Как Брюков пытался писателем стать

Брюков работал курьером. Но профессию эту своим призванием не считал. Сначала он хотел быть музыкантом, только играть ни на чём не умел, потому музыкант из Брюкова совсем не получался. Но когда Брюков окончил школу, то пошёл в Дом художника. Там купил небольшую книжку и дома прочёл её. Герой книжки был высокого роста и жил в Ленинграде. Ещё там была старуха — не процентщица, но тоже очень неприятная. Герой высокого роста не стал убивать старуху топором, потому что она была уже мёртвая, но засунул её в чемодан и поехал за город этот чемодан утопить. Прочтя эту прекрасную историю, Брюков решил стать писателем — и нот не надо знать, и инструмент проще, с первого класса знаком.

А ещё у Брюкова был друг, звали его Романенко. Двоюродный дед друга, которого звали тоже Романенко, был настоящим писателем: бородатым, курил трубку, ездил на такси в ресторан Дома литераторов, а на поезде — в Дом творчества в Дубулты. Хотя почему только в Дубулты на поезде? Весь Союз объехал от Бреста до Магадана — где выступал, а где материал собирал. Но теперь дед был покойным, и двоюродный внук жил прямо в его писательской квартире. Рядом, на минуточку, Семёныч жил, а кто не знает Семёныча!

Посещал эту квартиру и Брюков, и тогда Романенко доставал из шкапика сто долларов, они шли в обменный пункт, а потом покупали водку и пиво. Романенко был симпатичным молодым человеком, похожим на музыканта Марка Болана, и писал длинные поэмы, в которых герой просто курил сигареты и куда-то ходил — но написано всё это было так виртуозно, как Брюкову разве что снилось. Брюков, правда, был тоже симпатичным внешне, но внутренне — видимо, менее. Женщинам он не очень нравился. Потому что был курьером — так думал Брюков и пытался писать как мог рассказы, чтобы стать писателем, а не курьером.

Романенко читал Брюкову свои и чужие стихи, показывал видео и расспрашивал, что написал Брюков. Выпив приличное количество водки или плодового вина, и повесив в комнате топор, они пили ещё и пиво — «Мартовское» и «Мигулёвское», и в последнем названии никакой нет опечатки. Тогда в голову спускался (или поднимался) такой особенный туман, и возникало состояние, которое друзья Романенко называли романенковщиной. Брюков укладывался спать на диван или на пол, а утром уходил домой.

Дома он спал ещё, если день был нерабочий, а ближе к ночи ставил кассету с модным альбомом 1997 года и писал ручкой в ежедневнике, например, такой текст:



Ночью я выхожу на балкон отлить. Растворяя выпавший снег, омывая стоящее там пластмассовое ведро с мусором, капает вниз. Закрываю, ложусь, засыпаю наконец. Днем ничего делать не хочется и, попив чайку, надев тяжёлую как бы модную куртку и ветхий свой рюкзачочек, сбегаю вниз. Впрыгиваю в автобус. Сижу у окна и леплю снежки, пробегают красные вывески. Вечером прыгалки звёздочек крутятся, ёлочки и белочки светятся, мы кидаем в ящик письма Деду Морозу. Где-то потеряли варежку, и идём все в кино. В кино показывают фильм, и все млеют и растекаются. Конфетки, доверчивое прикосновение к шерстяной закинутой назад кисточке, а завтра поедем на дачу. Не свою, не товарищей. Просто сойдем на какой-нибудь милой станции. Где ж такую рыженькую девочку найти? Такую — это редкость. Я и пить-то не буду. Особенно водку.



После чего выходил на балкон выкурить свою пегасину, и довольный ложился спать.

В следующем году, 11 сентября, Романенко женился. Было много друзей и родственников. Драки не было, но один общий друг стал произносить нехорошие слова в адрес гостей и хозяев, только на невесте устыдился и её не послал и замолчал. Ну а афтепати длилось дней шесть. Пара гостей даже на электричке за псилоцибиновыми грибами поехала (безуспешно) и вернулась назад. Брюков не скрывал симпатии к жене Романенко — хотя она ему нравилась скорее как интересная личность, чем как воображаемый партнёр для этого всего. Она тоже писала, — рассказы и пьесы, — и Брюков её прозу считал сильнее романенковской. А романенковскую — сильнее собственной. Но более ничего о ней не скажу, при всём уважении. Даже имени не назову.

Прошло двадцать три года, из которых последние десять друзья ни разу не виделись. И вот Брюков снова оказался в писательской квартире. Романенко не снискал славы, а стал сильнее пить. В описываемый момент он был ещё и безработным, а также два раза женатым и разведённым. Однако, как сказали в фильме, спасибо, что живой. Марк Болан, хотя и был мировой рок-звездой, погиб, не разменяв четвёртый десяток. Романенко же давно разменял пятый. И продолжал писать. Исходя из фамилии, он был должен написать роман — и написал, даже два. Да, первый был компиляцией из более коротких текстов, но второй писался с самого начала как роман, и был завершён. Конечно, раньше бы это назвали повестью, но кто помнит, что было раньше! Но есть другой волнующий вопрос: кто же их прочёл, кроме самого автора? Даже вторая бывшая жена не прочла. Но стихи, которые он писал каждый день и размещал в интернетах, читали, и Брюков тоже иногда почитывал.

А Брюков жил, по сравнению со временами прошлыми, совсем не плохо. Конечно, тоже постарел, но женщины именно теперь почему-то стали обращать на него внимание. Он так и был холостяком, но регулярно вступал в связи — не случайные, а романы, пусть и недлинные. По профессии теперь делал что-то в большом книжном магазине. В книжном магазине регулярно устраивали встречи с настоящими писателями. Брюков задавал настоящим писателям вопросы, на которые они с удовольствием отвечали, и подписывали для Брюкова и его друзей книги своего авторства.

Романенко не вспоминал прошлое, но рассказывал о недавних событиях — например, как в недалёком парке одеколон разбавлял и пил, и другое рассказывал, но Брюков не всё запоминал. Водку и другие спиртные напитки теперь приносил Брюков. И когда Романенко уходил из кухни в комнату посидеть в интернетах, Брюков думал разные мысли. Например: что с того, что Романенко мастерство не пропил? (А он не пропил, и писать в чём-то стал лучше.) Где, как писал классик, лежащие навзничь женщины и неувядаемая слава? Нет даже работы, не хотят брать талантливого писателя, чтобы он украшал своим присутствием их постылый офис. Хорошо, что он, Брюков, не считает больше себя значительным, не думает, что творчество — смысл жизни, свыше данный; что литература, мол, без Брюкова неполна. Другое дело, что смысла собственной жизни он не видел, и в последние годы писал об этом в рассказах: не вижу — и точка. Или думал так: вот бы вытащить холодильник со дна озера.

Спать Брюков у Романенко не стал, а, попив ещё спиртного, ушёл. На следующий день встал рано, ибо со сном были уже трудности. На дворе была суббота, конец сентября, и Брюков сел на электропоезд и поехал в Обираловку. Вернувшись из Обираловки, поужинал, поставил на компакт-диске легендарный альбом 1968 года, налил вина, выпил, и стал писать на ноутбуке текст, например, такой:



Новая жизнь так новая жизнь, а потому Марио в старой квартире бросил половину вещей. По три предмета каждой одежды — только носки, трусы и футболки забрал все, которые хотел. Валенки взял — белые, с прозрачными калошами, — в старых книгах писали «калоши», а не «галоши», хотя и так, и так правильно. В валенках по лесу ходить, лес прям за окном. Винила две коробки собрал, хотя и больших, остальное бросил. С компактами получше вышло — их большинство было фирменных, а потому сдал в магазин, и за них денег немного, но дали. Осталось только самое любимое. Дверь с туалета Иркин муж на дачу увёз вчера. Но зебру в горошек всё-таки с собой взял. Пластиковая, почти метровая, подарили в Киржаче лет пятнадцать назад, домой вёз на двух электричках. Мебели тоже мало — самую плохую бросил, да и вообще её немного было в однокомнатной хрущёвке. На балалайке Since I’ve Been Loving You начало сыграл на одной струне и в подъезд вынес.
В последние годы Марио совсем тосковал. Хотя и ходил каждую неделю раз-два в кино, но почти всегда без удовольствия. А в этом году, после того, как свежак почти перестали возить из-за бугра, стали больше старых фильмов в кинотеатрах показывать, как отечественных, так и зарубежных, — и всё равно. Может, раз в пару месяцев что-то вставит. Сны не радовали, и чай даже без лимона пил. Ну и наконец решился — не стоит ждать планового сноса.
Но сначала была Ли. Тогда Марио перестал грустить и думал начать новую, серьёзную жизнь. Ли родилась и выросла в центре, на Красном проспекте, причём в знаменитом шестнадцатом доме, в девяносто какой-то квартире. Марио родился подальше, но тоже в центре, а юность прожил на Зелёном проспекте, на востоке. Оба жили недалеко от метро.



Дальше мыслей у Брюкова не было. Вышел на балкон, но уже без пегасины, ибо курить давно бросил, да и где теперь пегасину купить? Допил вино и спать пошёл, с надеждой, что завтра слишком рано не проснётся.