Глава семьдесят третья

ФЕВРАЛЯ, 27-ГО ДНЯ 1917 ГОДА

ИЗ ДНЕВНИКА ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II:

«27-го февраля. Понедельник
В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днём сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Ц.[арское] С.[ело] поскорее и в час ночи перебрался в поезд».

ИЗ ДНЕВНИКА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА:

«Я поехал в 9 часов на Мойку к военному министру и передал по аппарату ген. Алексееву (в Могилев) для передачи Ники те меры, которые необходимо принять немедленно для успокоения начавшейся революции, а именно, отставка всего кабинета, затем поручить кн. Львову выбрать новый кабинет по своему усмотрению. Я прибавил, что ответ должен быть дан теперь же, т.к. время не терпит, каждый час дорог. Ответ был следующий: никаких перемен не делать до моего приезда в личном составе.
Увы, после этой неудачной попытки помочь делу я собирался уехать обратно в Гатчину, но выехать нельзя было, шла сильная стрельба, пулеметная, также и ручные гранаты взрывались.
Джонсон и я поехали в нашем моторе по Гороховой, по Набережной до Николаевского моста, затем налево, рассчитывая проехать на вокзал мимо храма Николы Морского, но тут мы поняли, что ехать дальше более чем рискованно — всюду встречались революционные отряды и патрули, около церкви Благовещения нам кричали «стой, стой», но мы благополучно проскочили, но конвоирующий нас автомобиль был арестован».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПОСЛЕДНЕГО ДВОРЦОВОГО КОМЕНДАНТА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II  В.Н. ВОЕЙКОВА:

«В понедельник 27 февраля, когда государь утром принимал доклад в штабе, генерал-адъютант Алексеев передал ему вторую телеграмму от Родзянки, гласившую:
«П о л о ж е н и е  у х у д ш а е т с я.  Н у ж н о  п р и н я т ь  н е м е д л е н н о  м е р ы,  и б о  з а в т р а  б у д е т  у ж е  п  о з д н о.Н а с т а л  п о с л е д н и й  ч а с,  к о г д а  р е ш а е т с я  с у д ь б а  Р о д и н ы  и  д и н а с т и и».
Во время пребывания государя на Ставке приходившие на его имя телеграммы принимались на аппарат штаба и представлялись Его Величеству или начальником штаба лично или же посылались с дежурным офицером генерального штаба. Эту телеграмму (по данному генералом Алексеевым объяснению) Родзянко послал как представитель временного комитета Государственной думы, председателем которого он был избран.
Несмотря и на это известие, государь не хотел уезжать из Могилева; но поступавшие тревожные сведения навели его на мысль послать с широкими полномочиями в Петроград и Царское Село генерал-адъютанта Иванова, за которым во время кронштадтских беспорядков 1905 года упрочилась репутация твердого и распорядительного начальника. Переговорив с генерал-адъютантом Алексеевым, государь назначил генерала Иванова главнокомандующим Петроградским военным округом, разрешил ему взять в охрану находившийся на Ставке Георгиевский батальон и повелел выехать в тот же день вечером.
В эти дни впечатление от работы лидеров общественных кругов получалось такое, будто бы они в своих сношениях с военными властями старались представить положение дел в такой окраске, что единственным выходом было свержение существующей власти.
Люди, уже наметившие захватить эту власть в свои руки, производили моральное давление на население, стремясь путем речей, телеграфа, телефонов внушать мысль, что все волнения происходят на почве полного недоверия к власти, не способной вывести из создавшегося тяжелого положения; внушалось, что на этой почве разовьются события, сдержать которые будет невозможно, так как правительственная власть в полном параличе и совершенно бессильна восстановить порядок; говорилось, что прямым следствием такого положения вещей будет позор и унижение России ввиду невозможности победоносно окончить войну; для подкрепления этой мысли предсказывалось, что, когда движение перебросится на железные дороги, жизнь страны замрет в самую тяжелую минуту; запугивали голодом, говоря, что население, опасаясь неумелых распоряжений властей, не повезет на рынок зерновых продуктов, вследствие чего угроза недостатка муки встанет во весь рост перед армией и населением. В виде избавления от этих бед предлагалось призвание к власти пользующегося доверием лица для составления правительства, за которым пойдет вся Россия с верой в себя и своих руководителей.
Тревожные сведения из Царского Села и Петрограда . Генерал Алексеев.
В понедельник вечером по поручению Ее Величества ко мне позвонил из Царского Села обер-гофмаршал граф Бенкендорф, передавший, что государыня очень беспокоится за детей ввиду всего происходящего в столице и предлагает выехать с детьми навстречу Его Величеству. Кроме того, граф Бенкендорф мне сообщил, что основанием беспокойства Ее Величества явились сведения, полученные от военного министра генерала Беляева, так как ни с кем другим из членов правительства в данное время войти в контакт нельзя. По словам генерала Беляева, волнения в Петрограде настолько разрослись, что нужно опасаться движения революционной толпы из Петрограда на Царское Село.
Поставив тотчас министра двора в известность о подробностях моего разговора с графом Бенкендорфом, я немедленно пошел к государю.
Когда я доложил Его Величеству содержание разговора с графом Бенкендорфом, государь сказал: «Н и  в  к а к о м  с л у ч а е...  Б о л ь н ы х 
д е т е й  в о з и т ь  п о е з д о м... н и з а ч т о». (В то время уже четверо из детей были больны корью). Затем государь добавил: «П е р е д а й т е 
Б е н к е н д о р ф у,  ч т о б ы  о н  д о л о ж и л  Е е  В е л и ч е с т в у,  ч т о      в в и д у  с о з д а в ш е г о с я  п о л о ж е н и я  я  с а м  р е ш и л  с е й ч а с      е х а т ь  в  Ц а р с к о е  С е л о,  и  с д е л а й т е
р а с п о р я ж е н и я  д л я  о т ъ е з д а».
Я доложил государю, что он может сейчас же ехать ночевать в поезд, что все приготовлено и что поезд может через несколько часов идти в Царское Село. Затем я прошел к генералу Алексееву предупредить о предстоящем отъезде Его Величества. Я его застал уже в кровати. Как только я сообщил ему о решении государя безотлагательно ехать в Царское Село, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение и он с ехидной улыбкой слащавым голосом спросил меня: «А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?»
Хотя я никогда и не считал генерала Алексеева образцом преданности царю, но был ошеломлен как сутью, так и тоном данного им в такую минуту ответа. На мои слова: «Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить» — генерал Алексеев ответил: «Нет, я ничего не знаю, это я так говорю». Я его вторично спросил: «После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете вы опасным государю ехать или нет?» На что генерал Алексеев дал поразивший меня ответ: «Отчего же? Пускай государь едет... ничего». После этих слов я сказал генералу Алексееву, что он должен немедленно сам лично пойти и пояснить государю положение дел; я думал, что, если Алексеев кривит душою передо мной, у него проснется совесть и не хватит сил слукавить перед лицом самого царя, от которого он видел так много добра.
От генерала Алексеева я прямо пошел к государю, чистосердечно передал ему весь загадочный разговор с Алексеевым и старался разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах, но встретил со стороны государя непоколебимое решение, во что бы то ни стало вернуться в Царское Село. При первых словах моего рассказа лицо Его Величества выразило удивление, а затем сделалось бесконечно грустным. Через несколько минут к государю явился генерал Алексеев и был принят в кабинете.
По окончании разговора с генералом Алексеевым Его Величество сказал мне, что он не изменил своего решения ехать, и поручил мне переговорить по аппарату Юза с генералом Беляевым, так как последний, по словам графа Бенкендорфа, имел сведения о Царском Селе.
Вернувшись в штаб в аппаратную комнату, я потребовал соединения с военным министром. Генерал Беляев сам подошел к аппарату и на мой вопрос о положении дел сказал, что положение — катастрофическое, что все правительство, равно как и командующий войсками Хабалов, совершенно растерялось и, если не последует энергичного вмешательства, революция примет грандиозные размеры. Относительно высказанного ему опасения за движение толпы на Царское Село генерал Беляев сказал, что это — сведения, распространяемые председателем Государственной думы Родзянко.
Мой разговор с генералом Беляевым я доложил государю. Его Величество сказал, что им уже послан со Ставки в Царское Село назначенный главнокомандующим Петрограда генерал-адъютант Иванов с Георгиевским батальоном, причем выразил уверенность, что прибытие всеми любимого и уважаемого в армии генерала Иванова даст возможность мирным и спокойным путем разрешить военные беспорядки».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТА ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II ПОЛКОВНИКА А.А. МОРДВИНОВА:

«В понедельник 27 февраля я был дежурным при его величестве. Утром государь отправился, по обыкновению, в штаб, где и оставался необычно долго.
В ожидании выхода государя от генерала Алексеева, я прошел в одну из комнат генерал-квартирмейстерской части, где встретил генерала Лукомского, бывшего тогда генерал-квартирмейстером в Ставке.
Он был, видимо, чем-то очень взволнован и удручен. На мой вопрос, «что нового и что случилось», он ответил, что «на фронте, слава богу, ничего худого, но что ночью получилось известие, что в Петрограде со вчерашнего дня начались сильные беспорядки среди рабочих, что толпа громит лавки, требует хлеба и настолько буйствует, что приходится употреблять в дело войска, среди которых много ненадежных».
Генерал Беляев, бывший тогда военным министром, хотя и успокаивает, что беспорядки будут прекращены, но генерал Хабалов, командующий войсками округа, говорит Другое и просит подкреплений, так как не надеется на свои запасные части.
Была получена и телеграмма от Родзянки, указывавшего, что единственная возможность прекратить беспорядки – это немедленное формирование ответственного министерства.
По имевшимся сведениям, в то время из-за снежных заносов Петроград был обеспечен продовольствием на восемь дней, а войска северного фронта на полмесяца. Государь оставался долго у генерала Алексеева и вернулся, опоздав к завтраку, озабоченный. Иностранные представители, вероятно, уже получившие тревожные сведения, были очень смущены, но, видимо, и они надеялись, что беспорядки будут вскоре прекращены. По крайней мере, они это высказывали довольно искренно и убежденно.
После завтрака, около двух часов дня, когда я спускался по лестнице вместе со всеми приглашенными, чтобы пойти на свободный час домой, на нижней площадке меня остановил с крайне озабоченным видом дежурный полковник штаба, кажется Гюленбегель, с открытыми телеграммами в руке. «Генерал Алексеев» – обратился он ко мне – «приказал передать лично вам эти телеграммы и просит вас, чтобы вы лично же, не передавая никому другому, немедленно же доложили его величеству». На мой вопрос, что это за телеграммы, полковник отвел меня в сторону, к окну, и сказал: «вот прочтите сами, что делается в Петрограде. Сейчас, когда я уходил из штаба, я мельком видел, что получились и еще более ужасные известия».
Я наскоро, взволнованный, просмотрел протянутые мне телеграммы: их было две, одна от генерала Беляева, другая от генерала Хабалова, обе на имя начальника штаба для доклада государю. В обеих говорилось почти одно и то же, что войска, отказываются употреблять оружие и переходят на сторону бунтующей черни; что взбунтовались запасные батальоны гренадерского и волынского полков, перебили часть своих офицеров и что волнения охватывают и другие части. Они прилагают все усилия, чтобы с оставшимися немногими верными присяге частями подавить бунтующих, но что положение стало угрожающим и необходима немедленная помощь.
«Генерал Алексеев», добавил мне штаб-офицер, «уже докладывал утром его величеству о серьезности положения, и подкрепления будут посланы, но с каждым часом положение становится все хуже и хуже».
Не буду говорить, что перечувствовал я в эти три-четыре минуты, читая такие неожиданные для меня известия и подымаясь наверх к кабинету государя. Я постучал и вошел.
Его величество стоял около своего письменного стола и разбирал какие-то бумаги. «В чем дело, Мордвинов?», спросил государь. Наружно он был совершенно спокоен, но я чувствовал по тону его голоса, что ему не по себе, и что внутренне его что-то очень заботит и волнует. «Ваше величество», начал я, «генерал Алексеев просил вам представить эти, только что полученные телеграммы… они ужасны… в Петрограде с запасными творится что-то невозможное»…
Государь молча взял телеграммы, бегло просмотрел их, положил на стол и немного задумался. «Ваше величество, что прикажете передать генералу Алексееву» прервал я эту мучительную до физической боли паузу. «Я уже знаю об этом и сделал нужные распоряжения генералу Алексееву. Надо надеяться, что все это безобразие будет скоро прекращено», ответил с сильной горечью и немного раздраженно государь.
«Ваше величество, мне дежурный штаб-офицер сказал, что видел в штабе новые, уже после этих полученные телеграммы, где говорится, что положение стало еще хуже, и просят поторопить присылкою подкреплений…
«Я еще увижу генерала Алексеева и переговорю с ним», спокойно, но, как мне почувствовалось, тоже довольно нетерпеливо сказал государь и снова взял со стола положенные телеграммы, чтобы их перечитать.
Я вышел, как сейчас помню, с мучительной болью за своего дорогого государя, со жгучим стыдом за изменившие ему и родине, хотя и запасные, но все же гвардейские части.!
Я хотел верить и успокаивал себя, что присланные настоящие военные части сумеют восстановить порядок и образумить свихнувшихся мирных тыловиков… Я не помню, как прошел остаток этого тяжелого волнующего дня.
Помню только, что генерал Алексеев приходил с коротким докладом к государю и затем его величество сам отправился в штаб с телеграммой на имя председателя совета министров князя Голицына, в которой не соглашался, в виду создавшегося положения, на испрашиваемые перемены в составе правительства. Генерал Алексеев был очень болен, вид у него был лихорадочный, он был апатичен и угнетен. Он мне сказал, что получены были еще телеграммы от Родзянко и князя Голицына. Первый просил вновь о сформировании ответственного министерства, второй об отставке.
Вечером, около десяти часов, во время чая, когда ни граф Фредерикс, ни Воейков обыкновенно не появлялись, они оба неожиданно вошли к нам в столовую. Граф
Фредерикс приблизился к государю и попросил разрешения доложить о чем-то срочном, полученном из Царского Села. Его величество встал и вышел вместе с ним и Воейковым в соседнее зало, где доклад и переговоры продолжались довольно долго. Государь затем вернулся к нам один, но был, видимо, очень озабочен и вскоре удалился в свой кабинет, Не сказав нам ни слова.
Мы совершенно не знали, в чем заключался неурочный доклад министра двора, но, судя по озабоченности государя, и по отрывкам долетавшего до нас разговора, догадывались, что положение в Царском Селе становилось серьезным и опасным, о чем сообщал по телефону из Алексадровского дворца граф Бенкендорф.
Встревоженные мы начали расходиться по своим помещениям, а проф. Федоров отправился к графу Фредериксу, чтобы узнать подробности волновавших нас событий. Внизу, в передней, ко мне подошел скороход Климов и предупредил, что, по имевшимся у него сведениям, на завтра утром назначено наше отбытие в Царское Село, что час отъезда еще не установлен и будет сообщен дополнительно, но что всей свите приказано готовиться к отъезду.
Я направился к себе в гостиницу Франция, чтобы отдать распоряжения своему старику Лукзену, и к своему удивлению нашел его уже почти готовым к отъезду, с уложенными вещами, ожидающим присылки автомобиля, чтобы ехать на вокзал.
Оказывается, что за несколько минут до моего прихода было передано по телефону извещение всем быть немедленно готовыми к отъезду, так как императорский поезд отойдет не завтра утром, а сегодня же, около 12 час. ночи. Было уже около половины двенадцатого. Я был дежурным и потому поспешил вернуться в губернаторский дом.
Внизу шла обычная перед отъездом суматоха; наверху, в полуосвещенном большом зале, перед кабинетом государя было пусто и мрачно. Пришел и генерал Алексеев, чтобы проститься с его величеством. Он оставался довольно долго в кабинете и наконец, вышел оттуда. На вид был еще более измучен, чем днем. Его сильно лихорадило, он совсем осунулся и говорил апатично, но прощаясь, оживился и, как мне показалось, с особенной сердечностью пожелал нам счастливого пути, добавив: «напрасно все-таки государь уезжает из Ставки, в такое время лучше оставаться здесь. Я пытался его отговорить, но его величество очень беспокоится за императрицу и за детей, и я не решился очень уж настаивать».
На мой вопрос, не наступило ли улучшение в Петрограде, Алексеев только безнадежно махнул рукою: «какое там, еще хуже. Теперь и моряки начинают и в Царском уже началась стрельба».
«Что же теперь делать?», спросил я волнуясь.
«Я только что говорил государю», отвечал Алексеев. «Теперь остается лишь одно: собрать порядочный отряд где-нибудь примерно около Царского и наступать на бунтующий Петроград. Все распоряжения мною уже сделаны но конечно, нужно время… пройдет не менее пяти-шести дней, пока все части смогут собраться. До этого с малыми силами ничего не стоит и предпринимать».
Генерал Алексеев говорил все это таким утомленным голосом, что мне показалось, что он лично сам не особенно верит в успешность и надежность предложенной меры.
«Ну, дай вам всем бог всего лучшего в вашей поездке», в заключение немного оживляясь, сказал он, «чтобы все кончилось у вас благополучно. На всякий случай впереди вас пойдет Георгиевский батальон с Ивановым, но вряд ли вам будет возможность выехать ранее утра, ведь надо время, чтобы уведомить все пути о вашем маршруте»…
Двери кабинета раскрылись, и вышел государь, уже одетый в походную, солдатского сукна, шинель и папаху. Его величество еще раз простился с генералом Алексеевым, пожав ему руку, сел в автомобиль с графом Фредериксом, я сел в другой с дворцовым комендантом Воейковым, и мы поехали на вокзал. Было уже около часа ночи. В. Н. Воейков по дороге, как всегда, был неразговорчив о служебных делах и на мои попытки подробнее узнать, чем вызван такой внезапный отъезд, отвечал многозначительным молчанием или уклончиво; с раздражением отзывался о Родзянке и К[o] и был убежден, что генерал Иванов сумеет справиться с бунтующими запасными.
Этим же иллюзиям невольно поддавался и я… Без них было бы слишком тяжело на душе…
При входе в поезд нас встретил дожидавшийся у вагона генерал-адъютант Иванов, спокойный, видимо уверенный в себе и в возможности справиться, с бунтом и защитить царскую семью. Впоследствии он мне довольно подробно рассказывал о своем вынужденном тогда бездействии, К сожалению туманный и неопределенный рассказ его не сохранился хорошо в моей памяти. Вспоминаю только то, что он рассказывал о полученной им 2 марта телеграмме от государя, предписывавшей ему ничего не предпринимать до возвращения его величества в Царское, а также высказывал искреннее удовлетворение, что его действия «не вызвали пролития ни одной капли русской крови», что было бы полным отчаянием для ее величества, которую он посетил немедленно после своего беспрепятственного Прибытия в Царское Село.
Генерал Иванов вошел в вагон вместе с государем и оставался долго у его величества, Георгиевский батальон был уже погружен и должен был отправиться раньше нас по более ближнему направлению на Витебск – Царское Село.
Проходя в свое купэ, я зашел в отделение профессора Федорова, где были и другие мои сослуживцы. Из разговоров выяснилось, что наш внезапный отъезд вызван был сильным беспокойством государя за императрицу и больных детей, так как Царское Село с утра было уже охвачено волнениями, и пребывание там было не безопасно. Государыня через графа Бенкендорфа, гофмаршала, спрашивала у государя по телефону совета, как ей поступить. Ее величество намеревалась сначала выехать в Могилев или по направлению нашего движения, чтобы соединиться в дороге, но после вечерних переговоров графа Фредерикса с государем было решено, чтобы вся царская семья, до прибытия генерала Иванова, а затем и нас, оставалась в Царском Селе, или, если бы обстоятельства этого потребовали, переехала в Гатчинский дворец в 40 верстах от Петрограда. Генерал Лукомский и другие, говоря в своих воспоминаниях об отъезде государя из Могилева, останавливаются на одном предположении, «что, находясь в Могилеве государь, якобы, не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба генерале Алексееве и надеялся найти более твердую опору в генерале Рузском в Пскове».
Это, конечно, совершенно далеко от действительности. К генералу Рузскому и его прежнему, до генерала Дашлова, начальнику штаба генералу Бонч-Бруевичу его величество, как и мы все, относился с безусловно меньшим доверием, чем к своему начальнику штаба, и наше прибытие в Псков явилось вынужденным и совершенно непредвиденным при отъезде. Государь, стремясь возможно скоро соединиться с семьей, вместе с тем стремился быть ближе и к центру управления страною, удаленному от Могилева.
Мы оставались еще долго в купэ у С. П. Федоров взволнованно строя разные догадки и предположение о разыгравшихся событиях, и узнав, что поезд отойдет раньше шести утра, наконец, разошлись по своим отделениям».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА СВИТЫ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II  Д.Н. ДУБЕНСКОГО:

«Могилев. Понедельник, 27-го февраля.
Ночью в Ставке были получены определенные известия, что в Петрограде начался солдатский бунт и правительство бессильно водворить порядок. Я видел М. В. Алексеева; он был очень встревожен и сказал: «новые явления – войска переходят на сторону восставшего народа».
Как на причину быстрого перехода войск на сторону бунтовавших рабочих и черни, указывали в Ставке на крайне неудачную мысль и распоряжение бывшего военного министра Поливанова держать запасные гвардейские батальоны в самом Петрограде в тысячных составах. Были такие батальоны, которые имели по 12 – 15 тысяч. Все это помещалось в скученном виде в казармах, где люди располагались для спанья в два-три и четыре яруса. Наблюдать за такими частями становилось трудно, не хватало офицеров, и возможность пропаганды существовала полная. В сущности эти запасные батальоны вовсе не были преображенцы, семеновцы, егеря и т. д. Никто из молодых солдат не был еще в полках, а только обучался, чтобы потом попасть в ряды того или другого гвардейского полка и получить дух, физиономию части и впитать ее традиции. Многие из солдат запасных батальонов не были даже приведены к присяге. Вот почему этот молодой контингент, так называемых гвардейских солдат, не мог быть стоек и, выйдя 24, 25 и 26 февраля на усмирение беспорядков, зашатался и затем начался бессмысленный и беспощадный солдатский бунт.
Вместе с тем, однако, получились известия, что некоторые роты, как например, Павловского, Волынского, Кексгольмского запасных батальонов, держались в первые два дня стойко.
Удивлялись, что генерал Хабалов не воспользовался такими твердыми частями, как Петроградские юнкерские училища, в которых в это время сосредоточивалось несколько тысяч юнкеров.
Мне передавал генерал Клембовский, что Родзянко прислал телеграмму государю, где он настойчиво просит образовать новое правительство из лиц, пользующихся доверием общества. Клембовский не знал, и потому не мог мне сообщить, какой ответ послан на эту телеграмму. Обо всем этом я узнал до завтрака, к которому государь прибыл после обычного, но на этот раз короткого, доклада генерал-адъютанта Алексеева в генерал-квартирмейстерской части.
Государь сегодня заметно более сумрачен и очень мало разговорчив. Граф Фредерикс, Нилов и другие не скрывают своих опасений и боятся революционных переворотов.
К. Д. Нилов все повторял свою обычную фразу: «Все будем висеть на фонарях, у нас будет такая революция, какой еще нигде не было».
Генерал Воейков держится бодро, но видимо все-таки волнуется, хотя все же очень занят устройством своей новой квартиры.
После двух часов государь с дворцовым комендантом и другими лицами свиты ездил на прогулку по Оршанскому шоссе.
К вечеру мы узнали, что получена еще вторая телеграмма от Родзянко, в которой он вновь настойчиво просит государя удовлетворить ходатайство об ответственном министерстве, при этом председатель Государственной Думы указывает, что ответственное министерство необходимо во имя спасения родины и династии.
Я лично этой телеграммы не видал, но слышал о ней от многих лиц. На эту телеграмму будто бы послан ответ через генерал-адъютанта Алексеева по прямому проводу в Петроград после совещания у государя, на котором присутствовали граф Фредерикс, генерал Алексеев и генерал Воейков. Ответ выражал согласие государя на образование ответственного министерства, причем его величество, оставляя в своем непосредственном распоряжении министерства военное, морское, иностранных дел и императорского двора, поручал сформирование кабинета князю Львову.
Безусловно, все, и свита и чины штаба, выражали радость по поводу ответа и надеялись, что это согласие царя на образование ответственного министерства внесет успокоение. Однако, все эти сведения появлялись отрывочно, и никто не знал, насколько были верны эти слухи.
Около 6 часов вечера я вместе с проф. С. П. Федоровым отправился на станцию в вагон генерал-адъютанта Н. И. Иванова, который нас ожидал. В этом вагоне генерал Иванов жил все время войны, начиная с 1914 года, когда он из Киева выступил на войну главнокомандующим Южного фронта. Все победоносные операции в Галиции, блестящего периода начала великой войны, обсуждались в этом вагоне, небольшом, но уютном. В салоне стояло несколько столов, висели картины.
Я лично давно знал Н. И. Иванова, с тех еще пор, когда он был полковником и служил в главном артиллерийском управлении, затем встречал его на Янонской войне, бывал у него в Киеве, а с 1914 года постоянно видел его, сначала на Южном фронте, а со времени назначения генерал-адъютанта Иванова состоять при особе его величества, мы находились вместе в Ставке.
Николай Иудович был чисто русский человек незнатного происхождения, пробивший себе дорогу упорным трудом. Неглупый, осторожный, настойчивый, глубоко религиозный и честный генерал Иванов и по внешнему своему виду являлся типичным великороссом, с большой, теперь уже поседевшей, бородой и характерной русской речью.
Мы сели. Николай Иудович стал угощать нас чаем.
«Что-то будет от такой разрухи! Чем все это кончится?», сказал он.
«Вам необходимо придти на помощь государю. Он совершенно один и измучен. Вам надо отправиться в Петроград, принять командование всеми войсками и водворить порядок», ответили мы Иванову.
«Поздно теперь, части зашатались и верных мало осталось. Мне, конечно, самому ничего не надо. Жизнь к концу. Я рад и счастлив помочь его величеству, но как это сделать. Необходимо иметь хоть небольшую, но твердую часть, чтобы до Царского к императрице доехать и охранить семью, а там уже действовать как бог укажет», рассуждал Иванов.
«Вы сегодня за обедом переговорите с государем, скажите ему свои соображения и доложите, что готовы принять на себя поручение его величества проехать в Петроград для водворения порядка. Государь так волнуется событиями и за императрицу и детей. Он, наверное, будет благодарен, что вы возьмете на себя умиротворение столицы и станете во главе этого тяжелого и серьезного дела. Бог поможет вам. Вас знает вся Россия».
Мы оставались у Иванова больше часа, обсуждая то трудное и опасное дело, которое он соглашался взять на себя. Должен отметить, что старый генерал-адъютант не поколебался ни одной минуты пойти на помощь царю и России в эти роковые дни. Он обсуждал только вопрос, как лучше сделать это, и ни разу даже не намекнул, что он не может и не хочет этого делать. Больше всего смущало старика то, что «поздно хватились, надо бы раньше направиться туда в Питер», и часто повторял «боюсь, поздно».
«Мы вам устроим сегодня за обедом место рядом с государем», сказал С. П. Федоров, «я скажу гофмаршалу князю Долгорукову об этом».
Мы распрощались и поехали во дворец. По пути на Днепровском проспекте у ярко освещенного изнутри дома мы заметили автомобиль дворцового коменданта, и Сергей Петрович сказал мне: «Смотрите, это Воейков все хлопочет и устраивает квартиру для своей жены. Он ждет ее на днях».
Я крайне удивился, услышав эти слова, и не мог себе представить, что в такие минуты, когда все страшились за судьбу всего нашего строя и царской семьи, такой близкий ко двору человек мог быть так спокоен. Верно он не сомневался, что все обойдется благополучно, иначе не стал бы он заниматься такими пустяками. Ведь ему более чем кому-либо известно положение дел.
Этот последний обед, 27 февраля, у его величества в Ставке до отречения государя я ясно помню. Он врезался в память. Приглашены были генерал Кондзеровский и какой-то полковой командир, прибывший с фронта. Затем за столом находились только те, кто постоянно обедали с государем, т. – е. вся свита и иностранные военные представители.
Тяжелое настроение господствовало у всех. Молча        ожидали мы выхода государя из кабинета. Его величество в защитной рубахе появился за несколько минут до 8 часов. Он был бледен. Государь обошел всех молча и только приглашенному командиру полка сказал несколько слов.
За столом рядом с государем сел генерал-адъютант Иванов, и они весь обед тихо разговаривали между собою.
Когда вышли из-за стола и направились в зал, государь подошел к дежурному генералу Кондзеровскому и сказал: «Я вас прошу сделать, непременно сделать распоряжение относительно того лица, о котором я говорил вам. Это поручение моей матушки, и я хочу непременно его срочно исполнить».
Генерал Кондзеровский сказал: «Слушаю, ваше величество, я немедленно отдам приказание».
Государь сделал общий поклон и ушел в кабинет.
Все стали расходиться. Ко мне подошел генерал-адъютант Иванов и сообщил, что наше общее желание удовлетворено: государь повелел ему отправиться с Георгиевским батальоном сегодня в ночь в Царское и затем в Петроград для водворения порядка. Николай Иудович добавил: «Его величество приказал побывать у него еще раз для дополнительных директив». «Ведь вы уезжаете сегодня ночью в Царское, где будете 1-го марта», говорил мне государь. Дается ответственное министерство, послана об этом телеграмма в Петроград. Государь надеется, что это внесет успокоение и восстание можно будет потушить. А я все таки опасаюсь – не поздно ли. Да и сам государь, как вы видели, сумрачен и очень тревожится. Я с георгиевцами поеду прямо через Дно на Царское и Петроград, а императорские поезда пойдут через Смоленск – Лихославль – Тосно на Царское».
Мы простились с Николаем Иудовичем, я пожелал ему успехов и сказал: «Бог даст, скоро встретимся в Петрограде».
«Дай бог», – ответил генерал Иванов и, наклонив голову, торопливо пошел в кабинет государя.
Часов в 11 вечера, когда я сидел у себя в комнате, ко мне вошел барон Штакельберг и взволнованным голосом сказал:
«Скорей собирайтесь. Мы сейчас уезжаем. Государь едет в Царское. Происходят такие события, что нельзя сказать, чем все это кончится. Правда, ответственное министерство, на которое согласился его величество, может поправить дело. На него только надежда, но все-таки очень тяжело».
Через полчаса мы уже переезжали в автомобилях в свой свитский поезд.
Вместе со мною в этом поезде ехали: командир собственного его величества железнодорожного полка, генерал-майор Цабель, церемониймейстер барон Штакельберг, комендант поезда подполковник Таль, начальник дворцовой охраны полковник Невдахов, затем офицеры конвоя, сводного полка, собственного жел.–дорожн. полка, чины канцелярии министерства двора. Наш поезд должен был уйти раньше «собственного его величества» на час.
Весь этот вечер и почти всю ночь мы все не расходились и беседовали о нашем срочном отъезде и, хотя выражали надежду, что предуказанный парламентский строй внесет успокоение в общество, но отошли мы из Могилева, после 2 часов ночи 28 февраля, с большой тревогой».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛ-КВАРТИРМЕЙСТЕРА ШТАБА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО А.С. ЛУКОМСКОГО:

26 февраля (11 марта) вечером и утром 27 февраля (12 марта) были получены телеграммы от председателя Государственной думы на имя Государя Императора, в которых в очень мрачных красках описывалось происходящее в Петрограде и указывалось, что единственный способ прервать революцию и водворить порядок - это немедленно уволить в отставку всех министров, объявить манифестом, что кабинет министров будет ответственен перед Государственной думой и поручить сформирование нового кабинета министров какому-либо лицу, пользующемуся доверием общественного мнения. Генерал Алексеев доложил эти телеграммы Государю, который приказал вызвать генерал-адъютанта Н. И. Иванова и поручить ему отправиться в Петроград и принять руководство подавлением мятежа. Приказано было с генералом Ивановым послать какую-либо надежную часть. Генерал Алексеев вызвал генерала Иванова, передал ему приказание Государя и сказал, что вместе с ним из Могилева будет отправлен Георгиевский батальон. Насколько еще не придавалось серьезного значения происходящему в Петрограде, показывает, что с отправкой войск с Северного и Западного фронтов не торопились, а было приказано лишь «подготовить» войска к отправке.

27 февраля (12 марта) около двенадцати часов генерала Алексеева вызвал к прямому проводу Великий князь Михаил Александрович. Великий князь сообщил генералу Алексееву те же данные, которые были изложены в телеграммах председателя Государственной думы, и просил начальника Штаба верховного главнокомандующего немедленно доложить Государю, что и он считает единственным выходом из создавшегося положения - срочно распустить нынешний состав Совета министров, объявить о согласии создать ответственное перед Государственной думой правительство и поручить сформировать новый кабинет министров или председателю   Всероссийского   земского   союза   князю   Львову, или председателю Государственной думы Родзянко. Генерал Алексеев пошел с докладом к Государю Императору. Государь выслушал и сказал начальнику штаба, чтобы от передал Великому князю, что Государь его благодарит за совет, но что он сам знает, как надо поступить.
Вслед за этим была получена новая телеграмма - от председателя Совета министров. Князь Голицын, указывая, что события принимают катастрофический оборот, умолял Государя немедленно уволить в отставку весь состав министров. Он указывал, что вообще существующий состав министров теперь оставаться у власти не может, а нахождение в его составе Протопопова вызывает общее негодование и возмущение; что он считает единственно возможным спасти положение и даже спасти династию - только тем, что Государь немедленно пойдет на уступки общественному мнению и поручит составить новый кабинет министров, ответственный перед законодательными палатами, или князю Львову, или Родзянко. Генерал Алексеев хотел эту телеграмму послать с офицером для передачи ее Государю через дежурного флигель-адъютанта. Но я сказал генералу Алексееву, что положение слишком серьезно и надо идти ему самому; что по моему мнению мы здесь не отдаем себе достаточного отчета в том, что делается в Петрограде; что, по-видимому, единственный выход - это поступить так, как рекомендуют Родзянко, Великий князь и князь Голицын; что он, генерал Алексеев, должен уговорить Государя. Генерал Алексеев пошел. Вернувшись минут через десять, генерал Алексеев сказал, что Государь остался очень недоволен содержанием телеграммы князя Голицына и сказал, что сам составит ответ.
- Но вы пробовали уговорить Государя согласиться на просьбу председателя Совета министров? Вы сказали, что и вы разделяете ту же точку зрения?
- Государь со мной просто не хотел и говорить. Я чувствую себя совсем плохо и сейчас прилягу. Если Государь пришлет какой-нибудь ответ - сейчас же придите мне сказать.
Действительно,   у  генерала  Алексеева   температура была более 39-ти градусов.
Часа через два ко мне в кабинет прибежал дежурный офицер и сказал, что в наше помещение идет Государь. Я пошел навстречу. Спускаясь с лестницы, я [118] увидел Государя уже на первой площадке. Его величество спросил меня:
- Где генерал Алексеев?
- Он у себя в комнате; чувствует себя плохо и прилег. Прошу вас, Ваше императорское величество, пройти в ваш кабинет, а я сейчас позову генерала Алексеева.
- Нет, не надо. Сейчас же передайте генералу Алексееву эту телеграмму и скажите, что я прошу ее немедленно передать по прямому проводу. При этом скажите, что это мое окончательное решение, которое я не изменю, а поэтому бесполезно мне докладывать еще что-либо по этому вопросу.
Передав мне, как теперь помню, сложенный пополам синий телеграфный бланк, Государь ушел.
Я понес телеграмму начальнику штаба. Телеграмма была написана карандашом собственноручно Государем и адресована председателю Совета министров. В телеграмме было сказано, что Государь при создавшейся обстановке не допускает возможности производить какие-либо перемены в составе Совета министров, а лишь требует принятия самых решительных мер для подавления революционного движения и бунта среди некоторых войсковых частей петроградского гарнизона. Затем Государь указывает, что он предоставляет временно председателю Совета министров диктаторские права по управлению в империи вне района, подчиненного верховному главнокомандующему, а что кроме того в Петроград для подавления восстания и установления порядка командируется с диктаторскими полномочиями генерал-адъютант Иванов. Получилось в Петрограде два диктатора.
Я вновь просил генерала Алексеева идти к Государю и умолять его изменить решение; указать, что согласиться на просьбу, изложенную в трех аналогичных телеграммах, необходимо. После некоторых колебаний начальник штаба пошел к Государю. Вернувшись, сказал, что Государь решения не меняет. Телеграмма была послана. Потом в Ставке говорили, что после получения телеграммы от председателя Совета министров Государь больше часу говорил по телефону. Особый телефон соединял Могилев с Царским Селом и с Петроградом. Так как председателю Совета министров Государем Императором была послана телеграмма, то все были уверены, что Государь говорил с императрицей, бывшей в это время в Царском Селе. До вечера из Петрограда было получено еще несколько телеграмм, указывавших, что положение становится вcе более и более серьезным. Главнокомандующему Северным фронтом было послано приказание немедленно, по подготовке частей, предназначаемых к отправлению в Петроград, послать их по назначению.
Часов в 9 вечера, когда я сидел в своем кабинете, кто-то ко мне постучался и затем вошел дворцовый комендант генерал Воейков. Дворцовый комендант сказал мне, что Государь приказал немедленно подать литерные поезда и доложить, когда они будут готовы; что Государь хочет сейчас же, как будут готовы поезда, ехать в Царское Село; причем он хочет выехать из Могилева не позже 11 часов вечера. Я ответил, что подать поезда к 11 часам вечера можно, но отправить их раньше 6 часов утра невозможно по техническим условиям: надо приготовить свободный пропуск по всему пути и всюду разослать телеграммы. Затем я сказал генералу Воейкову, что решение Государя ехать в Царское Село может повести к катастрофическим последствиям, что, по моему мнению, Государю необходимо оставаться в Могилеве, что связь между штабом и Государем будет потеряна, если произойдет задержка в пути; что мы ничего определенно не знаем, что делается в Петрограде и Царском Селе, и что ехать Государю в Царское Село опасно. Генерал Воейков мне ответил, что принятого решения Государь не изменит, и просил срочно отдать необходимые распоряжения. Я дал по телефону необходимые указания начальнику военных сообщений и пошел к генералу Алексееву, который уже лег спать. Разбудив его, я опять стал настаивать, чтобы он немедленно пошел к Государю и отговорил его от поездки в Царское Село. Я сказал, что если Государь не желает идти ни на какие уступки, то я понял бы, если б он решил немедленно ехать в Особую армию (в которую входили все гвардейские части), на которую можно вполне положиться: но ехать в Царское Село - это может закончиться катастрофой. Генерал Алексеев [120] и пошел к Государю. Он пробыл у Государя довольно долго и, вернувшись, сказал, что Его величество страшно беспокоится за императрицу и за детей и решил ехать в Царское Село. В первом часу ночи Государь проехал в поезд, который отошел в 6 часов утра 28 февраля (13 марта)».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛА Р. М. ТИХМЕНЕВА:

«Произошла революция… Все более и более сгущавшиеся телеграммы Родзянко к государю: беспорядки – мятеж – революция… Посылка с войсками генерала Иванова из Могилева в Петроград для подавления бунта…
Я получил приказание экстренно приготовить поездной состав для отправления в Царское Село и Петроград, находившегося в ставке, в качестве ее охраны, Георгиевского батальона и ген. – адъютанта Иванова. Ничтожная с технической стороны, эта перевозка не представляла никакой трудности. Однако, в виду особой ее цели и придававшегося ей значения, начальник штаба ген. Алексеев пожелал лично выслушать от меня доклад об ее организации. Когда я, во время доклада, сидел в кабинете ген. Алексеева, вошел адъютант генерала и доложил о прибытии ген. – ад. Иванова, который немедленно и был приглашен Алексеевым. Со своей привычной приветливостью поздоровавшись с ген. Ивановым, Алексеев, не садясь, как-то весь выпрямился, подобрался и внушительным официальным тоном сказал Иванову: «Ваше высокопревосходительство, государь император повелел вам, во главе Георгиевского батальона и частей кавалерии, о движении коих одновременно сделаны распоряжения, отправиться в Петроград для подавления бунта, вспыхнувшего в частях петроградского гарнизона». После этого Алексеев сделал паузу, воспользовавшись которой Иванов ответил, что воля государя императора для него священна, и то он постарается выполнить повеление государя. Алексеев молчал. Понимая, что генералам надо, быть может, переговорить с глазу на глаз и видя, что Алексеев как будто позабыл о моем присутствии в кабинете, я постарался обратить на себя его внимание. Алексеев, как бы спохватившись, распрощался со мной, и я вышел из кабинета. Дальнейшего разговора я не слышал. Думаю, что у Алексеева тогда уже мало было надежды на успех экспедиции Иванова. Иванов, с которым и раньше этого мне приходилось несколько раз дружески и откровенно беседовать, был очень озабочен, когда через час приехал ко мне, чтобы сговориться о подробностях поездки. Я уговорился с ним, что буду непосредственно осведомлять его о движении прочих частей, направляемых из района северного фронта в его распоряжение, и что он будет телеграфировать непосредственно мне о своем движении. «Только сомневаюсь я, ваше высокопревосходительство, чтобы вы получили мои телеграммы», сказал я ему, «перехватывать их будут». Я оказался прав. Сколько помнится, из нескольких посланных Ивановым телеграмм (о чем я узнал от него уже впоследствии) я получил только одну. А моих телеграмм он не получал вовсе. Зато потом, значительно уже позже, я имел удовольствие прочесть все мои телеграммы напечатанными в книге «Палладиум русской свободы».
Если не ошибаюсь, то часов около 9 вечера, в день разговора моего с ген. Ивановым – 27 февраля, ген. Лукомский (ген. – квартирмейстер штаба) передал мне распоряжение о немедленной подаче литерных поездов (двух царских поездов, в одном из которых обычно ехал государь, в другом – свита), так как государь собрался уезжать в Царское Село. Я был несколько удивлен. Во-первых, я только что получил сведения – и довольно точные, – что государь собирается уезжать не сегодня, а лишь послезавтра утром. Затем, никаких распоряжений о пропуске царских поездов я обычно и не делал, так как всеми царскими поездками ведала инспекция императорских поездов, лишь согласуй, когда это было нужно, график движения с соответственным моим путейским органом. По техническим условиям поезда не могли отойти раньше поздней ночи» (Ген. Н. М. Тихменев. Последний приезд Николая II в Могилев, С. 203-212, Сборника "Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев").

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ФЛАГ-ОФИЦЕРА В ВОЕННО-МОРСКОМ УПРАВЛЕНИИ А.Д. БУБНОВА:

«27 февраля я был приглашен на завтрак к царскому столу. С глубокой тревогой в душе пошел я на этот завтрак, который должен был быть последним завтраком императора Николая II-го, с приглашенными к его столу гостями.
Зайдя по дороге в управление генерал-квартирмейстера, я узнал, что рано утром была получена от председателя Государственной думы Родзянко срочная телеграмма, в которой он, излагая критическое положение в столице, умолял Государя согласиться на образование правительства из пользующихся общественным доверием лиц, считая это единственным выходом из положения для спасения страны.
Эту телеграмму носил лично Государю тяжело больной генерал Алексеев, у которого была высокая температура. Но Государь своего согласия не дал, и это был последний акт его правления, которым он положил конец своей династии и монархии в России...
Завтрак проходил в обычном порядке, но в полном молчании и в скрываемом всеми тревожном настроении.
Государь, по правую руку которого сидел генерал Н. И. Иванов, был бледнее обыкновенного, и ни с кем не разговаривал. После завтрака он сейчас же ушел к себе в кабинет, в сопровождении генерала Иванова. Серкля не было.
Когда я спускался по лестнице, меня догнал дворцовый комендант генерал Воейков, который, как обычно, выглядел самоуверенно и самодовольно. Тут же на лестнице он мне задал вопрос: «можем ли мы гарантировать безопасность царской семьи в Ливадии». Дело в том, что в связи с событиями в Петрограде, по совету Воейкова, возникло намерение перевезти царскую семью из Царского Села в Крым, если состояние заболевших корью царских детей это позволит; Ливадийский же дворец находился на самом берегу Черного меря, и вопрос Воейкова относился к безопасности от неприятельского обстрела со стороны моря.
На это я ему ответил, что за безопасность от врага внешнего мы ручаемся, но за безопасность от врага внутреннего — нет. На это Воейков небрежно махнул рукой и ответил: «пустяки — с этим мы справимся».
Вернувшись к себе в управление, я застал в кабинете сильно взволнованных Н. А. Базили и С. Н. Ладыженского, которые, зная что морское управление соединено прямым проводом с Главным Адмиралтейством, где находился главнокомандующий Петрограда генерал Хабалов, пришли узнать о положении.
Вскоре пришел к нам, после разговора с Государем, и генерал Н. И. Иванов, с целью вступить в связь с генералом Хабаловым.
От генерала Иванова мы узнали, что Государь повелел ему, с георгиевским батальоном охраны Ставки, немедленно отправиться в Петроград и, присоединив к себе по пути части Царскосельского гарнизона, восстановить в столице порядок. Мы буквально пришли в ужас от такого непонимания размеров происходящей катастрофы: послать этого ветхого старца с горстью, хотя бы и георгиевских солдат, против десятков тысяч вооруженных и, доведенных до исступления, революционеров, -308- было сущим безумием; это было равносильно попытке потушить извержение вулкана стаканом воды.
Наши общие старания убедить генерала Иванова в том, что при создавшемся в Петрограде положении необходима для водворения порядка по меньшей мере целая боевая дивизия с артиллерией и что с одним, или даже несколькими батальонами, его миссия неминуемо кончится катастрофой — не имели успеха: он отмалчивался, и видно было, что он был уверен, вспоминая свою роль усмирителя солдатских бунтов в Сибири, после войны с Японией, что и на этот раз ему удастся стяжать себе, в глазах Государя, славу спасителя отечества.
Войти в связь с генералом Хабаловым ему не удалось, ибо прямой провод оказался прерванным, да и само командование генерала Хабалова было уже в это время ликвидировано.
Дальнейшее известно: выехав в тот же вечер из Ставки с георгиевским батальоном, он был остановлен в Царском Селе перешедшим на сторону революции царскосельским гарнизоном, а георгиевский батальон разоружен» (Бубнов А. В царской ставке. Воспоминания адмирала Бубнова.Нью-Йорк, 1955).





ТЕЛЕГРАММА
вр. и. д. начальника гв. зап. частей в Петрограде полковника Павленкова царю 12 марта 1917 г. № 4374
На подлиннике помета: «Копия его величеству передана 27. II. 1917 г. Подполковник Лебедев».

Подана 27. II. 1 ч. 40 м.
Принята 27. II. 2 ч. 55 м.

«Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу, что 27 сего февраля [неизвестным?] из толпы тяжело ранен командир запасного батальона л.-гв. Павловского полка полковник Экстен и ранен того же полка прапорщик Ридигер. 4374. Временно исправл. должность начальника гвардейских запасных частей полковник Павленков».
(Красный Архив. - М.-Л., 1927 № 02 (21).

ТЕЛЕГРАММА
ген. Хабалова царю 12 марта 1917 г. № 56

Подана 27. II. 12 ч. 10 м. пополудни.
Принята 27. II. 12 ч. 20 м. пополудни.

«Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу, что 26 февраля рота эвакуированных запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка объявила командиру роты, что она не будет стрелять в народ. Рота обезоружена и арестована. Дознание производится. Командир батальона полковник Экстен ранен неизвестным из толпы. Сегодня 27 февраля учебная команда запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка отказалась выходить против бунтующих, вследствие чего начальник ее застрелился, затем вместе с ротой эвакуированных того же батальона направилась частью к расположению лейб-гвардии Литовского и частью лейб-гвардии Преображенского батальонов, где к ним присоединилась рота эвакуированных последнего батальона. Принимаю все меры, которые мне доступны, для подавления бунта. Полагаю необходимым прислать немедленно надежные части с фронта. Генерал-лейтенант Хабалов».
(Красный Архив. - М.-Л., 1927 № 02 (21).

ТЕЛЕГРАММА
Родзянко царю (12 марта 1917)

Подана 27. II. 12 ч. 40 м.
Принята 27. II. 13 ч. 5 м.

«Занятия Государственной Думы указом вашего величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому министерства внутренних дел и Государственной Думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною вашему величеству во вчерашней телеграмме. Повелите в отмену вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно эти меры высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии неминуемо. От имени всей России прошу ваше величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и родины, настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной Думы Родзянко».
(Красный Архив. - М.-Л., 1927 № 02 (21).

ТЕЛЕГРАММА
военного министра ген. Беляева ген. Алексееву 12 марта 1917 г. № 196
Подана 27. II. 13 ч. 15 м.
Принята 27. II. 13 ч. 20 м.

«Начавшиеся с утра в некоторых войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и баталионами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, Для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие. 196. Беляев».
(Красный Архив. - М.-Л., 1927 № 02 (21.)

ТЕЛЕГРАММА
императора Николая II — Александре Федоровне. 27 февраля 1917г.
19 часов 06 минут.

«Ее величеству. Сердечно благодарю за письмо. Выезжаю завтра 2.30. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Новгорода в Петроград. Ьог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены. Всегда с тобой. Сердечный привет всем.
Ники».

ТЕЛЕГРАММА
ген. Беляева ген. Алексееву 12 марта 1917 г. № 197

Телеграммы ген. Беляева №№ 197 и 198 были представлены ген. Алексеевым 27 февраля при письменном докладе царю, который поставил на докладе синим карандашом знак рассмотрения
К о п и я  г л а в к о с е в.
Подана 27. II. 19 ч. 22 м.
Принята 27. II. 19 ч. 35 м.

«Положение в Петрограде становится весьма серьезным. Военный мятеж немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается; напротив того, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары, бороться с ними нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города. 197. Беляев».

ТЕЛЕГРАММА
ген. Беляева ген. Алексееву 12 марта 1917 г. № 198

Подана 27. II. 19 ч. 29 м.
Принята 27. II. 19 ч. 35 м.

«Совет Министров признал необходимым объявить Петроград на осадном положении. Ввиду проявленной генералом Хабаловым растерянности, назначил в помощь ему генерала Занкевича, так как генерал Чебыкин отсутствует. 198, Беляев».

ТЕЛЕГРАММА
генерала Хабалова генералу Алексееву

Подана 27 февраля 20 часов 10 минут.
Принята 28 февраля 0 часов 55 минут.

«Прошу доложить его императорскому величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей одни за другими изменили своему долгу,отказываясь сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных его величеству войск. Оставшиеся верными долгу весь день боролись против мятежников, понеся большие потери. К вечеру мятежники овладели большею частью столицы. Верными присяге остаются небольшие части разных полков, стянутые у Зимнего дворца под начальством генерал-майора Занкевича, с коими буду продолжать борьбу.
Генерал-лейтенант ХАБАЛОВ».

ТЕЛЕГРАММА
главнокомандующего северным фронтом ген. Рузского царю 12 марта 1917 г. № 1147/Б

На подлиннике помета рукой ген. Алексеева: «28. II. 917. 2 ч.». На копии этой телеграммы в том же деле (л. 68) помета: «Представлена его величеству 27.II. 917 г.».
Подана 27. II. 21 ч. 15 м.
Принята 27. II. 21 ч. 35 м.

«Почитаю долгом представить на благовоззрение вашего величества полученную мной от председателя Государственной Думы телеграмму, указывающую на грозное положение в столице и внутри государства, вызывающее тревогу за судьбу родины. Армия остается проникнутой сознанием долга и желанием довести войну до победного конца. Тем не менее, на ней непосредственно начинают уже отражаться последствия продовольственной и железнодорожной неурядиц, а доходящие на фронт сведения о тяжелом кризисе и о волнениях Петрограда, переживаемых населением, могут в будущем создать условия весьма неблагоприятные. Ныне армия заключает в своих рядах представителей всех классов, профессий и убеждений, почему она не может не отразить в себе настроений страны. Поэтому дерзаю всеподданнейше доложить вашему величеству соображение о крайней необходимости принятия срочных мер, которые могли бы успокоить население и вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и свое будущее. Эти меры, принятые теперь, накануне предстоящего оживления боевой деятельности на фронте, вольют новые силы в армию и народ для продления дальнейшего упорства в борьбе с врагом. Позволяю себе думать, что при существующих условиях меры репрессий могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное умиротворение. 27 февраля. № 1147/Б. Генерал-адъютант Рузский».
(Красный Архив. - М.-Л., 1927 № 02 (21).

РАЗГОВОР ПО АППАРАТУ
Начальника штаба верховного главнокомандующего ген. Алексеева с начальником штаба северного фронта ген.Даниловым. 27 февраля, 21 час.

«У аппарата начальник штаба. Доложите об этом генералу Данилову.
У аппарата генерал Данилов.
Здравствуйте, Юрий Никифорович. Ссылаясь на телеграмму главнокомандующему Северным фронтом военного министра от сегодняшнего числа № 197 Государь император повелел:
Генерал-адъютанта Иванова назначить главнокомандующим Петроградского военного округа; в его распоряжение, возможно скорей, отправить от войск Северного фронта в Петроград два кавалерийских полка, по возможности из находящихся в резерве 15-й дивизии, два пехотных полка из самых прочных, надежных, одну пулеметную команду Кольта для Георгиевского батальона, который едет из Ставки. Нужно назначить прочных генералов, так как, по-видимому, генерал Хабалов растерялся, и в распоряжение генерала Иванова нужно дать надежных, распорядительных и смелых помощников. Войска нужно отправить с ограниченным обозом и организовать подвоз хлеба и припасов распоряжением фронта, так как трудно сказать, что творится сейчас в Петрограде и возможно ли там обеспечить войска заботами местного гарнизона. Обстоятельства требуют скорого прибытия войск, поэтому прошу очень соответствующих распоряжений и сообщите мне, какие полки будут назначены, для уведомления генерала Иванова, который ускоренно отправляется 28 февраля с Георгиевским батальоном. Такой же силы наряд последует от Западного фронта, о. чем иду говорить с генералом Квецинским.
Минута грозная и нужно сделать все для ускорения прибытия прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего. До свидания. Алексеев».
«Могу ли предложить один вопрос. Данилов».
«Если непродолжительный, то слушаю. Алексеев».
«Сколько следует послать генералов в качестве помощников генерала Иванова. Так как я понял, что во главе каждой бригады, пехотной И кавалерийской, нужно иметь по одному генералу, то должны ли быть отправлены бригадные командиры дивизий, или же генералы могли бы быть посланы от других частей; тогда был бы шире выбор и можно было бы отправить особ смелых и решительных. Данилов».
«Конечно, было бы лучше, если бы оба генерала имели под командой свои полки, хорошо им известные и на которые они могли бы иметь нравственное влияние; но решение этого вопроса предоставляю вам, в зависимости от того, кто командует теми частями, кои отправятся в Петроград. Ничего не имею, если поедут начальники дивизий, так как им придется подчинить те запасные части Петроградского гарнизона, которые останутся верными своему долгу. Алексеев».
«Слушаю, понял и будет исполнено. Данилов».
«До свидания, будьте здоровы. Алексеев».

ТЕЛЕГРАММА
ген. Алексеева ген. Беляеву. № 1789

Передана 27. II. 22 ч. 25 м.

«По высочайшему повелению главнокомандующим Петроградского военного округа назначается генерал-адъютант Иванов с чрезвычайными полномочиями. Двадцать восьмого февраля вместе с генерал-адъютантом Ивановым в Петроград высылаются из ставки три роты георгиевского батальона. От северного фронта высылаются бригада 15-й кавалерийской дивизии и бригада пехоты. От западного фронта высылаются одна бригада Уральской казачьей или одна бригада второй кавалерийской дивизии и одна бригада пехоты. Прошу срочно сформировать для генерал-адъютанта Иванова штаб из чинов главного управления генерального штаба, главного штаба и штаба округа. От западного и северного фронтов, кроме того, будет назначено по одной кольтовской пулеметной команде. Срочно телеграфируйте, вызвана ли вами из Павловска гвардейская запасная батарея. 27 февраля 1917 года. 1789. Генерал Алексеев».

РАЗГОВОР ПО АППАРАТУ
Начальника штаба верховного главнокомандующего ген. Алексеева с с великим князем Михаилом Александровичем. 27 февраля 1917 г. 22 часа 30 минут.

«У аппарата великий князь Михаил Александрович. Прошу вас доложить от моего имени государю императору нижеследующее: для немедленного успокоения принявшего крупные размеры движения, по глубокому убеждению, необходимо увольнение всего состава Совета Министров, что подтвердил мне и князь Голицын. В случае увольнения кабинета необходимо одновременно назначить заместителей. При теперешних условиях полагаю единственно остановить выбор на лице, облаченном доверием вашего императорского величества и пользующемся уважением в широких слоях, возложив на такое лицо обязанности председателя Совета Министров, ответственного единственно перед вашим императорским величеством. Необходимо поручить ему составить кабинет по его усмотрению. Ввиду чрезвычайно серьезного положения не угодно ли будет вашему императорскому величеству уполномочить меня безотлагательно объявить об этом от высочайшего императорского величества имени, причем с своей стороны полагаю, что таким лицом в настоящий момент мог бы быть князь Львов. Генерал-адъютант Михаил.
—  Сейчас доложу его императорскому величеству телеграмму вашего императорского высочества. Завтра государь император выезжает в Царское Село. Генерал-адъютант Алексеев.
—  Позволяю себе доложить, что если последует сейчас какое-либо повеление государя императора, то я немедленно телеграфирую его вашему императорскому высочеству. Генерал Алексеев.
— Я буду ожидать ваш ответ в доме военного министра и прошу вас передать его по прямому проводу. Вместе с тем прошу доложить его императорскому величеству, что, по моему убеждению, приезд государя императора в Царское Село, может быть, желательно отложить на несколько дней. Генерал-адъютант Михаил.
— У аппарата его императорское высочество великий князь Михаил Александрович? Государь император повелел мне от его имени благодарить ваше императорское высочество и доложить вам следующее. Первое. Ввиду чрезвычайных обстоятельств государь император не считает возможным отложить свой отъезд и выезжает завтра в два с половиной часа дня. Второе. Все мероприятия, касающиеся перемен в личном составе, его императорское величество отлагает до времени своего приезда В Царское Село. Третье. Завтра отправляется в Петроград генерал-адъютант Иванов в качестве главнокомандующего Петроградского округа, имея с собой надежный батальон. Четвертое. С завтрашнего числа с Северного и Западного фронтов начнут отправляться в Петроград из наиболее надежных частей четыре пехотных и четыре кавалерийских полка. Позвольте закончить личною просьбою о том, чтобы высказанные вашим императорским высочеством мысли в предшествовавшем сообщении вы изволили настойчиво поддержать при личных докладах его императорскому величеству как относительно заме ны современных деятелей Совета Министров, так и относительно способа выбора нового Совета, и да поможет вашему императорскому величеству господь бог в этом важном деле. Генерал Алексеев.
— Со своей стороны сообщаю вам, что я опасаюсь, как бы не было упущено время до возвращения его величества, так как при настоящих условиях дорог буквально каждый час. Генерал-адъютант Михаил.
—  Завтра при утреннем докладе еще раз доложу его императорскому величеству желательность теперь же принять некоторые меры, так как вполне сознаю, что в таких положениях упущенное время бывает невознаградимо. Желаю здоровья вашему императорскому высочеству и успеха в той помощи, которую вы желаете оказать государю императору в переживаемые нами решительные минуты, от которых зависит судьба и дальнейшего хода войны и жизни государства. Генерал Алексеев».

ТЕЛЕГРАММА
ген. Беляева ген. Алексееву 12 марта 1917 г. № 199
На подлиннике помета рукой ген. Алексеева: «28. II. 917. 1 ч.».

Подана 27. II. 23 ч. 53 м.
Принята 27. II. 23 ч. 59 м.

«1789. Из Царского Села вызваны небольшие части двух гвардейских запасных полков и, по просьбе свиты генерала Гротена, более войск из Царского Села вызывать не предположено. Батарея была вызвана из Петергофа, но грузиться в поезд для следования в Петроград отказалась. Так как батареи обоих училищ не имеют снарядов, артиллерийский огонь сегодня не применялся. 199. Беляев».