же милиционера вызовем, пусть увозят куда следует.
– А если «испанка»? – взвизгнула Симакова.
– Ничего у нее нет. Она спит, – крикнул со злостью Алеша и, вырвавшись из рук кронштадтского моряка, ринулся к двери. Воронье сзади закричало и закаркало. Он испугался, что они ворвутся к маме в комнату, вернулся, закрыл дверь на ключ. Ильяс стоял около стены и молча наблюдал за всей этой картиной.
– Ильяс, ты тут посмотри, чтобы они дверь не взломали, – крикнул ему на ходу Алеша, – я сейчас вернусь.
Доктор Алабышев жил на Садовой улице. Они у него были несколько раз с дедушкой, Алеша запомнил и дом, и квартиру. Проходя во время прогулок мимо этого дома, они невольно смотрели на его окна. Если те зашторены, доктор спит – мог спать и днем, после ночного вызова или дежурства в больнице; если в столовой и гостиной горели люстры, доктор принимает гостей.
Дмитрий Георгиевич часто бывал у баронессы Унгерн, но они с дедом его ни разу там не заставали. В последний раз баронесса говорила, что все офицеры и доктор перестали у нее бывать. Все они заметили за собой слежку ЧК. Сейчас Алеша об этом не думал: он видел перед собой пылающее лицо мамы и ее блуждающие глаза с лихорадочным блеском.
Дверь открыла Марта, пожилая кухарка и домохозяйка в одном лице, бывшая еще у доктора на старой квартире в служебном доме. Узнав, что сюда привело Алешу, она покачала головой и ушла доложить доктору.
Высокий, чуть полный, в круглых очках, Дмитрий Георгиевич вышел в коридор, внимательно выслушал Алешу и сказал то ли ему, то ли кухарке, а скорей самому себе: «Все ясно. Тиф!». После чего приказал Марте собрать для больной корзину с едой.
Ехали они в личной коляске доктора. По дороге Дмитрий Георгиевич расспрашивал о дедушке, папе и, узнав, что Михаил Андреевич вынужден был спешно уехать из Петрограда, замолчал и всю оставшуюся дорогу барабанил пальцами по докторскому сундучку. «Да-с, – наконец, промолвил он, – печальная картина, ваша семья попала под грозное око ЧК».
Дома он подтвердил у мамы страшный диагноз и по телефону вызвал перевозку и дезинфекцию, посоветовав Алеше переночевать где-нибудь в другом месте, но у себя не предложил, боялся. Денег не взял, наоборот, дал еще две сотни и посоветовал покупать для мамы соки и минеральную воду. Надевая в коридоре пальто, он как бы невзначай сказал Алеше: «Ты вот что, Алеша. Сам ко мне больше не приходи. Если что, передай свою просьбу Марте по телефону».
Перевозка и дезинфекция нагнали на всех жильцов дикий страх. Они в панике разбежались по своим комнатам. Алеше было не до них. Проводив доктора, он снова выбежал на улицу и на трамвае, как подсказал ему доктор, отправился в заразно-сыпную больницу №45, куда отвезли маму. Это была старая Мариинская гимназия, переделанная в годы войны с немцами под госпиталь, а теперь принимавшая сыпных больных. По бокам к основному зданию еще в 14-м году были сделаны пристройки. В одной из них находилось приемное отделение, куда подъезжали кареты скорой помощи. Их было очень много. Большой город болел и умирал от голода и болезней.
Время приближалось к полуночи. Большие входные двери в основном здании были закрыты изнутри, а врачи и медсестры, подъезжавшие к приемному покою на машинах скорой помощи не могли знать о его маме, и никто не хотел ему помочь в его поисках.
В темноте здание больницы казалось огромным застывшим кораблем. Окна освещались слабым электрическим светом, и где-то там без сознания лежала его мама – лучшая актриса Александринского театра, знавшая наизусть все пьесы Шекспира и Островского. Только кому до этого было дело? Тиф тут всех уравнивал.
Мальчика трясло от страха и холода – впопыхах он забыл поддеть теплый свитер и взять варежки. Чтобы согреться, Алеша, несколько раз обежал больницу и снова, глотая слезы, стоял и прыгал около дверей приемного покоя, куда подъезжали машины скорой помощи.
На него обратила внимание сторожиха из приемного отделения, пустила в свою каморку и приказала дальше нее никуда не ходить: там, за порогом смерть. Она накормила его хлебом с сыром, дала горячего чаю с сахаром, и он, разомлев от еды и тепла, мгновенно заснул на том же топчане, где сидел. Утром сторожиха его накормила на скорую руку остатками бутербродов и быстро выпроводила, сказав, что сейчас придет начальство.
Весь день Алеша безуспешно пытался хоть у кого-нибудь узнать о состоянии здоровья Лавровой. Как брошенная собачонка, бродил он около огромной больницы, пока опять не появилась сердобольная сторожиха из приемного покоя. Она сама взялась узнать о здоровье Анны Лавровой. Ее долго не было. Он решил, что она забыла о нем, и совсем приуныл, с трудом сдерживая слезы, чтобы не разреветься тут при всех. Вскоре женщина появилась на крыльце с каким-то стариком-доктором. Тот пристально на него посмотрел и сообщил, что больная с такой фамилией жива, она лежит в 10-й палате и находится в очень плохом состоянии.
Когда он ушел, добрая сторожиха посоветовала Алеше идти домой, найти денег и принести сюда усиленное питание. Больных кормят очень плохо, а «тифозным» нужны сыр, масло, фрукты, мясо, куриные бульоны. Да и врачам неплохо бы подбросить деньжат, будут лучше лечить.
– Да, – перекрестилась женщина на купола соседнего храма, приспособленного в советское время под морг, – всем нынче кушать хочется: и здоровым, и больным. Так что иди Алеша, домой. Завтра будет день. И молись. Все нынче в руках Божьих. Господи, помилуй нас и прости, очисти грехи наши.
– Погоди, милый, – остановила она вдруг Алешу. – А живете вы с матерью в квартире или в комнате?
– В комнате.
– Ты, парень, комнату свою стереги. А то знаешь, какие сейчас времена? Не посмотрят, что мать жива, комнату отымут, а тебя в приют или трудовую коммуну сдадут. Э-э-э, милый, сколько таких случаев бывает.
Добрая женщина, как в воду смотрела. Не успел Алеша войти в квартиру, как соседка справа тетя Вера сообщила, что несколько раз наведывался председатель домкома Бибик, спрашивал, что с Лавровой и куда подевался Алеша.
– Я был у мамы в больнице.
– А он решил, что ты убег к своему деду, заявил о тебе в милицию. Оттуда тоже приходили, хотят тебя на время болезни Анны в детский приют поместить.
– Какой еще приют? Я один со всем справляюсь. Я уже большой.
– Так ты сам никому не нужен, а вот на вашу комнату много желающих. Я бы сама туда с удовольствием перебралась. Да вот нашелся на нее какой-то важный тип из горсовета.
Позднее он узнал, что и тетя Фатима претендовала на эту комнату, громче всех кричала, что ее сын потерял на войне ногу: им первым должны улучшить жилищные условия. Они чуть не подрались с тетей Верой.
В квартире сильно пахло дезинфекцией. Отправившись вчера искать маму, Алеша забыл закрыть дверь комнаты, и в ней, очевидно, кроме санитаров, побывали все соседи. Исчезло много вещей из одежды мамы и папы, мамина бижутерия, пудра и разные флакончики со столика трюмо, постельное белье и полотенца, аккуратно сложенные в ящиках комода. Исчезла также детская железная дорога и все солдатики, которых он после последней игры с Ильясом оставил на подоконнике.
Увидев пустой подоконник без своего многочисленного войска и исчезнувшие железнодорожные пути с любимым красным паровозиком, стрелочниками и шлагбаумами, мальчик разревелся и, высунувшись в коридор, закричал на всю квартиру, что все тут воры и преступники, вернется с фронта его отец, всем им покажет. Одноногий солдат Бакир вылетел из своей комнаты, стучал костылем в стены и двери соседей, требуя, чтобы похитившие у ребенка вещи вернули назад, но никто не подумал даже выйти в коридор, а выбежавшие вслед за пьяным солдатом мать и Дильшат быстро увели его в комнату. Тетя Фатима, бывшая еще несколько дней назад такой ласковой и доброй к Алеше, теперь смотрела на мальчика волком.
У папы в столе все ящики закрывались на ключ, ключ лежал у Алеши в кармане, поэтому там ничего не взяли. Если бы знать, что все так случится, он бы заранее туда спрятал все свое войско и железную дорогу. В ящике лежали дорогие его сердцу вещи: буденовка со стихами папы, альбомы с фотографиями, папины бумаги, документы, мамины роли, отпечатанные на машинке. Он положил туда свои любимые книги и дедушкиных итальянских художников. Перед тем, как закрыть ящик на ключ, вынул из буденовки папино письмо и, хотя знал его наизусть, перечитал вслух.
– Ах, папка, папка, – вздохнул он, дочитав до конца. – Как ты хорошо и красиво пишешь! А в жизни все далеко не так. И боевые командиры часто бывают с подлыми и жестокими сердцами, как тот финн, который пришел арестовывать дедушку. А ведь он тоже какой-то начальник, четко выполнял свое боевое задание.
Алеша сложил письмо и засунул его в карман рубашки, поближе к сердцу, чтобы оно согревало его своим теплом.
Покончив с этим занятием, он сдернул с кровати покрывало, положил туда оставшуюся одежду родителей, настольную лампу, две вазы, разные статуэтки и предметы с письменного стола, замотал огромный тюк поясами от маминых платьев и засунул под кровать. Под диваном и кроватью нашел мышеловки, которые дедушка ставил для мышей, повадившихся к ним из подъезда, и прислонил их к тюку. «Только пусть сюда кто-нибудь сунется, – шептал он со злорадством, – сразу палец прищемит. Будут знать, как воровать чужое добро».
Ильяс к нему за весь вечер не зашел, из чего Алеша сделал печальный вывод: друг, которому он доверял и помогал, взял его солдатиков и железную дорогу. Бакир знал об этом, когда носился по коридору, требуя вернуть ребенку награбленное. Такая доброта еще хуже, чем само воровство.
Мир разделился для Алеши на две части: одна осталась за дверью, где царило зло, и вторая – здесь, в комнате, где все было связано с его родными. Чтобы отгородиться от всех этих плохих людей, он закрыл дверь на ключ, вытащил из дивана ящик с детскими игрушками: плюшевым медведем Мишуткой, клоуном Степой, куклой-негром Джимми, любимой собачкой Кнопкой, положил их рядом с собой на кровать. С ними можно поговорить о маме и пожаловаться на своих обидчиков.
Забравшись под одеяло, он обнял, как в далеком детстве, мишку. И тут случилось невероятное: около кровати появилась мама, погладила Алешу по голове, поцеловала в щечку и ласково прошептала: «Спи мой маленький. Мишутка давно спит, и ты спи, все будет хорошо!». Уставший от беготни мальчик крепко спал, и лицо его озаряла счастливая улыбка.

*      *      *

Как-то утром позвонили из маминого театра, попросили Алешу прийти, забрать деньги и продуктовые талоны. Он зашел туда перед тем, как пойти в больницу. Незнакомый охранник попросил его остаться на улице, а сам кому-то крикнул, что пришел сын Лавровой. Ждать на улице было не очень приятно: во всех общественных и присутственных местах теперь у входа лежали соломенные коврики, пропитанные хлоркой, нафталином и дустом. Их запах шлейфом тянулся за людьми, когда они заходили в учреждения, магазины и трамваи.
Охранник вышел еще раз, переспросил его фамилию и недовольно пробурчал: «Неужели, кроме ребенка, некого было прислать?».
– У нас сейчас больше никого нет в городе, – жалобно сказал Алеша, испугавшись, что ему не дадут эти деньги, а он на них очень рассчитывал. – Папа сейчас на фронте, бабушка умерла.
– Тогда жди. Сейчас вынесут, – и он закрыл дверь.
Раньше Алеша знал многих людей в театре, особенно мама дружила со своей гримершей Алей и актрисой Чижовой. Но никто из них за это время не позвонил Алеше, чтобы спросить о здоровье мамы, и не пришел проведать ее сына домой. Хорошо, хоть сейчас вспомнили.
Через долгих полчаса, показавшихся Алеше вечностью, незнакомая пожилая дама вынесла ему конверт с деньгами и талонами и сумку с продуктами.
– Здесь мамина зарплата, талоны и продовольственный подарок от театра, – сказала она прокуренным голосом. – Будет возможность, еще раз тебе позвоним. Как она?
– Не знаю. В тифозное отделение не пускают. Говорят, что жива.
– Дай Бог выкарабкается. Ей еще повезло, а то многих оставляют по дороге.
– Зачем же их тогда посылают на фронт?
– Этот вопрос не ко мне, – удивленно посмотрела на мальчика женщина.
Алеша спросил у нее о Чижовой и гримерше Але. Дама сказала, что Чижова уехала в Москву, Алю она не знает, сама здесь работает недавно. «О вашей маме все помнят, – заверила она Алешу, – Оскар Эрнестович (режиссер Мартьянов) очень обеспокоен ее здоровьем».
«Так обеспокоен, – подумал про себя Алеша, – что ни разу о ней не справился по телефону». И здесь обманывают. А ведь мама говорила, что в театре самое страшное – это ложь. Человек теряет веру в людей и самого себя. «Видно, вранье-то… приятнее правды...», – говорила мамина героиня Наташа из пьесы Горького «На дне».
Денег в конверте было не так много, но достаточно, чтобы несколько дней покупать соки, фрукты и минеральную воду. Мама, как ему говорили, все время просит пить. Алеша все это покупал и отдавал знакомой сторожихе, та в свою очередь относила их в специальной корзине еще куда-то, где принимали передачи для больных. Обратной связи не было, но мальчик надеялся, что мама все это получает.
Сам он ел всухомятку и отказывался от еды, которую ему вдруг стали предлагать соседи, видимо пожалев мальчика.
– Ты, Алеша, сиди дома, – как-то предупредила его вдруг подобревшая к нему Симакова, – а то Бибик опять сюда зачастил, хочет тебя в детский приют отдать. Есть такой приказ правительства. Ты возьми в больнице справку, что Михална там лежит, а то Бибик за деньги чего хочешь сделает. Не человек, а дьявол.
Все теперь делалось за деньги. Мама тогда доставала печати и справки о папе за деньги. И добрая сторожиха в больнице передавала маме продукты за деньги – не себе, конечно, а третьим лицам, как она объясняла Алеше, вытягивая из него деньги. И справку придется доставать за деньги у той же сторожихи; она скажет, что сама достать ее не сможет, надо кого-то просить. И всем плати. И он платил, с ужасом замечая, что все деньги, отложенные для них дедушкой, подходят к концу.
Алеша покупал на базаре кусочки мяса или курицы, отваривал их и передавал сторожихе. Получая обратно пустые кастрюли, радовался, что раз в них ничего нет, значит, мама весь обед съедает полностью, у нее восстанавливаются силы.
Сторожиха радовалась вместе с мальчиком. Да и дома соседи за них были рады, когда, готовя суп и второе на кухне, Алеша рассказывал, как ему удается передавать их маме в палату. Однако Симакова сомневалась в честности сторожихи, считая, что она все обеды уносит домой или с кем-то их делит. Кругом был такой обманчивый мир, что Алеша сам начал сомневаться в этой женщине, и находился в постоянной тревоге. Сыр, масло и хлеб, которыми она его иногда угощала вместе с чаем, наверняка были из таких же передач.
Но беда пришла с другой стороны. Погода накануне этого дня выдалась хуже некуда. Всю ночь мела и выла метель. К утру она стихла, но на улицах выросли такие сугробы, что невозможно было выбраться даже из подъезда. Из всех домов выгнали нетрудовой элемент – бывших буржуев. Одни расчищали трамвайные пути, освобождали застрявшие в снегу автомобили, заодно вытаскивая из-под снега трупы лошадей, собак, а иногда и людей. Другие деревянными лопатами прокладывали дорогу пешеходам, отбрасывая снег на проезжую часть дороги. Вскоре по ее краям выросли в человеческий рост сугробы, но их никто не спешил увозить: для этого в городе не было ни грузовиков, ни лошадей.
Около их дома на Итальянской улице громче всех кричал и командовал дядя Равиль, у самого в руках не было даже лопаты. Теперь он входил в домком и отвечал за перевоспитание нетрудового элемента. Раньше он один справлялся с любой зимней напастью, работая на улице с утра до позднего вечера, теперь у него был восьмичасовой рабочий день и выходной по воскресеньям, и как начальнику, пусть и небольшому, полагалось больше сидеть за письменным столом и решать вместе с Бибиком и его супругой бытовые проблемы жильцов.
Обычно Алеша приезжал в больницу к десяти часам, сегодня из-за того, что трамваи ходили с большим перерывом, пришел на два часа позже. Подходя к главному входу, он увидел толпу людей, извозчиков, крытые и открытые машины. Ему сказали, что на третьем этаже старого здания ночью лопнули трубы, вода залила нижние этажи вместе с кроватями больных. Больница и так была переполнена, теперь больных с мокрых кроватей и вовсе некуда было класть, даже на пол. В одной из палат на втором этаже произошло замыкание, начался пожар, его быстро потушили приехавшие пожарные, и оставили открытыми все окна и двери, чтобы вышел весь дым и угарный газ. В здании было холодно, как на улице.
Час назад по распоряжению председателя Петрокоммуны Зиновьева больных начали развозить по другим больницам. Сведений о том, кого куда отправили, не было. Алеша не мог найти свою сторожиху и хоть одно знакомое лицо из персонала, с которым ему приходилось говорить о маме.
Приехали технические службы, начали чинить трубы, но больных продолжали эвакуировать, вынося на носилках под тонкими одеялами. Алеша заглядывал в их лица, расспрашивал медсестер и врачей, отмахивавшихся от него, как от назойливой мухи. Никому не было дела до мальчика и его мамы. Он плакал, но слезы не действовали на мужчин и женщин в белых халатах, замученных случившейся аварией.
Ничего не добившись, Алеша сам стал объезжать соседние больницы. Это оказалось бесполезным занятием: людей из 45-й больницы было много, но Лавровой в списках не находили.
На следующий день он встал рано, и целый день ходил по тем же и новым больницам. Мамы нигде не было.
В один из дней он собрал посылку для тети Оли, отнес ее в Кресты. Посылку приняли и сказали, чтобы он больше сюда не приходил, ее перевезли в Карелию в исправительно-трудовой лагерь, точный адрес можно узнать на Гороховой улице в Петроградской ЧК.
Приходя поздно вечером домой, Алеша разогревал на кухне остатки вчерашней еды и чайник и, скупо отвечая на вопросы соседей, уходил в свою комнату. Он чувствовал себя одиноким, никому не нужным мальчиком. Надеялся, что скоро выпустят тетю Олю, но ее увезли далеко от Петрограда. За что? Чем она провинилась перед властью, его веселая, добрая, ласковая тетя?
Несколько дней он ходил пешком по холодным улицам, экономя деньги, которые у него еще оставались от дедушки и конверта из театра. Последняя надежда оставалась на Давыдова, работавшего сейчас в театре на Каменном острове, и доктора Алабышева. Давыдова на месте не оказалось, Алеше предложили оставить ему записку, дали бумагу и карандаш. Алеша знал грамоту и писал с дедушкой сочинения. Он написал Давыдову, что случилось в 45-й больнице, и просил режиссера помочь разыскать маму.
Лучше всех мог бы помочь Дмитрий Георгиевич, но он ясно дал понять Алеше, чтобы тот к нему больше не обращался, боялся ЧК. Однако ради мамы мальчик готов был на все. И он отправился к доктору.
В отличие от прошлого раза лицо домохозяйки Марты выражало каменную неприступность. Скупо ответив на приветствие Алеши, она позвала доктора. Тот ласково ему улыбнулся, сказал, что видел маму в больнице, она уже шла на поправку. Знает ли он о том, что там произошло на днях? Знает, обещал все разузнать и позвонить Алеше.
– ЧК вас больше не беспокоит? – спросил он.
– Нет. Тетю Олю перевезли в Карелию.
– И Сергей не появился?
– Нет. Числится среди пропавших.
– На что же ты живешь?
– Театр дал деньги, талоны и немного продуктов.
– Молодцы, – похвалил доктор, велел Марте приготовить для Алеши корзину с продуктами и вынес из комнаты 5000 рублей: советские деньги быстро обесценивались. Стоимость всех основных продуктов за последнее время увеличилась в десятки, а то и сотни раз.
– Не волнуйся, Алеша. Мы найдем маму. Я тебе позвоню.
Доктор хорошо знал всю семью Гордеевых и в другое время оставил бы Алешу у себя, но страх за собственную жизнь не позволял ему это сделать. Почти все знакомые из бывшего служебного дома и окружения великих князей были арестованы. Оказалась в тюрьме и его любимая женщина – баронесса Унгерн. К ее несчастью, в это время в Сибири активную деятельность против советской власти развернул ее однофамилец, а может быть, и далекий родственник, о котором Амалия Францевна могла не знать, Роман Фёдорович фон Унгерн-Штернберг. Эти страшные люди чекисты могли ее пытками заставить назвать всех людей, которые приходили к ней домой играть в карты, и связать их с белым движением в Сибири и генералом Унгерном-Штернбергом.
Алеша слишком мал, чтобы обсуждать с ним такие вещи. Он попросил его быть осторожным в разговорах с чужими людьми и не рассказывать о работе дедушки у великих князей и их служащих. Ему было стыдно, что он сказал неправду об Анне Михайловне, что он ее видел, и она идет на поправку. Мало того, он был уверен, что она давно умерла. Наступили такие времена, что приходится постоянно обманывать взрослых и детей, близких и чужих, а больше всего – самого себя.