2. 6. Некондиция совести

1.
    А задумывались ли вы когда-нибудь, почему при явлении, называемым словом фашизм (в его современном расширительно-нарицательном значении), весь народ массово начинает делать и поддерживать вещи, которые люди всей массой вроде как поддержать не могут? Ведь люди-то везде разные: одни злые, другие добрые, одни отмороженные, другие нормальные – как случается, что все вдруг единой массой начинают вести себя так, как могут только вообще перешедшие крайнюю черту? Одна из причин в недостатке совести, который есть у гораздо большего количества людей, что они о себе думают. Причём, не полного отсутствия, а именно недостатка некоторого количества, который если умело использовать, можно в конечном итоге заставить сыграть ту роль, при которой в конечном итоге всё оказывается возможным.
    Недостаток совести – это не обязательно позиция «Да, я злодей, да я плохой, а чего такого?», и «Да, я знаю, что я не прав, но я буду продолжать, потому, что знаю, что мне за это ничего не будет. Вот когда будет, тогда и перестану…» Это может быть и когда человеку очень важно быть правым, и он мнит себя таковым, вот только неправильно мнит. Потому, что, чтобы правильно всё видеть, нужна совесть, которая будет заставлять видеть то, что видеть иногда не хочется, а если её недостаточно, то и увидеть кое-что может не получиться.
    Вообще, есть два типа людей: одни мыслят от совести, а другие от выгоды. И мыслящий от совести всегда задумывается, а справедливо ли то, что он делает; а мыслящий от выгоды думает о таком только тогда, когда ему выгодно. Т.е. если не выгодно проработать версию «а что, если я всё же не прав?», то он и не будет это делать. И это гораздо легче. Потому, что, во-первых, зачем упускать возможность позволить себе то, что можно позволить, только считая, что ты прав, а во-вторых, проработать обе версии в два раза сложнее. Зачем напрягаться, когда можно расслабляться (ну или потратить те же самые силы на работу над собой в другой области: укреплять свою волю к борьбе и навыки противостояния за свои интересы)? Вот и получается, что думать от совести и от выгоды – совсем разные пути.
    Выглядит это различие, условно говоря, так. Живёт человек в своей стране, и очень нравится ему мысль, что его страну все должны бояться и уважать. А вот то, что она должна кого-то бояться и уважать, ему не нравится. И ничего зазорного он в этом не находит – всё сводится к пониманию, что если кто-то что-то делает на благо своих соотечественников, то он хороший в абсолюте и больше ничего не нужно. И вот решает, допустим, его страна (не без поддержки таких деятелей) подтянуть свои силы и вооружения к границе с другой, чтобы иметь возможность так ударить, что противник даже и опомниться не успеет, как возможность развернуть оборону будет упущена и стратегия проиграна. И данному деятелю это очень нравится, потому, что потенциальный противник действительно не на шутку встревожен, а значит, будет бояться, и как такие это понимают, «уважать». И вот чувствует он в связи с этим важность своего общества, и гордится он своей страной, и радуется за своих соотечественников, совместно с ним такой гордостью осчастливленных. И тут, конечно, уместно было бы спросить себя, а как бы тебе понравилось, если бы в отношении твоей страны аналогичное сделали? Но, чтобы задаться таким вопросом, нужен стимул, а стимулом может выступать либо совесть, либо выгода. И если совести не хватит, то стимулировать она его и не будет, а выгоды от такого вопроса ему никакой: ну придёт он к выводу, что неправильно так делать, ну потеряет возможность гордиться и считать себя праведником, ратующем о счастье своих любимых соотечественников – и зачем ему это?
    Мыслящий от совести так рассуждать не будет. Он, как только увидит, что его сторона делает в отношении другой что-то, у него сразу сработает: «Ну а нам бы понравилось, если бы так в отношении нас сделали?» Пойдут размышления, где проходит граница между тем, что можно делать, а что нельзя, какие должны быть критерии бесконфликтного сосуществования, и кто как должен себя контролировать, чтобы таких проблем не было? У мыслящего от выгоды такого не будет. Ему, чтобы такой ход мыслей начался, нужен толчок (а точнее пинок), каковым могло бы быть обстоятельство, если враг возьмёт и симметрично сделает точно так же. Или ещё более лихо – развернёт свои ударные позиции против его стороны, и нацелит их ему прямо на темечко так, что он спать спокойно не сможет. И тогда он начнёт думать «Да ни чего, охренели что ли?!». Задаст этот вопрос оппоненту, получит ответ: «А вы сами-то чего делаете?», и будет объяснять: «А мы о своих заботимся. Ведь это же хорошо и правильно, когда люди о счастье своих заботятся? Вот мы это и делаем. А значит, мы хорошие и правильные. А вы какого хрена творите?» Получит ответ: «Ну так если это хорошо, то вот мы именно тоже и делаем. Так какие у тебя тогда претензии, если мы всё делаем правильно?», уткнётся в противоречия. Обнаружит (с удивлением), что в данном направлении нет у него таких оправданий, аналогичных которых не получалось бы у противника. И тогда будет думать, как же так? И придёт (возможно) к тому, что надо искать пути заботиться о своих близких без того, чтобы близким чужих жить мешать.
    Придёт путём, на котором начнёт сравнивать, а что хуже: когда было, как было до этого, или, когда стало, как сейчас. И если придёт к выводу, что раньше всё же было как-то спокойнее, тогда у него может появиться стимул подумать предложить за какое-то взаимное разоружение/остывание/статус-кво. Но всё это будет только благодаря тому, что нашлась сила, которая заставила его соображать в направлении, каком он самостоятельно не хотел. Это называется порода людей, которая понимает только язык силы. Чтобы такой начал соображать то, что он самостоятельно понимать не хочет, нужно определённое приложение силы, которое заставит его соображать то, что от него требуется. Если же он с таковой не столкнётся, он к нужным выводам не придёт. Потому, что слова такие не очень понимают. А если поймёт один, то на смену ему ещё десять других непонимающих придёт, и ничего с этим не поделаешь.

2.
    Разумеется, у недостатка совести обычно бывает свой предел, дальше которого бессовестность вряд ли зайдёт. Потому, что недостаток совести тем и отличается от бессовестности, что позволяет не что угодно, а только лишь некоторые вещи. И в меру этой нехватки он только и работает, как бессовестность, а там, где уже начинается наличие совести, он себя так вести не будет. И если деятеля с небольшой нехваткой совести взять, и поставить перед фактом, что его сторона ни с того ни с сего просто идёт и уничтожает население другой ради непонятно чего, он такое не примет – это явный перебор. Он не готов такое принять и может встать в позу. Ведь поиграть мышцами, потешить своё самолюбие, позамахиваться на противника – это одно, а вот смертельный удар наносить – это уже другое. На такое готов уже гораздо меньший процент. Чем более неправое деяние требуется совершить, тем меньший процент людей с недостатком совести на него готовы. Но если где-то имеет место становление фашистского режима, то последнему надо, чтобы все были едины в таком порыве. Поэтому ему нужна определённая система доведения всех до нужной кондиции.
    Говорят, если лягушку кинуть в кипяток, она сразу выпрыгнет, а если посадить в холодную воду, которую потихоньку подогревать, она не заметит, как сварится (видимо, у неё так незамысловато устроены нервные рецепторы, что они реагируют только на резкие перепады температуры, а ощущать плавные они не заточены, какими бы большими они не были). И благодаря этому, если подымать градус дозированно, её можно заставлять оставаться там, куда сразу посадить нельзя. Так вот, если деятелей с нехваткой совести методично обрабатывать и накачивать смертельной ненавистью к противнику, то со временем они станут готовы на такие деяния, на которые сразу не готовы. А чтобы их нужным образом подготовить, нужно дозированно заставлять его принимать только такие положения, которые пропускает их недостаток совести. А потом уже основываясь на этих положениях, подавать новые. И тогда деятель не заметит, как его совесть окончательно сварится, и он будет готов на такие деяния, которые раньше бы ему показались совершенно немыслимыми.
    Начать варку лягушки могут со всяческих приёмов пропаганды, которая будет выставлять заманчивым воинственный образ жизни, а пацифистский вызывающем презрение. Пропаганда выставляет потенциального противника в свете, вызывающем желание надавать ему по башке. Укрепляет веру в то, что это правильно и справедливо. И самое главное, накачивает уверенностью в том, что его обязательно должны победить, потому, что он слабый, тупой, ленивый, и т.п. и грех такую возможность не упускать. Недосовестному начинает хотеться войны.
    Не обязательно войны в таком формате, что его сторона первой нападёт на мирно спящего противника и начнёт уничтожать всех без разбора. Ему больше по нраву будет, если враг на них сам нападёт (со своей спесью и неправотой), и получит по заслугам так, что это станет ему (и всем остальным) уроком. А сам он чтоб вошёл в историю праведником и героем, победившим зло. И он этого хочет, и он этого требует (у жизни, у судьбы, у системы, в конечном итоге), в формате «я хочу – подайте», и ждёт, что это должно состояться. Вот только, как это должно согласовываться с логикой вещей, его недостаточно заботит.
    Тут бы самое время подумать, а как может праведник хотеть, чтобы кто-то стал злодеем, получившим по заслугам? Человек с чистыми помыслами такого хотеть не может. Такого может хотеть только человек с извращённой моралью и недопонимающий, что желает другому зла. Но недосовестный ни о чём этом думать не будет. Потому, что не способен он без посторонней помощи на такие подвиги. Ему просто подайте то, чего он хочет, и точка, а об остальном пусть думают «специально уполномоченные люди» (и ему это нравится). Единственное, что его волнует – это чтобы победить, а всё остальное как будто не его проблемы.
    Дальше недосовестных долго и методично обрабатывают идеологемой «Патриотизм, патриотизм, и ещё раз патриотизм!», которая льётся изо всех рупоров. А что такое патриотизм? – «Это когда человек любит свою Родину и свой народ, и готов что-то (всё) делать для того, чтобы им было хорошо – стыдно не знать таких вещей!!!» – выпалит такой недосовестный. И тут бы самое время самому задуматься, а как он должен это делать: в ущерб другим народам, или искать пути в обход этого? А вот о таких вещах недосовестный уже не думает. Потому, что тут нужна сила, которая заставит его это сделать. А в его местах обитания силы такой нет. Потому, что если кто-то будет угрожать кинутся на него с кулаками за такую безответственность, то тогда он, может быть, начал бы соображать. Но система не позволит никому такое делать (называется «сильная власть, которая наведёт порядок»), поэтому таких вещей он не сообразит (и ему это нравится). А если не сообразит, значит, система этим может пользоваться. Не давать чётких критериев понятия «патриотизм», не отвечать за адекватность этого понятия, и спекулировать смыслом на этой разнице.

3.
    Если начинающийся фашизм в рамках такого патриотизма начнёт двигаться к тому, чтобы уничтожать другие народы ради своего «блага», то в его народе найдутся те, кто будут против этого. И не обязательно потому, что они вражеские агенты, которые хотят, чтобы было наоборот – пришёл враг, и всех уничтожил на этой стороне. А просто они против того, чтобы такое вообще кто-либо делал. И им одинаково важно не только, чтобы в отношении их народа такого не могло быть, но и чтобы не быть народом, который такое делает с другими. Но набирающему обороты фашизму такие деятели совсем не нужны. Таких надо заставлять замолчать. А как это сделать? Есть один незамысловатый способ: упорно не хотеть понимать разницу между ними и вражескими агентами. Для фашистского режима нет разницы, за мир кто-то выступает, или за врага; есть просто разделение на «своих» и «чужих». И берётся паттерн «свои» – это те, кто безоговорочно поддерживают всё в проводящейся политике, а все остальные «чужие». И «кто не с нами, тот против нас», и это понимание всячески вталкивается пропагандой во все головы, в которые можно что-то затолкать.
    Самых смелых убрать, всех остальных запугать и заткнуть. Начать с самых явно про-вражески настроенных крикунов, а затем постепенно сжимать хватку, и переходить на тех, кто просто против любой агрессии. Постепенно приучать всех к тому, что постоянные репрессии – это как бы норма жизни, которая ни у кого не должна вызывать удивления.
    Захочет ли недосовествный самостоятельно отфильтровать, кто есть кто, и кто за врага, а кто просто за мир? А зачем ему это – он же хочет войны. А значит, с теми, кто хочет мира, ему как бы не по пути. А значит, он поддержит преследование их при подходящем предлоге, главное, ему таковой подсунуть. Здесь играет роль отдельное направление пропаганды, которое занимается накачиванием ненавистью к врагу.
    Заключается это в том, что про врага постоянно льют инфу, подталкивающую к выводу, что он плохой, законченный, и что по-хорошему с ним никак. И что с ним по-любому воевать, потому, что если «не мы его, то он нас». И поток такой инфы должен подаваться исключительно в режиме монополии на информацию по данному вопросу. Чтобы никто не мог разбавить её размышлениями в альтернативном направлении.
    Всё альтернативное под любыми предлогами пресекать, а всех подающих его убирать или запугивать, чтобы молчали. И мышление недосовестного начинает работать в направлении «А почему бы и нет?». Ведь если кто не с нами, тот против нас, а враг опасен, значит, те, кто за врага, заслуживают того, что с ними делают. И вот он им как бы объясняет (ну в смысле толкает своё и слышит только себя), а они не соглашаются. Ну как тут не поддержать систему в её решительных мерах в столь «непростое» время?
    Если общественность сразу не готова всей массой принять требуемую идеологию, значит, доводить её до нужной кондиции нужно постепенно. Сначала систему поддержат самые бессовестные. Это даёт возможность, опираясь на их поддержку, чуть-чуть закрутить гайки, слегка ограничив поток невыгодной для системы информации, и увеличив поток выгодной. И поварив общественность в таком режиме, через некоторое время получить поддержку ещё некоторой части. Опираясь на оную, гайки можно закрутить посильнее. Поток невыгодной для режима информации ещё сокращается, а выгодной увеличивается, и всё повторяется на новом витке. И такими шагами общество постепенно идёт к состоянию, когда можно будет уже закрутить гайки настолько, чтобы управиться со всеми, кто против агрессии.
    Где-то среди этого потока будет и наш недосовестный. И тут бы ему самое время было бы задуматься, а почему он вообще начинает так яростно хотеть войны? Потому, что он сам так решил, или потому, что его мысли и желания направляют в такое русло? Но зачем ему об этом думать? Какую выгоду он получит от того, что расхочет то, что ему так нравится хотеть? Ещё надо задуматься, а почему он не делает разницы между врагом и желающими мира? Но чтобы такие вещи понимать, нужно для начала понимать, что есть существующая пропаганда, и какие цели она преследует. А для этого нужно понять, на что она опирается, и что есть то, на что она опирается. А для этого ему нужно понять, что такое недосовестность, и только на базе этого можно пересмотреть всё остальное. А понимание этих вещей ему без приложения силы не даётся. А значит, и всех основанных на этом вещей он тоже не поймёт.
    А пропаганда всё льёт и льёт свой контент на его сознание неразбавленным потоком. Раз за разом, день за днём, год за годом (сколько потребуется). И вот его постепенно доводят до состояния, когда он начинает убеждённо ненавидеть врага и всех «врагов Родины», коими оказываются у него все, кто против самой решительной борьбы с врагом.

4.
    Что касается потенциального противника по ту сторону границы, то у него могут происходить такие же процессы, а могут и совсем другие. Но если предположить, что у противника есть деятели, которые хотят творить примерно тоже, что и по эту сторону делается, но их как-то сдерживают, то обнаружатся сложные вопросы.
    Допустим, в отличие от ситуации по эту сторону, где сдержать таковых уже не могут, там их ещё как-то из последних сил держат в узде, но только до тех пор, покуда тут на начнётся форсированный рост всех наступательных вооружений. А когда он уже начинается в полный ход, там уже спросят: «А почему это у них можно, а у нас нельзя?». И ответить на это будет уже куда сложнее, чем на всё то, что они спрашивали раньше. И если из-за этого их удержать уже не смогут, и начнётся гонка наступательных вооружений, то возникнет вопрос – а кто в ней и насколько виноват?
    Чтобы в этом разобраться, нужно отделить, где противник действует сам по себе, а где в ответ на то, что творишь ты. Но как недосовестный увидит то, что он творит, если он без силового приложения увидеть этого не способен? Он этого не увидит, а соответственно, не увидит никакой вины в эскалации конфликтности, а соответственно, во всём будет видеть от и до вину врага, который «не оставляет другого выхода».
    Если начнётся война, то как наш недосовестный деятель будет разбирать, насколько и где вина исключительно противника, а где имеет место и его собственная, в меру которой если бы не он, то этой эскалации вообще бы не было? А он и не собирается ничего разбирать. Он просто попрёт воевать со своим убеждением, что он во всём прав от и до, а противник так же от и до во всём не прав (ведь если этот прав, значит, неправ кто-то другой должен быть). И больше ему ничего не надо будет. Просто подайте ему победу, в которой он будет судить побеждённых судом победителей и повесит на них всё, в чём перечить ему нельзя будет (называется «горе побеждённым»). Вот и весь подход недосовестного.

5.
    Начать войну можно под разными предлогами: «Враг нас обстрелял и теперь он нарвался и на себе испытает всю силу нашего праведного гнева!»; «Мы идём освобождать от него угнетённый его режимом народ/контингент/элемент»; «Если не мы его сегодня, то завтра он нас, так что мы наносим превентивный удар и это всего лишь защита»; «У них неправая вера; у нас правая (не те ценности, не та культура – всё это очень опасно, и несёт нам непоправимый вред, так что всё это надо уничтожить и мы делаем богоугодное дело)», и т.п. Всё это будут предлоги разного уровня дешёвизны, которые подойдут людям с разным недостатком совести. В зависимости от того, до какой кондиции доведена подконтрольная аудитория, можно будет использовать тот или другой.
    Можно вывалить всё скопом в виде разных объяснений причин начала войны – разбирай, кому что нравится; каждый сам разберётся, что ему больше подходит, и объяснит себе так, как ему надо. Вот только вопрос, а подходит ли вообще что-то из этой кучи, разбираться не будет. Потому, что для этого надо проанализировать, а что за этим вообще может стоять?
    Например, если взять первый предлог (обстреляли), то нужно подумать, а какие гарантии, что враг действительно обстрелял? Какие, например, силы у врага, и какие могут быть против него брошены? Выгодно ли ему это? Или это безумие чистой воды для него, в которое верить крайне сомнительно. Правда ли, что это вообще произошло, или это провокация, которую сама система и организовала, чтоб иметь повод начать войну? В каких условиях это произошло: где есть свобода информации, или где вся информация подлежит жёсткой цензуре? С какой целью может существовать такой режим, и кому такое надо, кроме тех, кому есть что скрывать? А случайно ли это совпало с обстоятельством, что в системе давно пропагандировалась идея войны, и всеми способами людям впаривали желание воевать? Какова вероятность такой случайности, и насколько актуально предположить, что всё совсем по-другому? И т.д., и т.п. – крутить каждый кусочек этого пазла, пока всё не сложится в единую взаимосвязанную картину. Но каким образом наш деятель будет это крутить, если он уже сам принял решение, что все критикующие системы – враги, и сам лично поддерживал их наказание? Нужна сила, которая сначала заставит его понимать, что он неправильно поддержал систему, а для этого нужно заставить его понимать, что он недосовестный, а если самое первое его уже не заставить, то откуда же ему всё остальное понять?
    Всех этих вопросов недосовестный не видит; он видит только одно – вот они «пострадавшие от врага» соотечественники, и вот он враг, в виновности исключительно которого не может быть сомнений. Других вариантов он не видит. Вот поэтому часто получается, что рвущихся в бой героев, в праведном гневе готовых жизнью рисковать и кровь проливать за своих соотечественников в битве с врагом много, а вот готовых жизнь в концлагере закончить за поиск правды – мало.

6.
    Итак, недосовестный народ нападает на другой. Исподтишка, без предупреждения, бьёт врага на его территории, и творит геноцид (в таких масштабах, в каких официально это не сообщается). И наш герой тоже там своим сапогом чужую землю топчет. И он знает – они вторглись с ненавистью. А ненависть у всех разная: у тех, кто был добрыми, поменьше, у тех, кто изначально был злыми, побольше. И то, что не сотворят те, у кого поменьше, готовы творить те, у кого побольше. И тут бы самое время подумать – а не может ли такое быть, что последние в таком состоянии начнут творить геноцид, а то ведь вона какие они ненавистью накаченные? Но недосовестный этих вопросов не видит. Он видит только другое: враг обстрелял его соотечественников, а теперь стреляет в него, за то, что он пошёл за них мстить. А он своей жизнью на поле боя рискует. Он свою кровь проливает – да как же он может быть неправым? Как тут с такими мыслями совместить мысль о том, что они могут быть неправы? В его голове просто нет оснований, чтобы в таком направлении смотреть. Потому, что чтобы были, нужна сила, которая бы заставила его откатить пересмотр всех позиций до самого начала. А такой силой может быть только противник, который победит его и натыкает носом во всё, за что он должен отвечать (если победит).
    Сколько всего недопустимого будет натворено по всему фронту и в зоне оккупации – недосовестный не узнает. Потому, что не захочет он это узнать. Максимум, чего он сможет увидеть – это то, что натворят непосредственно попавшие в его поле зрения. И тогда спишет это либо на случайность, либо предположит какое-то оправдание, либо просто найдёт предлог не акцентировать на этом внимание, и закинуть это воспоминание куда-нибудь, где оно будет поменьше мешаться и с постепенно забываться.
    Суть такой войны в том, что если такие деятели победят, они и не увидят, что они сотворили. А вот если проиграют, тогда противник обязательно натыкает их носом во всё, и спросит с них за каждое. И тогда они сделают растерянные лица, и скажут: «А нас обманули…А мы не знали… А виноваты не мы, а наши власти!» И постараются даже искренне поверить в это. Потому, что не было своевременно такой силы, которая своевременно бы научила его понимать то, что понимать лучше сразу. И вот если противник сумеет понести его по кочкам, и дожать до самого рехстага, и заставить его увидеть на нём развивающимся чужой флаг, а свой сброшенным на землю и втоптанным в грязь, вот тогда этот будет страдать – от мысли, что никаких достижений в его жизни не состоялось. А когда устанет страдать от этого, тогда (может быть) задумается – а может, так и не правильно было начинать? Может, надо другим путём идти – таким, на котором можно чего-то достигать не в ущерб возможностям других достигать чего-то на своей территории? И вот когда попробует, и научится чего-то для этого понимать, вот тогда и начнёт (может быть) что-то пересматривать.