Искупление

Искупление

Рассказ-притча


     Поезд «Москва-Казань» отправлялся в 23.05. Вагон был полупустой — день будний, время вечернее, и «пригородный» народ еще не заполонил Москву, нагружая ее своими заботами.
     Я возвращался из командировки и нес с собой коробки с подарками, которые мне привезли мои друзья из Риги — платье жене, наборы доктора и столяра — малышам, всё красивое и в красивых коробках. Близость встречи с семьей грела душу.
     Мне досталась нижняя плацкарта и, когда я зашел в вагон, радуясь теплу и горячему титану — чаю можно сразу попить! - у окна уже сидел темноволосый и черноглазый молодой мужчина лет тридцати и копался в сумке.
     - Подсаживайся, майор! - сказал он доброжелательно, доставая чекушку, хлеб и нарезая сало тонкими ломтиками. - Одному «и икра не лезет в горло, и компот не льется в рот».
     Я поздоровался, снял шинель, аккуратно поставил коробки на сидение и сказал:
     - Однако ж у вас не компот. Мне нельзя, завтра на службу. А так бы, конечно…
     В это время к боковому месту нашего купе подошел мужчина средних лет и среднего роста, со спокойным, худым лицом, поросшим «православной» бородой, с бровями вразлет и орлиным носом. Рюкзак за его спиной был под стать хозяину — такой же худой. Мужчина, слегка поклонившись, поздоровался, снял тонкое, не теплое пальто, хотя мороз в ноябре был уже сильный, и снег давно лежал и не таял.
     Присев с краю бокового сидения, он достал два кусочка хлеба, яйца, развернул обрывок газеты с солью и хотел есть, когда молодой мужчина окликнул его:
- Послушайте, сосед! У вас есть яйца, а у меня сало. Вместе с этим, - и он показал на чекушку, - сытнее будет. А то вот товарищу военному нельзя, служба.
     И он взглянул на меня.
     Тут подошла проводница проверять билеты и не дала разговору развиться. Короткие и резкие вопросы к пассажирам и такие же ответы выдавали ее властность.
     - Вы до Гусь-Хрустального? - спросила она худого мужчину.
     - Нет, - ответил худой мужчина, - мне до Вековки. Но я к вам подойду.
     - Что ко мне подходить? Это одно и то же.
     И проводница, проверив билеты у меня и у молодого мужчины, пошла дальше.
Худой мужчина же как-то засуетился, покраснел и стал смотреть в ту сторону, куда ушла проводница.
     - Ну так что? - продолжил разговор молодой  мужчина. - Подсаживайтесь.
     Худой  мужчина подумал, пересел с бокового на спальное место напротив молодого мужчины и сказал:
     - Сала вашего поем с удовольствием, давно не пробовал. А вот пить не буду, это грех.
     - Грех?! А ты случаем не мусульманин? - перешел вдруг на «ты» молодой  мужчина. - Может, чех?
     - При чем здесь чеченец? Я разве похож на него? - спросил худой  мужчина.
     - С бородой не разберешь, - ответил молодой  мужчина.
     - Пить запрещает не только ислам, - сказал худой  мужчина. - Святитель Иоанн Златоуст говорил, что вино дано для того, чтобы быть веселым, а не для того, чтобы быть посмешищем.
     - Подкованный, блин… Я что тебе, посмешище? - повысил голос молодой  мужчина.
     - Еще нет. Но будете сами водку пить в вагоне, станете им, - спокойно, разбивая яйцо о край стола и осторожно беря кусочек сала, сказал худой мужчина.
     - Ты мне всю обедню испортил, как там тебя, православный? - отвернувшись к окну, сказал молодой мужчина. И, помолчав, добавил:
     - Но Господь в Кане Галилейской сотворил чудо и претворил воду в вино, а не наоборот.
     - Вы тоже, я смотрю, кое-что понимаете в христианстве, - сказал худой  мужчина.
     - На вокзале в платном туалете бесплатно лежало Евангелие, я правду говорю. Вот я его взял и почитал.
     - Это хорошо. Но Господь просто умножил таким образом веселие на браке. И на нем никто не стал ни посмешищем, ни злым, - сказал худой  мужчина.
     - А я и не злой вовсе. Я же не стал орать и обзываться, когда ты сказал про посмешище. Я до армии вообще добряк был, - сказал молодой  мужчина. - Пока в Чечню не попал.
     Худой  мужчина вскинул голову, пристально посмотрел на молодого  мужчину и прохрипел:
     - В Чечню?! И где ты там был? - Его борода почему-то мелко затряслась.
     - Шатой, Новогрозненский… А тебе-то что? - резко посмотрел молодой  мужчина на худого  мужчину.
     - И Ачхой-Мартан? - овладев собой, с видимым спокойствием спросил худой  мужчина.
     - Да. А ты …, ты… А вы… Постойте… Слушайте! Я вас узнал! Я узнал вас!! Я видел вас!
     - Тише, боец! - шепотом сказал худой  мужчина.
     - Вы - Губанов! - громким шепотом просвистел молодой  мужчина. - Так это ты … вы? Вы были? А я вас сразу не признал. Борода. И похудали.
     - Побудешь там, признаешь, - сказал Губанов.
     - Мне не за что там быть, - твердо сказал «боец».
     - Нам всем есть за что там быть. Ты не зачищал ни одно село, аул? - спросил Губанов.
     - Нет, я водилой был, - ответил «боец».
     - А твой «Урал» что возил? Дрова? - напирал Губанов.
     - Нет. Бойцов, - защищался «боец».
     - А бойцы что делали? С хлебом-солью в сёла входили? И свечи несли? - не переставал Губанов.
     - …
     - Чего молчишь? Несли свечи, только похоронные.
     - Они тоже стреляли.
     - А кто к кому пришел? Они к нам или мы к ним? - не переставал спрашивать Губанов.
     «Боец» не отвечал.
     - Так-то, боец, - сказал Губанов.
     «Боец» помолчал и сказал:
     - Ладно. Что было, то быльём поросло. А вы ешьте. Ешьте сало.
     - Спасибо. Поем. Если бы поросло, - сказал Губанов и вытер пот со лба тыльной стороной ладони.
     Они немного поели. Я тоже поел сала, а тут и чай проводница принесла.
     Они помолчали. Я сидел тихо, боясь помешать их разговору. После некоторого молчания «боец» спросил Губанова:
     - А вы, это, зачем ее?
     Губанов долго не отвечал.
     - Кого? Чеченку? Это не я... Когда очнулся - не я это! Господи, не я!.. Это какой-то другой человек был во мне. И не человек... Это война, политика. Сопутствующие потери, бл...дь...
     - Искупать-то вам придется, а не политике, - сказал «боец».
     - Я уже начал. На зоне. Надо закончить. Дочь простит, останется только на кресте повисеть, - посмотрел в окно Губанов, как будто увидел там крест.
     - Тоже мне, Христос, - бросил «боец».
     - И ты не апостол, чтоб судить. А на кресте висел не только Иисус. Вспомни Варавву, - усмехнулся Губанов.
     - Его народ простил, - неуверенно сказал «боец».
     - Может, меня тоже когда-нибудь простят. И русский народ, и чеченский. Кровь всё смоет.
     - Кровь? - вздрогнул «боец». - Какая кровь? Чья кровь?
     Губанов не успел ответить. Проводница громко крикнула: «Черусти! Через пятнадцать минут Черусти! Готовьтесь, кому выходить».


     Губанов застегнул воротник рубашки, как застегивают китель офицеры перед тем, как предстать перед начальником, поднялся и, перекрестившись, выпрямился и пошел в сторону купе проводников. Почти сразу послышались приглушенные голоса и еле различимые слова: «сидел», «украли», «Казань», «дочь». Голос Губанова был просительный, проводницы - отрывистый и вначале спокойный, потом всё более сердитый и, наконец: «Всё! Разговор окончен».
Губанов вернулся с каменным, застывшим лицом.
     - Вы что такой, товарищ полковник? - с тревогой стал спрашивать его «боец».
     - Отказала, - с некоторой растерянностью отвечал Губанов.
     - В чем отказала?
     - Мне в Казань надо, а билет у меня до Вековки.
     - Если вам надо в Казань, зачем до Вековки брали?
     - Денег больше не было. На сколько хватило, туда и взял. Думал, договорюсь.
     - А куда деньги-то подевались?
     - Отобрали на вокзале.
     - Кто?
     - Кто-кто! Дед Пихто. Догадайся сам, не маленький. Менты.
     От Черустей до Вековки час езды. «Боец» взобрался на верхнюю полку и, свесившись оттуда, спросил:
     - Товарищ полковник, а …
     - Я уже давно не полковник, боец. «ЗК Губанов» привычней.
     - Товарищ полковник, - настойчиво повторил «боец», - а вы зачем к ней ехали?
     - К кому «к ней»? К дочке или Кутаевой? - разгладившееся было лицо Губанова осунулось, уголки рта опустились.
     - К дочке, конечно. Про Кутаеву я всё понимаю, - сказал «боец».
     - Что ты можешь понимать… К дочке я. За прощением. Но теперь только Бог простит, - сказал Губанов.
     - Всё же понимаю. Десять в глаз и столько же в коленную чашечку может только профессиональный снайпер, а не девчонка. Если бы Ваха не сбежал, всё было бы по-другому, - сказал «боец», глядя в потолок.
     - Много ты понимаешь, - отрезал Губанов.
     - У меня есть деньги, Георгий Дмитриевич, но до Казани их, наверно, не хватит.
     - Не зови меня так… А потом что? Снова просить, снова высаживать будут? Нет, всё. Не судьба. Или судьба...


     Губанов встал, пересел на боковое место, открыл рюкзак, достал яйцо, хлеб, соль, сходил в туалет и, тряся мокрыми руками, посмотрел на задремавшего «бойца». Потом вытер то ли слезу, то ли мокрую руку о лицо, опустился на боковое сидение и стал есть. Ел он медленно, всматриваясь в проносящиеся иногда огни фонарей и тяжело вздыхая. Поев, он собрал крошки, бросил их в рот, задумался  и стал раздеваться.
     Ночью эта процедура никого не смущала. Многие уже спали, но Губанов делал это как-то непривычно и странно. Он разделся до кальсон, взял полотенце, сходил в туалет, намочил его там и, вернувшись, снял нательную рубаху, поцеловал большой нательный крест и стал протирать тело полотенцем, шепча при этом какие-то молитвы. Потом он встал, надел свою немудреную верхнюю одежду, надел пальто, застегнул его на все пуговицы, хотя в вагоне было тепло, накинул рюкзак на плечи, сел на свое боковое место и стал ждать, неотрывно вглядываясь в темноту за окном.
     Минут через пятнадцать огней за окном стало больше, купе проводника открылось, из него вышла проводница, подошла к Губанову и сказала:
     - 54-е место? Готовьтесь к выходу.
     - Уже давно готов, Господи! - перекрестился Губанов.
     Проводница пристально посмотрела на него и сказала:
     - Здесь вам не церковь. Выходим.
     - Всё Господом создано, на всё Божья воля и везде есть Божья благодать, но не всем дано её ощутить. Господи! Благодарю тебя за то, что Ты дал мне такую возможность. Прости мне мои грехи, - скорее себе, чем проводнице, говорил Губанов. Потом он посмотрел на спящего «бойца» и прямо и твердо зашагал в тамбур.
     Проводница открыла дверь вагона. Из темноты пахнуло морозом. Губанов жадно вдохнул холодный воздух, глубже натянул на голову черную вязаную шапочку и стал спускаться по ступенькам. Спрыгнув с подножки, он поправил шапочку, натянул лямки рюкзака, но с места не сдвинулся.
     - Иди! Иди в вокзал. Там теплее, - сказала проводница.
     Губанов не слышал ее. Он стоял, не шелохнувшись, и ждал.
     Когда поезд тронулся, и приблизились вторые две пары колес следующего вагона, он сложил руки на груди, будто приготовился к прыжку с парашютом, и шагнул, оттолкнувшись, вниз, как когда-то прыгал с пацанами в Крынку — пружинно, вниз, ноги выше головы…
     Молоденькая проводница следующего вагона расширила от ужаса глаза и истошно закричала:
     - А-а-а-а! Задавили!! Мамочка!!!...
     Её крик смешался с последним стоном-мычанием Губанова. Проводница вагона, где ехал Губанов, не закричала, а, резко повернувшись, дернула ручку стоп-крана. Под вагоном зашипело, колеса заскрежетали и заскользили по рельсам.


     Когда поезд вдруг резко затормозил, вещи попадали, люди охнули, а «боец» скатился с полки и упал на пол. Ничего не понимая, он огляделся, потом стремительно ринулся в тамбур, куда бежали другие пассажиры.
     - Что случилось?! - крикнул он проводнице.
     - Твой попутчик убился, - хладнокровно сказала она.
     - Как убился? Где он?
     - Вон. Лежит на рельсах.
     «Боец» медленно, еще не веря, спустился со ступенек. Между рельсами лежало перерезанное пополам тело, голова которого, не тронутая колесом, смотрела вверх, будто молилась. Кровь, как черно-красное одеяло, подложили под обе половины. Родился, сотворенный из двух частичек, и умер, разделившись на две половинки.
     Медленно подняв глаза и тяжело, с ненавистью, посмотрев, «боец» сказал проводнице:
     - Сука ты.
     Та ничего не ответила и ушла в вагон.
     Руки Губанова беззащитно раскинулись и, если не видеть вторую, изуродованную его половину, то могло показаться, что с ним ничего не случилось.
     Подошел милиционер, посмотрел на тело и поднялся в вагон. Минут через десять он вышел из вагона и спросил «бойца»:
     - Знали его?
     - Знал. Это Губанов Георгий Дмитриевич, - ответил «боец».
     - Губанов?! Тот?
     - Тот.
     Поезд стоял. Тело лежало. Вокруг собрались зеваки из числа пассажиров и работников станции. Увидев это, милиционер скомандовал:
     - По вагонам! Чего стоите, рты раззявили? Марш отсюда!
     Пассажиры и рабочие медленно и неохотно ушли. У вагона остались милиционер, дежурный по вокзалу и «боец».
     - Почему это он? - спросил милиционер.
     - Говорил, вроде, денег не хватило до Казани доехать, у него там дочь живет. Ваши на вокзале деньги забрали, говорил. От отчаяния, наверно, - ответил «боец».
     - Ну теперь им не сдобровать, - сказал милиционер. Кого он имел ввиду, «боец» не понял.
     Подошли санитары с носилками.
     - Одних мало.  Скажи, пусть и из второй тоже идут, - сказал милиционер кому-то по рации. - Да побыстрее.
     Тело, где голова, положили на носилки. «Боец» посмотрел в открытые глаза Губанова, поднял правую ладонь к виску, выпрямился и сказал:
     - Теперь ты достоин чести, Георгий. Виси на своем кресте.
     Подошли вторые санитары, бесцеремонно бросили вторую часть тела на носилки и потрусили к вокзалу. Увидев это, «боец» быстро поднялся в вагон, оделся, выхватил билет у проводницы и побежал к красным огонькам санитарной машины.


25 сентября 2023 г.