Караваевские мемуары

 Н.К.Иванова, Г.П.Иванов

КАРАВАЕВСКИЕ МЕМУАРЫ





 Н.К.Иванова, Г.П.Иванов
Караваевские мемуары: очерки по истории поселка Караваево.

   Надежда Константиновна Иванова – заслуженный работник культуры Костромской области.
    Геннадий Петрович Иванов – член Союза писателей России, член Союза журналистов России.
   
Г.П.Иванов и Н.К.Иванова – авторы документальной повести «Звёздное призвание Клавдии Петровой».






Собеседники, поделившиеся с авторами воспоминаниями и фотографиями.

Е.М. Амплеева, И. Атражева-Михайлова, В.Ф. Виноградова, Н.В. Высоцкая, Л.Н. Гаврилова, Н.Л. Ефалов, А.А. Ефалова, И.А. Зайцева, Е.Л. Зверева, В.Ч. Носков, В. М. Игнатов, В.А. Кокина, А.Е. Коновалова, А.Н. Королев, Е.М. Котова, Н.Н.Кочуланова, Л.А. Кузьмичева, Т.С. Курдюкова, Т. Ю. Макарова, Н.И. Павлушин, В.Г. Парахина, В.С. Пенькова, К.В. Петрова, Т. Н. Петрушина, В.Г. Полторацкая, В.Г. Потепалова, Л.П. Разумова, Н.А. Серова, М. Ситушкина, Е. Ю. Смирнова, Л. Д. Сотскова, А.М. Степина, А.А. Тараканова, В.Н.Теребрина, Л. Тимофеева, Ю.Ю. Титов, А.И. Тихонов, Ю.А. Федоров, Л. Ю. Хайрулина, Л.И. Хомутова, Е.М. Цыпылова, Е.Е. Чочишвили, С. Шворнева.






КАРАВАЕВСКИЕ МЕМУАРЫ










      

 Эта книга просилась быть написанной уже несколько лет. Но мысли об этом периодически возникали, а суета бесконечных дел не позволяла даже подступиться к объемному труду. Наверное, просто было «не время».
А когда время, наконец, настало, материал принялся буквально рваться наружу и требовать, чтобы его систематизировали, «причесали» и уложили в главы книги.  И мы, двое авторов – «здешний» и «приезжий» - взялись за дело. «Здешние» - на языке коренных караваевцев – здесь, в Караваеве, родившиеся и живущие, а «приезжие» - это переехавшие сюда из других мест.  Если уж, начистоту, то именно «приезжий» Геннадий Иванов, слушая рассказы «здешнего» автора Надежды Ивановой о прошлом Караваева, побудил её записывать эти устные повествования и начать, наконец, работу над книгой. 
 Название родилось сразу – «Караваевские мемуары». 
Поначалу мы задумали сделать эту книгу в виде большого рукописного фолианта, который бы стал уникальным экспонатом музея трудовой славы. Решено было предложить караваевцам, здешним или приезжим, но живущим здесь уже достаточно давно, записать свои воспоминания о жизни Караваева в 50-е, 60-е, 70-е и 80-е годы прошедшего 20 века. Бросили клич в соцсетях, лично обращались к знакомым с этой просьбой.
Всем идея нравилась, а вот писать никому не хотелось. «Это трудно», «не умею», «да какой из меня писатель» - такие ответы получали мы сплошь и рядом. Стало понятно, что так дело не сдвинется, надо искать другой путь.
А, как известно, кто ищет, тот всегда найдёт. Ведь, если люди не хотят писать, но охотно, с удовольствием рассказывают, значит, задушевная беседа и есть тот самый путь!
  В Центральной библиотеке п. Караваево организовали «Караваевские посиделки» - неформальные встречи за чайным столом, на которые в течение нескольких месяцев приглашали по 1-2 или по несколько человек и записывали на диктофон драгоценные свидетельства ушедшей и уже полузабытой караваевской истории. С некоторыми встречались отдельно и не по одному разу, к самым пожилым ходили домой. Посиделки, как им и положено, не терпят торопливости и суеты.
Наши собеседники рассказывали не только о Караваеве, а, порой, и всю свою жизнь.  Иногда это были долгие повествования с уходом в свои и чужие семейно-бытовые проблемы. Иногда, уже выговорившись, рассказчики спохватывались и просили их откровения не оглашать. Мы с уважением относимся к таким просьбам и, как ни жаль, кое-что из рассказанного ими в книгу не вошло. Причина понятна – все мы знаем друг друга. Даже, если уже нет на свете тех людей, о которых идёт речь, но живут рядом с нами их дети, внуки и правнуки, которым вовсе не хотелось бы выносить на публику подробности, а то и тайны личной жизни их близких.
  Всем известно расхожее утверждение, что «о мёртвых можно говорить или хорошо, или ничего». Вместе с тем,  оно имеет продолжение, которое мало кто знает:  «…или хорошо, или ничего, кроме правды».
Но мы в нашей книге не ставим цели кого-то обличать или разоблачать, тем более, что так много хорошего и светлого в нашей с вами караваевской истории! Именно оно – хорошее и светлое – достойно быть увековеченным в «Караваевских мемуарах».
 «Уходящая натура» – так называют кинооператоры природные картины восхода или заката, снегопада или дождя.  Их нужно оперативно снимать, пока они не исчезли. Вот и люди – свидетели далекого прошлого - это тоже   своеобразная уходящая натура, их нужно успеть расспросить и выслушать.
 В детстве и юности, когда слушаешь рассказы родителей, бабушек и дедушек о прошлом, оно представляется чем-то невообразимо далёким и уже никому не нужным. А когда опомнишься, поймешь, что это – интересно и нужно, – и хотелось бы расспросить, да уже некого…
И вдруг понимаешь, что старожилы – это не те далекие бабушки из твоего детства, а это уже ты, твоё поколение. И многое из того, что хранится в его памяти, не знает больше никто. А так важно, необходимо, чтобы знали и помнили! Не только общеизвестные факты караваевской истории, не только прославленные, по праву увековеченные в бронзе и в книгах имена. Но есть ещё и обычное, житейское прошлое нашего поселка. Есть имена и судьбы обыкновенных, простых его жителей, не менее достойных и доброй памяти, и добрых слов. Именно поэтому и просилась быть написанной эта книга.
И вот она перед вами.
Мы благодарим всех караваевцев, поделившихся с нами своими воспоминаниями. Их рассказы наполняют эту книгу живым документальным содержанием. А мы, авторы, старались сделать её теплой и родной.
Автор «здешний» на правах старожила поведёт в книге повествование от первого лица, автор «приезжий» пером журналиста расскажет в серии очерков о караваевцах, живших и живущих рядом с нами.
Мы не пытались объять необъятное, мы просто начали писать книгу, которая не имеет конца. Она обязательно будет иметь продолжение. Пройдут годы, и о нашем сегодняшнем времени напишут другие – будущие старожилы-караваевцы – те, кто сегодня только учатся ходить и говорить.
 А потом пройдет ещё несколько десятилетий, и книгу продолжат уже их внуки и правнуки. И этот процесс бесконечен, как бесконечна сама жизнь. Лишь бы только будущие потомки не вырастали «Иванами, не помнящими своего родства».
Вот для того, чтобы этого не произошло, и написана наша книга.

                Глава 1               
                Старое Караваево: «откуда есть пошло…»

  С чего начинаются мемуары? Обычно, с места, где родился – родного дома и улицы. Нас, караваевцев, много, и все мы родились и жили на наших родных и любимых караваевских улицах, избеганных в детстве вдоль и поперек. Ныне в посёлке уже 31 улица, и даже старожилы (и я в том числе) иногда затрудняются объяснить, где находится какая-нибудь из недавно появившихся. А вот 70, 60, и даже ещё 50 лет назад все было гораздо проще.
Вначале улиц было всего семь: Штеймана (Центральная), Жашковская (Больничная), Школьная, Набережная, Пионерская, Совхозная и Заречная (п. Кирпичный). Потом к ним добавились: Учебный городок («горка»), поселок механизаторов («атамановский») и улица Садовая. Каждый караваевец, даже маленький, их знал. Но ещё раньше, 80, 90, 100 лет назад, не было совсем ни одной улицы, потому что и посёлка – того, в котором мы живём сейчас – не было. На том месте, где сегодня стоят наши дома, детские сады и школа, спорткомплекс и клуб, академия и магазины – везде, где сейчас живут и работают люди, – много лет вольготно рос караваевский лес.  А всё тогдашнее караваевское население жило там, где сейчас стоят фермы. Тогда там и было всё Караваево – стихийно разросшееся вокруг старой усадьбы поселение людей, «понаехавших» из разных мест в поисках работы и лучшей доли. Теперь это место называется «производственной зоной», но коренные караваевцы по-прежнему продолжают называть его «старое Караваево».

                Сколько лет Караваеву?

 Так, когда же оно появилось, наше Караваево? Откуда взялась эта цифра, красующаяся в центре нашего поселка?
Действительно, на сегодняшний день самое первое упоминание, предположительно относящееся к Караваеву, обнаруживается в документах 1498 года – времени правления Ивана Великого. Подчеркиваю – относящееся о-о-очень предположительно и поэтому о-о-очень сомнительное. Вот что пишет по этому поводу авторитетный историк-краевед Н.А. Зонтиков в статье «К вопросу о времени возникновения Караваева»:
 «В настоящее время в качестве условной даты возникновения Караваева принят 1498 год. Однако эта дата не может считаться научно обоснованной. Она взята Ю. В. Смирновым из дела 1498 года о земельном споре между «Ваней» - митрополичьим посельским села Куликовского  (современное с. Куликово на речке Сендега, расстояние до Караваева 6 км) и неким «Ывашкой Избиным», в котором в качестве свидетеля упоминается дворский «Коровай».
По мнению Ю.В. Смирнова, «московский князь пожаловал дворянину Короваю пустовавшую, никем не заселенную землю «пустошь». На пожалованной пустоши Коровай выстроил себе усадьбу и развернул бурную хозяйственную деятельность, которая не понравилась митрополиту. Усадьба по имени построившего и жившего в ней хозяина стала называться Короваево».
   Однако, во-первых, дворский – вовсе не дворянин. Дворский – это староста дворцовой волости, выборное лицо из крестьян. Во-вторых, никаких данных о том, что Коровай построил здесь усадьбу, из материалов дела не видно и это просто предположение Ю.В. Смирнова, выданное им за непреложную истину. Он связывает с Короваем пустошь «Короваево», будто бы находившуюся на месте нынешнего Караваева.  Впервые в известных нам источниках «пустошь Короваево», относящаяся тогда к Дуплехову стану, упоминается в 1562 году. Однако у нас нет никаких данных, что данная пустошь имеет хоть какое-то отношение к дворскому Короваю.Пустошь Короваево находилась довольно далеко от нынешнего посёлка Караваево. Дуплехов стан в 17 веке занимал территорию современных Красносельского района Костромской области и Заволжского района Ивановской области. 
Ю.В. Готье пишет, что Дуплехов стан простирался по левому берегу Волги от устья р. Стежера до устья р. Шехонка в Кинешемском уезде.
От современного п. Караваево до устья р. Стежера (Красносельский район) около 25 километров. Согласно документу 1562 года, пустошь «Короваево» находилась где-то неподалеку от с. Колшево в современном Заволжском районе Ивановской области. Следовательно, данная пустошь не имеет никакого отношения к поселку Караваево.
 Таким образом, вопрос о времени возникновения селения на месте современного поселка Караваево остаётся открытым.
 Название «Караваево», скорее всего, возникло от некалендарного имени или прозвища Коровай (Каравай), многократно зафиксированное в источниках 15-17вв. Оно встречалось среди всех слоев общества – от холопов до дворян. Обычно оно упоминается вместе с календарным именем: Иван Коровай, Тихон Коровай, Ивашко Коровай, хотя встречаются и варианты: Коровай Максимов сын Оладьин. В начале 20-го века в Костромской губернии имелся целый ряд названий, явно произошедших от имени Каравай (Коровай).
Помимо усадьбы Караваево были две деревни «Короваево» (в Галичском и Юрьевецком уездах), деревня «Караваево» (в Солигалическом уезде), три деревни Короваиха (в Ветлужском, Кинешемском и Макарьевском уездах) и деревня Коровайково (в Макарьевском уезде).
 Повторим: когда и при каких обстоятельствах на месте нынешнего поселка возникло селение, получившее название Караваево, нам неизвестно».

                Владельцы усадьбы Караваево
               
  Вот так. Может, и жили здесь в стародавние времена Караваи и Каравайки с Каравайчиками, да нет у нас убедительных доказательств этого. Потому дата основания поселка основана всего лишь на притянутом за уши предположении, а не на достоверных фактах.
   А вот о том, что здесь, на речке Опакуша в начале 19-го века была барская усадьба, уже абсолютно бесспорно свидетельствуют архивные документы того времени. Из них известно, что в разное время усадьбой владели: помещик Н.И. Греве и его сыновья, отставной корнет А.В. Пазухин, его вдова А.П. Пазухина, вдова действительного статского советника М.М.Усова  Александра Семеновна Усова и её дочь Анна Михайловна  Шишмарева.
 В те годы усадьба Караваево на речке Опакуше была совсем небольшим поселением.  В 1897 г. в ней проживали 7 человек; через 10 лет, в 1907 г. здесь было уже 4 двора и проживали 28 человек. Был построен красивый двухэтажный деревянный барский дом с террасой, балконами и башенкой.
  Об этом периоде можно прочесть в работе Е.М. Цыпыловой «Усадьба Караваево и её владельцы», а более подробно можно узнать из статьи Н.А. Зонтикова «Из истории дворянской усадьбы «Караваево». В этой статье есть воспоминания внучки М.М. и А.С. Усовых Татьяны Владимировны Шишмарёвой (1905 – 1995 гг., художник, книжный иллюстратор), детство которой прошло в данной усадьбе:
  «После рождения дочери Александра Семёновна заболела, и врачи посоветовали ей круглый год пожить в деревне. Она купила именьице в Костромской губернии. Караваево – заброшенное имение».
 «Вначале это был убогий дом, о котором мне с любовью рассказывала моя мать. Был дикий лес. Зимой выли волки и загрызали неосторожных собак. Был заросший пруд и заброшенная купальня. Здесь и провела детство моя мать».
  «В Петербурге бабушка занималась благотворительностью, участвуя в борьбе с голодом на Волге. Живя в Караваеве, обе, бабушка и мама, следуя заветам Л. Толстого, всячески помогали окрестным деревням: снабжали племенным молодняком. Помогали лесом, а также, конечно, обе лечили крестьян.  Больные приходили в усадьбу, частенько к бабушке, а потом и к маме. Они помогали им. Помню, как пришла женщина, повредившая руку во время пилки леса, кровь хлестала, я испугалась, а бабушка бесстрашно перевязывала. Крестьянка мужественно не издала ни звука. В силу всех этих фактов отношения с крестьянами были добрые. Бабушка отечески вразумляла пьяниц».
«Постепенно вырос посаженный бабушкой и мамой парк, и был он разный: берёзовая роща сменяла смешанный лес. В саду было много разных деревьев. Сад был большой».
В начале 10-х годов в летнюю пору в усадьбе вспыхнул пожар, уничтоживший скотный двор и конюшню.
 «Из деревни прибежала помощь, но ничего нельзя было сделать. Благодаря аллее берёз, посаженных между скотным двором и домом, дом и всё бывшее по эту сторону уцелело, сгорел только упрямый козёл, не выходивший из конюшни.  Скотный двор был отстроен».
После кончины А.С. Усовой в 1915 году усадьба в Караваеве по наследству перешла к её дочери Анне Михайловне Шишмарёвой. После национализации усадьбы в 1918 году семья Шишмарёвых какое-то время ещё жила в Караваеве.
  «К весне имение перешло в руки управляющего и рабочих. Они часто ссорились, имение хотела получить деревня. Среди всех этих споров родители решили передать имение Советской власти. Поехали в город, совершили передачу и получили разрешение жить в имении».
 «Получили флигель, одну корову, пять кур и петуха и огород».
«Мама очень страдала от вида тех разрушений, которые там происходили. От небрежного ухода дохли лошади и коровы. При виде всего этого у мамы болело сердце. И вот они с отцом решили переехать в город тем более, что отец создавал там рабоче-крестьянский университет. Везла маму в город крестьянка Манефа. Она всё приговаривала: «Я бы не смогла так отдать своё добро». Мать же, конечно, переживала прощание с детством и юностью, прожитыми здесь».

                Глава 2
                Старое Караваево: барыня Усова

             «Печальная история несбывшегося счастья…»

   Да, Анне Михайловне Шишмаревой было что вспомнить – и не только о себе. Она оставила воспоминания, проливающие свет на обстоятельства жизни своей матери – Александры Семеновны Усовой. Вот отрывки из них:
 «Семейная жизнь и матери и отца сложилась очень несчастливо. Правду я узнала уже взрослым человеком, когда мать сочла нужным рассказать мне печальную историю своего замужества. Она вышла замуж по любви, отец же был безумно влюблен в нее, а между тем они очень скоро должны были расстаться. Все произошло оттого, что отец скрыл от матери свою болезнь».
 «С первых же лет своего существования я чувствовала, что между отцом и матерью пробежала, как я рассказывала раньше, какая-то черная кошка.  Я любила обоих, но, конечно, не могла понять, что, в сущности, произошло, кто же виноват. Этот семейный разлад причинил много горя моему детскому сердцу. Только уже после моего замужества мать рассказала мне (мы ехали с ней на пароходе к заболевшему отцу) о причине расхождения ее с мужем. Я узнала тогда всю горькую правду. Молодой девушкой мать была обаятельна (это сообщила мне одна моя родственница), ее руки искали многие, но она отказывала всем до 25-ти лет, когда, наконец, встретила отца и влюбилась в него. Он был тогда таким красавцем, русским богатырем. Бабушка не хотела этой свадьбы, она каким-то своим материнским чутьем решила, что из этого союза не выйдет ничего хорошего. Мать же была настойчива, и брак состоялся».
 «Уже в первые дни после свадьбы выяснилось, что отец мой неизлечимо болен. У него было циклическое нервное заболевание, которым страдало в его семье мужское поколение. Насколько были неуравновешенны мужчины, настолько женщины отличались здравым умом, ровным характером и долговечностью. Отец боялся, что мать, узнав о его болезни, откажет ему, что, конечно, и произошло бы, а потому и промолчал. Очень скоро после свадьбы он гонялся за мамой с ножом, и она должна была не спускать с него глаз. А между тем я должна была родиться. Отец совершил, конечно, большое преступление, связав свою жизнь с материнской цветущей юной жизнью. Первые годы она храбрилась, терпела, скрывала свое несчастие даже от матери. Я появилась на свет, и она несколько успокоилась, что у нее родилась дочка, а не сын. Наконец, видя, что припадки у отца продолжаются, она решила расстаться с ним. Она имела полное право на развод, но тогда ей пришлось бы указать на причину: из жалости к отцу, не желая портить ему карьеры ученого (а такое сообщение могло отразиться на ней), она решила просто молча разойтись. Это была, конечно, ошибка, так как она ставила мать в какое-то двусмысленное положение. В те годы смотрели косо на женщину в ее положении».
«Мать была шестидесятницей со всеми увлечениями ее времени, яркая, широкая натура, а ее талантливости хватило бы на несколько человек. И какое сердце при всем этом! Это скажет каждый, кто ее знал. Надо сказать, что, как только началась первая капиталистическая война, покойная мать обеспечила всех наших соседних шуваловских солдаток пайками, и хорошими пайками. Правда, крестьяне говорили в ту пору, будто матери давать эти пайки приказало правительство, но потом они, должно быть, поняли, что  то был ее собственный почин, и не забыли этого, как не забыли вообще ее чуткого отношения к их нуждам.
 Позже, когда мы уже совсем покидали Короваево, они, прощаясь со мной, сказали: «Мы ведь вас никогда помещиками и не считали, а считали толстовцами». В этом, конечно, была доля правды. Мы, конечно, не были толстовцами, но усадьба была не родовая, а купленная. Мать, вначале особенно, когда у нее еще были силы, сама работала в лесу, проводя аллеи, сама работала на пасеке, как настоящий пчеловод (она этому делу обучилась), мы одевались очень просто, мать обучала крестьянских ребят  грамоте, за стол наш очень часто приглашались соседние мужики и их всегда величали по имени-отчеству, все это, конечно, не походило на обращение соседних «зубров».
 «Удивительный был у матери нрав. Впоследствии мы называли ее нашим кислородом. Она умела к каждому подойти, каждого утешить, когда надо развеселить, свои горя она оставляла при себе, запирала их, как она любила говорить, на ключик».
   «Когда мы, бывало, спрашивали мать, зачем она создает себе ненужные заботы, она, смеясь, отвечала: «Кто увлекается скачками, кто балетом, моя страсть — Короваево!».
 Благодаря этой «страсти» у нее создавалось множество хлопот,
огорчений, разочарований. Она с головой входила в это дело, много читала по сельскому хозяйству, знакомилась с новейшими тогда достижениями в этой области. Она во все, что делала, всегда вкладывала всю себя, такова была ее натура.
Врачи предписали ей после моего рождения жить зимой в деревне, чтобы укрепить сильно пошатнувшееся здоровье, быть «дачницей» она не хотела, она купила клочок земли и страстно привязалась к нему. Вероятно, ей это было нужно! У нее была динамическая натура, жаждущая большой деятельности, у нее как-то на все хватало времени».

                Миф о генеральше Усовой

  Коснувшись того караваевского периода, невозможно пройти мимо мифа о «генеральше Усовой». Именно так всю советскую эпоху звали Александру Семёновну Усову, владевшую усадьбой около 30 лет.  Кого обычно называют «генеральшей»?  Жену генерала.  Но мужем А.С. Усовой был профессор Петербургского университета М.М. Усов. Таким образом, она, скорее, была «профессоршей». Вообще-то, гражданский чин действительного статского советника у мужа Александры Семёновны соответствовал воинскому званию генерал-майора. Но вряд ли он стал причиной рождения мифа о «генеральше».  Просто большевикам в то время были нужны яркие пропагандистские примеры жестокого обращения «угнетателей-помещиков» с угнетаемым народом. Одним из таких примеров стала появившаяся в большевистской газете «Искра» публикация об отвратительной еде, которой помещица в усадьбе Караваево кормила рабочих. Они от такой еды отказались, а собака, будто бы, съевшая ее, сдохла.  Кем после этого следовало считать А.С. Усову? Конечно, узурпаторшей, символом жестокости: Салтычихой, и точка!  Но «профессорша» Усова как-то не очень сочеталась с образом злобной Салтычихи, психически больной помещицы, убивавшей своих крепостных. А вот, «генеральша» Усова в этот образ вполне вписалась. На несколько десятилетий вписалась: и в газетные статьи, и в стихи,  и в наше сознание.
 Но вот реальные свидетельства о жизни в усадьбе в дореволюционный период, оставленные коренным караваевцем Павлом Константиновичем Сорокиным:
«Моя мать, Сорокина Ефимия Изосимовна, родилась в1890 году в деревне Семенково. Мама нанялась на работу к барыне ещё девушкой и проработала до советской власти. Для работников в усадьбе была людская, где жили все вместе, только бабы отдельно от мужиков. Была в людской кухня, где стряпали для работников. Ели все вместе, из одного большого блюда, деревянными ложками. Кормила барыня досыта, но питание было постное – с мясом и молоком готовили только в праздники. Готовили еду кухарки, тоже из работниц, а мать моя пекла хлеб, потом работала на скотном дояркой. В виде поощрения барыня устраивала праздник. Ставила небольшое угощение, но допьяна никого не поила. Плясали, пели. Барыня зимой жила в Питере, там у неё был дом свой, а хозяйством управлял управляющий, которого работники не любили.
Тех, кто хорошо работал, барыня не обижала, но ленивых и пьяниц наказывала или совсем прогоняла. Работали с темна до темна. Никогда не было ни отпусков, ни выходных. Только иногда барыня отпускала в церковь молиться, и то не всех, а кто хорошо работал. А если кто выходил замуж или женился, то барыня отгораживала уголок в людской. Никаких отдельных комнат не было. Не было и яслей, и детских садиков.  И рожали часто прямо на работе. Детей, даже только родившихся, матери брали на работу с собой. Дети часто умирали. Вот и у мамы две девочки умерли в младенческом возрасте, а брат Илья выжил. Мама говорила, что он спал за кормушкой на сене. И многие работницы так делали. Много детей, оставленных без присмотра, тонуло в Сендеге. Смотреть за ними было некому, все зарабатывали на кусок хлеба. Мать говорила, что генеральшу любили и боялись. Она для работников была и царь, и бог. Другой жизни никто не знал, жаловаться, если шибко обижали, было некому.
Усадьба у барыни была очень красивой. Большой дом деревянный, двухэтажный, с террасой и балконами. Большой сад, где много было посажено разных сортов сирени, жасмина и всяких цветов. Было много ягодных культур, парники были. Был хороший пруд, обсаженный деревьями. Чистили его вручную. Барыня по нему каталась на лодке. Пруд этот сохранился, но он заброшен.
Барский дом сгорел, а скотные дворы и другие хозяйственные постройки долго служили и в советские времена. Молоко с молочного хозяйства Усова продавала в город, в больницы. Кроме скота было у барыни много кур. Яйца, чтобы не портились, обмазывали воском и отправляли в Питер. Уже в советское время приезжал зять барыни (В.Ф. Шишмарёв) в составе какой-то делегации. Ходили по скотным дворам, и он узнал мою мать, поздоровался».
 Из этого бесхитростного рассказа вырисовывается образ практичной, хозяйственной, строгой, но справедливой помещицы. Лодырей наказывала, старательных поощряла, а условия жизни и труда везде были такими. Ни о каких зверствах, ни о каком гнилом мясе не упоминается. Тем более, что мясом-то, видимо, соблюдая посты, кормили только по праздникам.
 Но вот что о нашей А.С. Усовой в 1969 г. костромской поэт Е.Ф. Старшинов писал в поэме «Караваево»:

                Средь российского захолустья
                В стороне от больших дорог,
                Раньше тут генеральша Усова
                Гнула смердов в бараний рог.
                Не давала она потачки,
                Хоть крутись перед ней юлой.
                Батраки её и батрачки
                Звали барыню кабалой.
Вот эту легенду знали с детства и я, и мои ровесники, и не так уж давно по историческим меркам она развенчана.
 Заполнить белые страницы нашей караваевской истории помогли супруги-костромичи К.В. Сезонов и Н.Н. Перемышленникова (в то время заведующая архивным отделом администрации Костромского района). Им, активно занимающимся историей нашей области и Костромы, было хорошо знакомо имя Владимира Федоровича Шишмарева – одного из основателей Костромского университета, лауреата Ленинской премии, академика, члена-корреспондента Академии наук и…зятя нашей Александры Семеновны Усовой. Гуляя по кладбищу в знаменитом Комарове, где похоронено немало известных людей, они обнаружили там и его могилу. Выяснили, что в Санкт-Петербурге живет его правнучка, Татьяна Власова. Оставили в местной библиотеке свои координаты, получили ответ, а затем и новые данные о семье Усовых и её потомках. Благодаря этой счастливой находке наш музей истории Караваевского сельского поселения пополнился редкими фотографиями последних владельцев усадьбы Караваево.
 Однако, Россия, как известно, страна с непредсказуемым прошлым. История у нас порой, как и закон – «что дышло, куда повернул – то и вышло!»  Бывшую помещицу перестали называть эксплуататоршей-кровопийцей, а повернет «дышло» в другую сторону, и неизвестно, в каком виде подадут нам её образ историки… Тьфу-тьфу-тьфу!
               
                Глава 3
         Старое Караваево: «Атлантида» нашего прошлого       

От того места, того дома, где жили последние его владельцы, не осталось и следа. Вместе с уехавшими хозяевами покинул усадьбу и её неторопливый размеренный быт. Наступили новые времена, в усадьбе поселились новые люди, новые у них были задачи и планы, которые они с энтузиазмом начали воплощать в жизнь.  Именно на это и была направлена вся жизненная энергия тех первых советских караваевцев, а вот на себя, на свой быт и его обустройство, времени и сил уже не оставалось. Жили и в землянках, и по несколько семей в одной комнате, разгороженной на закутки занавесками.
Вот что вспоминал С.И. Штейман, приехавший в Караваево в 1927 году:
«Недалеко от берега (р. Опакуша, теперь ручей Безымянный) стоял старинный двухэтажный барский дом с колоннами, возле него – конюшни, людская, сарай и полуразрушенный скотный двор, окруженный непроходимым навозным болотом. А со всех сторон вплотную, как стена, придвинулся лес».
Сохранились воспоминания жительницы нашего поселка Веры Максимовны Воробьевой,1912 года рождения. Многие «здешние» караваевцы помнят эту сухощавую невысокую женщину, которая с весны до поздней осени ходила исключительно босиком, нравилось ей ходить «без обувки».
Её мать Анна Степановна Карцева приехала в Караваево вскоре после 1917 года.  Работала в артели, но владельцы усадьбы там ещё жили. Вера Максимовна помнила Анну Михайловну и её дочь Таню, помнила директоров Макарова и Куликова, зоотехника Воймана.
Вспоминала, что «в хозяйстве у барыни были ослы, и барыня при отъезде подарила артели 7 лошадей, 7 коров, жнейку, косилку. Были в усадьбе пчельник, ферма, конюшня, парники. Рабочие жили в Красной даче, в одной комнате по четыре семьи. Была ещё Синяя дача».
 Немногие оставшиеся старожилы тех лет (Клавдия Васильевна Петрова, Юрий Авенирович Федоров, Антонина Апполинарьевна Тараканова) тоже помнят такие жилища, как «Красная дача» и «Синяя дача». Так красиво назывались вовсе не барские хоромы, как можно подумать, а обычные бараки, в которых и обитали в довоенное и военное время почти все работники совхоза. Там жили и моя бабушка с мамой, и все детство я слушала их рассказы о той жизни. Удивительно, но от того, по нынешним меркам, необычайно тяжелого времени, у моих близких и их ровесников   остались очень светлые и теплые воспоминания. В суровых условиях голодного, скудного бытия сформировалась своя, очень дружная, какая-то почти родственная общность людей.  В моём детстве, если про кого-то бабушка даже вскользь говорила: «мы жили с ними в «Красной даче», я твердо знала – это очень славные, хорошие люди. И встречая кого-то из них на улице, всегда смотрела в их лица доверчиво и радостно…       
Вот такая караваевская «Атлантида», опустившаяся в воды времени, осталась в памяти уже очень немногочисленных старожилов тех далеких лет…
 Старое Караваево, каким оно было в те годы, хорошо помнит Юрий Авенирович Федоров, родившийся в 1940 году. Он провел там все детство и по нашей просьбе нарисовал схему того, прежнего поселка Караваево.  От него, тогдашнего, не осталось практически ничего. Рассматривая рисунок, трудно представить, как там все это помещалось: и старый барский дом, и сад с аллеями, и школа, и детский сад, столовая, клуб, поликлиника, пасека, жилые и хозяйственные постройки.
 Схему старого Караваева Юрий Авенирович снабдил рисунками и комментариями.  Вот такими:
«Воду из водокачки развозили в бочке по домам на лошади. Возницами работали тётя Вера Балалайкина и тётя Маша Саянова».
    «На электростанции двигатель был нефтяной. Его принципиальной особенностью является наличие чугунной камеры в виде шара. Запуск начинался с разогрева шара докрасна паяльной лампой».
    «Локомобиль Людмилы Васильевны Беловой обеспечивал электроэнергией пилораму. Локомобиль – это паровоз с приводом не на колеса, а на вращение генератора. Топят дровами».
«Зимой дорогу чистили «утюгом» (треугольное сооружение из брёвен), его тянул гусеничный трактор».
«Совхоз каждую семью обеспечивал сараем, где в основном держали поросят, с участком земли под огород».
«В 1948 году барский сад очищают от деревьев, и заключенные строят скотный двор с навозоудалителем, т. е. труд уже частично механизирован: скотник катил по рельсам короб с навозом, который потом опрокидывал в навозную яму».
«Из рабочих совхоза была создана добровольная пожарная дружина. На нижнем пруду стоял ручной пожарный насос, там были мостки, была дежурная пожарная лошадь».
«В совхозной пекарне тетя Шура Иванова пекла очень вкусный хлеб».
«Колесные трактора ХТЗ и СТЗ довоенного выпуска с левой стороны имели шкив для привода через ременную передачу для разных сельхозмашин.  С помощью этого нехитрого приспособления работала и мельница».
«В бане были помещения для обработки одежды паром. Пока человек мылся, одежда обеззараживалась от вшей. Матери обрабатывали детям головы керосином, повязывали платок и выдерживали некоторое время, затем мыли».
«Лошадей тоже обрабатывали от насекомых в специальных деревянных камерах».
«На почте в войну дежурила Л. И. Кузьмичева».
Дежурили по ночам не только на почте, но и в детском саду.  А поскольку, мама Юрия Авенировича Капитолина Алексеевна Федорова работала воспитательницей, то маленький Юра ходил на дежурство вместе с мамой.
 «Ночью волки подходили, мама мне их в окно показывала. Страшно было, - вспоминает он. – Дежурили по двое, да не просто так сидели, у дежурных была обязанность – вывозить в поле навоз. На санках самодельных его и возили. Всё же рядом было – и детский сад, и скотные дворы, и поля. Вот как-то раз повезли навоз, а волк и вышел к ним. Так мамина коллега от страха прямо в санки с навозом и села…»
«Старую контору – барский дом, помню. Когда она сгорела, я ещё в школу не ходил. Балкон был красивый у неё, помню, как играл под ним, пока мама на собрании там сидела. Вот тут, на картине, угол здания – это тоже контора, уже новая, взамен сгоревшей. (известная картина А.И. Рябикова и Н.Ф.Назарова «Торжественное собрание в совхозе «Караваево») - – А дальше, за конторой стоял детский сад. А между ними шла дорога, это и была дорога в Кострому. И Ленин как раз тут стоял, где же ему стоять, как не у конторы».
               
                Два Ленина

  Вот этот Ленин на картине давно не давал мне покоя. Каждый раз, при взгляде на него, настойчиво возникала мысль, что памятник вождю пририсовали позже, уж очень он небрежно, как будто второпях изображен.
Тем более, что напротив памятника уже красуется огромный портрет вождя пролетариата. Так зачем два Ленина на одной картине?..
Ответ пришел, как озарение, при внимательном взгляде на дату написания картины.  В разных источниках она датируется то 1949, то 1950, то 1952 годами. В юбилейных буклетах племзавода Караваева вообще стоит дата «1941 г.», что, конечно же, ерунда, т.к. на картине изображены Герои Социалистического Труда, а первые золотые звезды караваевцы получили только в 1948 году. Но любая из этих дат ведет к разгадке «двух Лениных», если немножко знать нашу советскую историю.
Например, годы правления другого вождя – И.В. Сталина. Он умер в 1953 году, и до этого времени немыслимо даже представить, чтобы на таких собраниях, как на картине,  не было его портрета. Он и был – как раз там, где сейчас изображен портрет Ленина. И называлась картина «Письмо вождю». А в 1956 году, после разоблачения «культа личности», памятники и портреты Сталина отовсюду срочно убирали.
Убрали и с нашей картины – просто заменив изображение одного вождя, Сталина, на другого, Ленина. Возможно, эту работу и выполнил Назаров, поэтому у картины два автора. По крайней мере, есть подтверждение, что основную её часть – портреты людей – писал Рябиков: на сохранившихся эскизах стоит его подпись.
 Но догадка о замене одного вождя на другого так и осталась бы догадкой, если бы не нашелся надежный свидетель – старая фотография. Мы искали её без особой надежды – не так уж много фотографий Караваева того времени осталось, да ещё чтобы и картина на них была! И она нашлась – в старой книге «Совхоз «Караваево», которая раньше была почти в каждой караваевской семье, а сейчас стала музейным экспонатом.  На фотографии начала 50-х годов запечатлено комсомольское собрание работников совхоза, а на заднем плане – эта картина. И там, если всмотреться, вполне явственно видно, что не Ленин на портрете у президиума, а Сталин.

                Загадочный пожар

   Барский дом, в котором размещалась контора совхоза, сгорел в 1946 году. Рассказывает К. В. Петрова:
  «В ту ночь я дома не ночевала, а была у своей подруги Тони Тяпкиной.
Они жили на Красной даче. Барак этот был недалеко от конторы, и во время пожара стёкла трещали от огня. Пожар был зимой, ближе к весне. Контора деревянная, она быстро сгорела. Причину пожара никто не установил. Накануне кассир получила деньги, заработную плату не успела всем выдать. А на следующий день, когда контора сгорела, приехала милиция на пепелище, стала вскрывать сейфы. Раньше деньги хранили в железных ящиках. Деньги были целы. Предполагали поджог. Говорят, загорелось в той части здания, где была контора».
 Деньги, пусть и обгорелые, на пожарище нашли, поэтому версия об их хищении посредством поджога конторы, отпала.  Но там, в старом барском доме, судя по всему, было что-то гораздо более ценное, чем эта недополученная рабочими зарплата. Какие-то очень ценные альбомы, которые таинственным образом бесследно исчезли во время пожара.
О существовании этих альбомов и их ценности многие знали, и пропажу обсуждали.  Разговоры об этом слышал в детстве Ю.А. Федоров, о них говорили и годы спустя, потому что я тоже припоминаю обрывки разговоров взрослых об этой истории.
  Наверное, именно пожаром можно было бы списать исчезновение этих загадочных альбомов, на это, может быть, и был расчет у похитителя. Однако, похоже, пожарная дружина и пожарная лошадь сработали оперативно и добросовестно. Даже деньги сгореть не успели, а от массивных альбомов с металлическими замочками и украшениями не осталось и следа. Не странно ли? Куда они подевались, так никто и не выяснил.
 Остались…даже не предположения, а любопытные факты. Подчёркиваю – просто некоторые факты, без малейшего намёка на какой-либо намёк.
   
                Шаумян и Штейман

 Несмотря на то, что зарплатные деньги не были похищены, директор совхоза В.А. Шаумян некоторое время спустя после пожара был снят с должности. По мнению старожилов, сняли его именно из-за пожара. Даже «геройского звания» не дождался, хотя уж он-то с его врождённой предприимчивостью и заслугами  в продвижении костромской породы коров, должен был получить золотую звезду в первых рядах.  Директор М.Н. Ветчинкин, сменивший его на этом посту, и ничего особо значительного ещё не успев для совхоза сделать, уже через два года звезду Героя получил. 
А Шаумян перебрался в областной центр и…построил в Костроме два дома – один себе, второй любовнице.
  Рассказывает Л.П. Разумова, в те годы студентка Костромского сельскохозяйственного института, где впоследствии работал Шаумян:
«Звали её тетя Маша. Она, кажется, в детском саду работала в совхозе при Шаумяне. Дом у неё был поменьше, но хороший тоже. Это у них,  кавказцев, так уж заведено – раз себе построил, то и любовницу обеспечь. И рядом дома стояли, чтобы ходить удобно. Я почему про это знаю – у них там богатый сад был разбит при доме, а я диплом писала по плодоводству, нужны были результаты ежедневных наблюдений. Вот меня научный руководитель к Шаумянам и направила, она с ними договорилась, и я к ним в этот сад ходила".
  Вообще, о Шаумяне остались разноречивые воспоминания. Безусловно, это был деятельный пиар-менеджер нашего совхоза, без устали продвигающий его интересы и рекламирующий его успехи на самых различных этажах власти. Наверное, во многом благодаря ему узнали в Москве и о Штеймане, и о его достижениях. Многие вспоминали его с благодарностью, но, похоже, благодарность эта возникала на контрасте с суровым характером Штеймана.
Вот что пишет о главном зоотехнике совхоза Е.М. Цыпылова, обобщая воспоминания работавших с ним людей:
«Трудоголик Штейман всех заразил своим фанатизмом и верой в собственную мечту. Он первым приходил на ферму, раньше доярок, и последний уходил. Сам садился доить, если у доярки что-то не получалось. Вечно в фуфайке или плаще и в сапогах. Так его помнят. Звали его «хозяин» и ещё, почему-то, «папа».
Не знаю, любил ли он своих близких, так, как любил коров. На ферму детям приходить было строго запрещено. На ферме нельзя было громко разговаривать. А уж кричать на коров, тем более, ударить – Боже сохрани. О людях же только с уважением. Особенно, о своих доярках. Он был жестким и чрезвычайно требовательным человеком».
  А вот В. М. Воробьева о Штеймане отзывалась с неодобрением:
«Был пастухом в Ивановском – на нем были одни штаны, а на ней (жене) одно платье, да именья - скамейка да табуретка некрашеные, когда приехали в Караваево.  Когда стал зоотехником, обращался жестоко с доярками: испортишь корову – «на веревку, давись». За литр обрата для годовалого ребенка на коленях в конторе стояла – отказал – отказалась подписываться на облигации займа».
 Возможно, кто-то не знает, поэтому, поясню: обрат – это даже не молоко, а то, что от него осталось после сепарации – отделения сливок. Обрат использовался для выпаивания молодняка, т.е., возвращался обратно с молокозаводов животноводческим хозяйствам, отсюда и название.
В нем сохранялось немало полезного, обратом поили телят.
 А займ – это добровольно-принудительное перечисление части или целой зарплаты на государственные нужды. Взамен люди получали облигации, по которым деньги должны были вернуть. Кроме того, номера облигаций разыгрывались в лотерее, теоретически можно было что-то выиграть.
На моей памяти, у нас в Караваеве таких счастливчиков не было, зато все дети моего поколения с удовольствием играли с этими большими цветными бумажками. Это было уже через 20 лет после победы, когда наши родители, видимо, уже не надеясь на возврат денег, отдали облигации для забавы своей ребятне. Хотя частично по облигациям деньги позже все-таки людям вернули. Вот на такой займ женщина не подписалась, и принципиальный Штейман ей это припомнил.      
  А  Шаумян иногда  разрешал дояркам дать детям кусочек дуранды, и они даже за это, ничего не стоящее ему разрешение, испытывали к благодетелю чувство искренней благодарности. Дуранда – это спрессованный жмых подсолнечника, остающийся после того, как из него отжали масло. Её большими плитами привозили для корма коров, и в войну она была желанным лакомством для голодных детей.
Если, конечно, добрый Шаумян полакомиться разрешит...
В рассказах опрошенных нами уже очень пожилых людей, Шаумян – добрый, веселый, жизнелюбивый (и женолюбивый) человек. Вот он вместе с женой Клавдией Петровной зажигательно танцует в клубе лезгинку. Вот он привозит горячий чай замерзшим, застрявшим в распутицу в овраге с грузом сена, караваевским подросткам – это они возили его в войну со спасских лугов, которые находились в 40 км от Караваева.  Вот, увидев, что у маленькой дочки телятницы Таисии Смирновой – Тони, прохудилась обувка, дарит ей хорошие, добротные сапожки. А узнав, что она мечтает о красивых туфельках, ведёт её к себе домой, объявив жене с порога: «К нам Тонька пришла, она туфли хочет».
 Рассказывает А.А. Тараканова (Смирнова):
« А жена его лежала на кровати, вроде нездоровилось ей. Шаумян спросил, где у неё туфли, она показала. Он как ящик из комода выдвинул, у меня глаза разбежались. Туфлей много там, красивые все, но на меня нету. Он спрашивает:
 – Ну, какие возьмешь?
А я говорю:
 – У вас не такие туфли, как мне надо.
 – А какие тебе надо?
 – А мне надо вот такие, – и руками показала ему размер, - а у вас они все большие, мне не погодятся…
Тогда он засмеялся:
 –  Бери тогда пирогов, раз туфли не выбрала.
 – А как я их понесу?
 – А клади в подол, сколько влезет!
Так я и понесла пироги домой в подоле».
 А вот о Шаумяне вспоминает К.В. Петрова:
«Он мимо нашего дома проезжал, увидел меня, спросил, как мы устроились. Мы тогда как раз переехали в другую квартиру.  Захотел зайти посмотреть. А только зашли в дом, он как начал меня обнимать и целовать. Тут я не растерялась, крикнула: «Ой, вон сосед к нам идёт!» Он сразу отпрянул, а я скорее из дома выбежала. Он тоже вышел, усмехнулся и уехал».
Потом, когда и Клавдия Васильевна, и Шаумян уже работали в Костромском государственном сельхозинституте, они вспоминали этот случай с улыбкой. Она и сейчас улыбается, вспоминая Шаумяна, и говорит о нём убеждённо:
 –  Хороший был человек!
Хороший… Но вот загадка: почему же тогда моя бабушка (Анастасия Сергеевна Белозерова), работавшая в совхозе с 1934 по 1963 год, обычно очень сдержанная и осторожная в суждениях, произносила его имя с присказкой «ни дна бы ему, ни покрышки»? Эта присказка предназначена была у неё только для тех людей, которых она искренне, от всей души не любила и презирала.  И была в этом далеко не одинока. Сколько раз во времена моего детства бабушкины подруги вели на нашей кухне долгие неспешные разговоры о былом. Все они до пенсии вместе работали в совхозе, и было им, что вспомнить, над чем погрустить или посмеяться. Я любила слушать их рассказы, удобно устроившись в обнимку с котом на низенькой скамейке у печки.  Но если заходила речь о Шаумяне, они почему-то переходили на полушепот, а меня отсылали в комнату. Оттуда были слышны только отдельные возмущенные вскрики и вздохи. 
«Ох, ни дна бы ему, ни покрышки!» - выносила вердикт в заключение разговора бабушка, а тётя Зоя Смирнова, тётя Нюра Виноградова, тётя Нюра Рассмагина или другие её товарки и ровесницы частенько выражались гораздо более выразительно и конкретно, хотя и абсолютно непечатно.
О Штеймане – несмотря на его суровость и жесткость, никогда ничего подобного ни от кого не слышала.
За что не любили они Шаумяна, я догадываюсь, конечно… Говорить об этом  не хочу.   Но и подавать его образ в нимбе сплошных достоинств не имею права. Из песни слова не выкинешь, а мемуары тем и ценны, что в них всё-таки присутствует драгоценная – не камуфлированная – правда жизни… 

                « Старокараваевское – оно всё крепкое…»

 Сама я в старом Караваеве не жила, поэтому особыми воспоминаниями о нем похвастать не могу. В дошкольном детстве ходила туда за молоком, это для детей нашего поколения была обычная обязанность. Молоко выдавали рано утром по выписке на «весовой». «Весовая» - это помещение с навесом, где взвешивались машины с грузом. Выписка – это была такая бумажка, на которой выбранное молоко отмечалось каким-нибудь значком: цифрой или просто «палочкой».
Путь от Набережной неблизкий - нужно было пройти свою улицу и проулок, пересечь Школьную, пройти через центр, пересечь Жашковскую, перейти мостик и выйти на тропинку, ведущую к весовой. 
Летом дорога туда была приятной: светло, солнышко греет.  Как Жашковскую перейдешь, там у мостика густо цветет купальница или, если по-караваевски, бубенчики.
А вот в зимнюю утреннюю темень путь казался вдвое длинней. Поднимают тебя утром, одеваешься полусонная, выходишь на улицу – а там мороз, звезды на небе, снег скрипит и ни души вокруг. Кое-где начинает клубиться дымок из труб – рано ещё, не все хозяйки затопили печки…
Самое поразительное – родители не боялись нас отпускать. И мы ничего не боялись – ни злых людей, ни собак-зверей… Если и было что-то в этих походах страшное – так это пролить молоко. Фонарей нет, тропинка зимой ухабистая и скользкая, того гляди, навернешься. Такое тоже бывало. Тогда, всхлипывая, снова идёшь на «весовую», где тебе вновь наполнят бидончик, поставив в выписке ещё одну «палочку».
 «В старое Караваево мы ходили на конюшню. Все там было открыто, лошади одни стояли, вроде как без присмотра. А нам покататься хотелось. И вот, Юрка Христов, он постарше нас был, решил нам, мелюзге, показать, как надо на лошадь запрыгивать. Они стоят, чего-то жуют, а он как прыгнет на лошадку, а она как взбрыкнет, да как его вверх подкинет! И как он с неё летел! Я к лошадям с тех пор подходить не люблю» - вспоминает коренной караваевец Ю.Ю. Титов.
 А я помню совхозные парники, которые тянулись вдоль дороги от этой   конюшни почти до пруда.  В них выращивали помидоры, а сторожила парники бабушкина подруга тётя Нюра Виноградова. Пару раз мы заходили к ней в её застекленное царство, и она угощала необыкновенно вкусным, снятым прямо с ветки, красным помидором. 
Вообще, впервые красный плод на ветке я увидела именно там. Свои помидоры на ветках не вызревали, потому что ни теплиц, ни парников в огородах тогда еще не было. Зеленые помидоры доводили до спелости, выражаясь по-караваевски, – «зОрили»  в старых валенках, а чаще так зелёными и солили, как огурцы.
 Парников не стало в конце 60-х, а вот рамы от них ещё долго верой и правдой служили караваевцам, растащившим их по своим огородам и дачам. И у нас на даче стояла такая теплица из этих старых парниковых рам – эдакий стеклянный конструктор, который весной собирали, а осенью разбирали и уносили в сарай. Потом перестали разбирать, оставляли рамы под снегом, а они всё служили и служили, не хотели разваливаться…
«А чего удивляться, - задумчиво сказал, разглядывая нашу теплицу, бабушкин знакомый, когда-то тоже живший на «Красной даче», - старокараваевское – оно все вот такое крепкое, что деревяшки, что люди…»
 Старое Караваево полностью превратилось в производственную зону только на рубеже 80-х годов. Долгое время в стареньких домах продолжали жить люди, последние их жильцы переехали в современное Караваево в 1982 году. А начался этот процесс переселения в конце 40-х годов, когда появились первые улицы нашего нынешнего посёлка.

                Глава 4

                Улица Штеймана ( Центральная)

  Самой главной была Центральная улица, заложенная в 1947 году. Этому событию предшествовало правительственное постановление о строительстве в Караваеве красивого и современного городка животноводов.  Такой роскошный подарок караваевцы получили за выведение новой – костромской породы крупного рогатого скота.  Официальное признание костромской породы произошло в 1944 году, а потом большая группа животноводов была награждена орденами и присвоением звания Героя Социалистического Труда. Шестеро из них позже удостоились этого звания во второй раз.
Почти сразу же после официального признания костромской породы, в 1945 году правительством было принято решение построить для караваевцев современный городок животноводов – город-сад, и оно незамедлительно начало претворяться в жизнь. В 1946 году был разработан проект «Гипросовхозстроя», а в 1947 году началось строительство нового Караваева.  Факты общеизвестные, но они и сейчас ошеломляют.
 Только что закончилась кровопролитная и разрушительная война, множество городов и сел лежали в руинах. И жилье, и промышленность половины страны нужно было восстанавливать с нуля, а тут такой невероятный, щедрый, воистину царский подарок. Простым советским работягам за их самоотверженный труд. Чтобы не только звезды на груди сияли, а и жилось радостнее и веселее… Почему-то трудно представить, что об этом не только рассуждали, но и делали. А это было – на нашей памяти, в нашей с вами великой стране. Может, поэтому она и была великой..?

                Центр

  По проекту, Центральная улица начиналась от центра поселка, оформленного в виде двух небольших площадей с расположенными на них административными и общественными зданиями. Здания эти, построенные в стиле «сталинского классицизма», и сейчас стоят практически в первоначальном виде. Самое большое и солидное – двухэтажное здание конторы племзавода, с момента постройки не менявшее своего назначения.
Правда, до 1975 года на первом этаже конторы была начальная школа, там занимались младшие школьники с 1 по 4 класс. Сама контора была на втором этаже, и в давние годы специалисты хозяйства там не только работали, а, порой, и жили.
Помню рассказ мамы, Марии Ивановны Ремневой (Белозеровой), которая, будучи молоденькой девушкой, несколько месяцев исполняла в конторе обязанности истопника. Отопление было печное, печи стояли в каждом кабинете. В одном из них, временно превращённом в жилую комнату, поселили тогда молодую девушку, будущего уважаемого специалиста совхоза. Войдя рано утром к ней с охапкой дров, юная истопница увидела поразившую её картину. У кровати молодого специалиста стоял на коленях всем известный в Караваеве человек… Истопница от неожиданности уронила полено. Ну, а мы… тихо закроем эту дверь, не называя имён героев этой лирической истории. Да, руководили легендарным хозяйством и трудились в нем не роботы, а живые люди, умеющие одинаково страстно и работать, и любить! 
 Слева от конторы – здание   сельской администрации.  Раньше там размещалась почта, и главный вход с высоким крыльцом был со стороны площади. А со стороны двора был вход в квартиру, там жила заведующая почтой.
Магазин справа от конторы изначально был одноэтажным, но потолок его такой щедро-высокий, что теперь там уместились два этажа. Магазин был разделен на два помещения: промтоварное и продовольственное. Со стороны площади был вход в промтоварный – в караваевском просторечии «тряпошный», а со стороны двора, который сейчас скрыт высоким забором, был вход в продуктовый.
 Немного поодаль от магазина стоит ещё одно небольшое здание. Караваевцы-старожилы до сих пор называют его аптекой, хотя оно тоже несколько раз меняло своё назначение.  По воспоминаниям коренной жительницы Караваева Людмилы Юрьевны Хайрулиной (Тяпкиной),  сначала в этом здании какое-то время располагалась парикмахерская, там же поначалу находился сельсовет. Половина здания, вход в которую со двора, побывала и квартирой, и библиотекой. В 90-годы опустевшее здание по утрам ненадолго оживало – там выдавали по выписке молоко работникам племзавода. Но в памяти многих этот белый домик так и остался аптекой, в которой работала её улыбчивая милая хозяйка – Галина Сергеевна Калиничева. Сейчас здание в плачевном состоянии и терпеливо ждёт заботливого хозяина…
На левой стороне площади два белых здания. То, в котором сейчас детская школа искусств, задумано было как гостиница. Несколько лет оно ею и было, но жили в ней не гости поселка, а молодые специалисты-учителя, которым временно выделяли там комнату до получения другого жилья. А ещё в том здании в разные годы была и парикмахерская, и зубной кабинет, и швейная мастерская.
 А вот, большому зданию, что напротив, больше всего «повезло» на метаморфозы. Сначала в нем были клуб и столовая. Потом, когда построили новый клуб, в половине здания разместили школьный спортзал, так как в старой школе его не было.  Нам, тогдашним школьникам нужно было за перемену успеть домчаться от школы до спортзала и переодеться в спортивную форму. А после урока физкультуры, опять переодевшись, снова мчаться в школу на следующий урок. И совсем, кстати, это нас не напрягало. Когда открылась новая школа, надобность в спортзале отпала, и в это помещение перебрался промтоварный магазин.
Другую половину, вместо исчезнувшей столовой, занял хозяйственный магазин – «скобяной», так называли его тогда наши мамы и бабушки. Продавались в нем не только скобяные товары, но и всякая всячина и даже мебель.
 В этом же здании небольшое помещение между промтоварным и хозяйственным довольно долго занимал уютный, всегда вкусно пахнущий
 «хлебный» магазин. Потом туда заселился книжный магазин, который сначала располагался тут же, на площади, но в небольшом деревянном домике. Оба магазина были очень популярны у детворы. В книжном магазине продавались восхитительные вещи: карандаши и раскраски, пластилин и переводные картинки, акварельные краски, альбомы, детские книжки… И много ещё такого, что можно было долго и с наслаждением рассматривать  под снисходительным взглядом продавщицы тёти Вали Левко. 
 А в хлебном, куда частенько посылали нас мамы, на сдачу можно было купить мягкую баранку с маком за 5 копеек. А если хватит, то за 7 копеек пирожное-корзиночку с белой пуговкой застывшей сахарной глазури на влажной горке густого фруктового повидла…
 Потом, как-то незаметно, магазины исчезли, и фасадная часть здания вернулась к своему изначальному культурному предназначению: сейчас в ней располагается Центр традиционного танца «Карусель» и студия прикладного творчества «Мастерство».
Другой половине здания повезло меньше: сначала она стояла и ветшала бесхозная, потом в ней собирались разместить районный архив. В итоге там ныне поселилась администрация нашего ЖКХ, и, судя по состоянию их части здания, всё в этой отрасли очень печально.
 Доминантой архитектурного ансамбля центра поселка стал возведённый в 1957 году клуб.  И клуб, и стоящие справа и слева от него здания детского сада и яслей, построены всё в том же излюбленном стиле того времени – с портиками и колоннами. В детском саду, как вспоминает караваевец-старожил Юрий Авенирович Федоров, в первые годы после его постройки была начальная школа. На детские утренники к малышне приходили (и сидели на них до конца!) директор совхоза и сам главный зоотехник Штейман.
Ясли тоже однажды меняли своё предназначение, в это здание на несколько лет вселялся реабилитационный центр «Родничок». Правда, караваевцы, не заморачиваясь трудновыговариваемым названием, сразу же окрестили его приютом.
И только клуб с первого дня открытия как был задуман, так и остается центром народной культуры Караваева, ни на один день за все эти годы не отступая от своего предназначения и не прекращая своей работы.
 К нему от площади ведет прямая красивая аллея. Сейчас это аллея Славы с портретами караваевцев, удостоенных звания Героя Социалистического Труда.
                Аллея дважды Героев

  А на площади, возле клуба в 1960 году были установлены шесть бронзовых бюстов дважды Героев Социалистического Труда. Все дважды героини, кроме А.В. Ниловой, были тогда живы и сами иногда проводили здесь экскурсии для школьников. Торжественного открытия аллеи дважды Героев я, по причине ясельного возраста, не помню. Зато хорошо запомнился разговор с бабушкой несколько лет спустя, когда мы гуляли с ней у клуба и подошли к памятникам. Всех героинь бабушка хорошо знала, для неё они были просто Нюрой, Дуней, Грушей, Лидой, Ниной…
  У бюста Ульяны Спиридоновны Барковой бабушка задумчиво произнесла:
 - Вот, уж кому за дело дали, так это Ульяне. Великая она была труженица. Уж как она работала, как она ломила – никому за ней было не угнаться.
Я тут же пристала с вопросами:
 - Она лучше всех работала? А остальные? Им что, не за дело дали? Они работали хуже?
  И тут моя бабушка очень серьёзно и твёрдо сказала: 
-  Все хорошо работали, Надя. Всем за дело дали. А бездельников, которые от зависти пыхтят, не слушай. Пусть бы попробовали, как это геройство зарабатывается.
Я продолжала допытываться:
 -  А ты почему не герой? Ты работала плохо?
Бабушка засмеялась:
 - Я на конюшне работала, а лошадей не доят. А такие высокие награды за большие надои давали.
- А почему же ты коров не доила? Не умеешь?
- Да всё я умею, - вздохнула бабушка, - только ведь и на конюшне кому-то надо было работать. Да и на всех разве звёзд напасешься?  Вот этим нашим бабонькам дали, и хорошо, правильно дали. Они заслужили.
 И ещё раз мы прошли вдоль памятников, останавливаясь у каждого, вглядываясь в узнаваемые лица. Бабушка говорила, а я уже молча, не перебивая, слушала. Без всякого пафоса, очень просто, но, рассказывая про каждую женщину, она нашла добрые и теплые слова, которые отложились и до сих пор хранятся у меня в душе…
 Сейчас мне самой случается проводить экскурсии для школьников в нашем музее истории Караваевского сельского поселения. Каждый раз, заканчивая рассказ об истории Караваева, я говорю своим юным слушателям:
-  Сейчас вы выйдете на нашу главную улицу Штеймана. Пройдите по ней и по аллее нашей славы. Подойдите к памятникам, прикоснитесь к ним. Вы почувствуете дыхание времени. Это место силы нашего Караваева, там живёт добрая энергия прошлого, она помогает всем, кто хочет её понять и принять.
И там всегда – для тех, кто хочет слышать – звучит голос караваевской славы!
Всякий раз наблюдая, какими серьезными становятся глаза и лица наших ребят, есть у меня надежда, что они его услышат…И, может быть, совсем иными глазами посмотрят вокруг.

                Дом Штеймана
               
  Например, на архитектуру нашего центра, о котором я и продолжу рассказ. В классическом архитектурном решении центра посёлка наметанный взгляд легко углядит лишний объект. Единую симметрию несколько нарушает дом С.И. Штеймана, который стоит между зданием администрации и яслями. Сначала главный зоотехник совхоза Штейман, как и все тогда, жил в старом Караваеве. На плане Ю.А. Федорова есть пометки: 1-й дом Штеймана, 2-й дом Штеймана. Потом, когда началось строительство городка животноводов, активному создателю костромской породы крупного рогатого скота построили уже третий просторный дом в центре поселка. Дом и сейчас со скромным достоинством стоит за разросшимися деревьями. На нем - мемориальная доска, удостоверяющая его исторический статус.
Долгое время в нем действительно сохранялась и была доступна для посещения личная комната хозяина дома. Дочь С. И. Штеймана Валентина Станиславовна Горохова ревностно сохраняла в ней атмосферу давно ушедших лет. Кровать, шкаф, письменный стол, радиоприемник, лампа, книги и газеты на столе – всё как будто уверяло пришедших, что хозяин где-то рядом, он просто ненадолго вышел…
 Сейчас дом выставлен наследниками на продажу.  Очень жаль, если в нем поселятся чужие, равнодушные люди, которым не будет дела до нашего славного прошлого.
А ведь этот дом как будто специально создан для музея истории караваевской славы! Он и сам является уникальным экспонатом, а какие обширные, познавательные экспозиции можно в нем разместить! Какие интересные, разноплановые экскурсии устраивать! Жаль, что нет у нас в Караваеве меценатов… А ведь славные примеры есть в нашей истории: С.И. Штейман передал в фонд обороны Сталинскую премию в размере 100 тысяч рублей на постройку самолета «Иван Сусанин», У.С. Баркова все полученные премии неизменно жертвовала на нужды обороны. 
И как восхищает пример музея г. Нерехты, где потомки владельцев старинного здания выкупили его у города, восстановили, отреставрировали, наполнили экспонатами – и подарили городу в вечное пользование! Бывает же! Но это, увы, не про нас…
 Вот поэтому нынешнее поколение караваевцев, ежедневно проходя по улице Штеймана, часто понятия не имеет, в честь кого она названа, кто такой Штейман и чем знаменит. Фотография, сухие строчки биографии в краеведческих книгах– разве этим заинтересуешь современных детей, и так уже переполненных нужной и ненужной информацией…  А тут, совсем рядом – дом, где история живет и дышит в каждой половице, в каждом гвоздике! Дом, где жил удивительный человек, создававший не только новую породу коров, но и легендарную породу караваевских тружеников. 
А через дорожку – аллея караваевской Славы, которой он положил начало.   Я не пророк, но что-то мне подсказывает, что пройдут годы, и этот, к тому времени проданный и, наверняка, перестроенный новыми хозяевами, дом, наши потомки всё-таки выкупят и будут терпеливо и скрупулезно восстанавливать. Чтобы вернуть его первоначальный исторический облик – уже для своих потомков.  Чтобы помнили.
«Жаль, только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе…»
                Памятник Ленину

  Но вернемся в центр нашего поселка. Посредине площади долгое время стоял памятник В.И. Ленину. Он есть на всех фотографиях советского времени. Любой транспорт, въезжая на площадь, как бы совершал круг почета вокруг памятника.  Великий вождь традиционно поднятой рукой показывал дорогу «в светлое будущее». Но иногда его протянутая рука служила указателем и других, вполне земных, направлений.
 Рассказывает В.С. Пенькова (Курдюкова):
«Когда первый раз родители моего мужа поехали к нам домой на Совхозную знакомиться и свататься, папа мой объяснял дорогу так: выйдете из автобуса, посмотрите на Ленина, вот, куда он показывает, ровно по его руке и идите. И они, следуя указующей руке, легко нашли наш дом!»
 В начале 90-х, на волне оголтелого обличения эпохи социализма и сноса памятников эпохи, не избежал печальной участи и наш Ленин. По свидетельству многих караваевцев, снёс памятник работник племзавода Ю. Гавриленко. Сначала была попытка, зацепив тросом, отломить голову.  Памятник починили, но ненадолго. Во-второй раз он был изувечен уже так серьёзно, что восстановить его местными, своими силами не было возможности.. . А может быть, желания. Чем так насолил вождь мирового пролетариата бывшему октябрёнку, пионеру и комсомольцу – неведомо. Но мотивы его уж точно не были идейными, так как ни историей, ни политикой он  особо не интересовался.
 «Заплатили, наверное, ему за это, - задумчиво высказал предположение
Ю. Ю. Титов, работавший в то время в племзаводе. – Времена-то какие были лихие, всё нужно было порушить, и побыстрей…»
Может, и так…А может быть, это было обычное хулиганство, этакое ухарство напоказ – теперь всё можно, могу даже Ленина своротить, и ничего за это не будет! Ничего и не было. Зато вот, поди ж ты, кто бы помнил этого лихого караваевца, ничем другим не прославившегося, рано ушедшего из-за любви к зелёному змею? А тут он, глядишь, как Герострат, сжёгший в древности храм Артемиды, останется в караваевской истории и на страницах караваевских мемуаров. 
 Снесённый памятник какое-то время лежал на задворках механической мастерской. 
 «Лежал… Идешь, иногда, мимо него, а он вдруг: «У-у-у-у-у…»
Он же был полый внутри-то, вот ветер в нем и гулял. А всё равно как-то не по себе, жутковато – вот как собака от тоски на луну воет, так и наш Владимир Ильич – «у-у-у-у-у…» - вспоминает Ю.Ю. Титов.
Потом памятник исчез. Кто, когда и куда его увёз – неизвестно…
Ныне весь транспорт, въезжающий на площадь, делает круг почета вокруг стелы с датой основания нашего Караваева. 
Кстати, любопытное наблюдение, касающееся «здешних» и «приезжих».  Здешние всегда скажут: «я в центре», «доезжай до центра», «подхожу к центру».  А вот «приезжих» сразу же определишь по словам: «на конечной», «на кольце». Да, всё правильно, на этой площади кольцевое движение, да, здесь конечная остановка автобуса, но для коренных жителей это – центр, и никак иначе!               
                Дома деревянные и каменные

  Проект, по которому начал строиться поселок, предусматривал удобные дома с мансардами и верандами, с приусадебными участками и хозяйственными постройками. Такие дома строились на улице Центральной, которую в 1965 году переименовали в улицу Штеймана, и на левой стороне улицы Больничной, ныне Жашковской. Можно себе представить счастье людей, которые после тесноты и неустроенности бараков получали такое красивое новое жилье. Правда, в дома, рассчитанные на две семьи, иногда селили четыре. Такие квартиры назывались четвертушками, но и им были рады люди.
 «Строили эти дома фэзэушники. Клопов после них было – ужас! Полчища! Не знали, как вывести», - смеётся, вспоминая, Ю.А. Федоров, один из первых новоселов этих домов.
 Материалом для строительства служил тот лес, который рос на всей территории современного Караваева. Неплохо тогда учили ремеслу в ФЗУ – дома получились не только добротные, но и красивые.
На домах № 8, 13, 14, на мансардах ещё сохранились балконные двери, открывающиеся в никуда, поскольку балконов нет.  На нескольких домах на уровне второго, мансардного этажа сохранились выступающие вперед деревянные брусья.  По всей вероятности, эти брусья все-таки предназначались для балконов, которые почему-то так и не были сделаны.
Ю.А. Федоров: «Да, при строительстве по проекту должны были быть балконы, а пока строили – передумали их делать, решили, что это лишнее, ни к чему».
Рассказывает хозяйка одного из таких домов (№15) Маргарита Ситушкина: «Живу в доме почти 50 лет, балкона не было никогда. А брусья эти мы с мужем придумали, как использовать: летом выставляли на них ящики с цветами. И глаз, и душа радовались – красиво-то как! Многие их спилили, а нам знакомый строитель отсоветовал, сказал, что они же через весь дом проходят, с ними он крепче».
Вспоминает Л.Ю. Хайрулина (Тяпкина): «Когда у гостиницы дом построили, (дом №8) в нем Шеберстовы поселились. И мы ходили к ним смотреть, как там внутри, интересно ведь! Помню, как по лесенке наверх поднимались – комнатка там, окно, и всё, больше ничего, а балкона не было».
 Но, несмотря на то, что никто из опрошенных старожилов балконов на этих домах не помнит, с фотографией не поспоришь! На фото, запечатлевшем строительство улицы Центральной, хорошо виден дом, (похоже, №14 или №12) где крыши ещё нет, а балкон уже есть. Возможно, это был единственный дом, где это архитектурное излишество всё же соорудили.
 Эти дома и сейчас, спустя семь десятилетий после постройки, стоят и радуют глаз. Конечно, влияние времени затронуло их: многие подверглись перестройке. Уже почти не осталось полукруглых веранд, которые придавали домам такой уютный вид, излучающий покой и умиротворение … Немногие ещё сохранившиеся в первозданном виде здания, конечно же, выглядят скромно на фоне своих «оттюнингованных» ровесников.
Но тихая прелесть их деревянных крылечек, ещё кое-где сохранившегося мелкого переплёта оконных рам, ромбовидных слуховых окошечек, хранит в себе память об ушедшей эпохе наших родителей, бабушек и дедов…
Дом №25 выбивается из архитектурного стиля деревянных домов улицы. Он каменный, и был построен позже своих собратьев.
Вспоминает Л.Хайрулина (Тяпкина):
 « На этом месте сначала ничего не было, почему-то этот участок между домом, где Синепаловы жили, и домом с башенкой, остался незастроенным. Потом у нас ПМК появилась, и этот дом построили для начальника ПМК Томашпольского, сначала его семья там жила. Потом в доме поселилась многодетная семья Карасевых, у них отец в ПМК работал. А напротив, на другой стороне улицы, тоже место было пустое. Тоже чего-то строить хотели. Но потом, в начале 70-х, начали проводить газ на эту улицу, вот место и пригодилось для газораспределительной станции, так она с тех пор тут и осталась».
 Два дома с башенками по обе стороны улицы Штеймана на перекрёстке с улицей Совхозной были, до современных пристроек, домами-близнецами. Они являли собой этакие стилизованные торжественные триумфальные ворота на въезде в поселок, ведь именно в этом месте он, собственно, тогда и начинался. По воспоминаниям Ю.А. Федорова, между этими двумя домами красовалась когда-то большая деревянная арка с названием посёлка.
  Участок улицы Штеймана после перекрёстка с Совхозной застраивался   позже.  Это видно по архитектуре: одноэтажные кирпичные дома здесь были простенькие и безликие. С этой безликостью активно расправляются их нынешние хозяева, без устали надстраивая и перестраивая свои жилища.
  Пятиэтажки начали строиться на улице Штеймана в 70-х годах. Первым в 1973 году появился 56-й дом, в 1975 – 54-й, следом, чуть позже – 58-й. 
60-й дом строили хозяйственным способом несколько лет, сдали его в 1981 году. Потом очень быстро, с интервалом в год-полтора, выросли 61-й и 62-й. С вводом в эксплуатацию этих домов получили квартиры практически все, стоявшие в то время в очереди на жильё, работники племзавода.  63-й дом – «дом северян» (прозванный так из-за того, что основной частью его жителей стали люди, переехавшие с Севера) построили уже в эпоху молодого капитализма.
  Последним новым зданием на улице Штеймана, где квартиры ещё «давали», а не покупали, стал 52-й дом. Это был «последыш» эпохи социализма, уже наступала новая, рыночная экономика,  о бесплатных квартирах можно было навсегда забыть.

                Глава 5

                Улица Жашковская (Больничная)
         
   Улице Больничной название дала построенная в её начале больница. Застраиваться она начала одновременно с Центральной, в конце 40-х. В 70-е годы улица тоже была переименована и стала называться Жашковской.
Произошло это в те кажущиеся теперь невероятными времена, когда Караваево стало побратимом одного из районных центров братской Украины.  В честь этого события в г. Жашкове, Жашковского района, Черкасской области Украины появилась Костромская улица, а у нас в Караваеве – Жашковская.
 «Три района претендовали стать побратимами, - вспоминает Николай Иванович Павлушин, много лет работавший в администрации Костромского района. -  Выбрали Костромской. А поскольку у нас нет отдельного административного районного центра, Жашковской назвали улицу в Караваеве и улицу в Сущеве. Ездили мы к ним туда, на Украину. Там, как с трассы на Черкасск свернешь, – сразу Жашков. Встречали нас очень хорошо, приветливо, радостно.  Как увидят наши номера машин, здороваются, улыбаются: «О, костромичи!» 
 Жашковского района на Украине больше нет, он упразднен в 2020 году. А в городе Жашкове больше нет улицы Костромской… Не нужны там теперь ни братская Россия, ни караваевские побратимы.
 Что ж, и у нас переименование улицы в Жашковскую когда-то не всем пришлось по душе.  В основном, оно вызывало неудовольствие пожилых караваевцев.  Не по политическим мотивам, конечно, а по прозаическим: отсутствие зубов порой не позволяло им внятно выговорить свой адрес.
     Сначала у этой улицы была только одна сторона деревянных типовых домов, таких же, как на Центральной. Каменных строений было всего два – баня и больница. Потом добавился хлебозавод. Об этом нашем хлебозаводе с ностальгией вспоминают почти все «здешние» караваевцы, особенно моё поколение – чьё детство выпало на 60-70 годы:
«Нагуляешься зимой, наваляешься в сугробах, или на лыжах набегаешься в лесу – идёшь по дороге, а тут запах от хлебозавода такой, что слюнки текут. Зайдешь, попросишь хлеба – всегда дадут буханку горячую.  Раздерем её с друзьями на куски - корочка хрустящая, мякиш ароматный… Идём молча, едим, за ушами трещит! Вкуснее этого хлеба и не помню».
«Из леса, бывало, идем или, просто, на стадионе играем, проголодаемся, так обязательно кто-нибудь скажет – айда на хлебозавод, хлебушка попросим.  И всей оравой туда. И даже просить не надо, как увидят ребятню – сразу буханку выносят!»
Караваевский хлеб ценился, его любили покупать «горожане» - костромичи. Приезжая в Караваево, они всегда заходили в «хлебный», чтобы отовариться нашей ржаной буханкой.
Но… и в эту бочку ностальгического меда придется добавить ложку дёгтя.
Куда ж без него, если пишешь о правде жизни.
Рассказывает А.М. Стёпина:
    «Как-то летом, после 8 класса, я решила поработать на хлебозаводе.
Сама так решила, очень мне хотелось, как взрослой, денежку заработать. Сама пошла, сама устроилась, вышла в смену, как сказали. Вся такая гордая, настроенная на пусть тяжелый, но благородный труд!  Но когда увидела производственный процесс во всей его обнаженной красе… В общем, отработала я три смены, и на этом мой трудовой стаж на хлебозаводе закончился.  И хлеб караваевский я с того дня больше не ела никогда. Да и вообще к хлебу с тех пор остыла…»
  В начале улицы, недалеко от бани, стояли бараки, в которых продолжали жить люди, терпеливо ждущие своей очереди на, пусть и скромное, но отдельное жилье.  Жили в бараках и рабочие племзавода, и «строительные», как называли рабочих ПМК. 
В одном из бараков был «строительный» клуб.
«Танцы устраивали, кино показывали, - вспоминает Ю.А. Федоров – когда «Тарзана» привозили, не протолкнуться было, духотища, но смотрели не по одному разу!»
Напротив бани был пруд. По воспоминаниям А.Н. Королева, в конце 50-х там разводили зеркальных карпов, пруд охранялся. В середине 60-х зимой там устраивали каток.
«А летом у меня там однажды чуть брат не утонул. Играли с мальчишками, а на берегу пруда старые кормушки деревянные валялись. Ну, они их на воду, и кататься на них стали. У Кольки кормушка перевернулась, и его накрыла. Вовка Марков его вытащил, нырял за ним несколько раз. Хорошо, что не очень долго, а то бы не было у меня брата», - вспоминает Ю.Ю. Титов.
 Правая сторона улицы застраивалась позже. Сначала там одиноко стояло только общежитие №1 и растворный узел. А двухэтажные кирпичные дома (№8 и № 10) с газовыми колонками были построены на правой стороне улицы в конце 60-х.
«Это всё наши самоделки, их строили сами, своя стройбригада. Николай Михайлович Афанасьев этим руководил», - рассказывает Ю.Ю. Титов
В них, расположенных близко к производственной зоне, поселили животноводов и специалистов племзавода.
Дом лесничества и дом № 2А появились ещё позже – в 70-х годах.

                Глава 6
                Старая школа и её улицы

                Улица Школьная

        Школьная улица начала застраиваться в 1951 году. Она прямая, вся, как на ладони, с какого конца на неё ни глянь. И очень символично, что на одном её конце была школа, а на другом детский сад. Сразу все понятно и наглядно: выйдешь из детсада – и вот тебе прямая дорога в школу.  Школу построили одновременно с домами в 1952 году, а детский сад для детей своих рабочих возвела строительная организация ПМК-505. Чтобы не путать его с совхозным детсадом, караваевцы сразу же дали ему название «строительный».  Сначала он и действительно был ведомственный, для своих, «строительных» рабочих.  Но, когда очередь в детские сады начала превращаться  в бесконечную, в «строительный»  стали  принимать  всех очередников, независимо от места работы их родителей. Сейчас в этом здании размещается детский реабилитационный центр «Родничок».
 Заканчивалась Школьная улица стадионом. Тоже символично: куда рвануть после уроков? Да на стадион, мяч погонять или просто набегаться вволю после долгого сидения за партой. «Здешние» караваевцы и сейчас зовут это место стадионом, хотя на прежний он совершенно не похож. На том было настоящее большое футбольное поле, так основательно утрамбованное ногами футболистов, что трава там даже и не пыталась расти. Вдоль поля по небольшому пригорку стояли скамейки для зрителей, и они никогда не пустовали, если шла игра. Футбольные матчи летом были часто, уж раз-то в неделю округа обязательно оглашалась криками болельщиков.
        Частная застройка на стадионе появилась сравнительно недавно, а в 60-70 годы там ничего не было, кроме стоящих ближе к реке бараков. В небольших комнатах жили большие семьи, и жили весело, дружно, умудряясь не только умещаться на тесных квадратных метрах в обычной жизни, но и праздники отмечать, и свадьбы играть. О жизни в одном из этих бараков вспоминает «приезжий», но за полсотни лет ставший «здешним» Александр Иванович Тихонов:
«Одна комнатка у нас была, вход отдельный. Там по-разному было, у кого отдельный вход, у кого общий. Большими семьями там жили, и все умещались как-то. И все праздники, все дни рождения в этих комнатах отмечали. Набьется народу, как селедки в бочке, а хорошо гуляли, весело. Песни пели, частушки, танцевали даже. У нас и свадьба с Татьяной там была, в этой комнате. Дружно с соседями жили, не ругались, не помню такого».
Ещё один барак стоял на Школьной улице  напротив детского сада – теперешнего «Родничка».  Комнаты этого барака имели отдельные входы с улицы, этакий таунхаус по-нынешнему. Он просуществовал дольше всех остальных. Когда начался бум индивидуального строительства, барак традиционно и очень вовремя сгорел.
Вообще, как ни парадоксально, но про тесную, скученную жизнь в бараках  все жившие там караваевцы вспоминают с теплотой. Дружба с соседями, начавшаяся в те времена, длится многие десятилетия.

                Улица Пионерская

 Первая наша школа-десятилетка, построенная на стыке двух улиц, дала название им обеим. Одна стала называться Школьной, а вторая – Пионерской. А как же ещё? Октябрята учились в начальной школе, которая была в конторе. Комсомольский возраст длится до27 лет – уже далеко не школьных.  А ребятня в красных галстуках снует туда-сюда с утра до вечера, носится по школьному двору, занимающему добрую половину улицы. Конечно, она Пионерская, по-другому и не назовешь!  По одной стороне Пионерской улицы были построены типовые, скромные дома, рассчитанные на четыре семьи. На каждую одна комната и кухня, палисадник и огород. Удобств, понятное дело, никаких. Но все, кто в них жил, вспоминают эти квартирки с нежностью.
Вспоминает А. М. Стёпина:
     «Наша улица жила так дружно, что ничего ни у кого не закрывалось. Рядом жили Пахтеевы, тетя Валя Соколова, Маховы, Дорофеевы. Не было заборов таких, как сейчас, все были открыты друг другу. Запросто могли что-то одолжить у соседей, и никому в голову не приходило попросить оплаты или предложить её. Вот только сосед наш, тети Вали муж, жадный был. У него каринки столько было, а ему жалко! Но мы всё равно её рвали. Мы стояли на стрёме, а Сашка Махов рвал. Потом Лена в отместку забралась на крышу и газеты ему в трубу напихала!»
Елена Михайловна Амплеева (Стёпина):
 «Да, я такая была. Но всё равно дружно мы жили. Если кто-то отлучался из дома на несколько дней, то просил соседей приглянуть. И приглядывали, и помогали, чем могли. Вот, Маховы уедут на Украину, так мама и огород им польет, и огурцы соберёт и даже посолит. Рядом была школа, и все наше детство прошло в школьном саду. Никаких особых происшествий не было, жили дружно и весело, не ругались, и всё мечтали, что у нас на улице положат асфальт. Ну, вот, не прошло и полсотни лет, а мечта-то наша сбылась».
Давно уже надстроенное и перестроенное здание бывшей школы стало жилым домом, а старожилы по привычке всё ещё называют его «старой школой». Глядя на него, ностальгически вспоминают: «Вот тут мы учились в 5 классе, а вон там, три окна на втором этаже – в 7-м…»
 На этой стороне улицы жилых строений не было – почти всю её занимала школа и большой пришкольный сад. В саду росли и плодовые деревья, и ягодники, были там и грядки, и, конечно, клумбы цветов. К школе вела аллея тополей, она очень украшала Пионерскую улицу. За аллеей и садом в сторону реки начинался пустырь, на котором стояло небольшое здание школьной мастерской.  После того, как построили новую школу, в здание бывшей мастерской заселилась и довольно долго там работала артель художников. Когда здание опустело, его разобрали до фундамента трудолюбивые люди, которым нужен был кирпич для хозяйственных нужд.   
 На этом же пустыре, чуть поодаль, в 80-е годы начали строить большой и современный детский сад.  Коренные караваевцы, услышав о стройке, скептически качали головами. Существовало стойкое мнение, что нельзя в этом месте строить, потому что тут под землей «плывун». Но, видимо, это не соответствовало действительности, потому что здание, пусть далеко не быстро, но всё же построили. В нём даже вставили окна и двери, но на этом все и закончилось. Сначала закончились деньги, потом закончился социализм…
Предприимчивые караваевцы, отковырнув последние кирпичи бывшей школьной мастерской, начали потихоньку разбирать и этот недострой. Первыми унесли оконные рамы и двери, потом принялись за стены. Скорее всего, и от стен бы ничего не осталось, но в самом конце 90-х, с грехом пополам, полуразрушенное здание все же обрело хозяина.  После достройки, в нём несколько лет работала частная школа «Дар», потом здание переделали под жилой многоквартирный дом.

                Глава 7
                Вдоль реки и за рекой

                Вдоль реки - улица Набережная

  Одновременно со Школьной, параллельно ей, начала застраиваться улица Набережная, идущая вдоль реки Сендега. Застраивалась она не сразу. Первыми были построены три небольших каменных дома. Два из них (№9 и №11) стоят слева от проулка, ведущего к мосту.  Дом №7, уже основательно перестроенный, - справа.  Сначала в нем жили семьи Карьяновых и Левко, а после того, как хозяином дома стал тогдашний директор племзавода Конин, к дому приросло название «конинский». По рассказам моих мамы и бабушки, эти три дома были самыми первыми послевоенными постройками в этой части Караваева. Домики были маленькие, рассчитанные на одну семью, предназначались они специалистам совхоза. Потом их разделили на две квартиры и в каждый дом поселили по две семьи.
   Один из этих домиков (№11) и стал моим, нежно любимым, «отчим домом».  Нашими соседями там, ещё до моего рождения, была семья, эвакуированная из Ленинграда.
Землю тогда не экономили, участки у этих домов большие, и все многочисленные «сотки» нужно было обрабатывать, потому что газонов и лужаек в те времена ещё не устраивали, земля должна была «робить» - работать и приносить материальную пользу. Сам глава семьи был на какой-то хлопотной должности в совхозе, с утра до вечера пропадал на работе. 
А его жена, городская женщина, никогда не имевшая дела с лопатой, пыталась что-то посадить в огороде, но получалось плохо. Дошло до того, что, увидев однажды, как боров, выпущенный бабушкой во двор, роется в земле, она попросила запустить его к ней в огород, чтобы он взрыл её некопаную землю.
 - Ну, и как, взрыл? - спрашивала я
 - Взрыл, - смеялась бабушка. – Потом я ей полдня помогала граблями эти ямы ровнять!
  Нижняя, ближняя к реке сторона левой части улицы, застраивалась позднее.  Одноэтажные дома, рассчитанные на четыре семьи, были построены на этой стороне улицы для «строительных» или «пээмковских» работников. Огороды этих домов полого спускались к реке. По неширокой тропочке между огородных заборов можно было выйти на берег, к мосткам.
На мостках и бельё полоскали, и рыбу удили. Эти мостки были не общественные, как у моста, а наши, «набережные».
 Вообще-то, всё своё детство и отрочество я была убеждена, что Набережная – это только наша, левая часть. А та, что направо от проулка, - это уже другая улица, похожая на деревню из-за деревянных частных домов-изб, стоявших вдоль берега. Один из них затесался и на нашу, левую часть.
Оказалось, я в своих заблуждениях не одинока, и те, кто жил в правой части, тоже считали, что их улица Набережная заканчивается проулком, ведущим к мосту.  Но, как бы там ни было, и «правые» и «левые» говорят о  своей  улице по-особому,  трепетно и нежно. 
Вот и я на правах старожила и, в прошлом,  её жителя, не могу удержаться от восторженной оды, посвящённой  любимой моей  улице.
Набережная…
Тихая и теплая летом, опрятно-белоснежная зимой…Даже весной, когда таяло, лужи были чистейшими, и мокрый снег, напитанный талой водой, сверкал в них, как драгоценные камни! По улице тогда почти совсем не ездили машины, поэтому и был таким чистым снег. Разве что дрова привезут кому-то, так это летом.  А летом она была песчаной и мягкой, нежно прогрета солнцем, наполнена свежестью близкой реки, запахом скошенной травы …Казалось, никакие звуки не могли нарушить блаженного, степенного покоя нашей Набережной ...  Кукарекнет петух, лениво побрешет собака, звякнут ведра, с которыми ходили «по воду» на неблизкую колонку…
Удивительная способность улицы творить и хранить тишину всегда потрясала меня. Жители занимались хозяйственными делами, кололи и пилили дрова, разговаривали, перекликались через огороды. Мы, дети, целыми днями играли на улице – уж, конечно, не молча. В нашем дворе между двумя большими берёзами были устроены качели, на которых я и все мои друзья-подружки без устали качались. Взлетая к верхушкам берез, мы от восторга орали песни – все, какие знали. Но ни скрип качелей, ни стук молотка, ни громкие голоса не могли нарушить высокий, какой-то потусторонний, благостный покой нашей милой улицы…
Лишь вечером патриархальную тишину нарушало проходящее с пастьбы стадо. Это были не совхозные, а личные, «хозяйские» коровы, которых нанятый на лето пастух пас за рекой на обширной луговине, спускающейся к реке от леса.  Сейчас половина этой луговины занята дачными участками, а остальное в зарослях ивняка, тощеньких деревьев и болотной травы…
Коровы вышагивали не спеша, с достоинством, солидным мычанием приветствуя хозяек, встречающих своих буренок с куском хлеба в руках.
Позади стада блеяла и «мекала» всякая шелупонь – овцы и козы.
Их было немного, они знали своё место, бежали за коровами, даже не делая попыток вырваться вперед. Стадо проходило, и опять тишина окутывала улицу.
Но уже начинало садиться солнце, а значит, наступало время выступления лягушачьего хора. Лягушки жили в заболоченной низинке у берега реки. 
Днем их было не слышно, а вот вечером они давали свой ежедневный вокальный концерт. Как упоённо и самозабвенно они пели!
Можно было различить соло и дуэт, квартет и трио, а когда вступал весь хор, дух захватывало от его мощи и страстного, неодолимого желания о чём-то поведать миру…
 Летом наша Набережная была солнечной даже в пасмурный день. Не потому, конечно, что солнце заглядывало к нам наособицу, всё дело было в песке. Желтый чистый песок устилал улицу и откосы её высокой стороны.
В этих откосах все живущие на улице девчонки без устали устраивали «секретики» - наша любимая детская забава тех лет. Нужно было раздобыть осколок стёклышка, вырыть в песке ямку, утрамбовать плотно. Потом застелить ямку фольгой от шоколадки или серебряной бумагой от чая, выложить её красивыми камушками, бусинками, яркими конфетными фантиками, а то и просто травинками и цветочками. Сверху всю эту красоту прикрыть стёклышком и засыпать его  песком. А потом звать подружку, и вместе, осторожно разгребая песок, затаив дыхание, смотреть, как появляется из-под песка «секретик». 
Где он, этот тёплый и мягкий золотой песок нашей Набережной?.. Просыпался между пальцами, растворился в ладонях…
 Сейчас улица покрыта асфальтом, а на невысоких теперь, давно уже не песчаных, откосах буйно растет трава. Дома тоже выросли и в ширину, и в высоту, просторные дворы закрыты глухими заборами. Улица стыдливо съежилась и потеряла своё очарование…
Но, кто знает, может быть, лет через пятьдесят, вот этот, катящий по Набережной на самокате малыш, будет вспоминать её – теперешнюю, с такой же нежностью и теплом…

            За рекой – улица Заречная (Кирпичный поселок)
 
 За Сендегой Караваево со всех сторон обступал лес. Ближайшими населенными пунктами были Никулино и Шувалово – самостоятельные большие деревни. В Никулине был свой сельсовет. Улицами Караваева они станут гораздо позже.
 Улицы Заречной тоже не было, а место, где она находится, называлось поселок Кирпичный, потому что там был когда-то кирпичный завод.  Сейчас от кирпичного завода не осталось – вот такой каламбур – и кирпичика.  Место, где он был, вернее, яму, знали только печники, которые брали там глину.
«Потом там глина закончилась, заводик этот и закрыли. Мы там в детстве лазали, всякие железяки выковыривали. Ещё и разборки устраивали – эту раму не трожь, это наша, мы её нашли! Если там что и оставалось от этого завода, так, мы, детки, всё и растащили» - с улыбкой вспоминает  Л.Ю. Хайрулина (Тяпкина)
Вспоминает Ю. Ю. Титов:
«На Кирпичном помню бараки. Стояли там, где сейчас дома стоят, перед ними. Наверху наш барак длинный, и внизу два барака.  Из этого детства «кирпичного» помню бабушку свою, по отцу. Она с братом моим, Колей, водилась, он меня на полтора года младше. Руки у неё уже не работали, парализованные были, и во рту один зуб. А люльку надо было качать, так она веревку от люльки за этот зуб страшный цепляла, и качала. Родители-то на работе были, некому водиться, вот с этой бабушкой нас и оставляли. Ой, так я её боялся в детстве!
А ещё помню, там у кого-то гуляла свинья у дома, так мы, вся детвора с Кирпичного, на ней верхом катались. А у Чистяковых была маленькая девчонка, и ноги у неё были просто невозможно кривые, круглые, колесом. И вот мы с Вовкой Кирпичевым решили, что надо ей ноги выправлять, ну, как с такими ногами жить? Мы её поймали, и начали ей по ногам лупить, что есть силы, чтобы выправились. Колотили, пока её у нас не отняли.  Плакала она, больно ей было. Ну, а мы не понимали, маленькие же.  А что кривые ноги для девчонки плохо – понимали!»
  А на луговине, где сейчас коллективные сады, был когда-то совхозный сад. Его тоже хорошо помнит Ю.Ю. Титов:
  «Прямо напротив третьего омута к реке он спускался. Наш барак на  Кирпичном высоко стоял, и  мне этот сад сверху весь был виден. Большой, почти до самой реки. Огорожен был, грядки там, кусты, все ровненько посажено. И сторож там был. А у нас Колька заболел желтухой, в больнице лежал, а ничего же не было своего-то. Вот мы и пошли с отцом красной смородины там набрать. Набираем, а сторож-то и пришёл. С ружьём! Я как начал реветь: «Дяденька, только не убивай папу!»  Не убил, и даже, то, что набрали, не отобрал».

                Глава 8
«Во саду ли, во лесу ли…»

Мичуринский сад и улица Садовая

  Я этого заречного сада уже не застала, зато хорошо помню «мичуринский сад».
 «Мичуринский сад» начинался сразу за стадионом. В моем детстве он был уже заброшенным, но ещё можно было найти одичавшую мелкую клубнику на длинных узких грядках-полосках. По воспоминаниям многих караваевских старожилов, сад был ухоженным, плодоносящим…и очень хорошо охраняемым.
    «Ох, сколько раз мы с друзьями пытались туда пробраться! Там же и клубника, и земляника, нам так всего этого хотелось! – с улыбкой вспоминает А.Н. Королев. – Уж и так, и этак пробовали – но нет, никак невозможно! Сторож был такой, что муха незамеченной не пролетит!»
 «Клубника там росла хорошая. Наберут её утром в огромное блюдо – и в детский сад несут, ребятишек витаминами потчевать!» - вспоминает Ю.А. Федоров.
Когда и почему забросили этот сад, никто не помнит. А потом, в конце 60-х за «мичуринским садом» построили два двухэтажных дома. Они и положили начало Садовой улицы. Построили и поселились там работники ПМК-505 – «строительные». 
 Перед этими домами, слева от «мичуринского сада» был пруд. Он и сейчас есть, только совсем высох, вода в нем ненадолго появляется лишь весной. Во времена моего детства в нем были и вода, и ряска, и лягушки – всё, что положено. А ещё в нем жили загадочные дафнии, которых я боялась, но все равно ходила ловить сачком со своей «набережновской» подругой Ирой Гога (Гришиной) для её аквариумных рыбок.
Больше на Садовой жилых домов довольно долго не было. Только за прудом стояли ещё два наших караваевских барака.
«Мы ходили туда, там много наших жило. Помню, комнатки маленькие, кровати да стол, больше ничего и не поставишь. И коридор длинный. Окошечки тоже маленькие, на зиму утепляли их соломой», - вспоминает Л.Ю. Хайрулина (Тяпкина)
 В  70-х построили дом № 2 А,  а дом № 6 у пруда появился в 90-е, в это же время началась частная застройка на месте бывшего «мичуринского сада».
Пустырь, раскинувшийся слева от домов №3 и №5 улицы Садовой, вниз к реке, назывался «раковым полем». Считалось, что там зараженная какой-то болезнью растений земля, на ней ничего нельзя сажать. Много лет там ничего и не сажали, а когда началось индивидуальное строительство, эти участки у «здешних» караваевцев спросом не пользовались. Сейчас там выросла улица Луговая, и, судя по количеству привезенной на участки хозяевами земли, если и осталась какая-то зараза на бывшем «раковом поле», то она надежно погребена под метровым слоем нового грунта.

                Караваевский лес

  Дальше, за Сендегой начинался лес. Дачные участки появились в 70-х годах. А поле между ними и лесом, и ещё одно рядом – там, где дорога на Татариново, были любимым местом для набегов караваевской ребятни, потому что на них сажали горох. И вот что интересно – если для других культур в совхозе соблюдался севооборот, то горох почему-то почти каждый год сеяли на этих полях. Ну, а когда изредка все же гороховое поле меняли, тут же начинались разведывательные действия, чтобы узнать место его произрастания. А поскольку у каждого из нас кто-то из родителей, а то и оба, работали в племзаводе, выяснить это было нетрудно. Сажали горох вместе с викой, которая служила опорой вьющемуся растению, и он успевал замечательно вызреть.  Горох был обычный, наверное, кормовой, но какой же он был вкусный!
Дома, в огороде для нас с сестрой сажали культурный сахарный горох, у которого можно было есть всю лопатку целиком, створки её были съедобные. Но он ни в какое сравнение не шел с этим, полевым – с его тугими стручками, плотно набитыми ядреными крупными горошинами. И ведь в каждом огороде рос горох, специально для детей и посаженный, но тот, с поля – это говорят все, его пробовавшие – однозначно был вкусней!
 Здесь, у этих полей, жилые постройки Караваева заканчивалось, дальше, взрослые говорили, были деревни: Кузяево,Убебиново, Еремкино, Татариново, Хлучино…Эти деревни я совсем не помню, для  меня в детстве за Сендегой, куда ни глянь, был только лес.  Лес, который, как и для всех сельских жителей нашей страны, для караваевцев всегда был очень важным подспорьем для жизни.
Во-первых, конечно, дрова. Отопление до прихода газа было печное, топили дровами и «брикетами». Торфяные брикеты покупали, а дрова дешевле всего было заготавливать самим. Лесник в лесу отводил определённую «делянку», где сами хозяева рубили деревья.
 Помню, как любила ходить на «делянку» с мамой и отчимом. По причине малого возраста, работы с меня там не спрашивали, и я могла всласть налазаться по поваленным деревьям и много чего интересного в лесу увидеть. Мама знала всех птиц и хорошо свистела на любой травинке, умело им подражая. Птицы отвечали, даже доверчиво слетали вниз.
 Часто мы встречали в лесу одного и того же дяденьку, с которым взрослые приветливо здоровались. Потом мама рассказывала про него, что он фронтовик, заболел туберкулезом, очень серьезно. Врачи ему ничего обнадеживающего не обещали, посоветовали лечиться лесным воздухом.
И вот он начал каждый день по несколько часов бродить по нашим лесам. Рассказывал, что по 20 километров проходил. И выздоровел! Но привычку гулять по лесу не бросил.
Уже позже, пойдя в школу, я узнала, как зовут этого дяденьку. Это был Василий Александрович Бараков, наш учитель рисования и всем хорошо известный местный художник. Картины его с узнаваемыми пейзажами есть у многих караваевцев. Он не так уж давно ушел из жизни, дожив до 90 лет. Вот такой у нас волшебный и целебный лес!
…Спилив или срубив выделенные деревья, там же, в лесу, обрубали сучья и, погрузив на машину или телегу, везли бревна домой. Потом во дворе их пилили на чурбаны ручной пилой. Бензопила «Дружба» была роскошью, счастливых её обладателей иногда нанимали за деньги, и тогда во дворах раздавался её неповторимый визг. Потом чурбаны кололи на поленья, а уж их, наконец, укладывали в «поленницы». Правильно уложить дрова - тоже искусство, если его не знать, то «поленницы» после неправильной укладки падали.  Поэтому детям эту работу не доверяли, мне поручалось только часть дров относить в сарай, чтобы всегда были сухие на растопку.
 Наш караваевский лес в детстве никогда не был для меня страшным, он был своим, очень хорошим другом и знакомцем. Первый бор, второй бор, третий, болото, семёнковское поле, кордон – мы все их знали, потому что все ходили туда за грибами и ягодами. «По землянику», которая росла по краю леса, детей отпускали одних, а «по грибы» - в серьезный лес – только со взрослыми. У каждого грибника были свои заветные места, которые ревниво держались в тайне.
Отчим мой был таким заядлым грибником, что даже в абсолютно не грибное лето он всё равно грибы находил, а уж в грибное носил их даже не корзинами, а мешками. Всегда приносил нам с сестрой гостинцы «от лисички» или «от зайчика» - красивую веточку костяники, или сплошь покрытый отборными ягодами кустик черники. По сравнению с ним, таким лесным корифеем, мы в нашей семье все были дилетантами. Знали только, что в ближнем лесу нечего и время терять, там «горожане» все повытоптали. Хотя раньше, как рассказывала мама, и в ближнем было полным-полно «чернушек» (черных груздей – отличных солений, кто в этом знает толк)
«Хоть косой их коси, так было много, - рассказывала она. – А потом стали стадо частное в лес гонять. А грибы коровьи лепешки не любят, вот и перевелись. Разве что вот только здесь и сохранились…» 
И, опытным взглядом окинув лес, подходила к какой-нибудь большой старой елке, нижние лапы которой стелились по земле. Поднимала их, и, пошарив наощупь, торжествующе вынимала оттуда и показывала мне ядреные, крепкие чернушки.
…Я иногда повторяю её трюк. Но, то ли не под те елки заглядываю, то ли ещё какая напасть не понравилась «чернушкам», что-то редко они в нашем лесу встречаются…

                Улица Совхозная – дорога в Кострому

 Перпендикулярно пяти первым основным караваевским улицам пролегла улица Совхозная (1954г.)  Жилых строений на ней – «раз, два и обчелся». Наверное, потому, что изначально это была дорога, ведущая к фермам и дальше – наискосок, через поля –  в Кострому. 
«Когда дорогу от ферм и нашу Совхозную улицу асфальтировали, то поначалу асфальт очень берегли. Вся тяжелая техника по ней ездила, и трактора гусеничные. Так вот, под эти гусеницы рабочие племзавода доски подкладывали, чтобы дорогу не испортить», - вспоминает Тамара Сергеевна Курдюкова. 
Дорогу берегли не только от тракторов. Помню времена, когда каждую весну на месяц закрывали проезд и для автобусов. Они доезжали до перекрестка с Совхозной, дальше проезда не было. Может, поэтому асфальт тогда и не сходил весной вместе со снегом?..
«Близость к фермам и дорога от них, переходящая в улицу, в 80-е годы дала Совхозной ещё одно, неофициальное название», - смеётся В.С. Пенькова (Курдюкова), - Мне одноклассница жаловалась, что студенты после танцев провожают только до поворота на Совхозную, дальше не идут. В те годы навоз на садовые участки часто возили, он с телеги падал, вся дорога в этих навозных шлепках. А вечером темно, не видно, вот и идешь, как по минному полю. Вот за это студенты и называли нашу улицу не Совхозной, а «навозной».
…В далекие 50-е за Совхозной ни дорог, ни строений не было. И привычных нам автобусов не было тоже.
«Сходить в город» - то есть, сходить пешком в Кострому – было обыденным делом.
Вспоминает Ю.А. Федоров:
«Бывало, скажет Ракутин, что в «Красном ткаче» появились готовальни – и помчишься через поля и полгорода. Прибежишь – а их уж нет, кончились готовальни!..»
Кто не знает: готовальня – это набор чертежных инструментов в футляре, иметь её было мечтой каждого старшеклассника. А магазин «Красный ткач» находился в Фабричном районе Костромы...
 «В город можно было съездить на машине – полуторке. Это был крытый грузовик, внутри по бортам – скамейки. Забирались в него по лесенке. На машине были нарисованы шашечки» - вспоминает Л.Ю. Хайрулина. 
Называлось это транспортное средство грузовым такси, ходило оно нечасто, поэтому «на своих двоих» добраться в Кострому было привычнее и надежнее. Эта дорога через поля выходила в поселок Октябрьский. Старокараваевская улица, которая там и сейчас сохранилась – не что иное, как продолжение нашей старокараваевской дороги.
Именно там, чуть поодаль от этой бывшей дороги на Кострому, росли наши всем тогда известные 12 тополей. Во времена моего детства их оставалось11, сейчас уже только 9, но ещё хорошо видно, что они посажены по кругу.
Рядом с ними когда-то были пруды, говорили, что их тоже двенадцать. Мы в детстве насчитали штук пять, это были заросшие травой неглубокие ямы правильной округлой формы. На пруды они походили мало, скорее на большие рукотворные лужи.
Тогда все думали, что это остатки имения барыни Усовой, но в действительности это была усадьба её соседей. Лазая там в поисках старинного клада, мы иногда натыкались на какой-то одичавший кустарник с кислыми плодами, похожими на лимоны. Клад этот, наверное, впечатлившись фильмами «Бронзовая птица» и «На графских развалинах», азартно искали многие мои ровесники и те, кто постарше.
К такой экспедиции – она называлась «Пошли на развалины» - готовились серьезно: надевали рабочую одежду, брали инструменты и веревку, на случай, если обнаружим подвал, а ещё бы лучше – катакомбы. Никаких развалин там уже не было, кроме остатков фундамента каких-то старинных построек. Но мы с таким энтузиазмом его долбили, что следующему поколению и долбить было уже нечего. Интерес к «12 тополям» угас.
«Всё течет, всё изменяется…»
 А нынешняя дорога на Кострому появилась только после возведения сельскохозяйственного института и учебного городка.

Глава 9
Учебный городок – «Горка»

Дома с удобствами

 Учебный городок начали строить в 1959 году. Строили быстро. Одновременно возводились и здание сельскохозяйственного института, и здания общежитий и жилых домов. Торжественное открытие института состоялось 14 октября 1964 года.
 «Строили всем миром, строительной бригаде активно помогали все сотрудники института. Никто не гнушался подсобной работой, энтузиазм зашкаливал – так хотелось скорее открыть «ВУЗ на земле», - вспоминает доктор сельскохозяйственных наук, Герой Социалистического Труда К.В. Петрова.
На фотографии той поры она в паре с ректором В.П. Петровым несет на носилках строительный мусор.
«Когда строили общежития, забыли провести проводку. Все оштукатурили, побелили-покрасили, и спохватились – проводки нет! Ну, начали делать проводку –штробить, долбить по белёному-штукатуреному. А потом заново опять штукатурить, белить и красить. А когда сантехнику ставили, тоже проблема возникла. Утром поставят – к вечеру ни раковин, ни унитазов нет. Всё снято и утащено. Пришлось охрану ставить», - вспоминает Вадим Миронович Игнатов. 
Так же возводились и жилые дома. Институту нужны были квалифицированные преподаватели множества дисциплин, и они охотно ехали в Караваево из разных городов страны – ведь здесь сразу предоставляли жильё. 
По воспоминаниям Л. Ю. Хайрулиной, в домах №1 и №2, построенных одними из первых, вначале было печное отопление. Возле домов возвышались поленницы дров. Видимо, это было временно и недолго, потому что ещё в детсадовском возрасте, т. е. до 1966 года, я бывала в этих домах, печей уже не было.
Позднее в учебном городке получали жилье не только «институтские», как называли всех, кто работал в институте, но и учителя Караваевской школы, врачи поликлиники, рабочие ПМК-505 и племзавода. Так в 12-м доме, куда мы переехали в 1967 году, нашими соседями по площадке была семья механизатора племзавода Крылова и семья преподавателей КСХИ Сидоренко, выше жили семья старшей дочери Штеймана, семья ветврача Крайнова, семьи моих школьных учителей Голышевы, Ракутины, Ревины.
    Учебный городок значился таковым только в официальном адресе прописки его жителей. Неофициально он звался «Горка», название это дал учебному городку полого поднимающийся естественный рельеф местности. «Пойду, схожу в магазин на горку», «они на горке живут», - такие фразы нередко можно услышать и сейчас.
«Горка» стала первым островком цивилизации в Караваеве. У жителей города-сада не только горячей, но и холодной воды в домах не было, её брали на улице в колонке. А уж о теплом туалете и ванной оставалось только мечтать.
 Мечты начали сбываться, когда «на горке» во второй половине  60 –х были построены два 48-квартирных дома: №11 и №12. Несколько десятков караваевских семей получили «квартиры с удобствами». Это потом их снисходительно нарекут «хрущобами», а тогда радости людей не было предела. И какая мелочь, что «с горки» далековато ходить и до места работы, и до школы, и до детского сада!  Долгожданные «удобства» в квартире превращали все остальные неудобства в совершенно незначительные.
На «горке» открылся новый - «институтский», т. е. тоже ведомственный - детский сад. Вспоминает А. М. Стёпина:
- Я в этот сад ходила, там заведующей была Екатерина Ивановна Бахарева. Она ещё потом браки регистрировала. Потому что очень душевно как-то она умела это делать. И у неё ещё была заведена такая традиция – каждый день она сама встречала всех детей! Выходила утром и садилась на стул  в дверях, это уж обязательно! А вечером тогда детей одних отпускали, без взрослых, вот какие были времена!  И вот я, как выйду из садика летом, сразу раздевалась догола! Да, догола, и бежала так домой на Пионерскую! А чего, дорога по полю пустая, пыльная, мне казалось, что только голой и можно по такой пыли бежать. И я долго так бегала, пока меня не пристыдили».
Построили двухэтажный КБО – комбинат бытового обслуживания, в караваевском просторечии – «швейник». Замечательный был «швейник», как он выручал женщин, не желающих носить унылый ширпотреб в эпоху беспросветного дефицита всего и вся!
В общежитии № 6 открылись библиотека и почта. Появилась столовая с магазином «Кулинария», ещё два новых магазина, их сразу нарекли «стекляшками».
Картинка из детства: мы идём с мамой мимо этой «стекляшки» и видим в большой стеклянной витрине вазу с невозможно вкусными тогда конфетами «Батончик». Заходим купить, а на прилавке их нет, закончились. Грустно смотрю на недоступное лакомство за стеклом – и тут невиданная картина: продавщица заходит в витрину, берёт эту вазу и несёт её нам! Оказывается в это священное место – витрину – можно заходить, а недоступные конфеты оттуда – можно купить!
Вскоре «на горке» открылась поликлиника. Она занимала первый этаж общежития №2 и была по тем (да и по нынешним) временам очень неплохой. Работало много специалистов, был свой физиокабинет, рентгенкабинет.  При институте был профилакторий, пользующийся большой популярностью среди преподавателей и студентов.
 А дорога от шестого общежития до поворота на красносельское шоссе получила название «Бродвей», или сокращённо – «Брод».  Вечером эта дорога превращалась в пешеходную зону, потому что на неё выходило все молодое население учебного городка. Здесь знакомились, расставались и вновь встречались, влюблялись и ссорились, общались, пели песни, делились новостями. Это был такой клуб неформального общения на свежем воздухе.
Транспорт не мешал, его в те годы вечером практически не было, можно было гулять по всей ширине дороги.  Разве что рейсовый 101-й автобус проходил, тут уж толпа почтительно расступалась по сторонам, уступая дорогу любимому «караваевцу».
 Спортивный комплекс «Урожай» построили в 80-е годы, а до этого
условным окончанием «горки» служило общежитие № 6 с одной стороны и дома №№ 6, 11, 12 с другой стороны дороги.  Дальше, до одноэтажных домиков, которыми заканчивалась тогда улица Штеймана, никаких строений не было.
  Первая пятиэтажка «на горке» появилась в 1975 году. Этот дом № 26 в учебном городке караваевцы сразу окрестили «косым домом», за то, что стоял к дороге не под прямым, а под «косым» углом. Сиротливо возвышался он среди этого поля, компанию ему составляла только что достроенная школа.  Потом уже, когда появились рядом 29-й, 30-й дом и детский комбинат «Солнышко», учебный городок перестал выглядеть отдельным населенным пунктом.
А до середины 70-х дорога из старой школы на «горку» была длинной и скучной, особенно зимой, после уроков во вторую смену. Тротуаров и фонарей не было, а так как зимы были снежные, по краям дороги высились огромные горы снега, сгребённого к обочине. Идёшь, как по тоннелю, со всех сторон темно, и лишь впереди путеводной звездой светятся огоньки «горки».  Зато за школярами из начальной школы, живущими «на горке», по утрам приезжал совхозный автобус. Он останавливался у детского сада «Улыбка» и водитель дядя Коля Амосов терпеливо ждал, когда галдящая малышня заберётся в салон. Если все не помещались, отвозил первую партию и возвращался за оставшимися.
 С постройкой 11 и 12 домов, в которых поселилось много работников совхоза, караваевцы приняли «горку» в свою общность.  До этого она была чужой, там жили чужаки-приезжие. Теперь караваевцев, живущих «на горке», стали называть «гОрошными», а живущих там же работников КСХИ – «институтскими».
Институтский сад

 С левой стороны, почти сразу от общежития №6, до одноэтажных домов, которыми заканчивалась тогда улица Штеймана,  раскинулся большой институтский сад.  Огромный этот сад был любовно спроектирован и посажен   Юрием Евдокимовичем Булыгиным.
Вспоминает Л.П. Разумова:
 «Это был большой специалист- лесовод, которого специально пригласили для работы по озеленению учебного городка и созданию сада. Очень хороший, знающий специалист. Потом женился на студентке и уехали они.
Вместе с ним сад закладывала Валентина Давыдовна Олешко и ещё одна женщина-плодовод Анна Семёновна, фамилию забыла, внизу в Караваеве она жила.  Был создан рассадник по выращиванию плодовых деревьев, высадили множество яблонь очень хороших сортов, и они давали большой урожай.
В саду дежурили, урожай охраняли, бережно собирали, взвешивали, потом продавали.  Как-то раз огромный урожай был, так его по всей области продавать возили. Там росли плодовые и просто редкие деревья, кустарники. Когда приехала семья ректора Янченко, то жена ректора дендрарий начала делать, тоже там, в саду, за канавой. И неплохо получалось. Сажали там и овощи, капуста росла».
«Посередине сада, как раз там, где аллея деревьев, стоял небольшой домик для сторожа. Когда пара моих однокурсников поженилась, и у них родился ребенок, муж начал подрабатывать сторожем, и им дали этот домик. Мы к ним в гости ходили, хорошо у них там было. Сад охраняли серьёзно, с собаками. Желающих забраться туда и поживиться было немало. Особенно, когда «яблочный» год выдавался. Но тогда всем – и хозяевам, и воришкам - яблок хватало. Однажды, когда такой урожайный был год, студенты, с разрешения руководства, конечно, продавали их на базаре и на поездку в Крым себе заработали», - вспоминает Валентина Алексеевна Кокина, учившаяся в КСХИ в 80-е годы, а затем много лет преподававшая в КГСХА.
 …. Сад был обнесен добротной металлической оградой, остатки её и сейчас сохранились в начале коллективных огородных участков жителей многоквартирных домов Жашковской и Совхозной улиц. Когда эта ограда целыми секциями начала таинственно исчезать, стало понятно, что сад  превратился в бесхозный. Яблони постепенно вымерзали в морозные зимы, новых деревьев уже никто не сажал. Дольше всех держались «китайки» с мелкими красными яблочками, ими с удовольствием набивала карманы вся караваевская «детчина» - так во множественном числе называли родители нас, тогдашних детей.
 Потом, когда набирало темпы индивидуальное строительство, с этим садом произошла таинственная история. Сохранившиеся, ещё плодоносящие яблони вдруг ни с чего, ни с того начали старательно выкорчевывать. Народ заговорил, что всю территорию бывшего сада поделили на участки для строительства «институтским», что уже стоят «тычки» и натянуты веревочки, обозначающие границы участков. И они действительно были, а потом вдруг в одночасье исчезли.
 Рассказывает В.А. Кокина:
«Хорошо помню эту историю. Сад действительно хотели отдать под частное строительство, только «институтских» в списках не было. Такое не скроешь, сразу бы стало известно. Там, наверняка, посолиднее были люди.
А мы-то, педагоги института, как раз, протестовали, письмо писали, подписи собирали против этого строительства. Много людей возмущалось, что такое элитное место в центре поселка в частные владения отдают. И, значит, подействовало общественное мнение, раз всё назад отыграли».
Слухи об этом, действительно, ходили разные, но подтверждать или опровергать их – не наша задача.  Потому что неважно уже, кто и почему разрешил и запретил частное строительство, главное – что не воздвиглись здесь очередные «богатые кварталы» за глухими заборами. Зато теперь на этом месте стоит церковь, будет построена ещё одна школа, строится парк отдыха.

               
Глава 10
Что было, что будет, что есть
               
Парк

  Сейчас уже подзабылось, что в 50-е годы парк отдыха здесь уже был. Правда, не совсем на месте строящегося, а чуть дальше: там, где сейчас заросли деревьев и крапивы.  Тот парк, занимающий более 10 гектаров, был построен вскоре после войны караваевскими комсомольцами в свободное от работы время. По рассказам моей мамы и родителей моих ровесников, парк был красивый и ухоженный. Там были сцена и танцплощадка с ракушкой для духового оркестра – танцевали тогда под живую музыку. Можно было гулять по ровным гладким дорожкам, посыпанным песком, любоваться цветами на клумбах, отдыхать на удобных лавочках. В парк было проведено электричество, он был обнесён аккуратным забором. В деревянных киосках продавалось мороженое. Для сведения: в 60-е, 70-е, 80-е годы мороженое в Караваеве можно было купить только в магазине «Кулинария», в других торговых точках его не продавали…  А в 50-е в парке оно было!
«Мороженое продавала Тамара Васильевна Курочкина, она и сама любила это вспоминать. А парк и строили комсомольцы, и обихаживали его тоже они. Чистили, вырубали, берегли его.  Мама моя (Л.Н. Тяпкина) была активной комсомолкой, часто мне про это рассказывала» - вспоминает Л.Ю. Хайрулина.
    Этот парк оставил столько ностальгических воспоминаний у караваевцев довоенного поколения, что почти все, с кем мы разговаривали, вспоминали если не о самом парке, то о родительских рассказах о нем. Многим – и мне тоже – родители показывали в бывшем парке ещё сохранившиеся остатки аллей.   
Теперь от него остались только редкие фотографии. Но «здешние» по-прежнему продолжают называть это место парком. А «приезжие» до недавнего времени недоуменно оглядывались, не понимая, почему мы так красиво величаем этот буреломный лесок. Зато сейчас все становится на свои места, и новый парк скоро станет достойным преемником старого.

«Атамановский» поселок

  Вообще-то, он носил название поселка механизаторов, но прижилось вот это – родившееся от фамилии тогдашнего директора совхоза Ария Аркадьевича Атаманова. Появился этот поселок в Караваеве в 60-х годах, и, хотя и частично, все же разгрузил вечную жилищную проблему. Это были три небольшие улицы деревянных щитовых домов: Полянская, Овражная, Механизаторов. Строили дома сами их первые жильцы. Отопление было печное, удобства на улице, вода «на колонке». Но ехали туда с радостью, это было своё индивидуальное жильё, а не комната в бараке. Туда переезжали и с улицы Штеймана, из красивых, казалось бы, гораздо более приличных – и престижных – домов.
  «Там места было больше. Здесь-то, на Штеймана, у нас была четвертушка: комната да кухня, и все. А там все же две комнатки, попросторнее стало» - вспоминает Людмила Александровна Кузьмичева (Краева)
  «Тесть туда, в «Атамановский» переехал, чтобы нам с Татьяной комнату в бараке оставили. А то бы пришлось её сдавать и опять вместе с родителями ютиться…» - вздыхает А.И. Тихонов.
Место, где вырос поселок, болотистое и низкое, поэтому главным отличительным признаком его улиц была непролазная грязь.
  «Вначале было хорошо. Комсомольцы дорогу делали, деревья сажали. Но болото – оно и есть болото. Мы там брату моему Юре квартиру обустраивали. Стены-то были уже и крыша, а остальное - сами.
В хорошую погоду еще куда ни шло, а в сырую там было страшно», - вспоминает А.Н. Королев.
  «Атамановский»… это такой страх был!  Грязюка там была несусветная! Непролазная была грязь не только весной и осенью, но и летом. Если уж только засушливое выдастся, то повысохнет, а так… Без резиновых сапог и не суйся туда. Не пройти, не проехать, и колеи такие, что на вездеходе только», - вспоминает Ю.Ю. Титов.
Об этой знаменитой грязи говорили все наши собеседники, едва только речь заходила об «Атамановском» поселке.
  А я, хотя и старожил, грязь почему-то не особо запомнила… Может потому, что и наш проулок между Школьной и Набережной весной и осенью мало отличался от улиц «Атамановского». Там тоже в это время можно было пробраться только вдоль забора, держась за него. А может, потому что ходила я в «Атамановский» только летом, наверное, оно было засушливое.
Там жила моя подруга – одноклассница Лида Панова. Помню аккуратный забор, палисадник с цветами, огород.  В доме – как у всех: кровати с подушками и накидушками, стол со скатертью. Чисто и уютно…Вот, в подполах там до середины лета иногда стояла вода. Зато как удобно мыть пол – открыл подпол, зачерпнул воды – и мой, хоть в десяти водах, а на колонку не надо бегать! Это я сразу оценила – у нас на Набережной такого «удобства» не было, а колонка была довольно далеко – на Школьной.
Через этот «атамановский» быт прошло немало караваевцев. Кто-то жил там недолго, а кому-то «повезло» задержаться на десятилетия. В освобождающиеся дома получавших благоустроенное жильё счастливчиков заселялись недавно пришедшие в совхоз работники. И были рады: хоть такое – но ведь жильё!
 Несмотря на сырость, в поселке часто были пожары. В основном, горели сараи, но деревянные дома тоже могли вспыхнуть, поэтому пожаров боялись. А для детей это было интересное зрелище.
Вспоминает Е. М. Амплеева:
 «Помню, как горели сарайки у Волковых. Они у них чуть не каждый год  горели, а мы, как увидим, бежим со всех ног смотреть. А вообще, там люди очень тоже дружно жили. У них там была такая как бы большая деревня».
Да, как и на любой караваевской улице, в «Атамановском» тоже сложилось своё особое людское братство. Также помогали друг другу, делились, чем могли, вместе переживали и горести, и радости.
С теплотой в голосе говорит о жизни в поселке Валентина Николаевна Теребрина:
 «Мне нравилось там жить, там хорошо было. К любому зайдешь, спросишь, о чем надо, и тебя спросят - все свои. Мы и соберемся, и чаю попьем, всё дружно как-то было. Как родные все… Была бы вода и отопление, да газ не привозной, чего бы там не жить. Ну, и грязь, конечно, без резиновых сапог только зимой пройдешь. А сейчас там два дома от тех, прежних, осталось».
А вот другая бывшая жительница «Атамановского» Лидия Николаевна Гаврилова (Смирнова) признавалась:
 «Когда долгожданную квартиру получила, иду вечером домой, гляну в сторону «Атамановского», там дым из труб. Кто-то ещё жил там. Аж передернет сразу, как представлю, что опять эту печку каждое утро растапливать надо. Дрова эти, поленницы, воду в ведрах… Ничего хорошего в таком житье не было, даже вспоминать не хочется».
После постройки сразу трех домов-пятиэтажек на Штеймана (дома №№ 60, 61, 62) «Атамановский» опустел. Кто-то получил квартиры в этих новых домах, кто-то переехал в освободившееся благоустроенное жилье. А на месте захудалого поселка начали постепенно вырастать «богатые» кварталы частной застройки.

Глава 11

Сендега

 Едва в разговорах со «здешними» караваевцами заходила речь о Сендеге, реакция была примерно одинаковая: «О о-о-о, какая у нас была речка…какая же у нас была река!» Всё правильно. Тот ручей, что сейчас бежит по заросшему руслу, речкой назвать сложно, и на нашу прежнюю Сендегу он абсолютно не похож. Река была широкой и красивой, в ней купались, полоскали белье, ловили рыбу. Рядом с плотиной у Никулина образовался хороший пляж, там был и песчаный «лягушатник», где плескалась малышня, и широкая глубокая заводь для взрослых.  Любимейшее место отдыха абсолютно всех караваевцев, от мала до велика.
От проулка между Школьной и Набережной тропинка вела к мосту. Он был немного правее, чем тот, что соединяет берега сейчас. Мост был деревянный, его содержали в порядке, периодически ремонтировали. 
Вот что рассказывает о его истории Людмила Тимофеева:
 «Этот мост и дамбу построили немецкие военнопленные, которые жили в бараках, построенных на берегу Сендеги. Немцев отправили на родину, а бараки переделали под квартиры, и нас поселили в эти бараки. Квартиры в основном давали тем, кто стал работать на кирпичном заводе, заменив немцев. По этому мосту на тачках возили глину на кирпичный завод, который был на месте садоводства «Бережок». Вот и образовались два оврага между домами на Набережной.
 Этот мост был прочный, по нему гоняли частное стадо, а оно было около 100 голов, ездили на мотоциклах. На фото мост после нескольких ремонтов, но зато он был очень прочный, об этом говорят сваи, которые стоят до сих пор. В реке было очень много рыбы и водились раки.  Вдали видно плотину, рядом с которой был пляж. Приезжали даже из Костромы на него отдыхать. В выходные работали и выездные буфеты, сама когда-то работала в буфете».
 Под мостом были мостки для полоскания, и они никогда не пустовали.
Водопровода в домах не было, поэтому белье полоскали в реке. Да и позже, когда появились квартиры «с удобствами», многие хозяйки продолжали и оттуда носить белье «на реку». Считалось, что дома в ванной так не отполощешь, как в проточной речной воде. Белье приносили или привозили в плетеных «бельевых» корзинах. Зимой на санках, летом на тачках, часто носили на коромысле. Зимой брали с собой горячую воду, в которой отогревали окоченевшие руки.  Мостки тоже содержали в порядке. Иногда их уносило весной в половодье, но тогда сразу же строили новые. Ближе к плотине, у Никулина, для полоскания были не мостки, а «колода».
Вспоминает В. Н. Теребрина:
«Мы в «Атамановском» жили, оттуда к мосту далековато, так я на «колоду» ходила, она поближе. Это в дереве выдолблена такая как бы чаша, и отверстие в ней с затычкой. Набежит в «колоду» воды, заткнешь отверстие и полощешь. Потом выпустишь эту воду. И снова набираешь, для следующей партии белья».
 В семидесятые начался летний бум стирки ковров и паласов. Приходили с ними на речку на целый день – сначала стирали, потом развешивали выстиранное на перилах и отдыхали, загорали и купались, поджидая, когда с ковра стечет вода, и он высохнет.
  Здесь же у мостков была огорожена купальня. Натянутые по широкой полуокружности веревки обозначали безопасное место для ребятни, не умеющей плавать. Правда, в этом месте было илистое дно, но это была такая мелочь, когда тебя отпустили купаться.  В самом глубоком месте было «по грудь», тем, кто поменьше – «по шейку». Ну, а те, кому вода была «с головкой», купались слева от моста, как раз на том месте, где сейчас стоит современный мост. Здесь было идеальное место для купания малышни, ещё не умеющей плавать.  Берег, покрытый теплым чистым песочком, в воде песчаная, ровная отмель, где даже маленьким «по пояс», а не «по грудь».
Поэтому родители отпускали нас с Набережной на речку и одних. Правда, доходить можно было до середины реки, дальше – все знали – будет обрыв и глубоко!
Нам хватало своей мелкой половины речки, но однажды наша подружка со Школьной Галя Воробьева сказала, что здесь есть брод, по которому можно пройти на тот берег. Будет «по шейку», но точно не «с головкой»! Она сама его видела и знает, где надо идти. И она меня сейчас по этому броду проведёт! А если я не пойду, то я «бояка». Взяла меня за руку, и мы пошли. Мне не нужно было на тот берег, да и мост рядом, но ведь интересно же! Да и «боякой» слыть как-то стыдно. Мы прошли уже дальше середины, воды стало «по шейку».
- Вот видишь, - сказала Галя, - глубже не будет, вот так мы и до берега сейчас дойдем.
До берега оставалось метров 5-6, когда ноги провалились в пустоту, и мы, держась за руки, вместе ушли под воду.
 Сейчас, глядя с моста на этот «обрыв», понимаю, что глубина там была метра два, не больше. Но нам, ещё не умеющим плавать, утонуть вполне хватило бы. Барахтаясь в воде, на секунду вынырнув, увидела, что Галя уцепилась за плывущую резиновую камеру от колеса, на которой по реке, как на лодке, катались мальчишки.  А я вновь ушла под воду. Очень ясно помню свои ощущения. Я видела из-под воды небо и солнце, но они были уже в той, живой жизни, из которой я уходила.  И мысли свои помню: «Сейчас я умру, и больше это не увижу…жалко…неужели это всё…мама будет ругать… я не знала, как умирают… а это вот так… плакать будут…зачем я пошла…»
     И тут чьи-то руки рывком выдернули меня из воды. Это был Саша Сотсков, ему тогда было лет 15-16, и на этом «малышёвом» месте он, конечно, уже не купался. Просто шел мимо к мосту, услышал крики испуганной малышни на берегу, быстро понял, в чем дело. В общем, оказался вовремя в нужном месте. Вытащил меня из воды, вынес на берег, убедился, что жива, и побежал дальше по своим делам. 
Я кашляла, вода текла изо рта и носа, но уже понимала, что умирание не состоялось. Солнце, небо, и я вновь оказались в одном, живом измерении, и ощущение этого было таким новым и острым …Меня положили на горячий песок. Взрослых рядом не было, а ребятня моего возраста взволнованно галдела вокруг. Все хотели делать мне искусственное дыхание, но я, к общей досаде, дышала сама. Придя в себя окончательно, я взяла с приятелей слово, что они не проболтаются моим маме и бабушке о происшествии.  Все обещали молчать. И честно держали слово.
Но дня через три Коля Румянцев, брат моей подружки Иры, все же не выдержал и наябедничал… Наказание было страшным – мне запретили ходить на речку. Даже смотреть в её сторону. Неделю я не просыхала от слез и в отчаянии думала, что лучше бы уж я тогда утонула, чем вот такая ужасная «бескупальная» жизнь. Но делегации моих подружек, каждый день приходящих просить за меня, видимо так утомили маму и бабушку, что приговор смягчили. С массой всяких условий и ограничений, но купаться разрешили!
А потом мы вместе с мамой покупали в «книжном» самую дорогую и красивую авторучку, которые тогда были не просто утилитарной, но и престижной вещью. Потом меня торжественно привели к дому Сотсковых на Школьной, где я, не поднимая от смущения глаз, вручила этот подарок своему спасителю. Он, кажется, пошел тогда в десятый класс.
…Его уже давно нет на свете, а я живу – и благодаря ему, тоже.  Спасибо тебе, Саша…
 Тонули на Сендеге часто. Каждое лето река забирала дань в человеческих жизнях… Много утонувших было среди студентов КСХИ, как тогда называлась наша академия.
Вспоминает Л.П. Разумова:
«Ой, каждый год это происходило. И такие хорошие парни тонули, так жалко…  Один раз при мне это было, студент был у нас, рослый такой, спортсмен.  А плавать не умел. И ведь утонул у самого берега, а заметили не сразу, народу много купалось… А когда доставали его, он на дне сидел на корточках…»
Е.М. Амплеева (Стёпина):
   «Помню, как утонула Ира Лимонцева. Это всем запомнилось. Она утонула на глазах у всех, упала с маленького мостика, около Никулина и «Атамановского». Там ручей и ключи холодные, и глубоко было. Помню, как ныряли за ней мальчишки, и не могли достать…»
А. Н. Королев:
    «Одноклассник мой нырнул в реку, вот, прямо напротив дома, где Голышев жил, директор школы нашей. Видимо, ударился о дно и хлебнул, да только не воды, а грязи со дна, ила.  Василий Иванович нырнул за ним, вытащил, да поздно уже, полные легкие этого ила были у него…»
На Сендеге были омуты, они именовались порядковыми числами – первый омут, второй омут, третий омут. Третий слыл безопасным, на нем можно было купаться. Про другие омуты много чего рассказывали: и что людей в них засасывает чуть ли не с берега, и что, если попал в него, нипочем не выберешься. Что взрослые мужчины, попав в воронку, не могут из неё выплыть, штопором закручивает на дно.
Мне было строго-настрого запрещено ходить на омуты. Но запретный плод сладок, и я пару раз украдкой ходила. Не купаться, просто посмотреть на эту страшную воронку. Ходили мы целой набережновской компанией, которую собирала и водила на омуты Ира Гога. Однажды там кто-то из мальчишек залихватски сиганул в воду и поплавал немножко. Никуда его не затянуло, зато он был героем дня и в красках расписывал, как изо всех сил боролся с коварной воронкой и не дал ей себя закрутить. Но омуты эти действительно были коварны и опасны.
Рассказывает Л.А. Кузьмичева (Краева):
   «Мы из леса шли, по грибы ходили всей семьей. А жарко было, устали, захотелось искупнуться. Ну, и, как из леса вышли, пока взрослые неторопливо шли, мы, дети бегом понеслись с горки и в речку с разбега бултыхнулись. И сестру мою в воронку затянуло. Быстро очень, у нас на глазах. Хорошо, папа, как почувствовал, бегом за нами припустил и успел её спасти. Нырнул за ней и достал. Уже на самом дне она сидела».
 Ностальгия по речке сквозит в каждом рассказе. Все воспоминания похожи, они сливаются в один бесконечный, благодарно-печальный гимн нашей Сендеге.  Или реквием…:
 «Весь берег реки, который высокий, был в ласточкиных гнездах. Весь-весь был в круглых дырках, столько у нас было ласточек. Идешь по берегу, а они – фыр-фыр, фыр-фыр…  А сейчас ни одной… И речки нет, и птичек…Куда, хоть, птички-то подевались?»
 «Берег был высоченный, нас мальчишки подсаживали, чтобы до гнезда дотянуться. Сунешь в гнездо руку, а оттуда ласточка вылетает…Неужели такой берег, вот так за эти годы смыло?..
       «А еще помню: в одну зиму река покрылась ровным, чистым и прозрачным льдом. Таким ровным, что и на катке такого не зальют. И можно было по всей реке ехать на коньках! Так здорово, как в сказке! Один раз такое случилось, больше такого чуда не помню.  А ледоход какой был! И мы на этих льдинах катались».
«Лягушек сколько было вокруг речки, помнишь? Они же в каждой канавке, в каждой ямке маленькой жили. А головастиков! Просто кишело от них, так много. Идешь вечером – лягушачий ор стоит такой, что себя не слышно! А сейчас тишина, значит, нет их…»
  «А рыбу ловили в корзины. Идешь вдоль берега, волокёшь корзину по воде. Рыбешки в нее набивались мелкие, но зато их было много. Мать нажарит их целиком, мы их ели, как чипсы сейчас едят».
«Помню, как с отцом ходили рыбу ловить – и щук, и лещей. А однажды прорвало плотину и вода из пруда, из второго, который у бани был, в реку хлынула. А в этом пруду разводили карпов зеркальных, и они все в реку попали. Вот уж тогда мы их половили!»
 «Как же мы любили по нашей речке плавать! А ещё у тети Насти Кильгениной лодка была, они на ней часто катались. Так вот, уцепишься за неё и плывешь по всей реке… так хорошо! А чистая она была какая, кувшинки на ней цвели…»
 Разве могли мы представить, купаясь в Сендеге, любуясь ею, гуляя по её берегам, что такая река может в одночасье исчезнуть, превратившись в мелкий ручей?.. Когда-то на Сендеге была даже не каменная, а деревянная плотина. Тоже у Никулина, там же стояла мельница. Мельник за плотиной следил, и она исправно служила и справлялась со своей задачей.
А каменная, прочная плотина, вдруг, якобы, перестала справляться… Когда пошли разговоры о грандиозной реконструкции дамбы, в них как-то плохо верилось, уж слишком непонятным и ненужным казался этот проект. Но только однажды действительно приехала техника, спустила воду, разломала дамбу, вырыла яму, нагребла горы земли…и уехала восвояси. Удивленные караваевцы доверчиво ждали продолжения, а оказалось, это был финал. На этом имитация бурной деятельности закончилась, а речку нам никто возвращать не собирался.  Разные ходили разговоры о том, кто и зачем принял решение сломать плотину. Мне, если честно, всё-таки легче думать, что это было нашим обычным, то ли равнодушным, то ли глупым разгильдяйством: хотели, как лучше, а вышло – «как всегда».  Однако, «здешние» караваевцы могут и фамилию назвать, и дом показать, построенный, по слухам, на «речные» деньги… Да только, что так, что эдак, а дурацкое дело сделано, и реки не стало. Эх, грехи наши тяжкие!
Видно, придется опять кого-нибудь в плен брать, чтобы пленные нам новую дамбу построили…

                Глава 12

                Визиты больших людей

  Во времена моего детства в Караваево часто приезжали делегации из зарубежных, в основном социалистических, стран. Всякие там венгры, поляки, чехи нас, малышню, мало волновали.  Но когда однажды взрослые сказали, что завтра «приедут немцы», мы, ребятня Набережной, твердо решили: завтра дальше Школьной, а тем более в центр, не пойдем. А лучше, вообще, сидеть по домам, и, если что – обороняться. От немцев, которые –  ведь все это знают –  враги, а их зачем-то пустили в Караваево.  Так мы и сделали.  И только к вечеру родители, удивленные нашим домашним сидением, узнав о его причине, растолковали нам, что этих немцев не надо бояться.
  С тех далеких пор в Караваево приезжали сотни разных делегаций, и даже очень высокие гости удостоили посещением наш поселок. Первым из таких гостей был председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин.  Он приезжал в Караваево в 1978 году. Его визит хорошо запомнила Великонида Гавриловна Потепалова, на протяжении 26 лет работавшая в племзаводе в должности главного зоотехника-селекционера. Она рассказала:
  «Косыгина сопровождал по территории хозяйства директор Иван Иванович Парахин. Высокий гость не спеша обошел и осмотрел все скотные дворы, задал много вопросов по существу. Его заинтересовала наша экономическая деятельность. Парахин не без гордости говорил о проделанной работе и достижениях хозяйства. Гордиться ему было чем.
 А. Н. Косыгин убедился в высокой эффективности животноводства в   Караваеве и сделал выводы о целесообразности применения нашего опыта в масштабах страны. Вскоре после его визита нас с экономистом вызвали в Москву, и там мы в течение нескольких недель обстоятельно описали сущность применяемой в Караваеве методики селекции и содержания высокоудойных коров. Широкое распространение нашего опыта, наверное, дало бы в стране ощутимый результат.  К сожалению, после смерти   Косыгина в декабре 1980 года, Москва утратила к нашему опыту всякий интерес».
 К визитам гостей такого ранга в хозяйствах готовились основательно и задолго. Караваевцы обсуждали эту подготовку. Рассказывали, что коров доярки мыли с шампунем, хвосты им подстригали, чуть ли не педикюр коровам делали. Что здесь правда, а что вымысел, не знаю, но через 20 лет во время визита другого царственного гостя было примерно то же самое.
  Первый Президент России Б. Н. Ельцин побывал в Караваеве 19 июня   1998 года. Его приезда ждали с нетерпеливым волнением. Поговаривали, что он намерен снять с должности «красного» директора племзавода Виктора Ивановича Кулиша.  За несколько дней до появления президента на обочинах дороги, ведущей к фермам, скосили траву, а в целях обеспечения безопасности высокого гостя забили досками верхние окна коровников.
Ю.Ю. Титов:
 -  Нас предупредили, что на всех крышах будут сидеть снайперы. Что не надо делать резких и странных движений, иначе… Поэтому мы так скромненько стояли. Но весь процесс этот видели.
  В доме животноводов подготовили выставку сельскохозяйственной продукции Костромской области. Ю.Ю. Титов:
- Там у нас, у санпропускника поставили выставку всех изделий со всех районов, конфет всяких, водки тоже было полно. Привезли с Волгореченска ёмкость с рыбами: там и косоперые рыбы огромные, и караси, и осетры.
 Один из чиновников, готовивших визит президента, несколько раз спросил В.Г. Потепалову:
- Что вы собираетесь показать президенту?
- Он же - президент, - ответила она. – Что ему захочется увидеть, то и покажем.
Тем не менее, по согласованию с директором, она готовила к показу президенту скот.  К тому времени линька животных уже прошла, и хорошо откормленные коровы выглядели, как на картине.
«По моему указанию со всех пяти скотных дворов отобрали по несколько коров и поставили их в одно место. А стадо молодняка решили представить в полном составе, поскольку все телки были красивые», - вспоминает В.Г.  Потепалова.   
 «Мне больше всего было жалко доярок. Скребли коров 3 дня, уж и хвосты им подвязывали, а все равно без толку.  Стоят они рядом, если не себя, так соседку испачкает. Только вычистят, и опять начинай драить. Они и домой не уходили, наверное. Зато коровы у нас были перед президентом – что девки на выданье! »– вспоминает Ю.Ю. Титов.
 И вот президентский кортеж въехал на территорию племзавода. Выйдя из автомобиля, Ельцин сначала быстро осмотрел выставку в доме животновода, затем надолго остановился у доставленного по этому случаю из Волгореченска огромного, автомобильного аквариума. Налюбовавшись осетрами, президент направился в сторону ферм.
    «Здоровый такой, важный, командует всеми. Мы там собрались, стоим. Ну, нас предупредили, что вопросы будет задавать по сельскому хозяйству, чтобы готовы были ответить, дураками не выглядели», - рассказывает Ю.Ю. Титов.
 Вспоминает В.В. Потепалова: 
 «На территории хозяйства его уже ждала большая группа должностных лиц, в числе которых были директор Кулиш, и я. Рассматривая животных, президент стал один за другим задавать директору племзавода каверзные вопросы, касающиеся особенностей содержания животных. Судя по всему, в Москве его обеспечили нужной информацией. Эталоном животноводства он считал Голландию и в ходе беседы то и дело ставил ее в пример.
- Сколько микроэлементов в вашем рационе коров? – спросил Ельцин.
Директор назвал основные.
- А вот  в Го-олландии… ,- сказал Ельцин.
Следует отметить, что, отвечая на вопросы Ельцина, Виктор Иванович, будучи профессионалом своего дела, держался с достоинством. Несколько раз на утверждения Ельцина относительно Голландии он аргументированно, спокойно возражал. Возле тёлок Ельцин стоял довольно долго. Здесь что-то вызвало его неудовольствие, и он раздраженно спросил министра сельского хозяйства:
- Вы куда меня привезли?
Министр встал на защиту племзавода и спокойно ответил, что «Караваево» находится на подъеме: в минувшем году хозяйство увеличило надои молока - 500 литров на корову - и в этом году идет вверх.
Когда вся группа подошла к коровам, Ельцин задал вопрос:
- Какой у вас средний возраст коров в отёлах?
- Два и семь десятых отёла, - ответил Кулиш.
- Это мало, - безапелляционно заметил Ельцин. – Вот в Го-олландии …
  Тут я не выдержала и включилась в разговор.
- Средний возраст коров по стаду не может быть более 5-6 отёлов, так как у нас идет интенсивный ремонт стада, – сказала я. - Мы вводим 30 процентов первотёлок, чтобы проверить их по продуктивности, и оставляем себе лучших.
Внимательно, не перебивая, выслушав мои доводы, Ельцин спросил:
- А куда же вы остальных деваете?
- А мы их продаем, - ответила я.
- Ну, ладно.
Чувствовалось, что тон голоса президента стал несколько мягче, чем в начале экскурсии. И в конце визита, показав рукой на Виктора Ивановича Кулиша, Ельцин отдал распоряжение кому-то из подчиненных:
- Вы его не трогайте!
В общей сложности президент находился на территории племзавода больше часа. Затем он направился в сельскохозяйственную академию».
30 августа 2002 года визит в Караваево нанес Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.
  «Он осмотрел экспозиции в музее хозяйства и оставил отзыв, написанный славянской каллиграфией. Затем побывал на территории ферм. Патриарх был молчалив, за все время пребывания произнес лишь несколько слов. Мне запомнились прозвучавшие в его голосе интонации душевной теплоты», - вспоминает В.Г. Потепалова.
  «Мне запомнилось, как он в машину садился и выходил из неё. У него же клобук высокий, крест на нем. И один из священников перед тем, как Алексию в машину сесть, ухаживал за ним.  Все время ему крест этот пригибал, а когда выходил из машины – придерживал ему клобук, а потом крест сам разгибался…  Я всё смотрел и думал, как он там устроен, на пружине или на шарнирах, может? Ещё запомнилось, что во время визита Алексию подарили нашу телку – самую племенную, самую роскошную.  Увезли её к нему в резиденцию, и пожила она меньше года. Видно, не выдержала, окружение не то. Потом нам на планерке от Алексия иконки выдали с Фёдоровской Божьей матерью, она у меня дома хранится», -  рассказывает Ю.Ю. Титов.
  «Какое впечатление он на меня произвел! Вот это громада!  Он сначала с жителями говорил, а потом на ферму его привезли. Стали мы с ним разговаривать, а нас перед этим предупредили, про что можно говорить, про что нежелательно. Я знал, что именно нельзя, но он меня спрашивает, а я ничего с собой поделать не могу. Я все ему выложил, как на духу. Понимаешь, какая в нем была сила?! А я ведь не из податливых. Меня раз цыганочка хотела обдурить, как они это умеют. Знаешь, чем кончилось? Засмеялась и сказала: «Да, тебя не возьмешь!» А тут ничего не мог поделать, какая сила была в человеке! Я его потом все время вспоминал. Вот такие и должны быть пастыри. Все ему доверишь, все расскажешь. Никогда такого взгляда я не видел. Вот, как будто он внутрь меня глядит!», - вспоминает А.Н. Королев.
Глава 13

Будни наши трудовые

   Об этом можно писать и писать, начиная с трудовых будней наших бабушек и дедушек, пап и мам. Их каторжный труд, особенно во время войны, невозможно осмыслить современному человеку, привыкшему к гарантированным выходным, отпуску и четкому рабочему времени. А когда первая дойка - в 4 утра, последняя - в 11 вечера? А их – минимум четыре дойки, но рекордисток доили и по семь-восемь раз в день! 
 Когда я рассказываю об этом школьникам в нашем музее, иногда спрашиваю их:
- Как вы думаете, почему они так работали? Ведь они не были рабами, не были заключенными, над ними не стояли с плетью или ружьем. Что заставляло этих женщин отдавать себя работе так, что домой с фермы не уходили, там же, в соломе и спали между очередной и следующей дойками?
Вижу, что задумываются ребята, подбирают слова для обозначения. А ведь у меня тоже нет точного слова, чтобы правильно выразить этот караваевский феномен.  Слова такого нет, а факты есть, и о них караваевцы помнят:
 «В войну-то, мне Василий Васильевич Нилов рассказывал, что мойки на фермах не было, так каждую морковку, каждую свеклину доярки ножом чистили перед тем, как коровке её дать…»
 «Аграфена Нилова заболевшую корову из своей группы под нож не отдала. Вылечить её можно было, а как доить, если все вымя в чирьях? А не выдоишь – она все равно погибнет. Так Груня всех подоит, а потом за неё берется. Корове-то больно, она и брыкается, и лягается, а доярка терпеливо по два часа чиркает, но выдаивает. И спасла ведь корову».
 «Соседка  тетя Маша рассказывала: пошла  я домой после вечерней дойки, хоть проведать, как там детки одни. А спать хочу так, что на ходу и уснула. Иду, а сама сплю. У пруда очнулась, будто толкнул кто. А то бы так в пруд и булькнула».
 Этот феноменальный трудовой энтузиазм родился при Штеймане, а продолжался и спустя годы после войны:
«Помню телятницу тетю Шуру Власову, одноклассника моего мать, они жили в «Атамановском». Так она летом травы полезные собирала, дома в воде их запаривала – и носила теляток поить. Ведра- на коромысло и несет из «Атамановского» на телятник в старое Караваево…», - вспоминает Ю.Ю. Титов.
И это не было чем-то из ряда вон выходящим, и героизмом тоже не называлось.
…Как только наступала весна, какая-нибудь из бабушкиных подруг, давно уж пенсионерка, обязательно являлась в наш дом с вестью:
-  Видела «полевых», зашиваются они с картошкой. Много её, гниет уже, не успевают перебирать. Пойдем-ка, Настя, завтра на подмогу, жалко ведь, сгниет добро…»
И шли с утра со своим, заработанным ещё в военные годы, ревматизмом и артрозом в сырые холодные хранилища, и работали там целыми днями, спасая совхозное добро…
 «Я тебе скажу так: звания геройские нашим бабам караваевским не зря давали, они все герои – и у кого есть звезды, и у кого нет!»  -  задумчиво говорит Александр Николаевич Королев, бывший главный зоотехник племзавода.
 И на вопрос «не болит ли душа за племзавод?»  помедлив, отвечает:
 – Отболела…  Я, когда уходил из хозяйства, на собрании последнем, где всех собрали, даже говорить сначала не мог. Я ведь родился здесь, у меня тут в совхозе все работали: и отец, и тетки, и дядьки, и братья-сестры.  Всё здесь знаю, каждый гвоздик на каждом дворе. Когда главным зоотехником заступал, то все, что было о нашей породе написано, прочитал, изучил.  Книги Штеймана были настольные у меня.  Когда библиотеку нашу, племзаводовскую, закрывали, многое списывали, я вот эти старые брошюры о Караваеве и о породе – домой унес. Храню. Вот часть тебе принес, пусть в музее хранится.
 Там, на собрании том, я потом все же взял себя в руки, выступил. Сказал так: «Вы должны понимать – всё, племзавода больше нет, и породы нашей больше не будет. Числиться она будет, конечно, но самой её не будет, она исчезнет». Старые наши:
- Да как так, Александр Николаевич, да что вы говорите, разве такое может быть?
 Я им отвечаю: «Вы мыслите по-старому, а чтобы сохранить породу, надо, чтобы хотя бы несколько хозяйств этим занималось. Как раньше, когда, например, у Косопанова, у Малкова были крепкие хорошие хозяйства. Теперь этого нет, заниматься сохранением и развитием породы некому. Был бы Кулиш жив, был бы жив Шершунов, мы бы, может, ещё побарахтались.
А если на уровне правительства принято решение упразднить племенные хозяйства… Тут уж нынешний руководитель Николай Петрович Майоров, хоть и военный, и Герой России, а ничего уже сделать не может. Ни-че-го…».
 Грустная тема, но это тоже наша история. История наших будней, в которых печальное и смешное идут рядом, а то и сплетаются воедино.      Вот, например, однажды зимой караваевцев  взбудоражила новость – на дворах водонапорная башня упала! Синицкий её уронил! И, что скрывать, почему-то было смешно, так и виделось – главный инженер племзавода с разбега налетает на башню и роняет её.
 - А ничего тут смешного нет, - задумчиво вспоминает это событие А. И. Тихонов, работавший в те годы в хозяйстве. - Морозы были сильные, вода в башне замерзла на всю высоту. Синицкий пытался отогреть её. Начали её снизу отогревать паяльными лампами, она внизу оттаяла, а вверху нет, вот и упала. Такое и в других хозяйствах часто случалось, морозы-то были посильнее нынешних.
«Морозы были такие, что не только башня, а вакуумный провод замерзал! А это же стальной провод вот какой толщины, и то промерзал. Как морозы, так доярки звонят: «У меня вакуум замерз!». То ночью, то утром, рань страшную… Вот и лазаешь по морозу по коровнику – и по крыше, и под крышей…», - вздыхает Ю.Ю. Титов, работавший в 80-е и 90-е годы старшим инженером по механизации животноводческих ферм и зав. мастерской.
Его рассказ, и смешной, и грустный, привожу почти полностью:
 «Сейчас-то у нас в полях одна трава растет. Не знаю, чем они коров кормят. Наверное, травой этой, да, может, зерном ещё… А ведь мы чего только не выращивали. Морковь, картошка, свекла, турнепс, кукуруза. А как же – коров кормить надо, корма должны быть разнообразные.  И на каждую культуру была своя техника. А она ломается. А запчасти - поди добудь, то того нет, то этого. Крутились, как могли. Я на молокозаводе сметану нашу караваевскую брал, помнишь её? Такая была густая, кирпич бросишь – не утонет.  Накладут мне её целое ведро, отвезу «технарям».  Они мне -запчасти. Очень это ценилось, дефицит же всего был. Только на этом все и держалось, на бартере вот таком. А по-другому ничего и не добудешь. Ведь ничего же не было, сами всё из старья, из двух одно собирали.
Чего греха таить, добывали, как умели. На завод поедешь - если плохо лежит, электродвигатель «свистнешь», насос «свистнешь». Ну, подмажешь сторожу… А уж в 90-е вообще такой ужас начался… Мы на завод в Глазов ездили, так там по всей дороге стояли бандиты. На заправке милиционер потихоньку предупреждал, чтобы не вздумали по дороге останавливаться. Потихоньку, потому что сам их боялся… Один раз еле ноги унесли с Юркой Сорокиным, когда остановились, чтобы ему хоть чуть-чуть передохнуть. Нас там бандой окружали, и стреляли в нас. Хорошо, мотор остыть не успел, мы быстро рванули…
Вот почему я Ельцина ненавижу, так это вот за такую жизнь, которую он нам устроил…
Ладно… давай, про другое расскажу, это ещё до Ельцина было.
Одно время нам в племзавод патоку возили, так мы из неё приспособились самогонку гнать. Не себе – тоже для дела. Едешь на склад – везёшь мужикам презент.  Всё по пословице «Не подмажешь – не поедешь!»
Однажды нам такую патоку хорошую привезли, наверное, конфетную. Такая из неё брага получилась, что мы её сами выпили, и самогонки не дождались!
 А вот со свекольной патокой вышла история. От неё, ещё от браги, такая вонища была! И самогонка получилась вонючая, да ещё и синяя!
Мужики наши попробовали – и тут же их пронесло. А чего делать, не пропадать же добру. Решили мы её очистить. Нашли старые противогазы, выпотрошили оттуда уголь весь, и через него самогонку эту профильтровали. Она получилась чистейшая, как слеза. Я, довольный, в бутылки все разлил и в «Сельхозтехнику» повез. Мужикам презенты выдал, в обмен запчастей набрал. Приезжаю на другой день, а меня матом и чуть не с кулаками встречают. Плати, говорят, деньги!  «За что?» - «А за обед, который мы съели, а он сразу весь и вышел из-за твоей самогонки! Больше к нам не появляйся!» Серьезно они были настроены, я уж думал, что мне кранты. Наверное, в противогазах ещё какая-то «химия» была, вот она и сработала, как отрава. Еле оправдался перед мужиками.
Коровы, между прочим, тоже в этом деле разбирались. Раньше нам с крахмало-паточного завода барду возили, коров ею поили.  Тесть мой Николай Иванович Голышев её возил. Считалось, полезная она, а оказалось – вредная. Барда же алкоголь содержит, и коровы наши стали алкоголичками, цирроз печени у них развился. А так было хорошо: они барды напьются и всю эту ерунду, что им в кормушки накладывали, с удовольствием съедят. Будешь ты просто так сено есть? А они с удовольствием! И это хорошо, потому что молоко у коровы где? На языке. Чем больше едят, тем молока больше. И так они к барде приохотились, что, как только тесть подъезжал с бардой, такой радостный рев раздавался! Если бы его на человеческий язык перевести, это было бы громогласное «ура, ура, ура!» Ведь что интересно: когда кормораздатчик идет, раздает корма – тишина. А барда приезжает – такой праздник у них!»
Глава 14

Праздники

  Если у коров праздничным событием был приезд барды, то у караваевцев поводов для праздников случалось побольше и были они гораздо более значительными.  Конечно же, обязательно отмечались государственные праздники: «октябрьская» - праздник Великой Октябрьской социалистической революции и «первомай» - День Международной солидарности трудящихся. Торжественное собрание и концерт в клубе – неотъемлемые его атрибуты.
На праздничную демонстрацию в эти дни караваевцев вывозили в Кострому, участие в них было не добровольным, а обязательным. Рабочие, школьные, студенческие коллективы дружными автобусами ехали на место сбора колонны. Весной было хорошо, обычно уже тепло и солнечно. Дети загодя ставили в воду ветки тополя и березы, чтобы они к 1 Мая выпустили зелёные листочки. Эти ветки украшали цветами, которые тоже сами делали из цветной гофрированной бумаги. Было действительно радостно и празднично.   
А вот 7 ноября частенько шел мокрый снег с дождем, радости шагать под ним становилось меньше. Но шагали, и возвращались домой в приподнятом настроении, чтобы продолжить праздник за накрытым столом. В Караваеве таких демонстраций не было, организованным строем ходили только школьники 22 апреля – в день рождения В.И. Ленина. Вся школа в парадной форме, с флагами, с горнами и барабанами шагала к памятнику вождю, где в этот день торжественно принимали в пионеры. Директор школы Василий Иванович Голышев и учителя шли впереди колонны. В пионеры принимали только тех, кто хорошо учился – был достоин.
Вспоминает А.М. Степина:
«Перед самым принятием в пионеры я вдруг получила две «двойки». Я так переживала, так рыдала! А потом сама подошла к учительнице и сказала, что я не достойна быть пионеркой, не принимайте меня. Вот какие мы были идейные!»
А перед «октябрьской» принимали в комсомол. Это событие происходило в райкоме комсомола, комсомольские значки к нашим белым парадным блузкам прикреплял секретарь райкома. И на следующий день у меня возникла неразрешимая проблема: значок надо переколоть на школьную форму, но как это сделать, если его прикололи «святые» руки самого секретаря райкома?! Я, конечно, значок переколола, но чувствовала в этот момент, что совершаю настоящее святотатство…
Два раза в году – в начале лета и середине осени - у работников племзавода были профессиональные праздники.  В июне праздновали окончание посевной, а в октябре – окончания уборочной. Это было традиционное подведение итогов с награждением отличившихся и концертом художественной самодеятельности. Осенью на этот праздник все собирались в клубе, а в июне его организовывали в «старом парке». Играл духовой оркестр, выступала клубная самодеятельность, торговали выездные буфеты.
В 50-60 годы окончание посевной отмечали общим выходом «на зелёную». Все работники племзавода (в те годы совхоза) собирались в лесу на «Пионерской» поляне, где, по указанию и с финансовой помощью руководства, накрывались столы с угощением. Гуляли весело и дружно, эти «зелёные» очень запомнились людям, о них всегда вспоминали с благодарной ностальгией.
 На «Пионерской» поляне ежегодно отмечался ещё один праздник – День пионерии. 19 мая вся пионерская дружина организованным строем шла на эту поляну, которая и название своё получила именно поэтому. На поляне было торжественное построение, там награждали лучших пионеров и обязательно зажигали большой пионерский костёр.
 День Победы массово начали отмечать лишь с появлением памятника погибшим в Великую Отечественную войну караваевцам. Его открыли в 1980 году, а до того несколько лет школьники и население собирались у закладного камня, который стоял на месте будущего памятника.
 Новый год в Караваеве, как и везде, начинался с украшения ёлки - любимейшего атрибута Нового года, без которого уже невозможно представить его приход. Ёлки наряжали в детских садах, школе, клубе и в домах караваевцев. Даже в маленькой комнате на Набережной у нас всегда была ёлка до потолка.  В моём детстве все ёлки были живые, и я искренне сочувствую современным детям, ни разу не испытавшим безудержного восторга перед этим мохнатым, пахнущим лесом сказочным чудом, неожиданно появляющимся дома, в детском саду, в школе… Да и у взрослых остаётся этот восторг, просто мы уже не так бурно его выражаем.
В караваевском Доме культуры, где я работала много лет, праздник начинался с приезда ёлки. Она действительно приезжала на большом грузовике в компании таких же зеленых пушистых подруг. Тогда в племзаводе была своя строительная бригада, которую перед Новым годом командировали в лес за елками для детских садов, школы и клуба.  Заснеженные мужики вносили огромную пушистую красавицу, и клуб мгновенно наполнялся ароматом праздника. Встречать ёлку выбегали все, от мала до велика.  Радовались, волновались – не кривая ли, трогали и гладили колючие, клейкие от смолы лапы.
Потом устанавливали ёлку на большую деревянную крестовину в зрительном зале, из которого предварительно убирали кресла, приносили коробки игрушек и наряжали – со стремянки и даже с балкона. Последний штрих в украшении всегда поручали Александру Ивановичу Дорошину – никто не мог лучше, чем он, такими красивыми волнами обернуть вокруг ёлки мишуру. Все ахали: «У вас ёлка, как кремлевская!» Вокруг такой ёлки хотелось водить хороводы, она вызывала неподдельный, детский восторг даже у взрослых.
Потом живую ёлку вытеснила искусственная, и своей равнодушной безликостью уничтожила этот таинственно- волшебный дух праздника… 
    Традиции колядования в Караваеве не было. Возможно, это произошло потому, что поселок образовался в 20-30-е годы из приехавших сюда отовсюду людей, которые постоянно были заняты тяжелым трудом.  А пережитки прошлого, к которым относились и Святки с колядками, они оставили в своих деревнях, как ненужный, устаревший хлам. Вот почему караваевцы, рожденные в 30-40 годы, порой ничего не знали о святочных традициях.
 Когда однажды мы, работники ЦНК «Традиция» с участниками фольклорного детского коллектива «Каравай» и хора русской песни «Отрада» решили организовать рождественские колядования, то столкнулись с забавной ситуацией. Практически в каждом доме, куда заходили колядовальщики, их приветливо встречали, угощали, благодарили и просили обязательно приходить в следующем году. В основном, это были люди довольно ещё молодого и среднего возраста, они знали об этой традиции и радовались приходу Коляды. А вот, когда зашли во двор к уже довольно пожилой хозяйке, она встретила нас с явным недоумением. Растерянно смотрела, не понимая, что происходит, неуверенно пробормотала «ну,  спасибо…», с нескрываемым  облегчением закрыла за нами калитку. «Видать, она не в теме», - резюмировали ребята, и, ничуть не расстроившись, пошли в следующий дом.
А через полчаса нас догнал запыхавшийся внук этой хозяйки и вручил пакет с гостинцами от бабушки, действительно оказавшейся «не в теме».
Выяснилось, что вскоре после нашего ухода к ней приехали взрослые дети и внуки, она рассказала им о странных пришельцах. И внуки, наскоро собрав гостинцы и на ходу просветив бабушку, побежали разыскивать колядовальщиков. Вот такой пародоксальный перекос, вызванный эпохой безбожия: внуки из фильмов и книг узнают о традициях прошлого и рассказывают бабушке то, что должна бы поведать им она…
 А вот традиция святочного озорства у нас в Караваеве была, только осовремененная. Если в деревнях молодежь «озоровала», раскидывая поленницы, выкладывая дровами дорожки от дома к дому, то у нас это трансформировалось в другое озорство. Переехав в многоквартирный дом, я на первое же Рождество с ним столкнулась и… лишилась дверного коврика.
Это потом, как опытные жильцы, я тоже стала перед 7 января убирать его от двери. А те, кто этого не делал, искали потом свои коврики среди десятков других, которыми наша озорующая ребятня устилала тротуары и тропинки.
Тогда ещё не было ни домофонов, ни кодовых замков на подъездах, поэтому и преград для такого озорства не возникало.
Традиция припирания бревном входной двери в избу в Караваеве тоже видоизменилась, но суть осталась та же. Теперь святочные озорники связывали прочной веревкой двери противоположных квартир на площадке. И, так как они у многих открывались внутрь, выйти из квартиры без помощи извне было невозможно!
 Рассказывает А. М. Степина:
«Мы в «Атамановский» ходили озоровать. Поленницы раскатывали.
Люди их укладывали, а мы раскатаем, вот ведь что творили. Ещё ручки дверные сажей мазали, хулиганили, в общем. Знали, что в эти дни можно и даже нужно это делать, вот и безобразничали, как умели…»
«Замораживали часто. На морозе обливали дверь водой, замерзало так, что не откроешь. Нас, когда на Пионерской жили, тоже замораживали. В форточку вылезали, Таня у нас самая маленькая, её высаживали, чтобы дверь открыла»,- вспоминает Л.Ю. Хайрулина (Тяпкина)
    В рабочих коллективах принято было устраивать новогодние «огоньки».
Собирались на них в нашем клубе. В 70- 80-е годы эти «огоньки» шли друг за другом конвейером: сегодня собирается молодежь – комсомольцы племзавода; завтра - специалисты, «конторские»; послезавтра – животноводы; потом – ветераны; потом - «огоньки» взрослой клубной самодеятельности: хора, духового оркестра. Для детей везде – в детских садах, школе, клубе, - как и сейчас, устраивались новогодние утренники и спектакли.
 Какого-то общего организованного ночного новогоднего празднества в Караваеве не было. После застолья в новогоднюю ночь люди компаниями выходили на улицы, гуляли, поздравляли друг друга. Особенно много народа собиралось во дворе шестидесятых домов. Катались с горки, водили хороводы вокруг ёлки, повсюду звучал смех, частушки, песни. Это было не так уж и давно – в 80-е, 90-е годы…
…Сейчас в новогоднюю ночь под нашими окнами слышен только треск фейерверков. Ни смеха, ни радостного возгласа – «отпуляют» молча и с чувством выполненного долга уходят. Программа выполнена, Новый год встречен…
 Если традиции как-то особо отмечать Рождество в Караваеве не было, то Пасху праздновали всегда. Красили яйца, пекли куличи. Делали генеральную уборку в домах, по-особому тщательно мыли окна, двери, полы. Ходили на кладбище, это была традиция – отнести на могилки крашенки именно на Пасху.  Про то, что это положено делать не на Пасху, а в Радоницу, тогда мало, кто знал. Религиозные люди – в основном, бабушки – ходили в церковь на службу и крестный ход, святили куличи и яйца.
В одну из пасхальных ночей в Караваеве случилось трагическое происшествие, о котором и сейчас, спустя более полувека, помнят старожилы. Тётя Вера Балалайкина, та самая, что развозила воду в старом Караваеве, была женщиной верующей. По рассказу моей бабушки, в ту предпасхальную субботу у неё не заладился кулич – то не пропекался, то горел. Испекла третий, тоже не очень ладный, но взяла его и понесла в церковь. Ходили туда тогда через поле, уже было темно. И её в этом поле убили.
Рассказывает Л. Ю. Хайрулина (Тяпкина):
«Она и не одна ведь шла, а с другими женщинами. Но где-то замешкалась у кустов, и отстала от своих. А он, убийца-то, в кустах караулил свою мать, он её убить-то хотел. Её тоже Верой звали. Бабы Балалайкину-то окликнули  по имени, он и подумал, что это его мать…».
«Вот ведь, - вздыхали тогда караваевцы, обсуждая потрясшую всех новость, - не надо было ей в церковь-то идти, предупреждал её Господь, куличом удерживал, а она не поняла знака, вот и приняла смерть лютую…»
 В 70-80 годы в пасхальную ночь и вечер накануне по телевизору обязательно шло что-то интересное. Считалось, что таким хитрым способом отвлекали молодежь и людей среднего возраста от походов в церковь и участия в крестном ходе. Действительно, в то время мы были не избалованы зрелищами и старались не пропустить хороший фильм или концерт по телевизору. Но молодежь – студенты и караваевцы – на крестный ход ходили толпами, это зрелище привлекало больше телевизионного. Причем, и ходившие, и не ходившие были уверены и со знанием дела говорили, что в эту ночь в церкви командировали инструкторов обкомов и райкомов партии и комсомола. Они, мол, зорко выискивали в толпе свою партийную и комсомольскую «паству» и брали провинившихся «на карандаш». Правда это или нет – не знаю, о репрессиях именно за это «преступление» слышать не приходилось.
 Масленицу в 70-80 годах организованным образом не отмечали. Есть старая фотография, подписанная «Масленица в Караваеве, 1955 год».  Правда, ничего, кроме едущих в санях людей, там не видно. Похоже, люди сами себя развлекали, как умели, благо, лошади в совхозе были. 
Во времена моего детства мальчишки подросткового возраста тоже сами устраивали масленичный костер. Никакого чучела там не жгли, а вот автомобильные покрышки загодя собирали и складывали в огромную кучу где-нибудь в поле, подальше от домов. Костер этот было издалека видно по черному дыму, поднимающемуся в небо. Иногда, если ветер дул с поля на дома, крепкий запах этой гари тоже очень ощущался.
 Масленица в те годы всегда ассоциировалась у меня с этим вонючим костром. Блины дома и так пекли часто, это было повседневное обычное блюдо, ну, а про столб с сапогами, про Петрушку, катание на лошадях и другие народные забавы мы узнавали из классической русской литературы.
Так, или хотя бы немного похоже, Масленицу в Караваеве начали отмечать только в 90-х. Большой театрализованный праздник устраивали на площади у клуба. Катание на лошадях, традиционные народные потехи, конкурсы, сменяя друг друга, традиционно заканчивались сжиганием чучела Масленицы.
23 февраля и 8 Марта, как и сейчас, были «мужским» и «женским» праздниками. Начиная с детского сада, сначала девочки, девушки и женщины поздравляли мальчиков, юношей и мужчин, а через две недели – наоборот. Живые цветы в 70-80 годы купить было трудно, да и дорого. Поэтому, почти всё наше женское население несло накануне праздника с места учебы или работы полученные там в подарок чахлые веточки мимозы…Многие женщины вспоминают об этом с ностальгией, у меня же к мимозе стойкое отвращение – именно как к символу формальности таких поздравлений.
Любимый караваевцами ежегодный праздник поселка стал вот таким большим уличным поселковым праздником только с началом второго тысячелетия.  До этого несколько раз устраивались праздники улиц Караваева и отдельные мероприятия, приуроченные к юбилеям племзавода.
               
                Глава 15
                «Мы в этот мир приходим и уходим…»

                Похороны

  И приход в этот мир, и уход из него у людей в разных местностях всегда принято сопровождать особым, традиционным ритуалом.  Караваевцы не исключение. Эти ритуалы у нас со временем видоизменялись, но меняли не форму, а только оформление. Это особенно заметно по такому печальному ритуалу, как похороны. Сейчас, при наличии ритуальных агентств, достойно проводить усопшего в мир иной стало, конечно, проще, хотя и дороже. А вплоть до 90-х караваевцы все траурные приготовления делали сами.
 Сами искали «копалей», заказывали гроб, венки, транспорт, готовили поминки. Но были и нюансы: если умерший работал в племзаводе, гроб для него делали бесплатно в племзаводовской «столярке» – столярной мастерской. Ткань, чтобы обить домовину, приносили родственники умершего. Кто-то разорялся на бархат, кто-то нес скромный ситчик. Тут уж всё зависело от кошелька или статуса усопшего.
В 90-е, эпоху тотального дефицита и безденежья, гробы обивали тем, что смогли раздобыть.  Мудрые бабушки загодя готовили себе «смёртное». Почему-то именно бабушки, дедушки, похоже, этим не заморачивались. У каждой в шкафу лежал заветный сверточек, где было всё, что нужно человеку для последнего земного ритуала. Всё новое: нательная рубашка, платье или халат, тапочки, платок на голову… И отрез ткани для обивки гроба…
Моя бабушка Настя припасла себе такой комплект лет за тридцать до смерти. Я ещё в детском возрасте любовалась красивым бирюзовым цветом ткани на гроб, очень он мне нравился. В конце 80-х, услышав, что для спектакля в клубе мне позарез нужна однотонная ткань, бабушка протянула мне свой «смёртный» отрез:
- Бери, Надя, тут много, как раз должно хватить.
И отмахнулась от моих возражений:
    - Бери, тебе нужней. А мне… Да найдёте чего-то, нибудь… Поверх земли не оставите, и в голую домовину, чай, не положите…
…За столько лет ткань даже в шкафу умудрилась выцвести, а на сгибах безнадежно пожелтела. Конечно, она не годилась ни на своё печальное предназначение, ни на мой спектакль. Но бабушке я об этом не сказала…
 Хоронили обычно из дома, как и положено, на третий день. В морг увозили не всегда, и, чтобы замедлить неизбежные процессы, под гроб ставили тазик с ветками можжевельника. У дома перед выносом собирались люди, пришедшие проводить.  Гроб выносили из дома, ставили на табуретки, здесь же говорились прощальные речи.
После того, как покойника вынесли из дома, было принято вымыть во всем доме полы до самого крыльца. Сделать это просили кого-то из соседей или друзей, т.к. сами хозяева уезжали на кладбище. Не знаю, всегда ли соблюдали  этот обычай в многоэтажных домах, но, когда я хоронила близких, моя подруга Катя  мыла в подъезде всю лестницу с четвертого по первый этаж…
  …После прощальных речей, какое-то время гроб несли на руках, на дорогу перед ним кто-нибудь из родственников бросал еловые ветки. По этой еловой дорожке сразу было видно, в каком доме похороны. А если играл духовой оркестр, то это было ещё и слышно. С духовым оркестром в Караваеве хоронили часто, с ним похороны считались солиднее. Мне тоже казалось, что траурные звуки реквиема создают какой-то особый, возвышенно-печальный настрой, который так необходим душе во время похорон. Наверное, во мне активничал режиссер массовых мероприятий…
Но, сначала бабушка, а потом мама заранее предупредили – чтобы никаких оркестров!  И никаких памятников, только крест…  Мы не нарушили их волю…
 Впереди процессии медленно ехал грузовик с опущенными бортами, в кузове стояли длинные скамейки. Потом гроб поднимали на грузовик. На одну скамейку устанавливали гроб, на другую усаживались родственники покойного. В изголовье гроба ставили венки. Борта поднимали, и траурный экипаж ехал на кладбище. Для остальных, желающих проводить на кладбище, родственники обычно заказывали автобус. Когда провожающих планировалось много, то автобусов заказывали два, а то и три.
Поминки устраивали дома или в столовой. И если в столовой обычно все умещались за одним столом, то дома иногда накрывали поминальный стол и два, и три раза. Это было обычной практикой, и люди терпеливо ждали, когда настанет их очередь сесть за стол и помянуть умершего. На следующий день близкие родственники обязательно ещё раз шли на кладбище, это называлось « навестить»…
А в заключение этой грустной темы и в подтверждение того, что грустное и смешное ходят рядом, перескажу ещё одну караваевскую быль, которую поведал Ю.А. Федоров. Случилось это, когда в Кострому и обратно можно было добраться или на своих двоих, или на попутке. Караваевский шофер ездил в Кострому за гробом для родственника. Погрузив гроб в кузов, на обратной дороге взял попутчиков, одного из них посадил в кузов. Начался дождь, кузов открытый, укрыться нечем – и мужик, недолго думая, забрался в гроб. Накрылся крышкой, и в темноте задремал. А водитель по дороге посадил в кузов ещё двух попутчиц – немолодых уже женщин. Они, как водится, едва забравшись в кузов, завели разговор. Мужик в гробу проснулся, приоткрыл крышку гроба, увидел бабок и спросил их, потягиваясь и зевая: 
- А чё, девки, дождь-то кончился, что ли?
Пожилые «девки», несмотря на возраст, не сговариваясь, опрометью сиганули из кузова. К счастью, не разбились, только ушиблись сильно.
И хорошо, что ушиблись, уж не до расправы им было, а то бы этому любителю полежать в гробу пришлось в него ложиться по-настоящему!

                Крестины

Детей караваевцы крестили всегда, даже во времена лютого атеизма.
Крестили в Костроме, в близлежащих селах, и, конечно же, в нашей трестинской церкви. Не знаю, как скрывали это от всевидящего начальственного ока наши родители, но поколению людей, обзаводившихся детьми в 70-х – 80-х приходилось изощряться, чтобы, совершив этот обряд, не попасть под раздачу. Даже в наши дни, спрашивая о крещении детей, мы замечали, как осторожно об этом рассказывают люди. Казалось бы, давным-давно религия перестала быть запретной темой, первые люди государства посещают службы в церкви, а вот, поди ж, ты!  Так крепко вбито в голову это  комсомольско-партийное «низ-зя!», что и сейчас, на всякий случай, предпочитаем лучше не признаваться…
 Но, не все были такими умными-разумными, встречались ещё отдельные индивиды, про которых говорят: дуракам закон не писан. Одним из таких непуганых индивидов была и я. Я действительно ни разу не сталкивалась с какими-то репрессиями из-за религии. В третьем классе кто-то из одноклассников наябедничал учительнице, что одна из девочек носит крестик.  Семья этой девочки была верующей, и мы относились к ней не с осуждением, а с сочувствием – вот ведь, не повезло ей с родителями. Учительница девочку слегка пожурила, а нам объяснила, что в Бога верят отсталые люди, в основном, пожилые. Их уже не перевоспитаешь, поэтому церкви не закрывают, пусть уж молятся, пока живы.  А когда они умрут, то и церкви будут не нужны, ведь молодежь-то в Бога не верит, а значит, их дети тоже будут неверующие.
 Время показало, что всё далеко не так просто. Какие-то другие, глубинные, генные, не поддающиеся анализу, процессы происходили в наших душах…Иначе с чего бы поколения людей, воспитанных на принципах абсолютного атеизма, упорно шли и шли в церковь крестить своих детей? Вот и мы летом 1984 года вместе с семьей наших тогдашних друзей отправились в Поддубное, чтобы окрестить  своих  почти годовалых дочерей. Перед крещением у нас потребовали паспорта, и служительница аккуратно вписала в церковную книгу фамилии и адреса. Меня это ничуть не встревожило, ну, надо – так надо. А через два месяца грянул гром.
 На комсомольское собрание работников  племзавода я пришла, ничего плохого не ожидая. Ну, если не брать в расчёт тоскливую тягомотину, которой, обычно, и были наполнены такие собрания. Но в этот раз была запланирована публичная порка, а «девочкой для битья» выбрали меня.
 Поздоровавшись и сделав многозначительную паузу, парторг племзавода Раиса Васильевна Устюжанинова трагическим голосом сказала, что в нашей комсомольской ячейке произошло ужасное ЧП. Комсомолка, воспитатель детского сада, а значит – педагог, окрестила ребёнка! Это преступление нельзя оставить безнаказанным, соответствующие выводы будут сделаны, наказание будет серьёзным. А сейчас она ждет от комсомольцев публичного осуждения моего неслыханно-безобразного поступка.
Я, ошарашенная происходящим, посмотрела на собравшихся. Практически все сидели, опустив глаза. Ещё бы, ведь абсолютно каждый, кто тоже имел детей, был точно таким же преступником. Кто-то сам делился со  мной  впечатлениями от обряда, у кого-то  были в кумовьях мои знакомые. Но нашлась пара-тройка желающих угодить начальству…  Не помню, что именно они говорили, наверное, клеймили и осуждали.
 И это было только начало. Маховик расправы был запущен и рьяно набирал обороты. Я остро ощутила страшную и безжалостную силу, нависшую над моей головой. Уже на следующий день Н.А. Смирнова, заведующая детским садом, где я работала, была вызвана к парторгу Р.В. Устюжаниновой в партком.  Там ей в категоричной форме было сказано, что, как только меня исключат из комсомола (а исключат обязательно, потому что она, Раиса Васильевна, за этим лично проследит), заведующая детским садом обязана будет меня немедленно уволить.
 Надежда Алексеевна была членом партии и матерью трёх дочерей. Разумеется, крещеных. К тому же, она была в дружеских отношениях с моей мамой, да и ко мне хорошо относилась. Поэтому, конечно же, она всё нам рассказала и старалась помочь.
- Самое главное, - советовала она, - ни в чем не признавайся. Вали всё на маму, мол, это она тайком окрестила внучку, а ты ни сном, ни духом, даже и не знала об этом. Может, пронесет. Если из комсомола не исключат, то и увольнять будет не за что. Ври напропалую, а что делать: с волками жить – по-волчьи выть.
  Конечно, исключение из комсомола не стало бы для меня нравственной трагедией, хотя это была своеобразная черная метка, «волчий» билет при поступлении на работу или учебу.  А вот увольнение с работы влекло за собой серьезные последствия. Самое серьезное – это квартира. Готовился к сдаче дом № 62, в нём я и должна была её получить. Увольнение было крахом возможности её получения. На новом месте работы пришлось бы вновь становиться в квартирную очередь, а в них, как, например, в организации, где работал муж,  стояли десятилетиями. Поэтому, когда меня вызвали на бюро обкома, я без колебания озвучила там именно ту версию, которую посоветовала Надежда Алексеевна.
 Комсомольцы, сурово сдвинув брови, сказали, что для принятия решения им нужно проверить мои слова. Проверить поручили Анатолию Смирнову, секретарю нашей караваевской комсомольской ячейки. 
- Слушай, - сказал он мне на другой день, - меня посылают в церковь, узнать, твоя или не твоя там подпись. А мне неохота туда тащиться. Скажи честно, там есть твоя подпись?
- Нет, – твердо сказала я,  - там нет моей подписи. Честное слово. Комсомольское.
 И я честно посмотрела в его ещё более честные комсомольские глаза.
- Тогда я так им и скажу, - повеселел Толя, - Скажу, что подпись есть, но не твоя.
Я и в самом деле не помню, оставляла ли там свой автограф. Но какими, оказывается, талантами обладали доблестные комсомольские и партийные работники! То, над чем графолог трудился бы несколько часов, они запросто и лихо определяли на глазок.  А ведь их определения были судьбоносными…
 Меня не исключили. Объявили «выговор с занесением», а за это не увольняют. Тогда тут же, без передышки, последовал новый удар. Парторг Устюжанинова, не удовлетворенная решением комсомольцев, заявила, что раз они наказали меня недостаточно строго, то это должен сделать племзавод. Меня нужно исключить из очереди на квартиру. Не передвинуть вниз, а вообще исключить. Пусть, мол, работает, искупает вину, а квартиру ей не давать! 
 Сделав такое распоряжение, она укатила в санаторий. А вскоре началось распределение квартир. И пока парторг отдыхала, Владимир Иванович Смирнов, председатель профкома, на своём профсоюзном собрании принял решение квартиру мне дать. Только уже не в новом доме, а одну из освободившихся.
- Чтобы уж сильно-то не разозлить, сама понимаешь, - объяснил он маме, – а так – вроде, как будто немножко наказали, а квартиру получит!
Павел Константинович Сорокин, тоже сочувствуя нам, предложил самой выбрать любую из освободившихся квартир. Я им очень благодарна, хорошие они были люди…
 В тот день, когда в клубе торжественно вручали ордера, по закону жанра вернулась из санатория Раиса Васильевна Устюжанинова. На сцене она сидела, возглавляя президиум, и лучезарно улыбалась каждому получающему ордер. Но когда назвали мою фамилию, она так громко и возмущенно вскрикнула, что я мгновенно разучилась дышать. Не получалось ни вдохнуть, ни выдохнуть.  Потом мне рассказывали, что она тут же начала что-то вполголоса угрожающе выяснять, но Владимир Иванович её тихо, но твёрдо прервал, сказав, что таково решение профкома. Я этого не видела.  Наверное, сказалось все нервное напряжение этого месяца, зал будто окутал туман, только слышала шепот окружающих:
-  Иди скорей! Быстрее получай, быстрее!
    И я, с огромным усилием сделав вдох, пошла. Парторг тоже взяла себя в руки, и, когда я поднялась на сцену, даже изобразила кислую улыбку.
 Потом ещё лет шесть, пока партия не перестала быть руководящей, мне пришлось немало общаться с Раисой Васильевной. Я перешла на работу в клуб, он тогда обязан был быть рупором идеологии, поэтому вся наша деятельность была и под её неусыпным контролем.
Как-то летом мы с женщинами из бухгалтерии племзавода возвращались с поля, где отрабатывали нашу обязательную «барщину» - пололи и разряжали длиннющие боровки кормовой свеклы. По дороге к нам присоединилась инспектирующая фронт работ Раиса Васильевна. Кто-то завел разговор о современной политической обстановке – это был 89-й или 90-й год, уже повеял ветер перемен.
И тут Татьяна Макарова неожиданно спросила – ну, что, Раиса Васильевна, значит, теперь в церковь ходить не запрещается, всё уже можно? Выходит, Надя-то у нас без вины пострадала? Из-за вас ведь! Ей новую квартиру должны были дать, а она в старой живёт. Давайте и ей новую. Вы это дело затеяли, так исправляйте теперь.
Раиса Васильевна возмущенно замахала руками – что ты, Таня, я тут вообще не при чём!  Я к этому делу не имею никакого отношения, ну, совсем никакого! Вот, поверьте, ни малейшего! Я этого дела совсем не касалась. Выговор объявляли комсомольцы, квартиру давал профком – при чем тут я? Совершенно ни при чём!
…Хорошо, что я шла впереди, и никто не видел моего лица…
 Зато лицо, олицетворяющее «ум, честь и совесть нашей эпохи» своего лицемерного, лживого, двуличного образа не стеснялось ничуть…
Ещё немало раз при встречах она мило улыбалась мне, только я вместо улыбки видела… да неважно, что я видела…  Промолчу.
 Раису Васильевну многие вспоминают добрыми словами.
Людмила Дмитриевна Сотскова:
«Ой… такой души человек! Лучшая моя подруга в племзаводе. К ней подходили, она на всё откликнется, добьётся у директора, и очень много хорошего делала. Ну, например, этот музей племзавода – это только её трудом. В доме животноводов уголок для доярок – там и самовар был, можно было чаю попить, и медсестра там работала. Ещё она как-то возродила соцсоревнования, у неё каждый день висели «молнии», кто впереди по работе. Она ни одну просьбу не оставит, такая беспокойная была. Молодец она!».
Хорошая женщина, добрейшей души человек, сколько она добра людям сделала – примерно так говорят о ней некоторые специалисты племзавода, работавшие в те годы. Но многие считают по-другому, и говорят об этом…, скажем, более эмоционально. 
И с примерами…Намеренно не привожу здесь этих свидетельств, потому что не хочу сводить счёты с человеком, которого уже нет на свете.
Но и оправданий, на тему «время было такое», не принимаю. Времена для всех были одни, а мера совести – разная… Наши друзья, с которыми мы  вместе окрестили детей, тоже были комсомольцами, на их предприятиях тоже были парторги. Но, видимо, совести в их меру побольше отсыпали, потому что ни наших друзей, ни кого бы то ещё, в их рабочих коллективах  за такие «преступления» не наказывали.  Поэтому, на рассуждения о «добрейшей душе» Раисы Васильевны имею полное право, вслед за великим Станиславским, сказать только одно: не верю!
Мне она едва не сломала жизнь. Просто так, равнодушно и жестоко.
Я не судья ей… Бог ей судья.
    А как же всё-таки выходили из положения другие, не столь наивные караваевцы?
    «Мы с сестрой крестили детей по чужому паспорту. К нам гости приехали из другого города, так мы всех скопом и окрестили – их детей, и наших по одному их паспорту. Крестили в церкви на Нижней Дебре».
 «По-советски окрестили. Без родителей и без крестных. Имена их священник назвал, а в церкви их не было. Никого не было, только две наши бабушки с ребенком и священник…»
 «По блату, в Костроме.  Дядя мой шишка был по строительству, с батюшкой договорился, чтоб не сообщал. Они же обязаны были сообщать-то. Повезло, да, а то бы из института вылетел сразу, я же поступил после армии, уже член партии был».
 « В деревне, в Макарьевском районе. Здесь нет, ты что! И там-то боялись, вдруг разнюхают».
  «Мы в Иванове, село там было, не помню название. А хотели ведь здесь, уж и день выбрали, а тут как на тебя-то набросились, мы и одумались».
«Бабушки крестили, я и не совалась. Только сказала, что я, если что, не при чём».
«Тетка по отцу со своей подругой крестила нашего сына. В Костроме. Мне хотелось присутствовать, но я боялась. Говорили, что уполномоченные по делам религии прикидываются верующими, а сами тайно фотографируют всех молодых».
   «Я ничего не боялась и сама бы пошла, но мама умней была. Решила не рисковать. Пока мы на работе были, они с бабушкой дочку и окрестили».
Вот, оказывается, как надо было делать! Ладно, за одного битого двух небитых дают. Поэтому я – битая, и не желающая, чтобы таких битых прибавилось – имён и фамилий рассказчиков не привожу. Так, на всякий случай…

Глава 16

Свадьбы

  О них с ностальгической улыбкой вспоминают не только женщины, но и мужчины.  Такое уж это событие, что оставляет памятный след в душе на всю жизнь. Караваевцы, родившиеся в военные годы, вспоминают, что ездили на лошади расписываться в сельсовет, который тогда был в Минском. 
В мае 1965 года Караваево получило статус рабочего посёлка, и у нас появился свой Совет поселковых депутатов трудящихся, по-караваевски – «поссовет».  С этого времени браки начали регистрировать, а на языке здешних – «расписывать», – в Караваеве.  Расписывали в здании поссовета или в клубе. Если в клубе – то это называлось «торжественная регистрация», но она ничем особенным от обычной не отличалась. Когда люди хотели просто и буднично зарегистрировать брак, то это оговаривалось заранее. Для всех остальных брачующихся был единый ритуал, который с годами почти не менялся.
Свадьбы играли круглый год, церковные посты не соблюдали, а вот в мае желающих «расписываться» было всё-таки меньше. На всякий случай, чтобы не «маяться» всю жизнь, старались выбрать для этого другие месяцы. Свадебное торжество тогда чаще всего «справляли» дома, поэтому самыми лучшими для этого события считались летние месяцы, ну, и сентябрь, если выдастся без дождей.  Это было удобно с практической стороны: в огороде много чего уже выросло – всё ведь своё, не покупное. А главное - тепло, и танцевать можно выйти во двор.
Мне запомнилось, как выходила замуж старшая сестра нашей «набережновской» подружки Иры Гога – Люба. Это была первая свадьба, которую я видела, наверное, поэтому она так отложилась в памяти. Помню её платье бледно-желтого цвета, простого покроя, по колено или чуть выше. Фату, тоже короткую, до плеч. Гости танцуют во дворе под пластинки, Магомаев поёт «широкой этой свадьбе было места мало…» А мы завороженно смотрим, пока они, натанцевавшись, вновь не уходят в дом…
 Сейчас трудно представить, как умещались гости в небольших комнатах наших караваевских квартир. Но умещались, на потолке никто не сидел. Заранее выносили мебель, из экономии места ставили длинные лавки вместо стульев.
Сами готовили, сами накрывали, если не хватало посуды – выручали соседи, у них же устраивали на ночлег приехавших издалека гостей. Хлопот было столько, что на «росписи» родители молодоженов часто и не присутствовали, некогда было.
Иногда, если была такая возможность, свадьбы устраивали в школе. Это, наверное, не очень приветствовалось, но не особо и запрещалось, поэтому своим учителям директор Василий Иванович Голышев шёл навстречу. А вот однажды не пошёл, и эта свадьба закончилась историей, о которой и сейчас нет-нет, да и вспомнят «здешние» караваевцы.
Рассказывает Елена Евгеньевна Чочишвили (Ракутина):
«Мы хотели в школе сыграть свадьбу, папа с Василием Ивановичем договорился. Но перед нами Василий Александрович Бараков дочку замуж выдавал, у них тоже свадьба  в школе  была. И кто-то нажаловался в роно, Василия Ивановича предупредили, чтобы этого больше не было. Пришлось нам в Костроме искать помещение. И пока мы свадьбу гуляли, у нас квартира сгорела. Вроде из-за утюга, хотя мама говорила, что она его выключила. Мы с Голышевыми на одной площадке жили, и ключи от нашей квартиры у них были, а у нас от их. Но он постеснялся, видно, в квартиру зайти, когда запах дыма услышал. Пожарных вызвал, но пока они приехали… Конечно, если бы мы в школе праздновали, то успели бы прибежать, пока только задымило. А так… Да, этим пожаром наша свадьба всем запомнилась!»
Ещё одна свадьба уже по другой причине запомнилась Л.Ю Хайрулиной:
«Свадьба была у Маклаковых, дома. Лето было, жарко, окна открыли. А тут гроза. И вдруг в окно влетела шаровая молния. Она была круглая, как небольшой мячик. Медленно так вплыла и стала бродить по комнате. Все гости, как сговорились, полезли под стол. А мы маленькие, нам и страшно, и интересно, мы смотрели во все глаза. Бабушка у Маклаковых была старенькая, она начала молиться, читала молитвы вслух. И молния поплавала –поплавала по комнате, ни к кому из людей не пристала, и поплыла к окну. Подплыла и в форточку вышла. Как будто на молодых посмотреть приходила!»
 Такое желание возникало не только у шаровой молнии.
 В 70-е и 80-е у караваевцев было принято приходить к поссовету посмотреть на молодых. В нашем женском коллективе детского сада о том, кто и когда будут жениться, было всегда заранее известно. Кто-нибудь обязательно прибегал с известием: «Сегодня пять пар расписывать будут!»
И назывались фамилии женихов и невест. А если скажешь, что не знаешь, кто это такие, то тебе растолкуют все их причинно-родственные связи аж до третьего колена.
 - Уж больно платье, говорят, хорошо у Машиной дочки - не из швейника, а импортное!  У них в 12 часов роспись, пойдём смотреть! - говорил кто-нибудь решающие слова.
Ну, и как было устоять. В назначенные для регистрации часы у поссовета собирался народ. Рассматривали, как украшена машина, какая фата на невесте, какая прическа, платье, туфли. На жениха тоже смотрели, но там интересного было меньше. Костюмы и рубашки у всех одинаковые, только цвет разный. Смотрели и оценивали рост и стать, подходят жених с невестой друг другу или не пара.  По-доброму, без насмешек обсуждали это, потом шли обратно, с задумчивой улыбкой вспоминая собственные свадьбы.
 Студенты КСХИ тоже регистрировали браки в поссовете, но на них смотреть не ходили: «Сегодня не наши расписываются, неинтересно».
 В 70-е и 80-е годы при подаче заявления на регистрацию брака выдавали талоны в салон молодоженов. Так назывался отдел в универмаге «Кострома», где покупки можно было сделать только по этим талонам. По слухам, там можно было купить дефицитные товары: бельё, посуду, обувь.
Сама я, когда получила талоны, ничего особенного там не увидела. Кажется, купила только постельное бельё с вышивкой. Моя подружка, студентка КСХИ и отчаянная модница, три раза подавала заявления с разными приятелями-однокурсниками для того, чтобы заполучить эти вожделенные талоны. Тоже ничего особо стоящего она там не купила, видимо, дефицита на всех не хватало.  Зато, когда пришла подавать заявление в четвертый раз, и уже не фиктивно, а по-настоящему, бдительная тётя Дуся Дунаева, уже запомнив её и заподозрив мошенничество, отправила жениха с невестой к председателю поссовета Л.Н. Бердовой. Людмила Николаевна, устроив им допрос с пристрастием, заявление всё же приняла.
 И вот, лишь в четвертый раз придя с талонами в заветный отдел, подружке удалось купить там желанный товар.
-  Как будто там знали, что в те разы я жульничала и замуж не собиралась, - изумлялась она, - а тут – всё, что надо, и размеры мои, и цвет!
 И огорченно вздыхала:
- Жаль, что больше не получится получить талоны… Со штампом в паспорте ещё раз заявление не подашь…  Прямо, хоть разводись.
 Конечно, караваевские невесты не особо рассчитывали на этот салон, готовясь к волнующему событию в своей жизни. Свадебные платья заказывались у портних, за ними ездили в Москву, их вылавливали в комиссионных магазинах или перекупали у знакомых.  Таким же образом добывался и свадебный головной убор. Не всегда это была фата, свадебный наряд тоже подвержен моде.
 В 70-х ненадолго вошёл в моду капюшон, потом несколько лет невесты щеголяли в шляпах. Для второго дня свадьбы – а было принято гулять свадьбу два дня – тоже покупалось или шилось новое платье. В конце 70-х родилась мода для второго дня свадьбы шить рубашку жениха из той же ткани, что и платье невесты.
 Свадебные машины украшали по принципу: «кто во что горазд» - лентами, бантами, цветами. Кукла на капоте, кольца на крыше – у кого-то это теперь вызывает насмешку, а у кого-то – умиление…
Свои машины были далеко не у всех, поэтому, или прибегали к помощи родственников и знакомых, или заказывали. Работникам племзавода разрешали арендовать директорские «Волги».
После «росписи» возлагали цветы к нашему памятнику Ленина и ехали «кататься». Маршрут был привычный: Кострома, памятники. У каждого останавливались, фотографировались, к Вечному огню тоже возлагали цветы. Потом ехали по ярославской дороге в «рощу невест» - красивый березняк, облюбованный для свадебной традиции. Повязывали на березу красные ленточки, распаковывали припасенную родителями корзинку с провизией, открывали шампанское. Потом ехали ещё куда-нибудь, по желанию молодых или гостей. Часа через два возвращались к месту свадебного застолья, где молодых встречали с хлебом-солью их родители.
Нанятый тамада тогда был редкостью, свадьбу обычно вели свидетели.
Рассказывает А.М. Стёпина:
 - «Когда соседка моя, Надя Махова (Гришина) замуж выходила, я у неё была свидетельницей. Ну, и свадьбу вела, как принято свидетелям. Первый день отгуляли, а ночью Надю в больницу увезли, проблема со здоровьем возникла. А второй день свадьбы не перенесёшь, гости утром пришли, настроены на продолжение банкета. И банкет готов, только новоиспечённой молодой жены нет. А весь сценарий на молодоженах держится, никак без них. Вот и пришлось мне самой роль молодой жены исполнять, а куда деваться!»
 Свадебный сценарный ход, однажды кем-то придуманный, из раза в раз повторялся, но никого это не напрягало. Да и давно известно, что, как в театре «короля играет свита», так и свадьбу делают гости. Скучных гостей и тамада не развеселит, а весёлым гостям он не очень и нужен. Никогда не обходилось без «ряженых», которые, улучив момент, усаживались на место «молодых» и вели с ними смешные диалоги.
Гости обязательно «похищали» невесту, требуя у жениха выкуп.
 На второй день традиционно разбивали горшок, а в осколки щедро бросали мелочь. Молодая жена должна была старательно подметать, а гости, выскакивая плясать, азартно расшвыривали ногами всё подметённое. Также на второй день гостям иногда «продавали» столовые приборы. Угощение на столах есть, а вилок-ложек нет, их покупайте.  Это был дополнительный денежный сбор в пользу молодоженов. Также иногда «продавали» и свадебный торт.
На свадьбу караваевцы обязательно приглашали гармониста, а то и двух. Пластинки и магнитофон, конечно, хорошо, но песен и частушек под них не споешь, да и плясать под гармошку веселее. А без песен да плясок что за свадьба – убеждали родители женихов и невест, порой скептически относящихся к такой немодной старине. И никогда гармошка не была лишней.
В середине 80-х грянула горбачевская антиалкогольная кампания, и тем, кому выпало играть свадьбы в её разгар, пришлось хитроумно обходить неожиданные препоны. В те годы в газетах часто писали хвалебные репортажи о безалкогольных свадьбах, какие они замечательные и без вина весёлые. Не знаю, может быть, действительно на каких-то свадьбах самым горячительным напитком был чай, но в реальности часто дело обстояло совсем не так. Рассказывает Наталья  Аркадьевна Серова, побывавшая на безалкогольной свадьбе в 1986 году:
«Женились студенты, оба активисты-комсомольцы с зоофака. Свадьбу справляли в 8-м доме «на горке», там родственники их жили. Родители жениха и невесты приехали и всё устраивали. Они, конечно, политику партии понимали, но безалкогольным столом гостей обижать не захотели. А приличия соблюли: на столе стояли чашки с блюдцами и чайники – с красным рисунком, с желтым, и белые. В красных и желтых было вино, в белых водка.
Там ещё корреспондент из газеты был, чтобы про эту антиалкогольную свадьбу написать. Ну, его тоже за стол посадили. Он сначала из красного чайника «чайку» попил, потом из желтого попробовал, и до белого добрался. И так он хорошо «почаёвничал», что прикорнул на диванчике до утра. Но ничего, статью хорошую написал, правильную, их потом везде в пример ставили».
И не зря ведь ставили, есть чему поучиться в поисках путей обхода дурацких запретов! А если серьезно, то хорошо бы, если они ещё и стали настоящим примером семейного счастья для своих детей. Потому что, оно не зависит ни от цены банкета, ни от красоты нарядов, ни от крепости напитков. Жаль, понимать это начинаешь не на свадьбе, а гораздо, гораздо позже…               

   
Глава 17
               
Соседи

  Когда мы привычно произносим «человеческий век», то вряд ли задумываемся, что имеем в виду именно 100 лет. И этот, на вид большой   возраст, до которого далеко не все доживают, складывается из двух абсолютно реальных цифр: 70-80 лет в среднем длится человеческая жизнь, и 20-30 лет после смерти живет живая память о человеке. Живая – это, когда живы люди, помнящие ушедшего. Уйдут они – увы, вместе с ними уйдёт и живая память…
Да, о знаменитостях, конечно же, остается монументальная память в виде памятников, публикаций, исследований. Я не о них, с ними всё в порядке.  Но сколько вокруг нас ничем, на первый взгляд, не примечательных людей, которые однажды или восхитили, или удивили, или заставили задуматься…  Поэтому мы не могли обойти вниманием «Караваевских мемуаров» тех, кто живёт или жил когда-то поблизости, кого мы привычно называем соседями.
В огромном городе соседи – это лишь те, кто живет с тобой в одном доме, а вот в селе это практически все односельчане. Так что, мы с вами, и «здешние», и «приезжие» караваевцы – все соседи друг другу по месту рождения и месту жительства. Вот о них, о караваевских соседях, и поговорим.
…Если моя бабушка закрывала дверь «на палочку» - то есть вставляла в скобу для замка веточку или прутик, то это означало, что она ушла недалеко, к соседям. Самыми ближними нашими соседями на Набережной были Королевы, мы жили с ними в одном доме. Это была большая трудолюбивая семья, в ней было пятеро детей, из которых во времена моего детства четверо уже создали свои семьи и жили отдельно. Глава семьи дядя Коля работал в совхозе скотником, тетя Зоя в последние годы жизни – в магазине. Она рано умерла от тяжелой болезни, и я помню, как жалели у нас дома их младшего сына Сашу, которому было тогда всего лет десять. До тех времён, когда он станет главным зоотехником племзавода «Караваево», было ещё палкой не докинуть… Дядя Коля вскоре привел новую жену тетю Симу, и Саше пришлось привыкать не только к мачехе, но и к её пожилой матери и дочке, которые поселились в их небольшой комнате. Саша был моим крёстным, и относился к этому ответственно. Однажды – это было ещё при жизни тёти Зои – Саша, а ему было всего лет 8-9, вызвал меня на крыльцо и серьезно объяснил, что, раз я его крестница, а у меня сегодня день рождения, то вот мне от него подарок. И протянул стеклянную фигурку кота в сапогах. Она была такая красивая и так мне нравилась, что я её очень берегла и сильно горевала, когда всё-таки в детском саду у меня её кто-то «уиграл».
    Саша всего на 5 лет старше меня, но в детстве это была дистанция огромного размера. Он и его друг-одноклассник Юра Титов были для нас, младших, недоступно «большими». У них была своя взрослая жизнь – оба занимались спортом, ездили на соревнования и в турпоходы, оба играли в клубном струнном оркестре.
Титовы тоже жили на Набережной.  Я дружила с Юриной сестрой Олей, и однажды мы вместе с их папой – дядей Юрой – отправились в клуб на концерт, где выступал и струнный оркестр. Дядя Юра слушал его выступление так эмоционально, что смотреть на него было интереснее, чем на сцену. Он вздрагивал, когда что-то было не так, и радостно выдыхал, когда получалось, замирал на трудных местах и притопывал, победно оглядываясь, когда солировал Юра или Саша. Потом, дома, устроил подробный разбор всего выступления: ни одна неверная нота не прошла мимо его, видимо, природного идеального слуха.
Этот музыкальный талант ярко проявился у младшего брата Юры – Коли Титова. В детстве он был самый проказливый в семье, ему и попадало больше всех. Он очень хорошо играл на баяне, но музыка не стала его профессией. Музыкальный талант проявился и у его дочери Наташи, она прекрасно пела, была яркой звездочкой в нашем клубе, но, к сожалению, очень рано ушла из жизни…
Детей на Набережной было много: Нина и Вася в семье Лифановых, Галя и Нина в семье Терентьевых, четыре сестры и брат в семье Гельман, три брата и сестра в семье Румянцевых, а ещё –  Копыловы, Соловьевы, Осиповы, Левко.
Дружили мы по возрасту – каждый со своей «подросчей», как называли взрослые детей примерно одного возраста. Старшие относились к малышне снисходительно, иногда брали в игры, но у них была своя «подросча», с ней было интереснее. Только Ира Гога, хоть и была постарше, но играла и общалась со всеми – и с малышнёй, и со своими ровесниками. На нашей улице мы дружили с Олей Титовой, Ирой Румянцевой, Галей Терентьевой, а ещё с Олей Универ и Галей Григорьевой, они жили на Школьной улице.
У Оли Универ во дворе был замечательный сарай. Такие сараи были у каждого дома, и у нас тоже, они и сейчас кое-где ещё сохранились. Но этот был замечателен тем, что по его стене можно было без труда забраться на крышу и прыгать с неё в сугроб. Там в стене отовсюду торчали концы бревен, здоровенные гвозди, какие-то скобы, прибитые доски. Настоящий скалодром, не то, что у нас – ни выступа, ни гвоздика, без лестницы никак. А её на зиму убирали. Бабушка на мои восторги сказала, что, значит, наверное, их сарай косорукие строили. Я живо представляла этих озорных придумщиков – «косоруких» и очень сожалела, что нам так не повезло – наш сарай построили скучные, унылые «пряморукие…»
А у Румянцевых в маленькой террасе на стене висела большая афиша какого-то фильма. На ней огромный орел нес в когтях маленького мальчика.
И однажды мама, указывая на афишу, сказала, что, если я буду гулять на улице, когда уже смеркается, то меня вот также орел унесет к себе в гнездо. А ещё этот строгий орёл уносит детей, которые без спросу уходят дальше своей улицы. Я сразу уточнила – докуда уходят?  Мама показала – до перекрестка со Школьной. Я попыталась торговаться, но мне твердо сказали, что с орлом это не пройдёт – как без спроса шагнешь на Школьную, сразу схватит за шиворот – и поминай, как звали… Долго я верила в этого орла. И сейчас, проходя эту запретную полосу, его вспоминаю…
В самом раннем моём детстве жила на нашей улице тётя Настя Кильгенина, у неё очень часто буянил муж, и она с маленькими сыновьями несколько раз прибегала к нам ночевать. Однажды, узнав, где они скрываются, пьяный муж пришел буянить к нам, бился в дверь, грозил изрубить её топором. Взрослые волновались, решали, что делать, если он ворвётся в дом, а мне стало страшно за кота, которого, понятное дело, никто в такой кутерьме спасать не будет.  Поэтому спасала его я – посадила в духовку и закрыла дверцу на задвижку. Кот спасаться не хотел, орал хриплым «мявом», громче буяна.  Когда взрослые, услышав, его выпустили, удрал под кровать и спрятался так, что и я его найти не смогла.
Кроме Кильгенина, других драчунов и скандалистов на нашей улице не было. Зато частенько заходил поболтать с бабушкой «дяденька Сулоев» с Кирпичного. У него был такой громкий и хриплый голос, что слышно было, когда он ещё шел по проулку. Я его отчаянно боялась, этот страшный голос наводил на меня ужас. Едва услышав, что идёт «дяденька Сулоев», я мигом влетала в дом и забиралась под стол. На столе была скатерть до пола, и мне казалось, что это надежное укрытие. Взрослые смеялись надо мной, и как-то раз сказали «дяденьке Сулоеву» о моем страхе. Он неожиданно смутился и попросил, чтобы меня выманили из-под стола.
Пришлось выйти. Он как-то сконфуженно погладил меня по голове и сказал, что его не надо бояться, он не страшный, просто голос такой. Мне было неловко, что взрослый дяденька извиняется передо мной, и я сказала, что не буду бояться. Сначала пересиливала себя, потом, наверно, повзрослела. Когда, уже подростком, я начала слушать песни Высоцкого, бабушка неодобрительно говорила: и чего хорошего, хрипит, как наш Сулоев. И голос в магнитофоне действительно был похож на тот, которого я недавно так боялась.
…Пару лет назад, рассматривая портреты наших ветеранов, я вдруг обратила внимание, что один из них чем-то  похож на молодого Владимира Высоцкого. Подошла прочитать, кто это?  И вдруг – знакомая фамилия: А.А. Сулоев.  В детстве я боялась на него смотреть, поэтому лицо не запомнилось, а они с бардом, как братья – и внешне, и голосом. Игра природы или родственные гены? Загадка …
Запомнился ещё один бабушкин знакомый по Красной даче, он жил или на Кирпичном, или в Никулине, потому что ходил в ту сторону, через мост. Звали его Колюха, и он частенько заворачивал к нам на Набережную поговорить о том, о сём и пожаловаться на свою неудачную жизнь.
 Я в эти жалобы не вслушивалась, пока однажды бабушка не рассказала мне к случаю его историю. Как-то раз мы с ней ходили «впоседки» к тёте Клаве Хмелинской. Подруга её дочери Тани собралась замуж, и в этот вечер весь разговор был о будущей свадьбе. Когда мы шли обратно, бабушка задумчиво сказала, что грустно теперь Тане будет без подруги, ведь они с ней с детства дружили. Я удивилась – подруга же не уезжает, как дружили, так и будут дружить.
- Да нет, - сказала бабушка, - у неё теперь семья, муж, не до подруг уже, да ещё и незамужних.
- Да почему? - возмущалась я. - Это у вас в старину так было, а сейчас всё по-другому! Ну и что, что замуж вышла, что же, теперь всех подружек бросить?
- Глупая ты ещё, - засмеялась бабушка. – Вот, выйдешь замуж и сразу поймёшь, что интересы-то уже будут другие, не те, что у подружек незамужних. Да и подруги тоже разные бывают, с ними надо ухо востро держать. Ты вот простодырая у нас, веришь всем, а таких-то и обманывают…
Да не кипятись, экой ведь кипяток, я не про твоих подружек говорю, а про то, что всякое бывает. Я ведь знаю, что говорю, много чего видела.
Вот, Колюха к нам заходит, у него как раз через такую подругу вся жизнь насмарку. Не знала? А вот слушай. Женился он на сироте, она жила с бабкой старой, потом в няньках. Они с нами в Красной даче сначала жили, потом мы сюда переехали, а он на стройку пошел, в бараке им комнату дали. И так они ладно жили, всё дружно у них, все вместе делали. А к ней подруга ходила, и стало ей обидно. За что, мол, ей такое счастье, чем я её хуже?  Да так позавидовала, что спала и видела, как их счастье разбить. Услыхала раз, что он пироги любит, и повадилась их печь да носить к ним, угощать. А он ест да нахваливает: уж до чего вкусны, до чего мягки, век бы их ел. Ладно. Эта ещё больше старается. Стала она его с работы встречать, как бы невзначай:
- Вот, как хорошо, что встретились, а я, как раз, пирогов испекла, пойдем, угощу.
 И угощала, а сама всё посмеивалась:
- Вот, ты так пироги любишь, а твоя-то что же не печёт? Неумеха, видать. 
 А та и правда не умела, где ж ей, сироте, было научиться-то, она и хлеба-то не досыта видела, какие уж пироги? Кабы ее подруга была хорошая девушка, так и научила бы, но у ней другое на уме. Вот, один раз так его встретила, два, дальше больше. Бутылочку к пирогам выставила, рюмочку налила, ну, и подвалилась к мужику. Да, а чему тут удивляться? Мужик – он, ведь, как дитё малое, его чем-нибудь ярким или вкусным помани, он и пойдёт. А эта, змея, ещё ведь что удумала: она так всё подстроила, чтобы соседушки-сплетницы его у ней увидели, да не просто так, а в постели. Ну, и донесли жене-то. В красках всё расписали, чего и не было, так увидали. А жена, горячка такая, гордая была, разбираться не стала, тут же ему вещи – на порог, а дверь – на замок. Куда ему идти? А эта, подруга, уж тут, как тут. Пойдём, милый, ко мне, ей ты не нужен, а я тебя пирогами буду кормить. Ну, и пошёл, как телок за краюхой.
Как в тумане был, рассказывал, так всё быстро завертелось. Я, говорит, этими пирогами через неделю наелся, опомнился, что натворил, да только жена ждать не стала. На работе рассчиталась, невеликий скарб в сумку покидала и уехала. Завербовалась, вроде, куда-то. Не смогла простить обиду горькую, сама была вся цельная, вот, надкушенного куска и не захотела…
Она и развод ему по почте прислала. Деток-то они нажить не успели, без деток легко разводили. А он всю жизнь её забыть не может. Как ни зайдёт – всё одна песня:
 - И пошто мне сдались эти пироги? А ведь так хорошо жили…
Вот какие подруги бывают. Ты не фыркай, а задумайся. Дружить-то дружи, а поглядывай. Как увидишь завидущие глаза, уж знай: хорошего не дождёшься, а плохого – не оберёшься…
…Этот Колюха ещё не раз заходил к нам на огонек. Наверное, бабушка была одна из немногих, с кем он мог поговорить о той, давно уехавшей, но так и не забытой жене. И каждый раз тоскливым рефреном он повторял одно и то же:
- Как мы с ней хорошо жили! Ведь так хорошо жили!
Таких житейских историй немало я слышала в детстве от бабушкиных или маминых подруг, ведь каждый день или к нам кто-то вечером заходил, или мы к кому-то ходили «впоседки». Правда, мамины подруги часто переходили на шепот, а то и вовсе отсылали меня: чего уши развесила? Нечего тебе это слушать. Я уходила в комнату к зеркалу и смотрела на свои уши. Они совсем и не висели. На всякий случай, изо всех сил прижимала их ладонями, чтобы уж точно не развешивались, и возвращалась в кухню, где было так интересно. Если запретная тема уже закончилась, меня не выгоняли.
 Однажды меня потрясла история с мамой моей ровесницы Нади Гришиной.
Мама Нади была горячего нрава и очень любила своего гулёну-мужа.  И вот как-то раз, когда она шла домой с дочкой и своей пожилой мамой, к ней подошла «добрая» соседка и сказала, что пока она тут ходит, муж её собрал вещички и ушёл к другой женщине. Жили они в бараке за прудом, и она опрометью бросилась туда с криком – и я тогда жить не буду, отравлюсь!
Мать её с маленькой внучкой догнать не смогла, как не старалась. А та, вбежав в дом, сразу хлебнула уксуса…  В больницу её отвезли, но спасти не сумели.
«Мне запомнилось, что за гробом Надя бежала босиком. Говорят, она маму свою так и не смогла простить», - вспоминает этот случай А.М. Стёпина.
А всё ведь из-за соседки, - вздыхали тогда женщины, - вот,  кто её за язык тянул? Сами бы разобрались, глядишь, и обошлось…
…Надю растила бабушка, как могла и умела. Но благодарности не получила и закончилась её жизнь грустно – постаревшая и немощная она стала не нужна повзрослевшей внучке, и та отправила её в дом престарелых...
 Однако, несмотря на то, что доброхотов везде хватает, были у нас в Караваеве и другие соседки.
Помню, как обсуждали трагический случай, произошедший с караваевской женщиной, которая спасла соседского мальчика, а сама погибла.
Этот случай и сейчас помнят «здешние» караваевцы.
Рассказывает А.Н. Королев:
- Была гроза, и ветром оборвало провод у дома. А мальчишки, Игорь Хмелинский и Юра Клинов как раз мимо шли. Игорь и говорит: «Давай провод заберем!» На что-то он им нужен был. Клинов-то знал, что нельзя, и сказал это, а Игорь не послушал, схватил. Когда он закричал, тут мать Лены и Толика Звездкиных выбежала, не растерялась, сапоги резиновые сняла, руки в них сунула, и стала его от провода оттаскивать. Оттащила, но сама не убереглась, все-таки ударило её, по ней дуга электрическая прошла.  Ну, и всё! Хоть пытались её спасти, в землю закопать, это, говорят, помогает. Да вот, не помогло…»
Хорошо, что бывали и счастливые случаи, когда соседи помогали и все оставались живы.  У нас на Набережной на спуске к реке был колодец. Колонка далековато, иногда брали воду в нем. И вот, дядя Коля Королев как-то зимой, рано утром пошел за водой, открыл колодец, а оттуда на него смотрят глаза. Хорошо, что увидел эту картину мужчина, а не женщина, иначе неизвестно, чем бы дело кончилось. У дяди Коли, фронтовика, психика была крепкая, он в обморок падать не стал, а быстро понял, кто это и что делать. В семье Виноградовых из соседнего дома, была умственно нездоровая девочка, вот она-то и стояла в колодце по шею в воде. Сколько времени она так простояла, как туда попала? Так и не выяснили. Но спасли, отогрели, осталась жива, благодаря соседу.
А ещё одну трагикомическую историю про караваевскую соседскую взаимопомощь рассказывала мама. Было это, когда она ещё подростком   жила в Красной даче. В соседях жил мальчик Вовка, они дружили и во всем поддерживали друг друга. У этого Вовки была ночная беда – энурез. Это сейчас ночное недержание так красиво называется и считается заболеванием, которое можно и нужно лечить. В те довоенные и военные времена детей за это стыдили, а нередко и наказывали. Вот и Вовке попадало за это от суровой матери каждый день, лупила она его нещадно, ругаясь на весь барак.
Вся его «подросча», все друзья-подружки очень его жалели и пытались найти способ помочь. И будить его ночью приходили, и не пить весь день совсем ничего он тоже пробовал. Ничего не помогало, каждое утро все просыпались от воплей Вовкиной матери и понимали, что опять ему сейчас попадёт. И вот однажды кому-то пришла в голову светлая мысль: надо на ночь крепко замотать писюн, чтобы ни одна капелька не смогла из него вытечь. Вовка, измученный побоями, был согласен на всё. Коллективно решили, что веревка для этого дела слишком толстая, надо замотать ниткой. Замотали, для верности узелки завязали и пошли спать, в надежде, что уж сегодня все получится и утром воплей не будет. …Вопли начались ночью. Кричали оба: и Вовка, и его мать. Соседи, проснувшись, поняли, что случилось что-то серьезное, и бросились узнавать, в чем дело. А дело было плохо: замотанный нитками писюн распух, побагровел и уже начал синеть. Вовка орал от боли, его мама – от растерянности и страха. К ниткам, врезавшимся в кожу, было невозможно подобраться, их скрывала распухшая плоть. Только коллективными усилиями удалось освободить несчастный орган от коварных оков. Кто-то бежал с самогонкой, чтобы полить на ранки, если будут, кто-то нёс тонкий крючок, чтобы подцепить нитку, кто-то притащил и держал наготове яркую лампу. Но крепче всего нужно было держать Вовку, который от боли не давал к себе притронуться. Дружное соседское братство Красной дачи спасло несчастного мальчишку, а потом и глупую мамашу вразумили. Она притихла, а там и энурез сам собой прошел.   
…Мы давно не ходим к соседям за солью или спичками… То ли не требуются они, то ли не принято теперь, времена другие.
Хотя…дело не во времени, а тоже в чём-то другом. В 1981 году переехали мои родители с «горки» в 60-й дом. На лестничной площадке у них всего две квартиры и соседями были Лия Николаевна Тяпкина с семьёй её дочери Тани Макаровой. С первых дней установились у них очень близкие, почти родственные отношения. Заходили к соседям в любое время, запасные ключи хранили друг у друга, все проблемы и радости переживали, как свои. Делились всем, чем могли, если появлялось что-то вкусное, обязательно угощали соседей. То они что-то несут, то мы. Как-то выдалась очень теплая осень, и у нас на дачном участке в октябре ещё продолжала плодоносить крупная ремонтантная малина.  И мама радовалась:
- Вот хорошо-то! Сейчас наберем и соседям отнесем, у них Катюшка приболела, пусть поест витаминок.
Потом, когда не стало родителей, дружеские отношения продолжились у их детей. Они и сейчас дружат, только живут теперь в отдельных частных домах. А ещё лет 6-7 назад, утром была привычной такая картина: Дима, муж моей сестры, распахивал свою дверь и дверь соседей и кричал:
- Стёпа, я блины пеку, а ну, бери Соню, идите блины есть!
И Стёпа с Соней – уже правнуки Лии Николаевны, без всяких церемоний усаживались за стол. Потому что они тоже знают, что соседи – это не чужие люди, а особое, достойное доверия, звание!
Хотя, конечно же, у нас, в Караваеве, как и везде, люди разные. Это как амплуа актеров в театре: герой-любовник, резонер, комик, простак, злодей…Они обязательны в труппе, без них не обойтись.  И в жизни, видимо, никак не обойтись без такой породы людей, как скандалисты. Причем, интересно наблюдать, как безостановочно происходит смена поколений любителей затеять разборки: если одни уходят, тут же появляются другие: место скандалиста вакантным не бывает. Иногда оно передается по наследству, когда сначала много лет всех обличает и всем недовольна мама или тетя, а потом их знамя перехватывает дочь или племянница. Были и есть у нас такие. Все их знают, и не стоят они того, чтобы их имена остались на страницах «Караваевских мемуаров».
Лучше вспомнить о хороших людях, которые достойны доброго уважения и памяти.
…Есть у меня школьная подружка Лена, которая знает не только тех, кто живет по соседству, но, порой мне кажется, вообще всех людей, живущих в Караваеве.  Идёшь с ней по улице, и она называет по имени каждого встречного, будь то хоть пожилой человек, хоть совсем молодая девушка с коляской. И мало того – даже тех, кто в коляске, она тоже знает и называет по имени! Уникальная способность, не каждому она дана. 
Увы, я, к своему стыду, живя в своем доме уже почти 40 лет, знаю в нем далеко не всех. И наверное, я не одна такая.
Хорошо, что у меня есть Лена, которая, при случае, объяснит, кто есть кто.
А тем, у кого нет такой подружки, мы попробуем хотя бы частично помочь, рассказав о людях, живших и живущих рядом с нами. Они наши караваевские соседи, а значит – не чужие нам люди.

Глава 18
О людях хороших

Последний Герой Труда

 Иван Иванович Парахин – сороковой по счету, последний из караваевцев, удостоенный звания Героя Социалистического Труда. Золотую звезду он получил в 1973 году, а пролившийся на караваевских животноводов своеобразный «золотой дождь» из 39 Золотых звезд закончился в 1953 году.
     Итак, интервал в 20 лет. Прежде практиковалось групповое награждение караваевцев за рекордные надои молока, а Парахин был награжден индивидуально. Главная особенность ситуации заключалась в том, что за указанный 20-летний интервал между награждениями изменился статус предприятия «Караваево». В связи с решением правительства перевести из Костромы в Караваево Костромской сельскохозяйственный институт, племенной совхоз «Караваево» приказом министерства сельского хозяйства СССР от 9 мая 1958 года был преобразован в учебно-опытное хозяйство названного института. Это преобразование, и ряд других факторов, отрицательно сказались на экономической деятельности предприятия.
  И только со вступлением в должность директора хозяйства Ивана Парахина, благодаря его неутомимой управленческой, новаторской деятельности коллектив вновь стал набирать хозяйственные обороты. И постепенно они достигли такого уровня, что председатель Совета Министров СССР А.Н.Косыгин в 1978 году лично побывал в Караваеве. Ныне Иван Парахин является почетным жителем поселка Караваево.
       Иван Парахин родился в семье колхозного кузнеца в селе Константиновское, что на Ставрополье. Юношей увлекался стрельбой из винтовки и выполнил норматив «Ворошиловского стрелка». Это определило его первоначальную военную специальность на фронте. С началом Великой Отечественной войны Парахина призвали в армию, и он стал снайпером. В газете «Ставропольская правда» от 14 августа 1943 года была помещена информация «Так сражаются наши земляки», подписанная старшими лейтенантами Н.Гук и М.Андриенко. Офицеры прислали ее с фронта. «В «Ставропольской правде» уже сообщалось о боевых подвигах снайперов И. Парахина и И. Бочарова из села Константиновское, - писали старшие лейтенанты. – Порадуем вас новой вестью о подвигах этих боевых товарищей. Уже к 18 июня комсомолец Парахин имел на своем счету 90 убитых гитлеровцев, и этот счет мести растет с каждым днем. Расскажем об одном эпизоде их боевой деятельности. Однажды командир подразделения приказал им выдвинуться вперед на 30 метров за передний край и вести оттуда боевую работу. На рассвете снайперы заняли указанные позиции и повели наблюдение за врагом. Вот появились два немецких офицера с биноклями и стали следить за нашим передним краем. Пули наших снайперов тут же уложили обоих фашистов. Такая же участь постигла еще двоих офицеров, которые попытались унести трупы убитых сослуживцев».
Спецкор ТАСС из действующей армии сообщил 24 мая о таком боевом эпизоде. «Снайпер Парахин вместе со своим боевым напарником Бочаровым шел в засаду. Неожиданно они столкнулись с десятью гитлеровскими автоматчиками. Парахин и Бочаров быстро залегли в кювете. Имея численный перевес, гитлеровцы атаковали наших бойцов, но снайперы стойко держались, поражая фашистов меткими выстрелами. Группа захватчиков с каждой минутой редела. Наконец из десяти остались только двое. Этих Парахин и Бочаров, преследуя, загнали на минное поле, где те и подорвались».
В ходе боевых действий Парахин несколько раз получал ранения. После излечения его вновь посылали на фронт. Свой боевой путь он завершил в Восточной Пруссии в звании лейтенанта. Его ратный труд был отмечен орденами Красной Звезды и Отечественной войны I степени, медалью «За отвагу». После очередного тяжелого ранения Парахина демобилизовали и направили в Буйский район  Костромской области. Так он стал костромичом.
В Буе вчерашний фронтовик сменил армейские погоны на милицейские. Благодаря суровой армейской закалке и высоким деловым качествам Парахин успешно продвигался в органах внутренних дел по служебной лестнице вверх и в 1956 году возглавил Буйский районный отдел милиции.
 Но вскоре в его жизни произошел очередной крутой поворот. Он получил партийное задание вывести отстающий колхоз «Путь Ильича» в передовые. Новая сфера деятельности требовала новых знаний. И председатель колхоза Парахин, как говорится, сел за парту: без отрыва от руководства колхозом окончил сначала сельскохозяйственный техникум, затем - высшее учебное заведение, получив специальность зоотехника.  Несколько позже он защитил диссертацию на тему «Промышленные основы животноводства» и получил ученую степень кандидата сельскохозяйственных наук.
Возглавляемый им колхоз после реорганизации получил статус совхоза «Шушкодомского». Под руководством Парахина это хозяйство вышло на передовые позиции в области. Трудовая, руководящая деятельность Ивана Парахина получила высокое признание - он был награждён орденами Ленина и Трудового Красного Знамени.
Закономерно, что руководство Костромской области сочло кандидатуру И.И. Парахина наиболее подходящей для назначения на должность директора учебно-опытного хозяйства «Караваево».
В новую должность Иван Иванович вступил в 1966 году.
Возглавив предприятие, Парахин быстро разобрался в его проблемах. Вопрос стоял принципиально: нужно было костромскую породу коров приводить к стандарту, которого требовало промышленное производство. Значит, было не обойтись без серьезной селекционной работы. Первоочередной задачей являлся переход на промышленное производство молока с применением машинного доения. Однако новая технология внедрялась с трудом. В коллективе произошла смена поколений, и молодежь неохотно шла на ферму. Каким образом стимулировать труд животноводов? Парахин разработал целый комплекс мер. В частности, стал вводить вместо прежнего четырехразового доения двухразовое.
Рабочий день директора Парахина начинался, как и доярок, в четыре утра. Директор не спеша обходил все фермы, другие производственные участки, потом проводил планерку, где конкретно анализировал положение дел, ставил перед каждым конкретные задачи. Ему приходилось не только требовать от подчиненных, но и терпеливо разъяснять им сущность поставленных задач и методы достижения намеченных целей.
 На фермах переходили на двухсменную работу, шла механизация всех производственных процессов. Новаторской, по тем временам, идеей стало строительство коровника беспривязного содержания на 250 животных с доильным залом. Многие консервативно настроенные животноводы считали, что коровы с высоким надоями не могут содержаться без привязи, свободно разгуливать по просторному помещению. Но Иван Иванович упорно стоял на своем и продвигал новшество.  В итоге он реализовал прогрессивную технологию. В 1976 году в хозяйстве был введен в строй механизированный скотный двор, оснащенный автопоилками, аппаратами машинного доения и системой навозоудаления. В построенном под руководством Парахина новом коровнике животных обслуживали всего два человека, а кормление и удаление навоза осуществляли механизаторы с кормораздатчиком и трактором. Теперь животноводы не испытывали прежних непомерных физических нагрузок. Здесь также были созданы условия для отдыха людей.
 Кроме того, в хозяйстве был построен первый в области кормоцех, где из зеленой массы изготавливали гранулы и брикеты.
Трудовой энтузиазм директора увлек людей, они поверили Парахину и пошли за ним. Наиболее активными помощниками директора были главный зоотехник М.М. Белова, главный ветврач К.И. Кондратьева, зоотехник-селекционер В.Г. Потепалова. Дружные целеустремленные усилия в конечном счете дали желаемый результат. Как признание успешной управленческой деятельности Ивана Парахина и зримых достижений коллектива в 1971 году предприятие было награждено орденом Трудового Красного Знамени.
А  Указом Президиума Верховного Совета СССР от 11 декабря 1973 года за большие успехи, достигнутые во Всесоюзном социалистическом соревновании, и проявленную трудовую доблесть в выполнении принятых обязательств по увеличению производства и продажи государству зерна и других продуктов земледелия  Парахин Иван Иванович был удостоен звания Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и Золотой медали «Серп и Молот». Столь высокая оценка успехов вдохновила награжденного на активный поиск и внедрение неиспользованных резервов.
 Крылатое выражение гласит: «Двум медведям в одной берлоге не ужиться». Ректор института, как и положено, требовал от директора учебно-опытного хозяйства Парахина безоговорочного подчинения и детального согласования всех намечаемых работ.  Но планы неугомонного Ивана Ивановича зачастую выходили далеко за пределы повседневных интересов института и потому отвергались ректором. Противостояние двух руководителей длилось не год и не два. Кончилось оно победой Парахина: ему удалось вывести возглавляемое им хозяйство из подчинения институту. Реорганизация произошла на министерском уровне. В 1977 году учебно-производственное хозяйство было преобразовано в племенной завод «Караваево» как головное предприятие научно-производственного объединения «Караваево». Судя по всему, Иван Иванович в обоснование своей точки зрения сумел привести убедительные аргументы.
Трудовое напряжение Ивана Ивановича Парахина зачастую достигало запредельных значений. И в 1970 году организм не выдержал – сорокапятилетнего Парахина подкосил обширный инфаркт. На лечение ушло несколько месяцев. При таком недуге врачи рекомендуют вести «образ жизни ленивого человека»: ни в коем случае нельзя спешить и волноваться.  Беспристрастная статистика отмечает среднюю продолжительность жизни после обширного инфаркта всего 4-5 лет. Надо полагать, Парахин всё это знал. И что же?
После курса лечения он продолжал жить, руководствуясь своим принципом: «Быть максимально активным!» Изучая опыт передовых животноводов, Иван Иванович ездил по всей стране, выезжал за рубеж, участвовал в различных заседаниях и совещаниях. А, находясь в Караваеве, ежедневно работал примерно по 20 часов.
При вступлении в должность директора Иван Иванович делился с подчиненными своими планами по преобразованию хозяйства. Тогда они казались животноводам неосуществимой мечтой. Но упорный, целеустремленный труд директора и всего коллектива дал желаемые результаты: мечта стала явью.
Достижения и нововведения в хозяйстве Парахина дошли до Москвы. И летом 1978 года «Караваево» посетил глава правительства А.Н.Косыгин. Высокий гость в сопровождении директора хозяйства совершил по фермам длительную деловую экскурсию, профессионально, глубоко вникая в экономические вопросы. В итоге Косыгин предложил направить в Москву главного зоотехника и экономиста для того, чтобы они представили обстоятельный анализ экономической деятельности предприятия. Опыт «Караваева» заслуживал распространения по всей стране.
Два названных специалиста отправились в столицу и в течение нескольких недель обстоятельно излагали министерским работниками экономическую «кухню» племзавода «Караваево».
Деятельность Парахина на посту руководителя предприятия получила достойную оценку: он был награжден двумя орденами Ленина, орденом Октябрьской революции. Иван Иванович не подчинился среднестатистическим данным и прожил после обширного инфаркта девять лет, наполненных активной трудовой деятельностью. Он ушел из этого мира достойно, как труженик-герой. Начав очередной рабочий день, как обычно очень рано, пришел на весовую и здесь тихо опустился на землю. Это произошло 19 марта 1979 года. Похоронили его на кладбище близ деревни Поддубное.
Учитель-фронтовик

 В Караваевской средней школе в послевоенные годы трудились несколько десятков педагогов. Несколько учителей прошли через горнило Великой Отечественной войны.  В их числе был Евгений Александрович Ракутин, который на протяжении почти 50 лет преподавал математику, исполнял обязанности завуча. Его ратный труд был отмечен медалью «За боевые заслуги», Благодарностью Верховного Главнокомандующего т. Сталина (Приказ №372 от 28 апреля 1945г), грамотой командующего армией.
    Родился Евгений в 1926 года в деревне Новосёлово, Костромского района. Его отец был служащим, мать - простой колхозницей. Мальчику так хотелось учиться, что в школу он пошел на год раньше сверстников, в возрасте 6 лет. Паренек вместе с друзьями увлеченно играл в «войнушку». Ребята воображали себя настоящими солдатами, защищающими родину от захватчиков. Они сооружали землянки, изготавливали макеты оружия, ходили в атаку и т.д. После военных игр юные «бойцы» возвращались домой с армейскими песнями и награждали друг друга за «верную службу» самодельными орденами и медалями. Когда Евгений подрос, взрослые доверяли ему охранять по ночам свою деревню с винтовкой-берданкой на плече. Это ему очень нравилось. Подобный образ жизни позволял юноше почувствовать себя настоящим мужчиной, защитником своего отечества.
     Женя активно участвовал и в художественной самодеятельности. Примечательно, что ребята всё делали сами: писали афиши, оборудовали сцены, сочиняли песни, составляли концертную программу. Мероприятия неизменно были наполнены чувством патриотизма.
Тринадцатилетнему Жене пришлось столкнуться с первыми большими трудностями: умер отец, и домашнее хозяйство легло на плечи матери. Сын изо всех сил старался помогать ей. Представилась возможность подрабатывать на почте: разносить телеграммы, различные уведомления. Женя взял эти хлопотные обязанности на себя и добросовестно выполнял их.
 О начале Великой Отечественной войны Евгений узнал из официального сообщения по радио, когда случайно оказался в Костроме. Жизнь юноши круто изменилась: война наложила свой отпечаток абсолютно на всё. Как и всем парням, Евгению очень хотелось поскорее попасть на фронт и бить ненавистного врага, но повестка о призыве на армейскую службу, согласно возрасту, пришла ему далеко не сразу: только 10 ноября 1943 г. Военный эшелон повез новобранца не на запад, к линии фронта, а на Дальний Восток. Ехали не одни сутки. Наконец выгрузились на станцию Дроздов. Здесь новобранцам для помывки выдали по одному котелку горячей воды и по два холодной. Форменной одежды на всех не хватило, каждому досталось то, что было на складе.  Евгению выдали кавалерийскую куртку, тёплую суконную гимнастерку, шапку-ушанку и шерстяные перчатки. Тоже неплохо. Евгения включили в списки личного состава роты автоматчиков 4-го стрелкового батальона, который занимал позиции на границе, близ озера Ханка.  Жили в землянке. Спали на нарах без матрацев. Чтобы не замерзнуть ночью, подстилали одну шинель на двоих, другой укрывались. Некоторое время спустя Ракутина включили в боевой расчет вычислительного взвода на должность топографа-разведчика. Теперь воину предстояло определять координаты целей для артиллерийского огня. Здесь ему пригодились математические способности, которые он развивал с детства, играя в шахматы.
 8 августа 1945 г. началась война с империалистической Японией. Младший сержант Ракутин принял боевое крещение при взятии пограничного пункта Малый Хунанган. Нужно было поддержать артиллерийским огнем атаку наших войск. Точность артиллерийских залпов во многом зависела, в том числе, от качества работы топографа-разведчика Ракутина. Младший сержант Ракутин уверенно справился с поставленной задачей. Боевые действия продолжались.
Свой боевой путь младший сержант Ракутин завершил в городе Дунане. На календаре был 1950 год. Впереди у Евгения был долгий плодотворный путь педагога.
Казалось бы, задача учителя математики ограничивается посвящением школьников в законы математики, не более. Но Евгений Александрович понимал свои обязанности значительно шире: не только обучать, но и воспитывать молодежь.
-  Человеку с детства нужно прививать чувство любви к своей Родине, - утверждал он. - От того, какого ребенка мы воспитаем, будет зависеть судьба нашей страны. Мы должны воспитать в нем патриотические чувства, должны воспитать его ответственным человеком. Мужчина должен быть ответственным за себя, семью и Отечество. Я считаю, семья и школа, главные институты воспитания личности, должны быть основаны на правде. Только правдивые и честные отношения могут сформировать истинно нравственного человека, а, соответственно, и будущего солдата. В своей жизни я тоже следовал и следую принципу правды. Я честно отслужил в армии, отдал долг Родине, честно помогал матери, честно работал в школе.
Ракутин относился к тем учителям, которые считали преподаваемый ими предмет самым главным. Без знания математики, по его мнению, в жизни невозможно достичь успехов. Педагог применял методику обучения, которая, как он полагал, позволяла учащимся глубоко усвоить школьный предмет.  Традиционно, после изучения очередной темы он проводил письменное контрольное занятие. Это позволяло учителю определить, в какой степени тему усвоил каждый ученик.
Вместе с тем, Ракутин не был фанатом журнальных оценок по математике, он умел ценить и учитывать успехи учеников по другим дисциплинам. Так получилось, что одна из учениц выпускного класса, пропустив по объективным причинам несколько занятий, не смогла своевременно наверстать упущенное и получила по контрольным работам несколько двоек подряд. Это грозило ей двойкой за полугодие. Она морально подготовилась к ужасному для нее финалу. Но Ракутин, уважая её склонность к гуманитарным предметам, с пониманием отнесся к ситуации и поставил итоговую положительную оценку.
Во взаимоотношениях с учениками Евгений Александрович всегда был подчеркнуто корректен, уважителен. Даже по отношению к «слабакам» он не позволял себе высокомерия.
 Как правило, Евгений Александрович на уроке строго держался в рамках изучаемой темы. Лишь однажды не выдержал принятого им формата. Это случилось в годы пресловутой перестройки, когда страна вступила в полосу общественных потрясений. Тогда учитель, против обыкновения, начинал урок математики с пространных размышлений на общественно-политическую тему. В его голосе звучали переживания и боль за судьбу нашей великой державы, простого народа.
 В 1985 году Е.А. Ракутин был награжден орденом Отечественной войны II степени, а в 2003 году - медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Учитель-фронтовик достойно прошел и завершил свой трудовой путь, показав на практике образец беззаветного служения Родине.

Легендарный милиционер Курдюков

 Лейтенант Станислав Пименович Курдюков, выполнявший в Караваеве в течение нескольких лет обязанности участкового уполномоченного милиции, стал в здешних местах, без преувеличения, легендарным человеком. Этого высокого неформального признания он удостоился вполне заслуженно.
      Станислав родился в 1940 году в поселке Красное-на-Волге. Когда ему было полтора года, в семью пришла «похоронка» - извещение за подписью командира1105-го стрелкового полка, в котором сообщалось, что Курдюков Пимен Васильевич «в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив мужество и геройство, был убит в бою под деревней Дубовая, Тульской области 11.12 1941 года и похоронен 12.12.1941 года». Это извещение Станислав прочитал позже, уже юношей, и оно произвело на него неизгладимое впечатление. Мужество и героизм отца, верность долгу стали для сына путеводной звездой на всю жизнь. К памяти об отце Станислав обращался в самые трудные минуты, и получал новые силы для преодоления препятствий.
Семилетний Станислав, как и все его сверстники, пошел в школу, но после окончания восьми классов решил работать. Устроился на предприятие «Красносельские ювелиры» по специальности сборщика-монтировщика. Без отрыва от производства окончил девятый и десятый классы средней школы рабочей молодежи. И тут подошло время армейской службы. Девятнадцатилетнего призывника направили на Северный флот, где он служил, как тогда было положено, в течение четырех лет. Служил отлично. До сих пор в  семейном архиве Курдюковых хранится поздравительное письмо Станиславу с днем рождения по случаю его 22-летия, оно подписано командиром войсковой части № 10606 и его заместителем по политчасти.
Судя по всему, армейский уклад жизни, пришелся Станиславу по душе. Сказался также пример старшего брата Евгения, который предпочел профессию офицера. Во всяком случае, через год после окончания службы Станислав поступил в специальную среднюю школу милиции. Учеба длилась два года. По окончании обучения, в 1966 году, Станиславу была присвоена квалификация юриста, и молодой офицер милиции получил направление в костромское село Кузнецово, где его ждала должность участкового. Здесь он горячо взялся за дело, упорно овладевая основами сложной профессии. Начальство оценило служебное усердие молодого милиционера и год спустя, в 1967 году, перевело его в поселок Караваево на аналогичную должность. Перевод означал фактическое повышение молодого офицера по службе, поскольку близость областного центра   значительно обостряла в населенном пункте криминогенную обстановку.
В Караваево Станислав приехал не один. В Кузнецове он создал семью, женившись на бухгалтере местного предприятия Тамаре. В Караваеве семья пополнилась детьми: дочерью Верой и сыном Михаилом, который позже пошел по стопам отца и со временем занял в органах внутренних дел достаточно высокий пост.
Известно, что характер определяет судьбу человека, где бы тот ни жил, ни трудился. Это наглядно проявилось в служебной деятельности Станислава Курдюкова в Караваеве. Главные задачи участкового уполномоченного заключались в том, чтобы улаживать бытовые конфликты, предотвращать возможные преступления и правонарушения в поселке. Разумеется, он должен был реагировать на вызовы, выявлять правонарушения, проводить беседы и устанавливать факты преступления. Если учесть, что в поселке проживала не одна тысяча человек, то можно представить себе ту служебную нагрузку, которая легла на плечи лейтенанта Курдюкова. Должностные обязанности можно выполнять по-разному: можно формально, прилагая минимальные усилия, а можно иначе. Станислав Курдюков работал самоотверженно, проявляя инициативу, целеустремленность и завидное упорство. Такой уж у него был характер, который сказывался как в больших, так и в малых делах.
Вот, поздней ночью по улицам и переулкам Караваева вдруг стали с грохотом носиться мотоциклисты, взрывая тишину, будоража спящих людей. Казалось бы, милиционер Курдюков мог ограничиться крепкими словами в адрес доморощенных байкеров и терпеливо ждать, когда они угомонятся. Но нет. Станислав вышел из квартиры и устремился на перехват нарушителей порядка. Для лихих «байкеров» оказалось полной неожиданностью, когда перед ними в ночной темноте на дороге друг вырос милиционер с жезлом в руке. Его решительные, смелые действия застали тех врасплох, и они оказались в руках милиционера. Курдюков быстро разобрался с ними, он не только установил их личности, но и выяснил, что они ездили на чужих мотоциклах, не имели водительских прав. Не пускаясь в долгие рассуждения и нравоучения, Станислав тут же снял с мотоциклов номера.
Обескураженные «байкеры» разбрелись по домам. Утром их, а также владельцев мотоциклов, ждал деловой разговор с милиционером на тему соблюдения законности в рамках правил дорожного движения.
Вот еще один случай. Ранним зимним утром, задолго до начала рабочего дня, в квартиру Курдюкова громко постучали. Станислав, не раздумывая, открыл дверь. На пороге стоял взволнованный сосед.
- Понимаешь, Пименыч, ночью куриц украли! – выпалил он. – Жена утром пошла кормить, а их нет ни одной…
- Пойдем, разберемся, - произнес Станислав, на ходу надевая форменную одежду.
Сарай, где обитали куры, находился поблизости. Милиционеру не стоило большого труда восстановить картину преступления. Вор открыл немудреный навесной замок, вошел в сарай и сгреб всех хохлаток. Похоже, он не заботился о маскировке, на снегу были хорошо видны оставленные им следы.
- Пойдем по следу! – решительно произнес Станислав, обращаясь к потерпевшему.
И они пошли. Пересекли Безымянный ручей и вышли в открытое поле. Строчка следов вела в сторону поселка Высоково. Сначала снежные наносы были по колено, затем всё выше и выше. Станислав шел впереди. Через несколько сот метров потерпевший, тяжело дыша, произнес:
- Да, ладно, с этими курицами, давай повернем назад!
- Нет, иди за мной! – решительно сказал Курдюков.
Наконец они вошли в поселение. Следы точно привели их к одному из домов. Станислав распахнул входную дверь, прошел коридор и оказался в небольшой кухне. Там, сидя на низкой скамейке, женщина ощипывала курицу.
- Да это же моя хохлатка! - не удержался от восклицания потерпевший.
Курдюков, не теряя времени, приступил к составлению протокола.
Чего только не случалось во время работы, а то и отдыха…
В тот летний день Станислав с сыном и другом семьи ловили с берега удочками рыбу на берегу Волги. Погода в какой-то момент испортилась, поднялся сильный ветер, надвигалась гроза. В нескольких сотнях метров от них два рыбака расположились на лодке. Время от времени Станислав посматривал в их сторону и ему было тревожно. На берегу, в пределах видимости, располагался пункт, где дежурили спасатели. Вдруг там прозвучал ружейный выстрел, означавший, что на воде кто-то попал в беду. Станислав бросил взгляд в сторону лодки - она исчезла из виду. Ясно - пошла ко дну!
- Быстрее туда, на помощь! – крикнул Станислав и, не теряя ни минуты, сел вместе с другом в одну из стоявших на берегу лодок, и на веслах они поплыли к тонувшим рыбакам.
Грести пришлось против ветра и волн. Плотный каскад брызг вздымался над головой и обрушивался на гребцов. Станиславу казалось, что их лодка стояла на месте, тем не менее, она метр за метром приближалась к месту аварии. Станислав отчетливо видел двоих барахтавшихся в волнах мужчин. Наконец они оказались совсем рядом. Их посудина ушла на дно, и они с трудом держались на плаву. Товарищ Станислава помог забраться в лодку сначала одному, затем другому. Теперь они были вне опасности.
Еще один характерный случай. Станислав со своей семьей возвращался из Костромы в Караваево маршрутным автобусом. И тут один из пассажиров, «принявший на грудь», начал скандалить с соседями. Водитель автобуса попытался его урезонить, но безуспешно: пьяный мужчина затеял скандал и с водителем. Непосредственно Курдюкова происходившее не касалось, и он мог бы промолчать, и спокойно выйти на своей остановке,  тем более, что он был в гражданской одежде, не при исполнении служебных обязанностей. Однако милиционер посчитал, что в данном случае приструнить расходившегося выпивоху было его служебным долгом. И Станислав приступил к решительным действиям. Кончилось это тем, что он выволок пьяного задиру из автобуса и дальше действовал согласно служебной инструкции.
Поскольку всевозможных острых ситуаций, когда милиционер решительно наводил должный порядок, было немало, то одна фамилия Курдюкова действовала на караваевских хулиганов отрезвляюще. Иногда достаточно было в конфликтной ситуации кому-либо произнести «Сейчас вызову Курдюкова!», как хулиган становился «тише воды».
Станислав Курдюков не боялся при необходимости вступать в конфликт и с чиновниками-бюрократами, не взирая на их должности. Значительным подспорьем в противостоянии бюрократам являлся статус депутата Караваевского поселкового Совета депутатов трудящихся. Курдюков был избран депутатом в марте 1969 года и занимал эту выборную должность в течение десяти лет - по июнь 1979 года.
Его принципиальная позиция в защите интересов и законных прав караваевцев особенно наглядно проявилось в ситуации, когда поселковая администрация отвела под застройку дачами обширную опушку леса, прилегающую к реке Сендеге. Многие жители поселка выражали недовольство этим решением, поскольку оно ущемляло их интересы. Но администрация демонстративно не слышала селян. Вот тогда на стороне жителей решительно выступил Станислав Курдюков. Он обжаловал решение поселковой администрации на областном уровне, однако там его не поддержали. Что же, опускать руки и сдаваться? Не тут- то было! Подготовив необходимые документы, Станислав поехал в Москву и поставил вопрос ребром в соответствующем министерстве. В столице аргументы депутата поселкового Совета сочли убедительными, и дачная застройка была отменена.
Бюрократический формализм был органически неприемлем для Курдюкова. Однажды Станиславу довелось присутствовать на профсоюзном собрании, где обсуждался вопрос, имевший определенную социальную значимость. Председательствующий поставил предложенное решение на голосование. Присутствующие дружно подняли руки «за», но Курдюков воздержался.
- Итак, решение принято единогласно, - объявил председательствующий.
- Нет, не единогласно! - громко произнес Станислав. – Я воздержался.
Председательствующему пришлось вновь ставить решение на голосование.
 Бытовые ссоры и потасовки с причинением телесных повреждений,  к сожалению, составляли неотъемлемую часть жизни селян, и милиционеру Курдюкову приходилось по долгу службы реагировать на обращения пострадавших. Однажды он выплеснул свои чувства в откровении, написанном в стихах:

Ему звонили, звонили все - Катя, Коля и Люба:
«Пьяный отец безумствует в семье. Уймите его ради Бога!
Мать избил, перебил всё в дому, грозит нам будто палач.
Мы не хотим так больше жить и не можем молчать».
И не впервой приходится так: ночью вставать и идти
Людям помочь в этот трудный час, а может быть и спасти.

Впрочем, бывало и так. К милиционеру обращалась женщина со следами побоев на лице и горячо просила:
- Ради наших детей, строго накажите моего распоясавшегося мужа!
Курдюков расследовал происшествие, составлял на мужа протокол. Но сразу после этого та же самая женщина слёзно умоляла участкового:
- Ради наших детей, не сажайте моего мужа в тюрьму!
Ну, как тут должен был поступить участковый: проявить формальную принципиальность или же милосердие?
- Живите дружно и не ссорьтесь! – произносил Станислав и прекращал дело.
Конечно, снисходительность Курдюкова имела определенный предел. Когда дело касалось серьезного правонарушения, он проявлял твердость в соблюдении законодательства. Иногда его расследования преступления оборачивалось судебным приговором с реальным сроком заключения виновнику. Но после отбывания срока в колонии осужденный возвращался в Караваево, где рано или поздно встречался с милиционером. Такая встреча однажды произошла воскресным днем на берегу реки Сендеги. Станислав с женой и детьми возвращался с пляжа и вдруг увидел шедшего навстречу хорошо знакомого ему мужчину. Тот несколько лет назад совершил уголовное преступление, и участковый Курдюков принимал в расследовании непосредственное участие. Что сулила теперь эта встреча? Как поведет себя отбывший наказание преступник? Станислав внутренне напрягся, готовясь к  самому неожиданному развитию событий. Жена и дети тоже заволновались. Между тем, встречный, не доходя нескольких метров, широко улыбнулся и протянул Станиславу руку для пожатия со словами:
- Пименыч, я на тебя не в обиде, ты за дело меня посадил.
Стало ясно, что он не замышлял ничего плохого. И действительно, после приветствия мужчина в доброжелательном тоне повел с Курдюковым разговор о делах прошлых. Члены семьи милиционера успокоились.
Служебное усердие, активная общественная работа Станислава Курдюкова, конечно же, получали должную оценку со стороны руководства. Ему было присвоено звание старшего лейтенанта милиции, а несколько позже он был награжден Министром Внутренних дел РСФСР медалью «За безупречную службу» последовательно всех трех степеней. Кроме того, Указом Президиума Верховного Совета РСФСР он был награжден медалью «За отличную службу по охране общественного порядка». Логичным стало выдвижение Станислава Курдюкова на более высокую должность. Он получил назначение в районный отдел внутренних дел, где ему было присвоено звание майора милиции. В общей сложности Станислав Курдюков прослужил в органах внутренних дел более 21 года. А в истории Караваева он навсегда остался легендарным милиционером Курдюковым.

         Секрет оптимизма педагогов Ефаловых

 К началу занятий в 1961 учебном году педагогический коллектив Караваевской средней школы пополнился учителем физкультуры Наркисом Ефаловым. Он только что окончил факультет физического воспитания Ивановского пединститута и в Караваево прибыл по распределению. У него была жена Альбина, с которой они зарегистрировали брак несколько месяцев назад.
      Создание молодыми людьми семьи стало естественным финалом их многолетних отношений. Они родились и выросли в городе Кинешме, учились в параллельных классах одной школы. Их сближал также интерес к спорту. Наркис стал перворазрядником по легкой атлетике, а Альбина преуспевала в гимнастике - она смогла подняться на высшую ступеньку пьедестала по итогам областного чемпионата.  После окончания школы Наркис без труда поступил в Ивановский пединститут, а Альбине прежде, чем стать студенткой Костромского пединститута, пришлось в течение двух лет работать в Кинешме на прядильном комбинате.  Постепенно юношеская дружба Наркиса и Альбины переросла в любовь. В то время, когда Наркис начал трудиться в Караваевской школе, Альбине предстояло еще два года учиться на биологическом факультете пединститута. Молодожены планировали, что по окончании учебы Альбина вместе с Наркисом будет преподавать в Караваевской школе. Наконец Альбина получила диплом учителя биологии.
Наркис к тому времени перешел работать преподавателем на кафедру физического воспитания Костромского сельхозинститута. Не предполагал, что эта кафедра станет его трудовой площадкой на протяжении двадцати лет. Наркис Леонидович не только вел плановые занятия со студентами, но и организовал спортивную секцию, где растил спортсменов-легкоатлетов высокого класса. С ними выезжал на соревнования среди сельскохозяйственных вузов в другие регионы
 Ему пригодился опыт работы с ребятами и участия в состязаниях, который он получил во время работы в Караваевской школе. Теперь его питомцы-студенты неизменно добивались успеха. Чтобы соответствовать профессиональным требованиям, Наркис Леонидович регулярно проходил курсы повышения квалификации.
 Когда в стране начались потрясения, вызванные так называемой перестройкой, Наркис оставил институтскую кафедру и перешел работать в спортивное общество. Потом пришлось еще раз менять место работы. Общество «Урожай», в штаты которого одно время входил Ефалов, участвовало в соревнованиях на приз журнала «Легкая атлетика». Одна из воспитанниц Наркиса заняла второе место в Международном московском марафоне, ей было присвоено звание мастера спорта международного класса. Среди его питомцев были также призеры России.
В общей сложности Наркис Леонидович трудился на спортивном поприще на протяжении 50 лет. Среди юношей и девушек в возрасте до 18 лет он выявлял наиболее способных легкоатлетов и целенаправленно работал с ними, готовя к соревнованиям разного уровня. При этом он использовал личностно-ориентированные методики, направленные на развитие и совершенствование индивидуальных способностей каждого спортсмена. В его педагогическом арсенале был широкий спектр форм и методов спортивной тренировки и воспитания молодежи. Наркис Леонидович подходил к делу творчески и сам разработал с десяток методических пособий. В их числе восемь вариантов комплекса упражнений бега с барьерами, таблица тестирования необходимых качеств для бегунов от третьего юношеского разряда до кандидата в мастера спорта и другие.
Слаженные, целенаправленные усилия тренера-преподавателя и спортсменов неизменно давали желаемый результат. Например, в течение пяти лет, с 2008 по 2013 годы, Наркисом Леонидовичем было подготовлено три кандидата в мастера спорта и восемь спортсменов первого взрослого разряда.  В те годы питомцы Ефалова участвовали в городских, региональных, межрегиональных, зональных и всероссийских соревнованиях и зачастую занимали призовые места.  Они успешно защищали спортивную честь Костромской области на первенствах России, спартакиадах России, чемпионате Северо-западного Федерального округа.
Большой вклад Н.Л. Ефалова в подготовку спортсменов Костромы и Костромской области, в развитие физической культуры и спорта в Костромском районе, успешную работу по обучению и воспитанию детей получил высокое признание. Наркис Леонидович был награжден знаками «Отличник народного просвещения РСФСР» и «Отличник физической культуры и спорта», грамотой Министерства образования и рядом региональных грамот.
Приехавшую в Караваево молодую учительницу Альбину Алексеевну ждало разочарование – должность биолога в Караваевской школе оказалась на ближайшие два года занята. Что делать? Не сидеть же сложа руки. К счастью, была вакантной должность учителя физкультуры. Посоветовавшись с мужем, Альбина решила временно стать «физкультурницей». Вот когда оказалось кстати ее школьное увлечение спортом. Что же касается методической стороны проведения занятий, то здесь Наркис гарантировал жене свою помощь. И не подвел.
 Прошли два года. Наконец Альбина Алексеевна стала полноправной хозяйкой школьного кабинета биологии и пришкольного сада-огорода.  И времени на педагогическую деятельность судьба отвела ей щедро - целых сорок лет.
Теперь ей было где приложить силы и творчески реализовать как педагогические, так и агротехнические идеи.  И Альбина Алексеевна горячо взялась за дело. Счастливая особенность профессии учителя биологии заключалась в том, что он мог сочетать воспитательную работу с ребятами с практической работой на земле, выращивая самые разные растения: цветы, овощи и фруктовые деревья. Альбина Алексеевна вдохновенно, творчески использовала представившиеся ей возможности.
Заложили пришкольный сад-огород в 1975 году. Весной посадили 10 тысяч корней декоративного кустарника снежноягодника (волчья ягода), а осенью, в сентябре - 252 саженца липы, 617 кустов жимолости и 2682 куста боярышника. Конечно же, не обошлось без посадки овощей: капусты, тыквы, кабачков. Получив при этом хороший опыт организаторской работы, Альбина Алексеевна энергично продолжила начатое дело.
По ее предложению в 1976 году отведенную школе землю разделили на участки: цветочно-декоративный питомник, полевой севооборот, участок начальной школы, овощной севооборот, отдел биологии. В сентябре того же года здесь был заложен фруктовый сад: под руководством Альбины Алексеевны посадили 6 яблонь, столько же вишен, 30 кустов смородины и 15 видов лекарственных растений. В следующем, 1977 году сад увеличился за счет посадки 24 яблонь, 14 вишен, 200 кустов смородины и 150 кустов малины. В цветнике радовали глаз ирисы, физалис, люпины, барбарис и астра. Потом к ним добавились примулы, астильба, мускари, флоксы, аквилегия, пионы, нарциссы, тюльпаны, гвоздика, розы.
 В июне 1978 года проходил всероссийский конкурс юных мастеров сельского хозяйства, в нем принимала участие также Караваевская школа.  Ее садово-огородный участок занял первое место. При этом две воспитанницы Альбины Алексеевны стали серебряными призерам: в номинации садоводов и овощеводов. Радостным для учительницы биологии стал также 1979 год, в котором школа принимала участие в областной выставке достижений народного хозяйства и ее сад был занесен в Книгу почета.
Особенно значимым для Альбины Алексеевны стал 1984 год, когда фруктовые деревья впервые зацвели и сад наполнился мягким волнующим светом и запахом цветущих яблонь и вишен.
С каждым годом школьный сад хорошел, расширялся и вместе с ним все больше обогащались знаниями питомцы Альбины Алексеевны. Они старательно трудились на отведенных им участках. Так, на участке овощного севооборота опытно-практические работы выполняли учащиеся 4-6 классов, на участке полевого севооборота то же самое делали ребята седьмых классов. Все школьники, независимо от возраста, по заданию   Альбины Алексеевны, добросовестно выполняли разнообразные сезонные работы: копали землю, пололи грядки, собирали урожай. Как правило, они активно участвовали в областных конкурсах и, зачастую одерживали победу.
Слава о замечательном садово-огородном участке Караваевской школы разнеслась далеко за пределы Костромской области. Посмотреть на организацию труда и обучения учительницы биологии, перенять ее передовой опыт в Караваево приезжали педагоги и специалисты сельского хозяйства из разных регионов. Однажды побывали даже гости из Чехословакии.
Гостей и проверяющих интересовали не только школьный сад, но и кабинет биологии. По тем временам он представлял собой значительное достижение в плане использования технических средств в процессе школьного обучения. В частности, видеоматериалов. В обычную классную доску был вмонтирован экран. На уроке Альбина Алексеевна включала аппаратуру и демонстрировала на экране фильм, иллюстрировавший тему занятия.
Закономерно, что труд учительницы биологии в конечном счете получил высокое признание – Альбина Ефалова была удостоена почетного звания «Заслуженный учитель Российской Федерации»».
Ныне на календаре новый век и новые реалии жизни. Пенсионеры, ветераны труда Наркис Леонидович и Альбина Алексеевна Ефаловы неустанно облагораживают свой дачный участок. Вместе с тем, не стареют душой ветераны, они держат руку на пульсе общественной жизни и чутко воспринимают его биение. Поэтому не остаются в стороне от событий, которые волнуют народ, тех, которые происходят в зоне боевых действий на границе России и Украины. В меру своих возможностей супруги Ефаловы вносят добровольные пожертвования для разносторонней поддержки наших бойцов на фронте. Две их дочери, глядя на родителей, тоже настроены патриотически: они приобрели легковой автомобиль, довели его до нужной, фронтовой кондиции и отправили нашим бойцам, там он несомненно, пригодится.
И секретом своего оптимизма педагоги Ефаловы тоже охотно делятся с каждым, кто хочет его узнать. Он, как и всё гениальное, прост: проснулись утром – хорошо, руки-ноги шевелятся – отлично, солнышко видишь, воздухом дышишь, птичек слышишь – разве это не счастье? А поэтому – хочешь быть счастливым – будь им!

  Восемь гинекологов и одна акушерка.

 Валентина Николаевна родилась в Чувашии, а в Караваево она приехала с мужем Иваном Григорьевичем Теребриным в 1972 году. До того успела окончить в Нерехте медицинское училище и поработать по распределению в Сусанинском районе. Там и вышла замуж за агронома, который после окончания Костромского сельхозинститута отрабатывал положенные по тем временам три года.
      Населенные пункты Сусанинского района, располагавшиеся друг от друга на расстоянии не менее десяти километров, в те годы соединяли лишь лесные дороги да тропы, петлявшие по дремучим лесам и глубоким оврагам. Все эти особенности района Валентина познала на собственном опыте, направляясь как фельдшер по вызову к больным селянам. До некоторых населенных пунктов добраться можно было только на автомашине, которую тащил за собой трактор. В населенном пункте, где она жила и работала, было два автомобиля и один трактор. Местный руководитель назначал водителей машин дежурить по очереди, а тракторист дежурил бессменно. Впрочем, однажды и этих транспортных средство оказалось недостаточно, тогда из областного центра был вызван вертолет и фельдшеру Теребриной пришлось сопровождать больного сусанинца в Кострому на винтокрылой машине.
При переезде в Караваево Валентину ждали две проблемы: куда устроиться на работу и где жить? Впрочем, проблемой жилья занимался муж и решил он ее достаточно успешно. Ивану Теребрину как агроному совхоза «Караваево» для начала предоставили половину щитового дома на окраине Караваева, в так называемом Атамановском поселке.  К радости новоселов, квартира оказалась газифицированной – то есть, в ней стояли газовая плита и сменный газовый баллон. Питьевую воду нужно было брать в колонке, расположенной на удалении нескольких сот метров.
Со временем совхоз выделил Теребрину, вступившему в должность главного агронома, трехкомнатную квартиру в новом многоквартирном доме. В ней семья агронома жила все последующие годы.
С устройством на работу у Валентины не сразу шло так, как ей хотелось бы. Сначала пришлось потрудиться лаборанткой в Костромском сельхозинституте. Зато с марта 1972 года она работала уже по специальности – процедурной медсестрой в Караваевской участковой больнице. Чуть позже ее перевели  на должность медсестры  в местные детские ясли. В этой должности трудилась в течение шести лет. Наконец ей удалось добиться перевода в Караваевскую участковую больницу на освободившуюся должность акушерки гинекологического отделения. С этим лечебным учреждением трудовая жизнь Валентины Николаевны оказалась связана на протяжении всех последующих лет, вплоть до ухода на пенсию в 2018 году.
Валентина Николаевна считает, что ей очень повезло с коллективом – в отделении в разное время работали восемь опытных врачей-гинекологов.
- Было тяжело, но интересно, - вспоминала позже она.
У каждого врача были свой характер, стиль работы, манера общения с пациентами. Так, одна была по натуре доброй женщиной, тем не менее, с посетителями предпочитала разговаривать поучительным, категоричным тоном. Некоторые эту манеру не принимали и делали практические выводы. Например, одна из посетительниц после консультации с врачом наотрез отказалась посещать в дальнейшем больницу, хотя прежде была намерена родить второго ребенка. К сожалению, у женщин, которых оперировала эта женщина-врач, нередко возникали осложнения.
 Гинеколог мужчина отличался доброжелательностью, внимательным отношением к пациентам. И работал он безукоризненно, за все годы после проведенных им операций не было, пожалуй, ни единого осложнения. Но он питал слабость к спиртному. Иногда Валентина, помогая ему, опасалась, что он в ходе приема больных сделает что-либо не так как надо. В таких случаях она настоятельно советовала ему:
- Вы идите сейчас домой и отдохните, а я поработаю вместо вас. 
Он не возражал, и Валентина Николаевна сама принимала больных.
Однажды Валентина Николаевна обратила внимание на отеки лица у одной из пришедших на прием беременной женщины. К тому же, у нее оказалось очень высокое артериальное давление. Эти показатели насторожили акушерку – они могли быть предвестниками возможного тяжелого осложнения беременности, чреватого гибелью. Теребрина посоветовала мужу женщины держать самочувствие жены на строгом контроле. Он отнесся к рекомендации серьезно и не пожалел. Несколько месяцев спустя он рассказал Теребриной, что осложнение беременности у жены случилось внезапно - она потеряла сознание.  Он срочно доставил ее в роддом и там приняли неотложные меры, благодаря чему жену удалось спасти.
Однажды Валентина пришла с работы домой с новорожденным ребенком на руках. Муж встретил ее изумленно-вопросительным взглядом.
- Не волнуйся, это не мой ребенок! - успокоила она. - Понимаешь, одна студентка нашей сельхозакадемии «залетела», родила в больнице ребенка, а сама сбежала. Пришлось мне забрать малыша.
- И что ты собираешься с ним делать? – спросил муж.
- Разыщу родителей новоиспеченной мамаши, пусть они приезжают и сами решают.
Несколько дней спустя ребенка забрали.
Некоторые отчаянные студентки доставляли акушерке немало хлопот. Иная во время консультации истерично заявляла:
- Вот, выйду от вас и выброшусь в общежитии в окно!
Валентина Николаевна в таких случаях утешала, находила нужные слова, чтобы успокоить девушку.
Кроме оказания врачам помощи в больнице акушерка была обязана принимать активное участи в патронаже беременных – регулярно посещать их на дому, замерять температуру и артериальное давление, контролировать самочувствие. В случае появления каких-либо тревожных симптомов требовалось немедленно принимать меры для отправки женщины в роддом. Ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы женщины рожали в домашних условиях.
Раз в пять лет акушерка Теребрина, как и все врачи, проходила курсы повышения квалификации и получала сертификат, дававший право продолжать профессиональную деятельность. Программа обучения становилась всё сложнее, а годы напряженной трудовой деятельности давали себя знать всё более ощутимо. Дело дошло до инвалидности. Муж Иван Григорьевич после продолжительной тяжелой болезни покинул этот мир, сыновья Сергей и Александр создали свои семьи и жили полноценной семейной жизнью. Закономерно, что по истечении срока действия очередного профессионального сертификата Валентина Николаевна приняла решение оставить работу. Так и сделала.
 Иногда она оглядывается на прожитые годы, на то, что успела сделать для караваевцев, и неизменно приходит к выводу, что она счастливая женщина, и, если бы чудесным образом судьба предоставила ей возможность всё начать с самого начала, она без колебаний выбрала бы эту же профессию и все связанные с нею земные проблемы и радости.

Характер терапевта Кочулановой.

Первый раз Нина Кочуланова надела белый врачебный халат в 17 лет, когда поступила в Ярославский медицинский институт. Он стал ее профессиональной одеждой на протяжении всех последующих шестидесяти с лишним пет.
- Самыми главными в моей жизни были труд и воля, - говорит ныне Нина Николаевна Кочуланова.
      Именно эти качества определили, судя по всему, ее замечательные профессиональные успехи – она - врач высшей квалификации. А вот хронология ее других побед: в 2015 году она была удостоена звания  «Почетный житель Караваевского сельского поселения», в 2016 году стала победителем областного конкурса  «Земский доктор», в 2018 году ей было присвоено почетное  звание «Заслуженный работник  здравоохранения Костромской области».
Но прежде, чем стать студенткой Ярославского мединститута, она в течение десяти лет воспитывалась в детдоме, куда попала не случайно. Когда ей было шесть лет, от туберкулеза умерла ее мама.  Семья жила в деревушке Малые Петухи, что в Боговаровском районе Костромской области. В поисках выхода из трудной жизненной ситуации бабушка Катя, по линии матери, решила отдать осиротевших ребят в детдом.
После окончания седьмого класса Нину перевели в другой детдом, расположенный в поселке Вохма. Там была средняя школа, которую она закончила.
 Подошло время девушке пускаться в самостоятельное плавание по жизни. Нина находилась в растерянности, у нее не было никаких планов. В то время в Вохму приехала воспитанница детдома Шура Попова. Она училась в Ярославском мединституте. Посмотрев выпускной аттестат Нины, она сказала:
 - С такими высокими оценками ты можешь поступить в наш мединститут.
 Шура сама отправила в Ярославль документы Нины. Оттуда пришел ответ: «Вы приглашены для сдачи вступительных экзаменов».
  В Ярославском мединституте приезжей сразу же определили место в общежитии. Ей предстояло написать сочинение, сдать устные экзамены по химии, физике и немецкому языку.  Поэтому абитуриентка в течение месяца занималась на бесплатных подготовительных курсах. Всё равно Нина ужасно нервничала. Занималась она по много часов.  Напряженные усилия девушки не были напрасными: она увидела на доске объявлений свою фамилию в числе зачисленных в студенты. Увидела и зарыдала от радости и страха перед неведомой ей самостоятельной жизнью.
 Общежитие, куда Нину поселили, представляло собой барак, разделенный на комнаты фанерными перегородками. В каждой комнате ютились по 10-12 студентов. В коридоре стояли раковины, из кранов текла только холодная вода. Туалет находился на улице. Вот такими были условия. Важным достоинством общежития являлось то, что оно находилось рядом с институтом.
Студенческий быт отличался простотой. Питались в институтской столовой. Цены в ней были, конечно, щадящие, тем не менее, Нина могла позволить себе только самые дешевые блюда, поскольку требовалось уложиться в свой студенческий бюджет. Стипендия составляла 21 рубль 50 коп. Нину выручила заведующая кафедрой физики - она приняла девушку на работу лаборанткой с зарплатой в 16 рублей.  Так месячный бюджет костромички увеличился почти до 38 рублей. Эта сумма в течение всех шести лет учебы определяла ежедневное меню Нины: полпорции молочного супа плюс винегрет. Хлеб в те годы в столовой, к радости студентов, был бесплатным, ешь сколько хочешь.
 Медицина с ее тысячами латинских терминов для молодого русского человека – дремучий лес. Неудивительно, что учеба давалась Нине тяжело. Приходилось зубрить, зубрить и зубрить. Нередко Нина засиживались в «анатомичке» до позднего вечера, а в общежитии, где на столах лежали черепа, позвонки и разные кости, принесенные из лаборатории, перед сном повторяла латинские термины. Вставала нередко в четыре-пять часов утра, чтобы повторить к предстоящему занятию нужную тему. Нина не пропустила ни одной лекции, ни одного практического занятия. Поэтому у нее за все годы учебы не было ни одного «хвоста», все зачеты и экзамены она сдавала вовремя.
В институте Нина познакомилась со своим будущим мужем Анатолием Кочулановым.  После окончания Ниной пятого курса они поженились. В 1967 году Нина Кочуланова закончила мединститут и по распределению приехала в поселок Караваево на должность врача-терапевта.
- Я крутилась, как белка в колесе, - вспоминает она о том времени. - В самом поселке тогда располагались поликлиника и стационарная больница на 50 коек. В стационар везли больных со всего района. Я проводила прием пациентов в поликлинике, потом бежала в стационарную больницу. По ночам еще дежурила. Кроме того, оказывала медицинскую помощь населению по вызовам. В сферу моего обслуживания входили помимо поселка Караваева несколько соседних деревень. Поскольку гинеколога в поликлинике не было, то женщины со своими проблемами обращались тоже ко мне. Служба скорой помощи в Караваеве отсутствовала, и мы, караваевские врачи по очереди дежурили, немедленно выезжая к больному по вызову в любое время суток, в любую погоду. С учетом этого приходилось всегда держа наготове сумку, укомплектованную лекарствами и шприцами. Добирались до больного чем только можно – на машине, мотоцикле, подводе и пешком.
 Бытовые условия молодого врача на новом месте мало отличались от прежних, студенческих. В одной из комнат общежития сельхозинститута для нее поставили пятую койку. Лишь год спустя ей дали отдельную комнату в полуподвале другого общежития. Туда, окончив институт, приехал муж Анатолий. В этой комнате у них родился сын. Лишь через три года им предоставили отдельную двухкомнатную квартиру с крохотной кухней.  Новоселы были рады своему жилью, хотя воду приходилось носить из уличной колонки. Здесь у них родилась дочь.
 В памяти Нины Николаевны сохранилось немало случаев, когда ее помощь была крайне необходима, и она ее своевременно оказала. Однажды в поселковой больнице стало плохо малолетней девочке - приступ астмы. Девочка начала задыхаться.  Медсестры вызвали Кочуланову. Она сразу же стала делать больной искусственное дыхание. Крикнула медсестре, чтобы та набрала в шприц лекарство. Укололи сначала внутримышечно, потом внутривенно. Так удалось спасти девочку. Ныне она мать троих детей, у нее двое внуков.
 Были в ее работе и такие ситуации, когда она в отчаянии думала о правильности выбранной профессии. Однажды поздним зимним вечером из деревни Малое Андрейково поступил вызов от пожилой женщины. Кочуланова отправилась на служебной машине по указанному адресу.  Машина остановилась на шоссе, а дальше дороги не было, врачу нужно было идти по полю около двух километров. И она пошла. Темно, снег по пояс. Через каждые 50 метров, Кочуланова, выбившись из сил, останавливалась, садилась на снег и плакала.
- Неужели я шесть лет училась для того, чтобы вот так ночью сидеть в чистом поле на снегу!? – сквозь слезы причитала она.
Доползла до нужного дома. Осмотрела больную. Оказалось, у той просто заболела голова, вот она, на всякий случай, и вывала врача. Нина Николаевна оставила женщине назначения и поползла по снежному ночному полю обратно.
Не обошлось в ее работе и без казусов. Вскоре после того, как она начала работать врачом, поступил вызов от жителя поселка Караваево. Войдя в квартиру, Кочуланова увидела лежащего на полу высокого, худого мужчину. Стала осматривать его. Он молчал, а его жена грозно заявила врачу:
- Если он умрет, то я тебя в тюрьму посажу!
У Кочулановой в голове прокручивались разные варианты заболевания: что-то с животом, сердцем, головой? Решила посоветоваться с дежурным врачом «Скорой помощи». Телефон был тогда только в центре поселка. Побежала туда, позвонила, изложила ситуацию.
 - Введи внутривенно пять миллилитров кардиамина, - сказал коллега. – Если он зачихает, как-то забеспокоится, то значит он просто пьян.
Поблагодарив за совет, Кочуланова прибежала к больному, набрала в шприц кардиамин и сделала укол в вену. Мужчина зачихал, закрутил головой, зашевелился. Ясно, он был мертвецки пьян. Уходя, врач сказала жене:
- Если вы будете позволять мужу так напиваться, то и врачи могут оказаться бессильны.
Позже, познакомившись с привычками, образом жизни многих селян, Нина Николаевна научилась достаточно точно определять обоснованность того или иного вызова. Но всегда шла по указанному адресу.
Работу врача, без преувеличения, нужно назвать самоотверженной.  Своими страданиями больные оказывают на доктора большое психологическое воздействие. Он переживает вместе с ними боли и недуги, при этом помогает избавиться от болезней. Какой нужно иметь запас физической и нервно-психологической прочности, чтобы выслушивать жалобы больных изо дня в день на протяжении недель, месяцев! И так – годами. Что помогает врачу выдерживать титаническую нагрузку? По большому счету – любовь к людям, к избранной профессии. А повседневно – чувство профессиональной ответственности и радость при виде выздоравливающего человека.
В последние годы из караваевского лечебного учреждения, переведенного в статус амбулатории, медработники по разным причинам уходили один за другим. На оставшихся нагрузка резко возросла. Кочулановой нередко приходится работать за нескольких коллег. Она делала и делает всё, что в ее силах. На семьдесят девятом году жизни она старательно готовится к сдаче экзамена на подтверждение высшей профессиональной категории. Такой уж у терапевта Нины Николаевны Кочулановой характер.

Песня всех молодит.

 Педагогу Караваевской средней школы Василию Чеславичу Носкову присвоено звание «Почетный житель Караваевского сельского поселения». Им написана музыка к гимну Караваевского сельского поселения. Василий Чеславич также автор музыки гимна Костромского района, гимна Караваевской средней школы и еще примерно двух десятков песен. Словом, он человек в Караваеве и районе популярный и всеми любимый.
     24 января 2023 года ему исполнилось 75 лет. Накануне этого юбилея и состоялась наша встреча с ним.
    Любопытная деталь: повсюду, где появляется Василий Чеславич, почти сразу же начинает звучать песня. Судя по его словам, к музыке он приобщился давно. Лет с четырех уже пытался подбирать на гармошке, которую ему давали сельские гармонисты, мелодию той или иной песни. Позже друг семьи подарил ему немецкий баян, приобретенный во время службы в Группе советских войск в Германии. Теперь Вася мог заниматься любимым делом сколько угодно. Всё это была, конечно, самодеятельность. В школе села Юрово, Макарьевского района, где он родился и рос, музыку преподавала учительница географии. Тем не менее, он рискнул после окончания восьми классов поступать в музыкальное училище в Костроме. На вступительном экзамене сыграл на баяне «Дунайские волны». Этот вальс слышал по радио и подобрал мелодию на слух. Как и следовало ожидать, паренька не приняли. Это, конечно, огорчило его, но не поколебало желания получить музыкальное образование. После неудачи в Костроме он осмелился сдавать вступительные экзамены в педучилище в Ростове Ярославском. Поскольку школу закончил с отличием, то историю и литературу сдал успешно, а за игру на баяне получил тройку. Вновь получил от ворот поворот. Тем не менее, он не сдавался. Узнал, что в Галичском педучилище только что открыли музыкальное отделение. Забрав документы с результатами экзаменов, поспешил в Галич. Оказалось, очень вовремя: его зачислили последним, под № 35. Так Василий стал студентом.
 Учился он с желанием, получая при этом большое удовольствие. Как общеобразовательные, так и специальные дисциплины давались ему легко – он был в числе отличников. Баян преподавал замечательный мастер Борис Николаевич Румянцев. Видя, что Василий хорошо подбирал мелодии на слух, он стал брать студента с собой на концерты в дома культуры. Таким образом юноша получил хорошую практику игры на сцене при многочисленной публике. Однажды в училище пришел директор одной из местных школ и попросил дать ему кого-то для ведения уроков музыки. Направили Василия Носкова. На календаре был 1966-й год. С того года пошел трудовой стаж Василия.
Выпускникам педучилища полагалось ехать, куда пошлют, и там работать в течение трех лет. Для Носкова, как лучшего студента, сделали исключение. Директор училища сказал ему:
- Вася, тебе мы написали направление в Костромской пединститут.
С тем направлением выпускник и прибыл в областной центр. Без труда сдал положенные вступительные экзамены и в течение последующих четырех лет очно обучался на музыкальном отделении этого вуза. Ему было очень интересно и радостно. До сих пор он с благодарностью вспоминает заведующего кафедрой Виталия Александровича Шурыгина. Он жил в Костроме, и Василий, уже став педагогом, иногда навещал его, они с удовольствием вспоминали бурлящую жизнь института.
Студент Носков охотно участвовал и в общественной жизни институтского коллектива – выполнял обязанности секретаря комсомольской организации факультета.
Подошло время распределения после института.
 - Как хороший студент я пользовался льготой – правом выбора места распределения, - вспоминает Василий Чеславич. - Когда подошла моя очередь, ректор института сказал:
- За тобой, Василий, приехал директор Галичского педучилища, который направлял тебя в этот институт.
- В Галич не поеду, - решительно произнес я. – Там нет жилья, а у меня уже есть семья.
- В таком случае, распределяем тебя в Вологду. Распишись.
Поставив подпись, как требовалось, я сказал:
- В Вологду тоже не поеду.
- Чего же ты хочешь?
- Хочу остаться в Костроме. Я уже работаю здесь в школе-интернате и снимаю ведомственную квартиру.
- Всё это ты объяснишь в Вологде, - подвел итог ректор.
Пришлось Василию ехать в Вологду и там объяснять ситуацию. Ему
выразили сочувствие, но пояснили, что вопрос можно решить только в министерстве культуры России. Посоветовали написать в Москву письмо. Василий написал. Промелькнули недели, скоро нужно было выходить на работу, а у него полная неопределенность. Что делать? И Носков поехал в Москву. Чиновник в министерстве культуры, приняв его, сказал, что на его письмо дан положительный ответ, соответствующее распоряжение уже направлено в Кострому. В областном отделе народного образования, куда Василий обратился по возвращении из столицы, подтвердили это. И Носков остался в Костроме. Сначала продолжал работать в школе-интернате, а в 1972 году перешел в Караваевскую среднюю школу. Таким образом, в этом учебном заведении он работает уже более 50 лет.
  Около пятидесяти лет на одном рабочем месте, всё в том же школьном коллективе. Не наскучило ли?
- Мне не раз предлагали сменить место работы, - сказал Василий Чеславич. - Так, была возможность работать в педагогическом училище. Кроме того, предлагали поступать в консерваторию, чтобы стал дирижером.
 Дирижером после консерватории? Заманчиво: это же другие, значительно большие масштабы деятельности. Но Носков отклонил предложение.
- Дело в том, что мне всегда очень нравилось работать с детьми, - объяснил он свой отказ. - Это необычайно благодарная аудитория. Они любят слушать музыку и петь. Слушают с открытым сердцем, воспринимают каждое слово. Очень важно посеять в их сердца добрые семена, которые потом дают соответствующие всходы. Вот почему я никуда не уходил.
  Василий Чеславич – композитор нескольких гимнов. Как он создавал музыку, например, гимна Костромского района?
- Тогда Виктор Васильевич Сопин, избранный главой района, готовился к инаугурации, - припомнил Василий Чеславич. - Чтобы придать мероприятию больше торжественности, его организаторы решили исполнить гимн района. Но его не было. Отдел культуры администрации района нашел выход - объявил конкурс композиторов. Однако я в нем не участвовал. Вдруг мне позвонила заведующая отделом культуры Галина Павловна Коморина:
- Нам уже прислали несколько вариантов гимна, а от вас ничего нет. Попробуйте и вы.
- Хорошо.
В тот момент я находился в школе. Нотной бумаги со мной не оказалось, поэтому я взял лист ватмана, расчертил его нотными линейками и набросал мелодию гимна, которая пришла в это время мне в голову. Отправил это в администрацию района. Вскоре мне позвонили из отдела культуры:
- Посмотрели ваш гимн – плагиата нет. Из того, что нам представили, ваша музыка - лучшая.
Так я стал победителем конкурса и автором музыки районного гимна.
А гимн Караваевского сельского поселения родился так: в ходе подготовки к 520-летию Караваева у Носкова с главой сельского поселения Еленой Шиловой зашел разговор о предстоящих торжествах. Она сказала, что у поселения есть герб и флаг, а гимна нет и предложила:
- Подумайте над ним, Василий Чеславич.
 Он стал не спеша обдумывать мелодию гимна. Потом пропел её автору текста, заместителю директора центра народной культуры «Традиция» Надежде Константиновне Ивановой (Соловьевой). Некоторое время спустя он встретился с ней в доме культуры, и они начали обсуждать гимн в целом.  У нее в стихах был припев, а в его варианте музыки припева не было. Требовалось написать. Василий Чеславич вышел из дома культуры и направился к зданию, где у него была намечена репетиция с фольклорным ансамблем «Карусель». Расстояние между зданиями небольшое, идти пешком - не более пяти минут. Он шел, а в голове нота за нотой складывалась мелодия припева. Пока шел, она сложилась. Он повернул назад и сообщил Надежде Константиновне:
- Припев готов!
Так Надежда Константиновна и Василий Чеславич стали авторами гимна Костромского района, гимна поселка Караваево, а также песни «Бессмертный марш бессмертного полка».
Василий Чеславич на всех концертах и выступлениях
фольклорного ансамбля «Карусель», созданного Еленой Смирновой, -  его бессменный аккомпаниатор. Он сотрудничает с этим коллективом почти 40 лет. Ежедневно в определенные часы он приходит на занятия ансамбля как на любимую работу. Здесь взрослые и дети репетируют песни и танцы. Василию Чеславичу нравится живое общение с ними, он любит царящую здесь творческую атмосферу.  Это уже не только его работа, это - его жизнь, его второй уютный дом.    
-  Я благодарен судьбе за то, что мне дана возможность заниматься любимым делом, - говорит он. -  Судьба свела меня с таким уникальным творческим коллективом единомышленников, как «Карусель», где люди занимаются по много лет и стали друг другу уже родными. С ними я побывал во многих городах нашей страны и за рубежом. В каких замечательных фестивалях и конкурсах принимал участие, с какими выдающимися людьми встречался, выступления каких известных артистов видел!
 А ещё Василий Чеславич очень доволен результатом работы своей «Школы гармонистов». Сначала в ней обучались несколько ребят из «Карусели», а сейчас в школе более 20 учеников разного возраста. Старшему 65 лет, он ездит в Караваево из Костромы, а самым маленьким - 5-6 лет, они ещё дошкольники. Люди подходят к Носкову на улице, в магазине, автобусе и спрашивают, можно ли им тоже научиться играть на гармошке. При этом - никакой рекламы, просто земля слухом полнится. Руководителя «Школы гармонистов» радует, что в ней много девочек, и все сами просятся, а не родители их приводят.
 - Я рад, что наша русская гармошка приобретает такую популярность как в моем Караваеве, так и за его пределами, - с гордостью произносит Василий Чеславич. - Жалею только, что не начал это хорошее дело раньше, ведь сколько людей мог бы научить игре на замечательном, нашем национальном инструменте.
 Василию Чеславичу исполнилось 75 лет, а выглядит он значительно моложе. К тому же, и душой молод. Имеет ли к этому отношение песня?   
    - Я люблю песню, - сказал он. - Многолетний опыт жизни и работы в сфере музыки убеждает меня в том, что живая песня влияет на людей очень положительно. Она молодит, оздоровляет человека, обогащает его внутренний мир. Помню время, когда хоры были на каждом предприятии, в каждом цехе, во всех больших и малых коллективах. Сейчас живую песню услышишь не часто. А потребность в ней есть у всех людей. Люди сердцем чувствуют благодатное воздействие песни. Это одна из составляющих нашей человеческой культурной среды.
   
                Глава 19
                Культурная среда

                Детские сады
               
  Знакомство с этой замечательной во всех отношениях культурной средой у маленьких караваевцев начиналось ещё с яслей. «Ладушки-ладушки», «Колобок» и «Теремок» и другие народные потешки и сказки бережно, за ручку  вводили их в обширное караваевское культурное пространство. Ясли у нас были одни, а детских садов – четыре.  Первый детский сад появился ещё в старом Караваеве. Потом там же появился второй. Вот как вспоминает историю его возникновения Ю.А. Фёдоров:
 - Мама моя, когда мы приехали в Караваево, хотела работать на ферме. Там в этот момент был полный комплект, но скоро должно было освободиться одно рабочее место. И мама временно устроилась в детский сад. А когда место на ферме появилось, заведующая детским садом сказала директору совхоза:
- На ферму вы человека найдёте, а мне такую хорошую работницу не найти.
И мама осталась в детском саду, работала воспитательницей. Потом заведующая ушла, на её место заступила другая – Полина Ефимовна Огуречникова.  И она сразу же начала ворчать, что у неё все воспитатели со специальным образованием, а только одна Капитолина Алексеевна его не имеет. Не просто ворчала, а директору жаловалась, пыталась на него повлиять, чтобы уволить маму. И директор, разобравшись в вопросе, принял «соломоново» решение. Он вызвал маму и сказал, что, раз такое дело, а он собирается открыть ещё один детсад, то он предлагает ей этим новым детским садом заведовать. Так Капитолина Алексеевна Фёдорова не только не была уволена, а стала заведующей второго детского сада, который открыли в старом Караваеве в бывшем доме Штеймана».
 Этот детсад просуществовал до начала 70-х, хотя в Караваеве уже было три детских сада: караваевский №1, строительный и институтский –  «Улыбка». Позже построили детский комбинат «Солнышко», но очередь на устройство ребёнка в детсад все равно не заканчивалась. В неё становились чуть ли не на следующий день после выписки из роддома, чтобы через два года появился шанс получить заветное место.

               Холодный метод выращивания телят…и ребят

  Я ходила в детсад №1, потом несколько лет работала там воспитателем.
Не знаю, как в других, а в нашем, в пору моего детства, была заведена замечательная система закаливания детей. «Тихий час», то есть  дневной сон, мы проводили на свежем воздухе. В нашем детском саду тогда была большая неотапливаемая веранда, на которой мы и спали – и летом, и зимой.
Зимой воспитатели и нянечки запаковывали нас в стеганые ватные спальные мешки-конверты и на руках выносили на веранду. Мы спали, вдыхая чистый холодный воздух, и никто не простужался. Наверное, это был отголосок знаменитого штеймановского метода холодного выращивания телят.
     Тот метод, как и многие великие открытия, родился, будто бы, благодаря случайности. Однажды после выгона на пастбище скотоводы не досчитались одной коровы, она отбилась от стада. Корова была стельная, погоревали о ней, но найти не надеялись. Дело было поздней осенью, уже подмораживало, да и волки в лесах окрестных появлялись, в общем, с коровой простились. А она через несколько дней сама пришла на ферму, да не одна, а с телёнком. И телёнок этот был здоровёхонек. А в хозяйстве в то время был серьёзный падеж молодняка, и никак не могли обнаружить причину телячьего мора. Глядя на здорового теленка, родившегося на морозе и несколько ночей спавшего на промерзшей земле, и пришла в голову С.И. Штеймана светлая мысль, что холод – это лекарство от телячьих болезней.  Построили для телят   деревянные домики и сразу после отела стали новорожденных телят выносить в эти отдельные жилища.
 В сильные морозы у них иногда отмерзали ушки, и телятницы шили им шерстяные наушники. Падеж прекратился, телята вырастали здоровыми и сильными. Этот метод сделал Штеймана знаменитым, он был взят на вооружение многими хозяйствами. И нам, караваевским детям, он, как и телятам,  тоже оказался  на пользу.
 Я и сейчас люблю спать с открытыми окнами в любое время года и жалею людей, страшащихся даже малейшего проникновения свежего, прохладного воздуха в наглухо закрытые от него учреждения и квартиры…

Баня

   В детском саду работала моя мама, и поэтому ни один мой проступок не оставался неузнанным и безнаказанным. Наказание, традиционно, происходило в бане. В караваевскую баню тогда ходили все – квартиры «с удобствами» еще не построили. В банный день мылись с нами воспитатели и нянечки, и я обречённо ждала момента неизбежной экзекуции. Кто-нибудь из «садиковских» подмигивал маме и, кивая на меня, говорил:
- Ну, опять набедокурила? Варежки потеряла? Это, которые уже? Третьи за месяц? Да, пора лупить! Пойдём, пойдём, Надя, сейчас ты у нас опять веничка получишь!
И вели меня в эту страшную, душную парную, где укладывали на полок и хлестали веником, приговаривая: «Это тебе за то, чтобы варежки не теряла!»
Так повторялось каждую неделю, менялась только тема провинности: «Это тебе, чтобы за кошкой из садика не убегала, это за то, чтобы замок на морозе не лизала, это – чтобы листья с дерева не ела…» Всегда находилась причина для лупцевания веником, я понимала, что виновата и не роптала.  Но однажды мы вошли в парную, и я увидела, как  там хлестали  вениками какую-то тётеньку. Я была потрясена – а её-то за что? Неужели она тоже провинилась?!
 С тех пор я не люблю общественную баню и нашу, караваевскую, в том числе.  Конечно, банные фанаты начнут вдохновенно доказывать её полезность и приводить в качестве бесспорного аргумента их любимый постулат: «в который день паришься, не старишься», и разное другое. Кстати, ни разу не замечала, чтобы даже оголтелые любители бани выглядели хоть чуток моложе своего возраста. Но я не про это. Я про унизительную  сущность этих вынужденных коллективных помывок. Далеко не всем нравится смотреть на чужие голые тела и демонстрировать своё собственное, будь оно даже абсолютно совершенным. А неспешное шествие через весь посёлок женщин с распаренными красными лицами, с полотенцами на голове, в халатах, из-под которых видна исподняя рубашка… Воистину, банная красота – это страшная сила!
«Я общественную баню не люблю. Никогда мне там не нравилось, я была в ней от силы раза два-три в детстве, потом сказала маме, что не хочу туда ходить. Мне всегда очень неприятно было смотреть на голых женщин, и сама я стеснялась. Сейчас у меня своя баня, это другое. А в этой не понимаю, что может нравиться…»,  - размышляет В.С. Пенькова.
 Согласна. Тоже считаю процесс омовения глубоко интимным, а общественные бани – вынужденной необходимостью, когда другой возможности помыться нет.   Когда мы в 1967 переехали «на горку», необходимость посещать это заведение, наконец-то, отпала.
Может быть, и не стоило относить баню к культурной караваевской среде?  Но для многих она – своеобразный клуб единомышленников, куда люди ходят годами, делятся полезными советами, обсуждают новости. Им там хорошо, они там на одной волне, в своей стихии. И многие «здешние» нашу старую караваевскую баню вспоминают с удовольствием.
А.М. Степина: - Ой, мы так любили в баню ходить! Банщица там была, тетя Катя… Какая у неё всегда вкусная была вода… В зеленом баке с краником, помнишь? Почему она такая там была? Вот, нигде такой вкусной воды не пила, как в нашей бане!»
Про этот зеленый бачок с водой вспоминали многие наши рассказчики, а я, кажется, и не пила из него ни разу… А всё почему? А всё потому, что, как говаривал один персонаж: «У каждого свой вкус – кому-то нравится арбуз, а кому-то – свиной хрящик»!

                Кино

  Зато, наверное, не было ни одного человека в Караваеве, кому бы не нравилось кино. В кино ходили в одиночку и парами, компаниями и семьями, ватагами и коллективами.  В кино знакомились и назначали свидания, под воздействием волнующих сцен на экране происходили объяснения и решались судьбы наяву. Это был большой, а главное – доступный культурный пласт жизни для многих караваевцев.
Л.Ю. Хайрулина вспоминает, что до постройки клуба несколько раз летом кино показывали на улице, между зданием гостиницы (ДШИ) и домом №8 по улице Штеймана:
- Полотнище белое натягивали, как стемнеет, и лавки ставили. Смотрели с удовольствием, на свежем воздухе. Хорошо!
 После войны «до дыр» смотрели трофейные фильмы, особенно «Тарзана». Потом фильмов стало больше, появился выбор.
  - Как тогда любили индийские фильмы! И ведь не было никакой рекламы, никого не надо было уговаривать. Как индийское кино – так народу битком. И весь зал обливался слезами, весь зал ревел! И конечно, главный человек в кино – наш бессменный билетёр дядя Вася Щавелев, - вспоминает Е.М. Амплеева.
Здесь тоже у каждого был свой вкус: если на индийские фильмы шла одна публика, то на военные или исторические – другая. Но были фильмы, на которые ходили все. Лидия Александровна Голубенко, работавшая и в детском саду, и кассиром в клубе, периодически объявляла работникам детсада:
- Девчонки, сегодня «Любовь и голуби» привезут, берите билеты сейчас, а то вечером в очереди будете толкаться.
И брали, и с удовольствием шли смотреть и в третий, и в пятый раз.
Перед началом фильма обязательно показывали «киножурнал» - там были разные, не всегда интересные сюжеты. Исключение составлял киножурнал «Фитиль», его смотрели с большим удовольствием. Но часто была какая-то нудная «жвачка» скучных сюжетов, и я старалась журнал пропустить и заходила в зал, когда он уже закончился.
Но  были люди, для которых киножурнал был неотъемлемой частью фильма. Однажды, подойдя перед его концом к двери в зал, увидела там чуть ли не плачущую зрительницу. Она опоздала к началу, поэтому в зал её не пустили.
– Да как же так? - причитала она, - «журнал» не посмотрела! Это что же за кино без «журнала»?
В клубе кино «крутил» киномеханик дядя Женя Красовский. Работал он много лет, очень любил своё дело, и тяжело переживал, когда кинопрокат закрылся, и он остался не у дел. Не дай Бог, было при нем назвать место его пребывания, его «святая святых» кинобудкой.
- Это у собаки будка, – с достоинством поправлял он, - а у меня – киноаппаратная!
По субботам и воскресеньям показывали детские фильмы, на них тоже всегда приходило немало ребятни. А когда дядя Женя выводил на афише запретное «до 16 лет», мы вздыхали: «Ну, вот, не пустят, как же долго их ждать, эти 16 лет…» Но те, кто ждать не хотел, искали другие пути входа в зал.
 - Помню, пошли мы с Саней Королевым на фильм «Спартак», а фильм этот взрослым считался, до 16 лет. А для нас-то он - просто мечта!  Мы же все на деревянных мечах сражались, а тут такое кино – Спартак! 
 Как попасть, не пускают же? И тут библиотекарь наш, Федотыч, нам помог. Он нас в темноте на сцену провел, в кулисы.  А фильм широкоформатный, во весь экран.  И вот, сидим мы с Сашкой… Далеко-то на сцену не выползешь, увидят.  Вот, чего там сбоку можно увидеть? А мы весь фильм, лежа, вот так, из-за края экрана, «скосорылившись», смотрели. Уж и так, и сяк голову выворачивали. Вот, если бы он дольше шел, мы бы, наверное, уж точно, косоглазие заработали», -  смеётся Ю.Ю. Титов.
 Был ещё один фильм, который все вспоминают. Это первый советский фильм ужасов по повести Гоголя «Вий».
А.М. Степина: «Мы ходили на него с Надей Маховой. Она спряталась за колонну и весь фильм смотрела, изредка из-за неё выглядывая на экран, так было страшно».
 Е.М. Амплеева: «А я, когда первый раз смотрела, было смешно. Зато во второй раз проняло, стало страшно, и я весь фильм смотрела, держа ноги на весу, почему-то было их страшно опустить».
В.С. Пенькова (Курдюкова): «На этот фильм пришло столько народу, что стояли люди по всему залу и в проходах. Никогда столько народу не видела в кино. Ужасная была духота, я сказала маме, что хочу выйти, начала вставать, и я потеряла сознание. Меня какой-то парень вынес на руках на крыльцо и положил на пол между колоннами».
Кино показывали и «на горке», в здании института. Туда ходила, в основном, молодежь, и после сеанса толпа, выйдя из душного зала, с удовольствием отправлялась в неспешную прогулку по «Бродвею».
«Бродвеем», как уже было сказано, называлась часть дороги от поворота на Красносельское шоссе, в сторону Караваева, до шестого общежития. Если же хотелось прогуляться дальше по этой же дороге, то она прямиком вела к караваевскому клубу.

                Клуб и библиотека

  Клуб как учреждение культуры появился ещё в старом Караваеве.
Правда, никаких конкретных воспоминаний о нем не сохранилось. Ю. А. Фёдоров вспоминает, как танцевал «Лезгинку» Шаумян со своей женой, об этом же вспоминала К. В. Петрова. Создается впечатление, что это и было наиболее яркое событие культурного времяпрепровождения, а в основном караваевцы развлекали себя сами.
 Однако, это не так.  Уже в 1942 году начал создаваться караваевский духовой оркестр. Его руководитель Константин Васильев – «дядя Костя» –  был фанатиком своего дела, он сумел в тяжелые и голодные годы войны собрать вокруг себя юношей и подростков и так увлечь их духовой музыкой, что они остались верны ей долгие годы.  Оркестранты из старого Караваева перебрались сначала в тот клуб, где сейчас размещается ЦНТ «Карусель», а в 1957 году начали обживать только что построенный новый клуб.  Оркестру везло с руководителями: после К. Васильева его дело продолжил Юрий Константинович Железов, он руководил коллективом более 30 лет. Весь костяк его оркестра был из тех, первых воспитанников «дяди Кости». Геннадий Апполинарьевич Смирнов, например, пришел к нему мальчишкой и остался в оркестре до преклонных лет. Да и многие караваевцы, игравшие в нем, покидали оркестр только с уходом в мир иной…
 Ю.К. Железов пытался привлечь молодых, и у него получалось, были среди его учеников даже девочки.  Но ряды старой гвардии редели быстрее, чем подрастала новая смена. В последние годы в нем почти не осталось караваевцев, оркестранты приезжали на занятия из Костромы, руководитель из своей скромной зарплаты оплачивал некоторым из них проезд. Эти и другие причины, в конце концов, привели к неизбежному: оркестр тихо и грустно угас…
 В клубе был ещё один оркестр – струнный. Вначале им руководил Александр Васильевич Калашников, а потом Борис Михайлович Косягин.
- Брат мой Толя и сестра Таня ходили в оркестр к Калашникову, и я бегал с ними на все репетиции. А тут Косягин приехал, стали новый набор делать, школьников тоже брали, и я, конечно, сразу пошел. И сразу сказал, что буду играть на контрабасе. И никакие доводы, что меня не видно будет из-за него, не подействовали. Я не взял ни домру, ни другой инструмент, ходил на все репетиции, пока не дождался, что мне отдали контрабас. С тех пор я всегда только на нем играл,  - вспоминает А.Н. Королев.
Б.М. Косягин работал и в музыкальной школе, которая, до переезда в здание гостиницы, тогда тоже была в клубе. Каким образом в трёх крошечных помещениях за сценой размещались инструменты, педагоги  и ученики – представить сложно. Но как-то размещались, и дети там занимались, об этом тоже вспоминают наши рассказчики.
Б.М. Косягин много лет руководил также хором племзавода. Вспоминает Л.Ю. Хайрулина:
- Хор был большой в клубе, несколько групп было: группы животноводов, полеводов, механизаторы, а еще - садики, контора.  А уж, когда выступать на сцене, то их вместе сводили.
Многие караваевцы тепло вспоминают руководителя хореографического коллектива Александру Дмитриевну Брагинскую. Её ученицей была и Елена Юрьевна Смирнова (Калиничева), создательница и бессменный руководитель нашей знаменитой «Карусели». Она рассказала:
 - К Александре Дмитриевне меня привели заниматься в 5 лет. Она была очень хорошим, профессиональным педагогом. У неё и сестра моя Ира занималась. Александра Дмитриевна с Александром Васильевичем были нашими соседями и относились ко мне, как к своему ребенку.  Потом рассказывали, как учили меня ходить. Родители с ними дружили, очень тёплые были отношения. Александра Дмитриевна была очень красивой женщиной, следила за собой, всегда была ухоженной, с макияжем.  Помню, она сажала меня на подоконник, и у неё были яркие красные ногти. Я была маленькая, смотрела на них восхищенно, и она давала мне их потрогать.
    Рассказывает Е. М. Амплеева:
  - А мы ходили в агитбригаду, руководила ею Татьяна Петрова. Где только ни выступали! Летом полседьмого утра, а мы уже по полям ездим. Очень хорошим она была руководителем.
  Задумчиво вспоминает Л.Д. Сотскова:
 - В клуб мы ходили на танцы. Были они по субботам или по воскресеньям на втором этаже, на неделе не было. Народу собиралось очень много. В кино ходили постоянно, уж это обязательно. Сейчас многие вспоминают тот клуб, того времени. Он был открытым для людей, а сейчас стал какого-то…закрытого типа.
  Рассказывает Т.Н. Петрушина (Ремнева):
  - Я в театральный кружок ходила, к Майе Александровне Варламовой. Интересно было, народу много. Были, конечно, и временные – придут, потом не ходят. Но и постоянная группа была большая. Мы сказки ставили, декорации сами делали, костюмы. Выступали много, особенно в праздники: на Новый год, 8 Марта. Майя Александровна была справедливой, никогда не кричала, любимчиков не заводила. В клуб тогда очень много народу ходило, и заниматься, и на концерты. Всегда зал был полным.
   В клубе долгое время работала библиотека, которую тоже с ностальгией вспоминают караваевцы. Бессменным библиотекарем был Николай Федотович Матвеев, фронтовик, настоящий фанатик своего книжного дела. Он не просто выдавал книги, он их пропагандировал, рекламировал и разносил «на производство».  Каждый день в обеденный перерыв он с чемоданчиком книг бодро шагал   на скотные дворы, в ветлечебницу, в мехмастерскую. Взрослые звали его попросту «Федотыч», дети – дядя Коля.
 А дети в библиотеку бегали каждый день – туда просто хотелось бегать!
 Вспоминает Ю.Ю. Титов:
  - Клуб всегда был открыт, библиотека открыта, я так любил в библиотеку ходить. Идешь мимо – обязательно забежишь, это уж обязательно.  Я столько всего у Федотыча прочитал, столько книжек хороших. Прочитал даже все плакаты на стенах. Раз пришел зимой, весь в снегу, Федотыч какую-то викторину в зале проводит. Спрашивает: «А кто сказал, что самое лучшее времяпрепровождение – это рыться в книгах?» А я же все вывески у Федотыча прочитал – и вот так, ещё не оттаяв от снега, на этот трудный вопрос сразу ответил: «Карл Маркс!» Так было написано на одном из плакатов. И мне за это Федотыч книжку подарил…
  Я и сама работала в нашем клубе – Центре народной культуры «Традиция» - в течение 33 лет. Это немалый пласт в его 65-летней истории, но оценку этому периоду его деятельности давать не мне. Хочу лишь – и не просто хочу, а должна – рассказать о тех своих коллегах, кто уже ушел в мир иной.
 В первую очередь – о замечательных музыкантах Александре Ивановиче и Татьяне Михайловне Ситушкиных.  Бытует такое расхожее понятие: «незаменимых нет».  Всегда оно вызывает у меня недоумение: как нет, если каждый человек уникален? В этом смысле мы все незаменимые, вопрос-то в другом: а так ли мы необходимы, что наше отсутствие сразу заметно? Так вот –  Тани и Саши Ситушкиных в нашем клубе очень не хватает…
Таня была создателем и руководителем нашего знаменитого фольклорного коллектива «Сендега». Саша – баянист от Бога, играющий «с листа» произведения любой сложности. Мы дружили, и я видела, какой любящей, дружной и счастливой семейной парой они были. И творческий тандем у них тоже сложился отличный: они были таким единым целым, что понимали друг друга без слов, по одному «взмаху ресниц». Наверное, поэтому Саша, потеряв свою половинку, так и не смог приспособиться к жизни без неё. Сколько планов, сколько нереализованных блестящих идей ушло вместе с ними…
 Через несколько лет мы потеряли второго руководителя «Сендеги». Оксана Николаевна Копарева, возглавившая коллектив после Т.М. Ситушкиной, была такой же талантливой и такой же милой, дружелюбной, жизнерадостной, очень деликатной и очень женственной, как и Таня.  И умерла она от той же тяжелой болезни…
Эта потеря так нас потрясла, что мы приняли решение дать ансамблю «Сендега» другое название. Может быть, и в самом деле, не стоило называть коллектив именем практически умершей реки Сендеги?.. Теперь это ансамбль «Каравай», и, дай Бог, это название принесёт и ему, и руководителю, только признание и успех.
 «Сендегу» очень любила художественный руководитель клуба Зоя Павловна Шеберстова. Она работала у нас почти четверть века. У неё не было специального образования, но она была «клубником» по природе, по своей внутренней сущности. Её тонкий, изысканный вкус, её глубокое знание песенной культуры, её страстная любовь к музыке давали ей право назваться специалистом высокого класса. Она терпеть не могла ширпотреб и примитив ни в одежде, ни в творчестве. Все руководители уважали Зою Павловну и всегда внимательно относились к её советам по поводу репертуара и костюмов. Каждый человек уносит с собой что-то неповторимое, единственное в своем роде. Вот, и с Зоей Павловной Шеберстовой ушел тот камертон, который не давал фальшивить, настраивая на нужный лад каждую ноту нашего коллектива…
Царство Небесное всем моим ушедшим коллегам!…
Ну, а про нас, Тамару Владимировну Дорошину, вместе с которой мы работали более тридцати лет, и про всех, кто трудился и трудится в ЦНК «Традиция» сейчас, если захотят, напишут другие летописцы будущих продолжений «Караваевских мемуаров». Возможно, это будут те, кто сейчас лишь учится читать и писать в нашей Караваевской школе.

                Школа

  Итак, Караваевская школа… Едва коснувшись этой темы, можно погрузиться в неё так, что вынырнуть удастся лишь после того, как будет написана отдельная книга. Это такой плодородный пласт, но – такое непаханое поле, что не знаешь, с какого края к нему подступиться. Ведь, если даже перечислить всех учителей, работавших и продолжающих работать в нашей школе и поведать нашим рассказчикам о каждом, то это выльется в неподдающееся подсчёту число страниц.  Если же не о каждом – то это будет несправедливо. 
 Поэтому, хорошенько подумав, мы пришли к выводу, что следующим томом «Караваевских мемуаров» должна стать отдельная книга очерков и воспоминаний о нашей школе и её учителях. В главе «Соседи» мы уже прикоснулись к этой теме в трех очерках о караваевских учителях.  А в этой главе, памятуя о том, что нельзя объять необъятное, мы остановимся лишь на начальном этапе истории нашей школы, начале её жизни.
И тут сразу начинается путаница. Официально своё летоисчисление Караваевская школа ведет с 1952 года, когда построили новенькую десятилетку на улице Школьной. Но до этого, ещё с 1935 года, уже была начальная школа в старом Караваеве. И тогда же построили Трестинскую  семилетнюю школу,  в  которую переходили караваевские дети из начальной. Логичнее было бы именно эту дату – 1935 год– считать годом рождения нашей школы, но…
- А может быть, и до 1935 года была здесь школа, но уже нет людей, кто бы мог об этом рассказать, - вздыхает Е.Е. Чочишвили (Ракутина). – Вот про эту школу в старом Караваеве, про 1935 год, рассказывают реальные люди, она реально была. Но заковыка-то в том, что нет документов, нет ни одного официального свидетельства того, что она была. Хотя бы квитанция какая-то, счет или ещё какая-то справка тех лет, где упоминалась бы караваевская школа. Тогда бы нам было не 70 лет, а 93, уже и до столетия недалеко.
Но…хотя воспоминания старожилов о начальной школе есть, это не документ, этого недостаточно». 
Да, для официального признания недостаточно, а для «Караваевских мемуаров» эти воспоминания – бесценное свидетельство нашей с вами истории:
 «Вначале ближайшая школа находилась в Трестине, там было всего 4 класса. Школьников из Караваева возили в школу на лошадях. Потом, в 1935 году в Караваеве открыли начальную школу. В этом же году начала строиться семилетняя школа в Трестине.
В этой школе караваевцы учились с 5-го по 7-й класс. Трестинская школа просуществовала до 1951 года. В ней учились дети из Караваева, Шувалова, Никулина, Кузяева, Денежникова и других деревень.
Первым директором школы был Александр Васильевич Кустов, он был географом-ботаником. После он работал начальником детской колонии, затем директором интерната в Никольском.
После Кустова директором был Спицын Ефим Иванович (химия),
Похадзей Иван Константинович (физкультура), Тарасова Милиция Павловна (ботаника), Соцкова (Чулкова) Анастасия Григорьевна (начальные классы).
Одноклассниками были: Жолниренко Виталий Аркадьевич, Новикова Нина Михайловна, Воронин Виталий, Ситушкин Геннадий Павлович, Калашников Степан, Виноградова Александра», - из воспоминаний Александры Ефимовны Коноваловой.
 « В 1947 году я пошла в школу. В школу мама отвела в старое Караваево. Это был небольшой поселочек, состоящий из маленьких деревянных домиков, а невдалеке были коровники.  Школа была небольшая, деревянная, коридор маленький, и перемены мы проводили в классах или на улице. Классные комнаты тоже были маленькие. У всех первоклашек были первые учительницы, а у меня был первый учитель, о котором я всегда вспоминаю. Это был Виталий Акимович Уваров. Средних лет, высокий (как нам тогда казалось), красивый, очень добрый и очень любящий своих первоклашек. Всегда защищал, особенно девочек, от мальчишек-задир. 
Вспоминаются даже уроки пения, особенно песня «Любитель» - Виталий Акимович её любил. Когда нас из старой школы переводили в новую (в помещение детского сада), с нами был Виталий Акимович. Около старой школы жили семьи моих одноклассников. Помню Раечку Сафиуллину, с которой мы дружили. А её тётя Маша на лошади возила бочку с водой и часто нас подвозила к школе», - вспоминает Инна Атражева- Михайлова.
 «Я пошла в 1 класс в 1948 году. Школа находилась в старом Караваеве, где сейчас стоят скотные дворы. Она была деревянная, одноэтажная,
сравнительно небольшая по размеру.  Первых классов было два, я училась в 1 «А», учительницей была Валентина Савиновна Похадзей, а в 1 «Б»  - Клавдия Анатольевна Морозова. Директором школы была Александра Павловна Трухина. В этой школе я закончила три класса, а потом нас перевели в помещение, где сейчас находится детсад №1. А в пятом классе нас перевели в новую школу на ул. Школьной, где мы и закончили 10 классов. Со мной вместе учился внук Штеймана Слава Рыбин, Светлана Бурикова (Сергаева). Каждые пять лет мы, выпускники 1958 года, организуем встречи и вспоминаем нашу Караваевскую школу, - рассказывает Валентина Геннадьевна Полторацкая (Смирнова)
Да… Та, старокараваевская школа вместе с «Атлантидой» того времени давно ушла в глубины памяти, оставшись лишь квадратиком на плане Ю.А. Федорова… Для тех, кто учился в ней, она – «старая школа», а «новая» - та, что была на Школьной улице. А для тех, кто учился на Школьной, она – «старая», а нынешняя школа – «новая». Хотя ей тоже уже 48 лет…
  Скоро и для всех, закончивших эту «новую» школу, она тоже станет «старой», потому что появится ещё одна, большая и современная – и «новой» будет называться уже она. «Всё течёт, всё изменяется…»

                Глава  20
           «Жили-были, ели-пили, «по-турецки» говорили…»

                «Жили-были…»

 Слова этой детской считалки легли в название главы не случайно. Наш караваевский быт, наша местная еда, наш местный язык, конечно же, заслуживают того, чтобы об этом поговорить. Каждое время оставляет узнаваемый след и в традициях, и в моде, и в образе жизни. Разумеется, и мы не исключение, «наследили» прошедшие годы и в Караваеве.
В 50-е и начале 60-х в наших караваевских жилищах антураж был примерно одинаков – главное было разместиться всей семье в одной, редко в двух комнатах, а уж украшали скромный быт кто как умел.
Кровати, занимающие большую часть жилплощади, и украшались, наверное, в первую очередь. Не помню, чтобы на них валялись днём, это было не принято. Кровать стояла, как монумент, в красивом, ручной работы, одеянии. Гора подушек разного размера - взбитых, поставленных друг на друга в изголовье кровати и обязательно накрытых «накидушкой» из кисеи. Покрывало часто было белое, постельное бельё тоже белое. Чтобы достигнуть этой желанной белизны, наши мамы и бабушки по субботам кипятили бельё в больших баках или тазах, а при полоскании слегка подсинивали. Кровати были металлическими, на высоких боковых спинках красовались блестящие никелированные шарики, которые дети любили откручивать. На эти спинки надевали специальные полотнища ткани – «боковушки» или «боковинки». Кровати были высокими, поэтому обязателен был «подзор», который закрывал пространство от матраса до пола. И «боковушки», и «подзор» обязательно украшались вышивкой и вязаным крючком кружевом. Причём, всё это убранство изготовлялось и применялось комплектами: если «подзор» на кровати вышит техникой «ришелье», то и «боковушки» такие же; если на подзоре вышиты гроздья рябины, они же красуются на «боковушках».
Всё женское поколение тех лет владело этим мастерством, поэтому «ручная работа» не считалась тогда таким уж эксклюзивом, это было бытовой необходимостью.
Обязательно стоял стол с длинной скатертью, часто тоже кружевной, связанной домашней рукодельницей, и стулья.
Ну, а остальное по обстоятельствам – по количеству оставшихся для мебели квадратных метров. У кого-то помещалась «горка» - посудный шкаф - у кого-то комод. У нас на Набережной вместе с кроватями и столом поместились высокое трюмо, этажерка и небольшой диванчик.  У дивана были жесткие боковые валики и деревянная резная спинка с полочкой и зеркальцем над ней. На таких полочках у многих стояли слоники – семь штук разного размера. У нас вместо них стояла вазочка.
Платяной шкаф и комод в комнате уже не помещались, стояли в коридоре.
Радиоприёмник «Рекорд» поставить было некуда, поэтому он поселился в комнате на подоконнике. Телевизор появился в 1964 году, его водрузили на тумбочку, а трюмо из-за этого тоже переехало в коридор.
 Телевизор в те годы был у караваевцев не личным, а общественным приобретением. Если он появлялся у кого-то, а у других соседей его ещё не было, то все фильмы и концерты смотрели коллективно. Прийти вечером без всякого приглашения «на телевизор» было абсолютно естественно, это не вызывало ни удивления, ни раздражения.
«У нас на Школьной первыми телевизор купили Григорьевы. Мы к ним ходили смотреть. Пожалуйста, приходи, но сиди тихо, смотри и никому не мешай. Дети тоже это правило знали и соблюдали. Потом и к нам с Мишей ходили, когда цветной телевизор купили, это мы уже в 60-м доме жили», - вспоминает Л.Ю. Хайрулина.
Когда у нас телевизора ещё не было, я бегала смотреть детские передачи к Титовым, а фильмы – к Королёвым.  А у Гельманов на экран крепили   пластмассовую прозрачную накладку, окрашенную полосками в желтый, зеленый и голубой цвета.  Она, вроде бы, должна была делать изображение цветным, но это не особо получалось, а изображение становилось мутноватым. Но все равно смотрели – цветное же!
Пол застилали половиками - не домоткаными, купленными в магазине. Ковры, если были, на пол не клали, их вешали на стену у кровати.
 Перед сном я всегда обводила пальцем узоры на ковре и под эту медитацию засыпала. Потом ковёр переехал вместе с родителями «на горку», а бабушка повесила на его место купленный у цыган «тряпошный» ковер с нарисованным на нем Иваном-царевичем, везущим на Сером Волке Василису Прекрасную. У многих караваевцев висели дома небольшие прикроватные гобеленовые коврики, очень хорошего качества, скорее всего, трофейные. И у нас такой был, с каким-то охотничьим сюжетом.
 С середины 60-х и в 70-е и жилплощадь стала побольше, и «обстановка», как тогда называли комнатную мебель, поменялась. Появились полированные шкафы и серванты. Громоздкие железные кровати уступили место деревянным и диван-кроватям, на пол стелили ковровые дорожки и паласы, на стены вешали эстампы и чеканку. Телевизор на тумбочке и радиола на ножках тоже стояли практически у всех караваевцев, к ним добавились катушечные магнитофоны.
 В 80-е серванты заменили «стенками», черно-белые телевизоры – цветными, магнитофоны – кассетными.
 Мода в одежде в Караваеве, как, впрочем, и везде, менялась чуть быстрее, чем «обстановочная».  Это касалось платьев и обуви, а вот верхняя, особенно зимняя, приобреталась или шилась надолго.
Бабушки моего детства весной и осенью ходили в черных плюшевых «жакетках», это была какая-то униформа для женщин пожилого возраста. Но зимнее пальто с меховым воротником обязательно было у каждой женщины. Их берегли, «новое» надевали только «на выход», а «на каждый день» было другое, «ношеное». Через какое-то количество лет «новое» переходило в разряд «ношеных», а «на выход» приобреталось следующее «новое».
 Когда пальто не покупали, а шили на заказ, очень ценилась двусторонняя ткань, где не было изнаночной стороны, обе были лицевыми. Такое пальто через несколько лет можно было перелицевать, и оно опять было «как новое».
Во времена моего детства почти все женщины в Караваеве носили платки. Зимой пуховые шали – они тоже были как «на выход», так и повседневные. Осенью и весной шерстяные платки, да и летом повязывали головы: «на выход» -крепдешиновыми или газовыми, «на каждый день» - ситцевыми или штапельными платочками.
 Эти пуховые и шерстяные шали, а также валенки, носки, варежки, кофты и свитера нужно было сберечь от прожорливой моли, а кроме нафталина никаких, менее ароматных средств, ещё не было. Поэтому, если не хотелось потом половину зимы благоухать нафталином, в ход шли разные травы, сухие мандариновые корки. Шерстяные вещи заворачивали в несколько слоев газет – считалось, что моль не любит запах типографской краски. Только моль об этом не догадывалась, и, если пробиралась,  с большим аппетитом ела все подряд, во что ни заверни.
Обувь тоже берегли, она тоже была «выходная» и «такоськая». Чтобы не испортить по непогоде туфли, надевали на них резиновые боты. Очень симпатично они выглядели – такие ботильоны на каблуках, с кнопочкой на щиколотке. Каблук у этих ботиков был полый, в отверстие его помещался туфельный каблук. А если туфли были без каблука, то в эти полые отверстия вставлялся деревянный чурбачок, чтобы пятка при ходьбе в ботах не проваливалась.
 Платья… Платья наших мам были чудесными. Даже сейчас, при таком разнообразии тканей и фасонов, они не только не проигрывают, а, пожалуй, наооборот. Ни разу, ни на маме, ни на её подругах или других женщинах не видела таких диких расцветок, таких безвкусных рисунков, этих жутких огромных лилий и роз, какие начали появляться с приходом в нашу натуральную жизнь синтетики. Сначала нейлон и капрон, потом кримплен и трикотин вытеснили из гардеробов роскошный натуральный шёлк –крепдешин. И он, кстати, тогда не был какой-то запредельной роскошью – у каждой женщины имелись наряды из него.
А пан-бархат… До сих пор испытываю огромное виноватое сожаление, что мы с сестрой безжалостно «исстригли» на свои сиюминутные нужды мамино пан-бархатное платье  вишнево-малинового цвета…
О первом знакомстве с таким чудом, как синтетика, забавную историю рассказывала Зоя Павловна Шеберстова. Её подругам, сестрам Сорокиным, подарили невиданную ещё в Караваеве вещь – капроновые чулки. Девушки ими любовались, наглядеться на них не могли, и обновить решили, надев на танцы. И, наглаживая наряды, погладили горячим утюгом и чулки… Сейчас-то смешно об этом вспоминать, а тогда, наверное, было не до смеха.
У детей тоже была своя, детская мода. Обычно всех одевали просто: летом у всех на головах белые пикейные панамки, у девочек сарафанчики, сандалики с носочками; зимой – шерстяные и фланелевые платья с рукавами, у мальчиков – рубашки и брюки. Но вдруг появлялась неожиданная мода на что-нибудь, во что наряжали всех. Например: на шапки с длинными, до пояса, ушами, или юбки- плиссировки.  Не знаю, была ли отдельная мода на цигейковые детские шубы, но в Караваеве они были у многих детей. Шубы эти были тяжелые, жесткие, в них было неудобно бегать, да и в снегу валяться в ней не разрешали. Ну, и что тогда в ней делать? Стоять изваянием? Я эту шубу очень не любила и не могла дождаться, когда же она мне «обмалеет». В конце-концов, это произошло, и я, с огромным облегчением расставшись с шубой, думала, что это навсегда. Ан нет!  Прошло почти 20 лет, у меня подрастала маленькая дочь Полина, и тут мама торжественно развернула передо мной сверток из газет и достала из них это проклятие моего детства – ту самую шубу. 
 - Видишь, сберегла, - гордо сказала мама, - ни одна моль не пробралась!  Полинке скоро в самый раз, да и сейчас тоже можно носить, «на вырост» будет. 
Я вздрогнула, представив, как будет так же мучиться в этой шубе дочка, и твёрдо сказала:
 – Нет!
Мама, конечно, обиделась, зато участь носить это цигейковое  чудище  миновала  Полину.
 А вот меня не миновало ещё одно наказание: мода на «матроски» - блузы синего цвета с отделанным белой тесьмой матросским воротником. И такого же цвета были шорты или юбочка. Эта мода была цикличной: фотографии детей в матросских костюмчиках встречались в книгах ещё в дореволюционные времена.  Во времена моего детства она опять вернулась, но стала не только мальчиковой, но и девчачьей. Эти костюмчики шились из какой-то грубой шерстяной ткани, поэтому были очень «кусачие», неприятные по кожным ощущениям, дети их не любили. Зато они очень нравились нашим мамам. У меня с этим костюмом связано самое первое осознание своей гендерной принадлежности к женскому полу.
 Поначалу эти матроски были дефицитом, но каждой маме хотелось, чтобы у её ребёнка был такой костюмчик. Мне мама купила его у цыган, которые тогда ходили по домам, торгуя всякой всячиной, и дефицитом тоже. Видимо, с юбочкой костюма не было, и она купила костюм с шортами, посчитав, что такую маленькую девочку можно нарядить и в шорты. В начале 60-х  женщины в Караваеве брюки ещё не носили, и мама, неосознанно, чуть не  сделала  меня первопроходцем этой моды. Но не тут-то было.
  Было лето, и мама, одев меня утром, выпустила во двор, пока собиралась сама.
Я, перенюхав все свои любимые ирисы у дома, стала заглядывать в окно, чтобы узнать, скоро ли выйдет мама. Маму было не видно, зато я  четко увидела отражение какого-то мальчика в матроске с шортами. Я даже оглянулась, но никого не было во дворе. А мальчик в окне отражался, и у него были косички с бантиками. Тут я узнала себя и засмеялась – как смешно, мама второпях нарядила меня мальчиком, надо ей сказать!
 И побежала сообщить, что меня надо срочно переодеть, я же девочка. Мама была уже в дверях, она сказала, что это глупости, мы опаздываем, а девочки тоже могут носить шорты. Взяла меня за руку и повела в садик.
Это была экзекуция, которую я помню по сей день. Так, наверное, чувствуют себя люди, которых ведут по улице нагишом. Всю дорогу я плакала, тянула короткую блузу вниз, пытаясь скрыть шорты, пряталась от прохожих за мамину сумку. Мне казалось, что все смеются над девочкой, одетой мальчиком.  В садике я продолжала рыдать, пряталась за дверь, меня насильно сажали за стол, я с рёвом убегала опять за эту спасительную дверь. Мама, работавшая в детском саду, периодически приходила меня то уговаривать, то стыдить и ругать – ничего не помогало.
Я никогда не была капризным ребёнком, никогда не закатывала истерик, какие часто устраивают балованные дети. Я была покладистой и вполне послушной, запреты понимала и принимала, как закон. Но то, что происходило со мной в тот день, было гораздо серьёзнее, чем каприз: я просто всем естеством ощущала, что мою женскую сущность поместили в мужскую оболочку, а это было невыносимо! Объяснить свои переживания словами я не могла, только рыдала и повторяла одно и то же:
- Я девочка, я не мальчик, я девочка!
К обеду мама сдалась, сбегала домой и принесла мне платье.
К тому времени я, сидя на корточках за дверью, совершенно обессилела от слёз и переживаний. Взрослые, наконец, поняли это и, похоже, испугались за мой рассудок.
Так, в четыре года я впервые одержала ощутимую победу, отстояв право быть представительницей лишь прекрасного, и никакого другого пола.

                «Ели-пили…»         

  Ели и пили караваевцы во все времена то, что выращивали сами и покупали в продовольственных магазинах. Во время войны купить мало что удавалось, поэтому кормились, в основном, с огорода. К весне запасы истощались, и дети, едва стает снег, выходили в поля, на которых осенью росла картошка. Копались в мокрой земле, выискивая не собранные осенью картофелины – мороженые, черные, «склизские». Потом дома мыли их в нескольких водах, счищали грязь и гниль. Потом терли на терке, заливали водой, ждали, когда гуща осядет. Воду сливали, а из гущи жарили лепешки – бедное подобие драников. Ели сами и несли их мамкам на работу.
 - И такие вкусные были! - рассказывала бабушка.  - Потом из хорошей картошки делали, так, вроде, эти были вкусней…
 Мы, родившиеся в самом конце 50-х, слава Богу, этих времён не застали. Конечно же, картошка, капуста, лук-морковь, огурцы, помидоры, другие овощи и зелень у всех были свои. Яйца, молоко, мясо тоже были свои: практически все держали кур, у многих были коровы, свиньи, овцы, утки, гуси.  В магазине покупали всё остальное: хлеб, крупы, сахар, соль, масло, муку, макароны, консервы и  разное другое. Это «разное другое» у всех в памяти своё.
 «Ты помнишь, какая селедка продавалась у нас в магазине? Большущая, жирнущая! А икра? Красная и черная, в больших тазах стояла в витринах…», - мечтательно вспоминает Ю.Ю.Титов.
Не помню… Рыба в детстве меня совсем не интересовала, и к рыбной витрине я, наверное, даже не подходила. Зато хорошо помню витрину с большими вазами шоколадных конфет. И плитки шоколада, выложенные красивыми пирамидами. И кубики вкусного лакомства «Кофе с сахаром» и «Какао с сахаром». Вообще-то, их полагалось растворять в горячем молоке, но никто таким кощунством не занимался, потому что гораздо вкуснее было их просто съесть, как конфету. Также, как и «Фруктовый чай» - он был в квадратных плитках, размером примерно с современную пачку масла. По сути, это были прессованные сухофрукты, из них тоже никто не варил чай, их грызли, запивая холодной водой.
Картина из детства: выходим вечером гулять на нашей Набережной – я, Оля Титова, Галя Терентьева, Ира Румянцева – и у каждой в одной руке пачка этого фруктового чая, а в другой – ковшик вкуснейшей воды из колонки…
А ещё наши мамы умели варить очень вкусный молочный сахар. Это лакомство разливалось в противни, а когда застывало, нарезалось кубиками, как холодец.
Мясо в магазинах присутствовало в основном в виде костей. Куриц, кажется, вообще не продавали. Но почти у всех они были свои, а на лето ещё брали цыплят, и осенью молодым петушкам отрубали головы.
«Никогда не забуду, как отец при мне петуха решил зарубить. Поймал, голову ему оттяпал, а петух вырвался и взлетел на забор! Без головы, а забор нашел!  Посидел там немного, потом качнулся и упал вниз», - удивленно улыбается Ю.Ю. Титов.
Напитки были разные – чай, кофе и какао на молоке, компот, кисель, молоко, простокваша, кефир, ряженка, квас. В нашем магазине часто продавали вкуснейший абрикосовый сок с мякотью в больших трёх и пятилитровых жестяных банках.
Спиртные напитки попросту делились на вино красное и вино белое. К красному относились полусухие и полусладкие вина, а белым вином называли водку. Из бабушкиных рассказов запомнились экзотические названия уже давно не существующих вин: «Спотыкач» и «Сливовая запеканка».
Многие гнали самогон, он постоянно требовался и для собственных праздничных застолий, и в качестве натуральной оплаты, когда нужно что-то увезти-привезти, распилить, починить и т.п. Из покупного сахара гнать самогон было дороговато, старались найти ему замену подешевле. Как-то раз нам привезли мешок коричневого тростникового сахара, видимо, украденного несунами с хлебозавода и сбываемого по дешевке. Родители на  «грязный» сахар  смотрели с брезгливым удивлением, опасались за качество будущего продукта. Кто бы мог подумать тогда, что этот неочищенный сахар несколько лет спустя будет стоить дороже белого и считаться супер-полезным!
 Каких-то особенных, чисто караваевских кушаний у нас нет. Разве что окрошку многие делают не с квасом, а с молоком, или с водой и сметаной.  Дома у нас, да и у многих знакомых караваевцев, называли это блюдо не окрошка, а «холодное». Кстати, «приезжий» автор этим словом – «холодное» - величает холодец, поначалу вводя этим в недоумение автора «здешнего».
Ещё одно легендарное блюдо, популярное у караваевцев военного поколения, - овсяный кисель. И мама, и бабушка с восторгом рассказывали, какой он вкусный, как они любили его есть с молоком или постным маслом. Я так долго слушала их рассказы, что, когда они, наконец, решили его сварить, еле дождалась дегустации. Сказать, что была разочарована – это ничего не сказать!  Во-первых, это совсем не кисель, как я его себе представляла. Это, скорее, неаппетитного цвета студенистая жидкость, налитая в противень и застывшая в виде пудинга. На вкус нечто кисловатое, несладкое, по мне – так абсолютно невкусное ни с молоком, ни с маслом…
 Ещё одно, любимое именно «здешними» караваевцами блюдо – «зеленые» или «серые» щи. Это блюдо из квашеных верхних (укрывных) листьев капусты и недозрелых кочанчиков или влюбляет в себя на всю жизнь, или абсолютно не нравится.  «Здешние» караваевцы едят такие щи с детства, их традиционно подают на поминках, ими, как экзотикой, потчуют приезжих гостей. А вот реакция у гостей бывает разной!
 Рассказывает В.А. Кокина:
 «Были мы на практике, жили в деревне. И вот, наварят нам таких щей…Я поначалу на них ни смотреть не могла, ни есть их. Что за еда такая, как будто портянку сварили, и по виду, и по запаху. Я же из Донецка, у нас там борщ – царь стола, а тут непонятно что в тарелке. А все едят, да с таким удовольствием, нахваливают! Мне неудобно было капризничать перед однокурсниками, пришлось, пересилив себя, пробовать есть эти щи. И втянулась! Да так втянулась, что теперь это одно из самых любимых блюд у нас в семье. Я и сама умею их квасить, но, попробовав однажды щаницу Гали Смирновой, решила больше не заморачиваться, а лучше приобретать её у профессионала».
 Подтверждаю! Не в качестве рекламы – Галина Витальевна Смирнова в ней не нуждается. Я просто констатирую факт: у меня тоже самые вкусные щи получаются из Галиной щаницы. Всегда в морозилке хранится её неприкосновенный запас, чтобы при случае поставить на стол (для тех, кто знает толк и оценит) настоящие костромские и караваевские зеленые щи.

                «По-турецки» говорили…»

  По-турецки в Караваеве вряд ли кто говорит,  несмотря на то, что Турция стала для нас чем-то вроде Сочи в советские времена. Все караваевцы – и «здешние», и «приезжие» - в том числе и люди разных национальностей, разговаривают на русском языке.
Но какой же он разный!
Кто-то, как Эллочка-людоедочка –персонаж И. Ильфа и Е  Петрова, –знает пару десятков слов и всю жизнь ими пользуется, не испытывая никаких затруднений в общении. Молодежь часто разговаривает на слэнге, который людям старшего поколения трудно понять. А молодые вряд ли поняли бы какую-нибудь бабушку моего детства, настолько много в нем слов, абсолютно не известных нынешнему поколению.
 Мне-то он привычен и понятен, потому что я в этом народном языковом пиршестве росла. И бабушки Матрена, и Устинья из Шувалова, и бабушки Паня и Нюра из «Атамановского», и бабушка Маревьяна Голубкова, и бабушка Феня Степанова с нашей Набережной, и моя бабушка, и все её подруги в нашем Караваеве, говорили на нём: особенном, певучем, красивом, образном говоре.  Но когда они одна за другой начали уходить, я вдруг ощутила, что многие слова их речи никто, кроме меня и не помнит. И не понимает. Вот тогда, вспомнив все старинные слова, которые звучали в моём детстве, написала, используя их, стихотворение.
 В Караваево когда-то съезжались люди из разных уголков нашей немаленькой Костромской области, и каждый привозил какие-то свои местные костромские словечки. Поэтому назвала стихотворение «Костромской говорок».  Я тогда работала в клубе, и одна из моих учениц с этим стихотворением выиграла Гран-при Международного творческого конкурса. Как сказал председатель жюри, слушая его, они испытали чудесное ощущение, как будто живой воды из родника напились.
 Но как же трудно было девочку подготовить! Кроме обычной техники сценической речи пришлось задействовать этимологию: переводить, объяснять практически каждое слово, его происхождение. Было ощущение, что я учу ребенка иностранному языку. А это наш язык, русский, костромской, на нем говорили наши родители, наши дедушки и бабушки. Вот, для того, чтобы не забылся этот наш говор, и не казался он «турецким» или ещё каким «тарабарским», привожу здесь стихотворение и прилагаю к нему словарик. 

Костромской говорок               

Что, Андел мой, примолкла? ИзустАла?
Со мной не бАешь, песен не поёшь?
А мАхонька-то шибко стрекотала,
НалИ, и ночью знИку не даёшь!

ТакА была вертушка-говорушка!
И всё бы тебе бЕсперечь скакать…
А нУкатко, ленИ мне чаю в кружку,
С чайком-от поохОтней блекотАть!

Да дУронька, куды  бузОнишь стОка...
И так не сплю, хоть глазоньки сшивай…
А вот, ужО, придёт впосЕдки кОка,
Ей, вокурАт, покрепче наливай.

Она до чаю Алошна с рожденья
И в зЫбке всё дудОнила его!
И крУгленька, румЯна – загляденье!
А ты вот нОнче ела ли чего?

Вот не солОща ты у нас с пелёнок,
Разок хлебнёшь – и взлЯгивать опять!
ХудА ли нет! Ну, рОвно окомОлок!
А если заругАю  вдругорЯдь,

Ты, андел мой, брилУ свою надуешь,
И бАушка непрАська, Эко ведь!
И вЕньгаешь, чудАшка, и благУешь,
А то возьмёшься, дуронька, ревЕть!

Вот и растёшь топЕря, как былинка,
ОнОмися чуть ветер не унёс,
И в личике-то, глИко, ни кровинки,
ЛонИся, не могла глядеть без слёз!

ВчерАся ладно, до звезды  не ела,
А нОне Рождество у нас в домУ.
Хоть раз бы чередОм за стол-от села,
НастрЯпали, а исть теперь кому?..

Ведь с нОнешнего дня настали Святки,
Их надо шИбко весело гулять!
БывАлоча, и малые робятки
Ходили по дворам колядовАть.

Всех обойдут, которых и в потЁмках,
Им пирогов, яичков насуЮт!
Набьют до верху сАмого котОмки,
Потом идут, хохочут да жуют!
               
А ты, вот, андел мой, почти невеста,
А исть не научИлася путЁм!
Давай-ка, мы с тобой рассУчим тесто,
И пирожЕнчик мяконькой спекЁм!

Порадуем для праздника утрОбу!
РассУчивай потоньше, молодец!
А я-то всё берЕндю, ворохОба,
Нет бы, подбросить сухоньких  дровЕц…

Не бАско быть как тОнко перемОтье,
Вишь, косточки торчат и там и тут.
Достанется жених-от –  охобОтье,
А будешь исть – славЁной назовут!

СлавЁнами хороших дЕвок звали,
КотОры всех румяней и шустрЕй.
Их, вокурАт, на СвЯтках выбирали…
Стучатся вроде? Отворяй  скорей!

Ну, вот и  подружОнка на пороге!
Куды вы, девки, нОне идитЁ?
СумЁтно там, завьЮжило дороги…
А ну, кажИ нам  новое платьЁ!

Ой, лАдное, да глИко, с агромАтом!
ОтбОю ведь не будет от парней!
Вот, тОлечко, чутОк коротковато…
Да верно, девки, что я…Вам видней…

И я, бывало, в клуб-от наш ходила,
ТакА была плясЕя – не унЯть!
На праздниках  без Устали зноздИла,
А нОнеча и ногу не поднять…

Пошли?  И пирожка не поедите?
Я на ночь-то его поставлю в куть.
Вы тОко уж до тЕми не ходите…
Возьми вязЯнки с печки, не забудь!

А я сейчас пожАмкаю утИрку,
Да вон, носок опЕть уже худОй…
Заштопаю, как слЕдувает, дырку,
МизЮрю да мизЮрю – день-от мой…

Дай, Отче наш, им ровную дороженьку,
Да вразумИ, не шибко, а любя…
Ты, нОнеча, на свет родился, Боженька,
Никак не можно жить нам без Тебя!
               
 Чтоб дОлюшку свою и житиЕ
 Тебе всегда доверить мы могли,
 Да прИдет людям царствие ТвоЕ,
 Яко на небесИ и на землИ!

Пусть дЕвоньки идут похоровОдиться…
Ты, Крест Святой, уж их оборонИ!
Спаси их, Пресвятая Богородица,
Спаси, Господь! Спаси и сохрани…

Андел – ангел.
ИзустАла- очень устала.
БАешь – говоришь.
МАхонька – маленькая.
ШИбко – сильно.
НалИ – даже.
ЗнИку – покоя.
ТакА – такая.
БЕсперечь – безостановочно.
НУкатко – ну-ка.
ЛенИ – налей.
ПоохОтней – поприятней.
БлекотАть – вести разговор.
ДУронька – (ласковое) дурочка.
БузОнишь – наливаешь, кладешь.
СтОка – столько.
УжО – скоро.
ВпосЕдки –зайти посидеть, побеседовать.
КОка – крестная.
ВокурАт – точно также.
Алошна – жадная до чего-либо.
В зЫбке – в люльке, в подвесной детской кроватке.
ДудОнила, дудОнить – пила, пить из бутылочки с соской.
НОнче – нынче, сегодня.
СолОща, солОщая – всеядная, не привередливая в еде.
ВзлЯгивать – прыгать, подпрыгивать, бегать, высоко поднимая ноги.
РОвно – словно, будто.
ОкомОлок, - обломок веника или весла, палки и т.п.
ВдругорЯдь – ещё раз.
БрилУ – губу.
БАушка – бабушка.
НепрАська – нехорошая.
Эко ведь – вот ведь.
ВЕньгаешь – фыркаешь, дуешься.
ЧудАшка – глупышка.
БлагУешь – кричишь.
ВозьмЁшься – примешься.
РевЕть – плакать.
ТопЕря – теперь.
ОнОмися – недавно.
ГлИко – гляди-ко.
ЛонИся – в прошлом году.
ВчерАся – вчера.
НОне – нынче, сегодня.
ЧередОм – по- человечески, как положено и принято.
Исть – есть.
НОнешнего – нынешнего, сегодняшнего.
СвЯтки – праздничные дни с Рождества до Крещения.
БывАлоча – бывало, было, когда-то.
КолядовАть – ходить по домам в Святки, петь рождественские колядки.
КотОмки – сумки, наплечные мешки из ткани.
ПутЁм – правильно, по-настоящему, как принято.
РассУчим – раскатаем скалкой.
ПирожЕнчик – пирожок, пирог.
УтрОба – живот.
БерЕндю – говорю чепуху
ВорохОба – бестолковая, растрепанная.
Не бАско – некрасиво.
ТОнко – тонкое.
ПеремОтье – веретено, приспособление для прядения.
Вишь –  видишь.
ОхобОтье – отходы от веянья зерна, мякина, сорное зерно.
ПодружОнки – подружки.
ИдитЁ – идёте.
СумЁтно – много сугробов (сумётов).
ЗавьЮжило – замело.
КажИ – показывай.
ПлатьЁ – платье.
ЛАдное – хорошее.
ГлИко – гляди-ко.
С аграмАтом – аграмант в старину: стеклярусная тесьма для украшения одежды, занавесей и т.п.
ТОлечко – только.
ЧутОк – немного, чуть-чуть.
ПляЕея – плясунья.
Не унЯть – не остановить.
ЗноздИла – дробила, выбивала дробь каблуками.
НОнеча – нынче, сейчас.
Куть – пространство в избе между печью и стеной.
ТОко – только.
До тЕми – до темна.
ВязЯнки – вязаные варежки.
ПожАмкаю – постираю.
УтИрка – полотенце.
ОпЕть – опять.
ХудОй – прохудившийся, с дыркой.
Как слЕдувает – как следует.
МизЮрить – щуриться от близорукости или слабого освещения.
ВразумИ – научи.
Яко – как.
ОборонИ – защити.

  …Они ушли, перекрестив нас на прощание, попросив у своих темных икон вразумить нас не шибко, а любя… Вместе с ними ушла,  опустилась в глубокие воды времени «Атлантида» их говора, «Атлантида» той прежней караваевской речи… Пусть она останется в «Караваевских мемуарах», как эхо далекой, навсегда ушедшей  жизни, о которой мы вспоминали на этих страницах.
Мемуары нельзя закончить, потому что жизнь продолжается и будет продолжаться, рождая новые события, интересных людей и…новых мемуаристов!
А посему, мы ставим не точку, а многоточие, потому что…
   Продолжение когда-нибудь последует!




Литература

«Герои Социалистического Труда Костромского района: 1948-1974гг.»
/Составление и редактирование Н.А. Зонтикова – Кострома: ДиАр,  2014, с. 199- 201, с. 209,  210, с. 213/
«Костромской район: вехи истории»
Администрация Костромского района, Костромской области, Кострома: ФГУИПП «Кострома», 2003, с.113/
«Губернский дом», №2 1999, с.19-20, Кострома
Шишмарева А.М.  «Из воспоминаний об А.С. Усовой» (рукопись)
/ИРЛИ, ф.45, оп. 3, оп. 5, публикация П.Р. Заборова, 2011/
Штейман С.И. «Волшебный жезл», Ярославль, 1967, с.40



ОГЛАВЛЕНИЕ


ГЛАВА 1
СТАРОЕ КАРАВАЕВО: «ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛО…»
Сколько лет Караваеву?
Владельцы усадьбы Караваево.

ГЛАВА 2
СТАРОЕ КАРАВАЕВО: БАРЫНЯ УСОВА.
«Печальная история несбывшегося счастья…»
Миф о генеральше Усовой.

ГЛАВА 3
СТАРОЕ КАРАВАЕВО: «АТЛАНТИДА» НАШЕГО ПРОШЛОГО.
Два Ленина.
Загадочный пожар.
Шаумян и Штейман.
«Старокараваевское – оно всё крепкое…»

ГЛАВА 4
УЛИЦА ШТЕЙМАНА (ЦЕНТРАЛЬНАЯ).
Центр.
Аллея дважды Героев.
Дом Штеймана.
Памятник Ленину.
Дома деревянные и каменные.

ГЛАВА 5
УЛИЦА ЖАШКОВСКАЯ (БОЛЬНИЧНАЯ).

ГЛАВА 6
СТАРАЯ ШКОЛА И ЕЕ УЛИЦЫ.
Улица Школьная.
Улица Пионерская.

ГЛАВА 7
ВДОЛЬ РЕКИ И ЗА РЕКОЙ
Вдоль реки – улица Набережная.
За рекой – улица Заречная (п. Кирпичный).

ГЛАВА 8
«ВО САДУ ЛИ, ВО ЛЕСУ ЛИ…»
Мичуринский сад и улица Садовая.
Караваевский лес.
Улица Совхозная - дорога в Кострому.

ГЛАВА 9
УЧЕБНЫЙ ГОРОДОК – «ГОРКА»
Дома с удобствами.
Институтский сад. 

ГЛАВА 10
ЧТО БЫЛО, ЧТО БУДЕТ, ЧТО ЕСТЬ.
Парк.
«Атамановский» поселок.

ГЛАВА 11
СЕНДЕГА.

ГЛАВА 12
ВИЗИТЫ БОЛЬШИХ ЛЮДЕЙ.

ГЛАВА 13
БУДНИ НАШИ ТРУДОВЫЕ.

ГЛАВА 14
ПРАЗДНИКИ.

ГЛАВА 15
«МЫ В ЭТОТ МИР ПРИХОДИМ И УХОДИМ…»
Похороны.
Крестины.

ГЛАВА 16
СВАДЬБЫ.

ГЛАВА 17
СОСЕДИ.

ГЛАВА 18
О ЛЮДЯХ ХОРОШИХ
Последний Герой Труда.
Учитель-фронтовик.
Легендарный милиционер Курдюков.
Секрет оптимизма педагогов Ефаловых.
Восемь гинекологов и одна акушерка.
Характер терапевта Кочулановой.
Песня всех молодит.

ГЛАВА 19
КУЛЬТУРНАЯ СРЕДА
Детские сады.
Холодный метод выращивания телят… и ребят.
Баня.
Кино.
Клуб и библиотека.
Школа.

ГЛАВА 20
«ЖИЛИ-БЫЛИ, ЕЛИ-ПИЛИ, «ПО-ТУРЕЦКИ» ГОВОРИЛИ»
«Жили-были…».
«Ели-пили…».
«По-турецки» говорили…»





Иванова Надежда Константиновна
Иванов Геннадий Петрович   


 КАРАВАЕВСКИЕ МЕМУАРЫ

Редактор Н.К. Иванова.
Компьютерная верстка Н.М. Соколова.


Подписано к печати23.05.2023 г.
Объем … усл. пчн.л. тираж 175. Заказ




Отпечатано в ООО «Костромской печатный дом».
156000, Костромская область, г.Кострома, ул.Мясницкая, д43 а.