Иллюстрация -- Станислав Плутенко
В ПЕТЕРБУРГ
Валентин Ирхин
Отправляюсь в путешествие на электричке. Меня будут ждать к обеду, надо бы вернуться вовремя. Доезжаю куда надо на электричке, надо еще пройти через вахту. Здесь переодеваю обувь и носки. Холодно, у всех такие проблемы – даже обогреватель стоит, показываю женщине, как его включать.
По идее я должен идти в лес, к озеру Шарташ, но что-то пошло не так. Со мной нет ни денег, ни телефона для фотосъемки – я все оставил, да и одежда неподходящая. Мой путь по кромке обрыва, за ним видны высокие дома – уже понастроили. Дорога поворачивает налево, там и вовсе знакомый район – через реку улица 8 марта, Плотинка. Стоило ехать в такую даль, чтобы вернуться в центр своего города… Пытаюсь попасть в места поинтереснее, сворачиваю направо. Все равно город, но другой, вижу таблички на домах – улица Просвещения. Это Петербург? Чтобы перейти площадь, спускаюсь в подземный переход, там глубоко, это стихия воздуха. Иду по узким улицам, лестницы старых подъездов… Дальше дороги нет, дома стоят стеной, не обойти. Снова спускаюсь в переход, там темно, это стихия воды, которая захватывает меня. Я уже не вернусь, или это и есть возвращение?
© Copyright: Валентин Ирхин -Миниатюры, 2023
Свидетельство о публикации №223091900946
Рецензия
Я исчез, как покинутая фраза, и теперь никогда не напишу ничего, похожего на нее. Весь мой талант пропал в этом наброске — он очень необычен и сильно отличается от того, что я писал раньше. Он не будет относиться ни к перу, ни даже к карандашу, который я так давно забросил, потому что никогда уже не смогу переписать набело то, чего больше нет. К тому же эта вещь написана на чужом языке, на котором я не хочу и не могу больше писать... Это еще Екатеринбург! Надо же.
Собственно, она и о том, чтобы не писать на неизвестном языке. Поскольку он окончательно погиб, когда еще существовала Атлантида. Или, может быть, в процессе ее гибели. В общем, я уже никогда его не вспомню… Нет, пожалуй, вспомнит другой — этот язык, на котором я пишу, иначе все становится почти нереальным… Но его я забыть не в силах. Все, издатели с радостью возьмут эту рукопись назад. Вот она — убейте меня, не помню, где она лежала все это время… А, неважно.
Я до сих пор иногда думаю, что бы случилось, если бы среди вещей, которые я разбросал по городу, был этот дневник. Я бы, наверно, исписал его своими стихотворениями. И сочинил, кстати, стихотворение о лете. А что лето — время для поэзии, даже говорить не стану, знаете, товарищ писатель, есть такая тема… Впрочем, сейчас даже как-то стыдно. Но сейчас-то не о летах… Так вот, чуть позже, постепенно стишки стали забываться. Мало того, они стали покрываться пылью. Через много-много лет.
Конечно, это могло быть просто совпадением. Или случайною ошибкой. Вы ведь знаете законы жизни. Ничего нельзя исключать. Теперь, может быть, и не стал бы брать эту рукопись в руки, не случись мне однажды прочесть в «Огоньке» про расовые мистерии древних греков, да и про запретное дерево стало мне казаться всё чем-то очевидным. Даже аргументы какие-то подвернулись… Вот… А вы говорите, мания… Однако, вдумайтесь: время, поезд пришел… И что же мне делать? Что мне теперь, постоянно думать про свое прошлое? Нет, с ума сойти? Зачем тогда вообще жизнь? Вы же в лес ехать прикажете! Непонятно… как жить.
P.S. Cool picture
Миниатюра
© Copyright: Елена Троянская Третья, 2023
Свидетельство о публикации №223092400778
Свидетельство о публикации №223092400778
Рецензии
Что касается более солидных произведений Валентина Ирхина, то здесь нас ожидает, можно сказать, неожиданность.
...Любимец пятипудовой крестьянки, маниакальный император человечества и национальный герой монгольского народа — вошел в историю так же, как Борман в мифологию Третьего Рейха, как Байрон в культуру романтического сознания. Даже при поверхностном рассмотрении русская вариация этого популярного архетипа будет поразительной — в ней обнаружится столько литературных аллюзий, что диву даешься.
Помните монументального выбегающего из волны зачумленного пруда крестьянина с нагайкой? «О, мученик труда, ты залил меня в грозу!». Или это: «Взвейтесь, соколы, орлами над советскою страной!». — эй, ухнем! Что ни имя, то Червь, да.
Фрагмент из еще одного произведения того же автора:
http://proza.ru/2022/07/09/778
"Нельзя вечно оставаться в белых одеждах, духовное обновление на Пути неумолимо. Все двойственности ложных человеческих воззрений должны быть преодолены, нравственный переворот происходил и в душе Фурманова. В июне 1919 года он записал: «Несколько дней назад... я стал замечать, что Чапай слишком нежно настроен к Нае. Я молчал, никому и ничего не говорил, все наблюдал, следил за переменою его к ней отношения. Он стал искать уединения с нею, гулял иногда вечером, ехал возле ее повозки, смотрел ей нежно в глаза, ловил взгляды и улыбки, брал за руку — любовался ею. Ко мне сделался холодней в отношениях. Для меня уже несомненно теперь, что он любит Наю. Он не может пробыть, не увидев ее, самое короткое время... Он хотел моей смерти, чтобы Ная досталась ему... Он может быть решительным не только на благородные, но и на подлые поступки».
Завязался тройственный эпистолярный роман, события развивались стремительно. Фурманов перехватил одно из писем, стилизованное под древнерусские учительные книги: «Анна Никитишна. Жду вашего последнего слова. Я больше не могу с такими идиотами работать, ему быть не комисаром, а кучером, и я много говорил с ним о вас, и затем у нас произошла ссора, подробности, если желаете, я передам лично, только не берите ево сторожем, я не могу смотреть, когда он таскается за вами, если желаете последний раз сказать мне несколько слов, то дайте ответ, я чюствую, что мы скоро розтанимся навсегда. Жду Л....й вас. Чепаев». Видно, что учение давалось Фурманову нелегко.
Движущей, хотя и молчаливой силой сакральной истории, придававшей действию необходимую энергию пророчества, была все же Анна, и Фурманов понял это: «А ведь тот грандиозный конфликт создался не без участия Наи. Она была в том Деле, пожалуй что, центральной фигурой… Как ни отмахивайся, как ни подыскивай серьезных оснований, по которым я пытался все время обвинить Чапая, но вижу, что подзадоривала, поджигала меня все время ревность...». Ибо ревность по доме Твоем снедает меня, и злословия злословящих Тебя падают на меня.
Произошедшее далее – незаконченная библейская драма Давида, Урии Хеттеянина и Вирсавии. Фурманов пишет Чапаеву: «Вы посылали меня в цепь к Кутякову, зная, что никогда и не от чего я не отказываюсь. Вы полагали, что Анна Никитична останется с вами, когда же вы узнали, что и она едет со мною, вы почему-то переменили решение… Мне рассказывали, что некогда вы были храбрым воином. Но теперь, ни на минуту не отставая от вас в боях, я убедился, что храбрости в вас больше нет, а ваша осторожность за свою многоценную жизнь очень похожа на трусость».
Ответы Чапаева, обретшего в ходе напряженной духовной практики истинное Самосознание, дышат внутренним благородством и величием: «Вот, товарищ Фурманов, ты мне все говорил, что Мои отношения к вам испортились. Это неправда. А ваши отношения ко мне действительно испортились. Конечно, тут Анна Никитична: у вас разные там мысли насчет Меня. А Я вам однажды сказал, что на жену своего товарища никогда не посягну. Мало ли что у Меня в душе, любить никто не может Мне воспретить. Если бы Анна Никитична сама не хотела, так Я ведь и не стал бы».
Снова дневник Фурманова, отражающий колебания его духовного уровня: «Мне противны были ваши грязные ухаживания за моей женой. Я все знаю, у меня документы имеются в руках, где вы изливаете свою любовь и хамскую нежность... — Он растерялся. Он был совершенно убежден, что я ничего не знаю о его письме к Нае и ее к нему ответе». Некоторые строки из писем выдают причастность героев не только к романтической литературе, но и к алхимическому эзотеризму: «Я стал Вас презирать всего несколько дней назад, когда убедился, что Вы карьерист, и когда увидел, что приставания делаются особенно наглыми и оскорбляют честь моей жены… Ваши прикосновения к ней оставили во мне чувство какой-то гадливости. Впечатление получалось такое, будто к белому голубю прикасалась жаба: становилось холодно и омерзительно…»
В порыве отчаяния Фурманов написал Командиру послание, не уступающее по силам жалобам и проклятиям Иова Праведного, обращенным к Всевышнему: «Эти все документы у меня на руках и при случае я покажу их кому следует, чтобы раскрыть вашу Гнусную Игру... Когда будет нужно, я обнажу документы и расчешу по косточкам всю вашу низость». Жесткий, слегка ироничный ответ Учителя не заставил себя ждать: «Товарищ Фурман! Если нуждаетесь барышней, то приходи, ко мне придут 2 за бригадой, — одну уступлю»".
Комментарий Ю. Сапрыкина, журналиста и культуролога:
"В книге Сергея Полотовского и Романа Козака «Пелевин и поколение пустоты» приведены слова Сергея Москалёва — писателя и программиста, автора программы Punto Switcher и «Словаря эзотерического сленга», в начале 1990-х водившего знакомство с Пелевиным. Москалёв полагает, что прототипы главных героев романа легко находятся среди знакомых Пелевина в эзотерических кругах: «Чапаев — это Василий Павлович Максимов, Котовский — Сергей Рокамболь, Анка — жена Рокамболя Аня Николаева, Володин — интеллигент с лицом басмача — это я. А Пётр Пустота — это он сам, Витя, который с этими людьми общается». Перечень открывает Василий Максимов, укрывшийся в лесах под Выборгом мистик, чьи переводы Кастанеды Пелевин редактировал и издавал в начале 1990-х. Впоследствии Максимов стал дзенским монахом и основал Дзен-центр в Великом Новгороде; в 2014 году он ушёл из жизни. «Дядя Вася так всё и объяснял, — вспоминает Москалёв, — как Василий Иваныч Петьке на картошке. Для нас была важна идея, что всю эзотерику можно «показать на картошке». Факт знакомства с Пелевиным подтверждал и сам Максимов, его слова приводятся в книге Владислава Лебедько «Хроника российской Саньясы»: «Он использовал многое из того, что я высказывал. Всё это он всунул в книжку от имени Чапаева. Писатель! — ему если что-то говоришь, — он всё записывает, холера!»"
Елена Троянская Третья 18.10.2023 10:04 • Заявить о нарушении
...Любимец пятипудовой крестьянки, маниакальный император человечества и национальный герой монгольского народа — вошел в историю так же, как Борман в мифологию Третьего Рейха, как Байрон в культуру романтического сознания. Даже при поверхностном рассмотрении русская вариация этого популярного архетипа будет поразительной — в ней обнаружится столько литературных аллюзий, что диву даешься.
Помните монументального выбегающего из волны зачумленного пруда крестьянина с нагайкой? «О, мученик труда, ты залил меня в грозу!». Или это: «Взвейтесь, соколы, орлами над советскою страной!». — эй, ухнем! Что ни имя, то Червь, да.
Фрагмент из еще одного произведения того же автора:
http://proza.ru/2022/07/09/778
"Нельзя вечно оставаться в белых одеждах, духовное обновление на Пути неумолимо. Все двойственности ложных человеческих воззрений должны быть преодолены, нравственный переворот происходил и в душе Фурманова. В июне 1919 года он записал: «Несколько дней назад... я стал замечать, что Чапай слишком нежно настроен к Нае. Я молчал, никому и ничего не говорил, все наблюдал, следил за переменою его к ней отношения. Он стал искать уединения с нею, гулял иногда вечером, ехал возле ее повозки, смотрел ей нежно в глаза, ловил взгляды и улыбки, брал за руку — любовался ею. Ко мне сделался холодней в отношениях. Для меня уже несомненно теперь, что он любит Наю. Он не может пробыть, не увидев ее, самое короткое время... Он хотел моей смерти, чтобы Ная досталась ему... Он может быть решительным не только на благородные, но и на подлые поступки».
Завязался тройственный эпистолярный роман, события развивались стремительно. Фурманов перехватил одно из писем, стилизованное под древнерусские учительные книги: «Анна Никитишна. Жду вашего последнего слова. Я больше не могу с такими идиотами работать, ему быть не комисаром, а кучером, и я много говорил с ним о вас, и затем у нас произошла ссора, подробности, если желаете, я передам лично, только не берите ево сторожем, я не могу смотреть, когда он таскается за вами, если желаете последний раз сказать мне несколько слов, то дайте ответ, я чюствую, что мы скоро розтанимся навсегда. Жду Л....й вас. Чепаев». Видно, что учение давалось Фурманову нелегко.
Движущей, хотя и молчаливой силой сакральной истории, придававшей действию необходимую энергию пророчества, была все же Анна, и Фурманов понял это: «А ведь тот грандиозный конфликт создался не без участия Наи. Она была в том Деле, пожалуй что, центральной фигурой… Как ни отмахивайся, как ни подыскивай серьезных оснований, по которым я пытался все время обвинить Чапая, но вижу, что подзадоривала, поджигала меня все время ревность...». Ибо ревность по доме Твоем снедает меня, и злословия злословящих Тебя падают на меня.
Произошедшее далее – незаконченная библейская драма Давида, Урии Хеттеянина и Вирсавии. Фурманов пишет Чапаеву: «Вы посылали меня в цепь к Кутякову, зная, что никогда и не от чего я не отказываюсь. Вы полагали, что Анна Никитична останется с вами, когда же вы узнали, что и она едет со мною, вы почему-то переменили решение… Мне рассказывали, что некогда вы были храбрым воином. Но теперь, ни на минуту не отставая от вас в боях, я убедился, что храбрости в вас больше нет, а ваша осторожность за свою многоценную жизнь очень похожа на трусость».
Ответы Чапаева, обретшего в ходе напряженной духовной практики истинное Самосознание, дышат внутренним благородством и величием: «Вот, товарищ Фурманов, ты мне все говорил, что Мои отношения к вам испортились. Это неправда. А ваши отношения ко мне действительно испортились. Конечно, тут Анна Никитична: у вас разные там мысли насчет Меня. А Я вам однажды сказал, что на жену своего товарища никогда не посягну. Мало ли что у Меня в душе, любить никто не может Мне воспретить. Если бы Анна Никитична сама не хотела, так Я ведь и не стал бы».
Снова дневник Фурманова, отражающий колебания его духовного уровня: «Мне противны были ваши грязные ухаживания за моей женой. Я все знаю, у меня документы имеются в руках, где вы изливаете свою любовь и хамскую нежность... — Он растерялся. Он был совершенно убежден, что я ничего не знаю о его письме к Нае и ее к нему ответе». Некоторые строки из писем выдают причастность героев не только к романтической литературе, но и к алхимическому эзотеризму: «Я стал Вас презирать всего несколько дней назад, когда убедился, что Вы карьерист, и когда увидел, что приставания делаются особенно наглыми и оскорбляют честь моей жены… Ваши прикосновения к ней оставили во мне чувство какой-то гадливости. Впечатление получалось такое, будто к белому голубю прикасалась жаба: становилось холодно и омерзительно…»
В порыве отчаяния Фурманов написал Командиру послание, не уступающее по силам жалобам и проклятиям Иова Праведного, обращенным к Всевышнему: «Эти все документы у меня на руках и при случае я покажу их кому следует, чтобы раскрыть вашу Гнусную Игру... Когда будет нужно, я обнажу документы и расчешу по косточкам всю вашу низость». Жесткий, слегка ироничный ответ Учителя не заставил себя ждать: «Товарищ Фурман! Если нуждаетесь барышней, то приходи, ко мне придут 2 за бригадой, — одну уступлю»".
Комментарий Ю. Сапрыкина, журналиста и культуролога:
"В книге Сергея Полотовского и Романа Козака «Пелевин и поколение пустоты» приведены слова Сергея Москалёва — писателя и программиста, автора программы Punto Switcher и «Словаря эзотерического сленга», в начале 1990-х водившего знакомство с Пелевиным. Москалёв полагает, что прототипы главных героев романа легко находятся среди знакомых Пелевина в эзотерических кругах: «Чапаев — это Василий Павлович Максимов, Котовский — Сергей Рокамболь, Анка — жена Рокамболя Аня Николаева, Володин — интеллигент с лицом басмача — это я. А Пётр Пустота — это он сам, Витя, который с этими людьми общается». Перечень открывает Василий Максимов, укрывшийся в лесах под Выборгом мистик, чьи переводы Кастанеды Пелевин редактировал и издавал в начале 1990-х. Впоследствии Максимов стал дзенским монахом и основал Дзен-центр в Великом Новгороде; в 2014 году он ушёл из жизни. «Дядя Вася так всё и объяснял, — вспоминает Москалёв, — как Василий Иваныч Петьке на картошке. Для нас была важна идея, что всю эзотерику можно «показать на картошке». Факт знакомства с Пелевиным подтверждал и сам Максимов, его слова приводятся в книге Владислава Лебедько «Хроника российской Саньясы»: «Он использовал многое из того, что я высказывал. Всё это он всунул в книжку от имени Чапаева. Писатель! — ему если что-то говоришь, — он всё записывает, холера!»"
Елена Троянская Третья 18.10.2023 10:04 • Заявить о нарушении