Кольцо Саладина, часть 4, Последнее воскресенье, 4

А вот утром всё получилось замечательно. Трубку взяла Татка и сходу поняла срочность моих порывов.
- Ничка в МГУ, у неё там важное по кладу, она тебе все расскажет. Я её сейчас достану, я знаю телефон. Перезвони через час.
Вот так я любил – оперативность и быстрота. Через час - как раз успею позавтракать на фабрике-кухне. Нет, мне решительно нравилась моя теперешняя независимая жизнь. И курить можно, сколько хочешь. Наверное, именно поэтому курить не особенно и тянуло. Я жизнерадостно подбросил пачку «БТ», поймал и положил в карман.

То, что пани находилась сейчас в МГУ, было очень кстати – ювелир жил на Спортивной, рядом. Всё складывалось. Только свербили какие-то кончики хвостиков, как говорила пани. И я думал об этих кончиках хвостиков, пока поглощал на фабрике-кухне винегрет и рыбную котлету.
Во-первых, Нора. Но тут я ничего не мог сделать, кроме как добиться с ней откровенного разговора. Передать записку через Веронику, как вариант, и дальше отлавливать друг друга по телефону. Ладно, решим. Вторым номером шёл сон. Он был очень похожим на сон пани. Одни и те же образы – лошади, люди. Камень, который что-то разбивал. В её сне он разбивал маски. Гипсовые, как она говорила. У меня он тоже что-то уничтожал. Надо расспросить её сегодня. Сравнить ощущения. Я уже научился отличать «эти» сны от простых, обыкновенных. По сравнению с обычными «эти» были подробными, логичными, и хорошо запоминались во всех подробностях. Мне казалось, что уровень детализации в них был даже выше, чем в жизни. То есть, я видел это словно в стерео картинках. Вроде всё, как в жизни, но при этом какая-то особенная глубина и объём. Третьим номером… третьим номером – эти клочья или что там… Это к Веронике и прямо сейчас.
Я посмотрел на часы и решительно направился во Дворец.

У Вероники, как всегда по утрам – станок, и я сходу потопал в танцевальный зал. Был тут такой небольшой репетиционный зал со станком и зеркалами, но эксклюзивный, нашу ораву в него не пускали - только по специальному разрешению под ответственность Вероники.
В коридорах было по-утреннему тихо, я прошёл в тишине до зала, дверь в него была приоткрыта. Я остановился на пороге. А потом прислонился к косяку и затих.
Окна зала выходили на восток, весеннее солнце просекало пространство вдоль и поперёк, женская фигура в потоках солнца словно дымилась, размываясь и тая. Если бы я был художником, я бы нарисовал такую картину – исполосованный лучами солнца пустой репетиционный зал, один-единственный стул посреди зала с сумочкой, висящей на спинке. И певучие линии женского тела, тающие в солнечных лучах…
Но я не был ни художником, ни поэтом, поэтому чувствовал только необъяснимую грусть. И тихо было внутри меня, и музыка неслышная звучала.
Вероника в очередной раз отвела ногу в гранд батмане, повернулась на станке и увидела меня. Профессионально не подала виду, закончила экзерсис и только после этого помахала мне приглашающе и опустилась на стул.
- Я на минутку, - сосредоточенно начал я, подходя. - Помнишь нашу встречу в Крыму? Ты меня уговаривала участвовать в шоу.
- Да, конечно, - Вероника улыбнулась.
- У тебя было много всяких аргументов, вплоть до белых штанов.
- Наверное, - она кивнула. – Но их всё равно не хватило.
- Ты тогда сказала: у вас здесь всё развалится. Что ты имела в виду?
- Я так сказала? – удивилась Вероники. - Не помню совершенно, - она достала из сумки фляжку с водой и отвинтила крышку.
- Нет, вспомни. Это важно, – настойчиво сказал я. - Пожалуйста. Ты сказала: у вас здесь всё рухнет, порвётся в клочья.
- В клочья? Нет, я не могла так сказать, это не моё слово.
- Ну, хорошо, пусть другое слово. Ты сказала: вы здесь спите между Лиссом и Зурбаганом. А у вас скоро всё рухнет. Как-то так.
- Господи, Чес, полгода уже прошло... Почему ты сейчас вспомнил?
- Мне это важно.
- А тогда не было важно?
- Тогда… тогда… - я запнулся, но всё-таки договорил с досадой:
- Я был тогда с тобой, мне ни до чего не было дела. Ты всё затмила тогда.
- То есть, сейчас мне уже не на что надеяться, - она засмеялась.
- Очень смешно, - я сердито сунул руки в карманы и засопел.
- Ну, не сердись, - она протянула ко мне руку ладонью вверх и я, словно заговорённый, пошёл на эту руку и сел на пол возле её ног. Чёрт, всё-таки, она имеет громадную силу притяжения. Никто больше не имеет такой. Ни Синтия, ни Аня, ни даже Нора. Пани. Пани – да. Конечно. Но мы с ней равны. А с Вероникой нет, не равны. Вероника всё ещё имеет власть надо мной. Когда-то мне это нравилось, сейчас… скорее нет. Вот только что я спешил, летел, но стоило мне только увидеть её в лучах солнца – моя спешка мгновенно испарилась. Получается, она всё ещё способна изменить мою жизнь. Мои чувства. Моё настроение.
Я хмуро задумался.
- Между Лиссом и Зурбаганом, - повторила Вероника. - Ну, хорошо, я вспомнила. Да, кажется, так я сказала. Но это не имеет отношения к нам с тобой, к искусству. Я имела в виду просто всю страну. Экономику. Политику. То, что ты видишь сейчас.
- Вики, я всю свою сознательную жизнь вижу то, что вижу сейчас, - сказал я.
- Но ты же понимаешь: если за десять лет в стране не становится лучше, а становится с каждым годом всё хуже, то наступает развал. Послушай, я никогда у тебя не встречала к этому интереса. Что случилось? Ты чем занят, можно узнать? Зачем ты спрашиваешь?
- Просто запомнились твои слова. Показались странными. Экономика, политика... Я тоже не помню у тебя этих интересов.
- А ты сам разве не видишь, что происходит? Это же не может долго продолжаться. Разруха плохо кончается.
- И поэтому ты позвала меня к себе? Спасти от разрухи бедного мальчика?
Она долго молчала.
- Конечно же, нет, - сказала она, наконец. – Конечно, всё было не так. Но даже если и так, что в этом плохого?
Она посмотрела на меня, и теперь замолчал я. Встал, подошёл к окну, посмотрел вниз, на густой, нескончаемый поток автомобилей. Жизнь за окном била ключом. И мне было пора в эту жизнь.
- Ладно, - сказал я мирно. - Наверное, ты права, нет в этом ничего плохого. Просто…
- Просто ты любишь всё решать сам, - Вероника прикрыла глаза. – И тебе кажется, что тебе этого не дают. Поверь, тебе это только кажется. У тебя полная свобода действий, решай всё сам. Просто не забывай: есть самостоятельность и независимость, а есть упрямство и недисциплинированность. Это разные вещи.
Я оглянулся от окна, она сидела на стуле в расслабленной позе отдыха, вытянув ноги и уронив на колени руки.
Я подошёл к ней.
- Я тебе помешал работать, - сказал я. – Прости. Мне важно было разобраться.
- Разобрался?
- Пока ещё нет. Но разберусь.
- Ну и отлично, - сказала Вероника, легко вставая. – Не забудь: с четырёх репетиции. Как тебе на новом месте? – вскользь спросила она.
- Прекрасно, - сказал я так же небрежно. – Наконец-то смогу водить девочек.
Щёлкнул пальцами и пошёл к дверям.


Нет, меня не отпустил этот разговор. Что-то в нём было важное, но что – я не понимал. Если бы у меня было время, я бы, наверное, заперся в своей каморке, выкурил штук шесть сигарет подряд и, возможно, понял бы.
Но времени у меня у не было. Катастрофически у меня не было времени на раздумья – моя пани шла мне навстречу по солнечной стороне улицы. Весёлая, любимая, в плащике нараспашку, в синих своих сияющих сапожках и с сиянием на лице.
И мы не выдержали оба – кинулись навстречу друг другу, не обращая внимания на людей. Я подхватил её, поднял и покружил вокруг себя, как она это всегда любила. Люди оглядывались на нас и, может, быть, завидовали. Может быть, я не мог поручиться, потому что, как всегда, при виде её меня захлестнули щенячий восторг и радость жизни. И всё вылетело из головы. Нужно было время – и ей, и мне, чтобы наглотаться этого невероятного счастливого чувства, похожего на радость полёта над землей. И только спустя несколько минут восторг отступал, нас плавно спускало на землю, и мы осознавали, что есть ещё какие-то дела, планы, заботы…
- С кольцом интересно, - торопливо рассказывала она, пока мы мчались к дому ювелира. - И все совсем не так. Представляешь, оно, скорее всего, не имеет отношения к Марфовскому кладу. В общем, я тут думала-думала, даже сон свой вспоминала.
- Я тебе тоже про сон расскажу, - вставил я.
- Подожди, потом. У меня сейчас времени в обрез, мне же ещё возвращаться после обеда, я не всё нашла. Короче, Марфовский клад – это готские сокровища. Царское захоронение. Третий-пятый век.
- То есть, кольцо могло принадлежать готам?
- Скорее всего, нет. Если сравнивать все наши сны, оно не вписывается в эпоху. Готский клад пятого века, и он всё это время пролежал в земле. А кольцо у нас всплывает и у Саладина, и в Речи Посполитой.
- И как теперь? – спросил я. - Мы всё неправильно думали?
- Нет, всё по-другому там. Кольцо нужно связывать не с Марфовским кладом, не с готскими сокровищами, а с чёрным чемоданом, в который осенью сорок первого года упаковали все самые ценные музейные экспонаты. В том числе и готские сокровища. Их надо было срочно спасать от гитлеровцев, потому что на тот момент уже было известно, что они охотились именно за ними. Они же их считали своими, понимаешь?
Я кивнул.
- Их-то и помогала собирать Белка. Она тебе об этом рассказывала. А я это видела во сне. Чёрный этот чемодан, я о нём больше всего заботилась. Именно поэтому! Потом его назовут золотым чемоданом. Он в архиве у археологов проходит как «Золотой чемодан». Это же он, тот, что во сне! Он тяжеленный был, - торопливо продолжала она, - в нём было больше семисот штук уникальных золотых и серебряных предметов. Представляешь? Всякие маски, бусы, пряжки…
- И наше кольцо?
- Скорее всего, кольцо входило в число ценностей этого чемодана. Тогдашний директор музея с риском для жизни переправил его через Керченский пролив. Кстати, - перебила она сама себя. - Мы же нашли ещё одного человека с фотографии! Я фотографию нашу с собой взяла специально. Так вот, один из мужчин – директор музея. Его фамилия Марти. Я подозревала, что он на фото, но нужно было проверить. В общем, рылась-рылась, нашли фотографии довоенные. Да, точно, это он там, в августе сорок первого года. А в сентябре чемодан уже переправили. Его передали по описи в Армавир. Опись цела. Там много колец, но опознать наше не представляется возможным. Вот если бы были фото…
- И? Дальше что?
- Дальше гитлеровцы начали охоту. Вынюхивали там, выспрашивали, трясли… Может, и пытали, не знаю… В общем, я до конца ещё не дошла. Материалов не так много.
- Так где же сейчас чемодан? – спросил я, совершенно заинтригованный.
- Мне сказали, что следы потеряны, - сказала она. – Но я не могу в это поверить. Вот сижу там, ищу хоть что-то, что может навести на след.
- Может быть, найдёшь?
- Не знаю. Может быть, твой ювелир что-то подскажет? Но я и этому уже рада. И тому, что нашёлся человек на фото. Придётся теперь доклад переделывать, но это пустяки.
Она щебетала, сияла улыбками, была как-то по-особенному, затаённо красива, я всё время любовался ей, тем не менее, уже у самого дома ювелира в мою радость плеснулось чёрное подозрение. Для разборок было поздно - мы уже входили в подъезд - но всё-таки я не удержался, остановился и спросил, глядя в сияющие в полумраке глаза:
- Что это за хмырь увёз тебя в машине?
- Какой ещё хмырь? – удивилась она весело.
- Ты уехала в машине. Вчера. Я видел тебя. Что это за хмырь?
- Это был ты! – ахнула она на весь подъезд, и я слегка оторопел.
- Я – хмырь? Я?
- Ты – тот мальчик в красной куртке? Да?
- Мальчик в красной куртке?
- Да! Там, там мальчик стоял вдалеке!
- Ах, там ещё и мальчик был...
- Это ты был! А я думала, что я сошла с ума! А это был ты, ты...
Вся эта идиотская интермедия, разумеется, кончилась горячими объятиями и не менее горячими поцелуями. И моим традиционным вопросом, когда мы отдышались: Почему у нас всё самое лучше всегда происходит в чужих подъездах?

продолжение следует