Две гири

На похоронах Марине было радостно.

Ей то и дело приходилось по-трагическому правильно настраивать и голос, и лицо.

«Пусть земля ему будет пухом, — сказала Марина и, раскрошив в руке земельный камушек, швырнула его в могилку».

Алёша, старший сын Марины Сидоровой пяти с половиной лет, стоящий рядом с распухшим от слёз лицом, почти смирился.

От бурного рёва перешёл на частые всхлипывания.

А младший двухлетний Андрюша, выпустив соплю, чем сильно нивелировал материнскую тайную удовлетворённость от захоронения покойника, стоял вполоборота от могилки и глядел на муравья, волокущего крошку от печеньки курабье.

Крошку обронил сам Андрюша, который кушал печеньку, и всякий раз при откусывании предварительно слизывал с губы накатившую из носа мутно-зелёную дулю.

У Марины не оказалось с собой платочка, и она, сорвав листок подорожника, поелозила им по сыновьему носу.

Но лишь усугубила ситуацию, размазав сопли по лицу Андрюши и сделав их для языка не менее доступными.

«А-а… — Марина раздражённо швырнула подорожник в сторону. — Ну что, попрощались? Пора закапывать».

                * * *

Марина обнаружила труп хомячка под столом рано утром.

«Неужто сдох?» — подумала она, и, в надежде на смелое освобождающее предположенье, её сердечко радостно ёкнуло.

Женщина, опустившись на колени, всмотрелась в Персика.

Его тело, действительно, было бездыханным. В приоткрытой пасти хомяка, между жёлтыми зубами, зияла перламутром оброненная Мариной накануне крупная бусина.

«Подавился, что ли? — предположила Марина. — Слава те господи, прибрал бедолагу. Отвёл меня от греха».

Марине, правда, полегчало. Осознание того, что ей самой не надо гробить хомяка, прям-таки её окрылило.

И первый раз за этот июнь сделало почти счастливой.

                * * *

Хомячка Марине подарили друзья, семейная пара.

Они сделали это из жалости. Муж Марины месяц назад подал на развод, и приятели ей сочувствовали.

Вот и эти, ввалились к Марине на дачу с ребёнком, с собакой, чтобы разделить её страданья и утешить.

Но Марина, хоть и сготовила плов, испекла шарлотку к чаю, намыла полы, накрыла на стол, однако взамен вожделенного облегчения не получила.

Гости ели, пили, говорили обязательные и предсказуемые для этого случая плохие слова про мужа, дескать, он тварь, козёл и дурак, ну а Марина — красивая молодая женщина, которая, несмотря на наличие у неё двух малолетних пацанов, ещё обязательно влюбится и непременно выйдет замуж.

От заезженных речей Марине стало тошно.

Ей хотелось, чтоб гости ушли.

Но вместо этого их ребёнок затеял с Андрюшей ссору из-за пса. Тот жаждал подержать его за поводок, но жадармот-мальчишка не давал собаку. И, озарённый горем, сын Марины примотал верёвку к табуретке.

И с грохотом таскал её по дому.

Как собаку.

                * * *

А неделю спустя Марина в дар от семейной пары, умилённой зрелищем, в котором вместо пса по полу прискакивала табуретка, получила хомячка. С клеткой, поилкой и другими причиндалами.

Почему хомячка, а не собаку?

«С хомячком ноль проблем, — объяснили друзья. — А с собакой их сто».

Ноль против ста — убеждение весомое.

Однако Марина с первого взгляда возненавидела зверушку.

«Та же мышь, — брезгливо думала она. — Я для мышей отраву покупаю, чтоб те по дому не скакали… а люди добрые мне хомяка купили… Боги даров, твою мать!»

И хомячок, наречённый Персиком, за Маринину нелюбовь начал ей мстить.

Если дети брали его в руки, он тут же обсыкался, кусался, выворачивался и сбегал. Приходилось ловить его, бегая по дому, заметать какашки, похожие на чёрные рисовые зёрнышки, и совать засранца снова в клетку.

Ещё и клетку приходилось чистить.

                * * *

Однажды Сидоровы на пару дней покинули дачу, предварительно оставив грызуну еду и питьё. А вернувшись, женщина обнаружила в обители у хомяка расплодившихся червей, видимо, залетевшая в дом навозная муха отложила там яйца.

Марина почистила клетку, но затаила желанье убить хомяка.

«Выпущу на полянку, — думала она. — И делу конец. Выживет, если захочет».

Марина вышла на улицу и увидела, как соседский кот с алчным аппетитом и хрустом пожирает уже обезглавленную окровавленную полутушку пойманной мыши.

«А мой чем лучше? — сравнила судьбу хомячка с участью сожранной котом мыши Марина. — Знать, судьба его такая».

                * * *

После похорон Сидоровым нужна была разрядка.

День был пасмурным и ветреным, по настроению — осенним.

Но дома сидеть не моглось.

Марина, нацепив на мальчишек ветровки, решила отвести их к реке. Та несла свои воды в ста метрах от дачи и являлась причиной боязни Мариной русалок и всякой другой водной нечисти.

Придя на берег, все трое в рядок уселись на перевёрнутую вверх дном рыбацкую лодку.

Однако облегчения не случилось.

Ветер, как не выпивший таблетку избалованный истерикан, начал делать что попало, рябить речную воду, дуть в уши, барагозить в камышах.

Тёмное низко нависшее небо лишь усиливало бесприютность.

Поэтому среди Сидоровых вспыхнула искорка радостного возбуждения, когда за забором послышались голоса.

                * * *

Забор был глухим, слепленный из приглушённо-бордовых реечных стальных пластин.

Марине забор напоминал брусочки пластилина.

И ей казалось, что дом, который он прячет, тоже не настоящий, а склеенный из цветного картона канцелярским клеем ПВА.

А люди, которые в нём живут — бумажные плоские куколки.

Однако разговор, свидетелями которого стали Сидоровы, был вполне человеческий.

— Жанна, беги к мамочке… А ну беги на ручки к маме, — и Жанна, и её мамочка пока что находились за забором, и приходилось лишь догадываться, как они будут выглядеть, когда обретут своё визуальное воплощение, свою плоть и кровь.

Однако уже по голосу Марина сделала вывод. В её воображении мамочка нарисовалась как сытая женщина среднего возраста, уже обабившаяся, вероятно курящая и от всего того слегка вульгарная.

Жанну Марина пока никак не представляла (кроме того, что она помещалась у мамы на руках), потому что та молчала.

«Нет, Жанночка, беги к бабушке, — выступил оппонентом к предыдущему высказыванию другой женский голос. — Беги ко мне, моя сладкая девочка».

                * * *

От услышанных слов Марине стало тоскливо.

Зависть к невидимой девочке Жанне (которая явно была на разрыв) ртутным ядом одурманила бедную женщину.

«А мои-то парни не нужны никому, — подумала Марина и крепко обняла мальчишек, которые плотно прижались к её бокам по обе руки. — Кроме меня, никому, никому не нужны».

Она любила мальчишек.

Но сейчас, в своём ослабленном уходом мужа положении, она воспринимала Лёшу и Андрюшу как две весомые гирьки, привязанные к её ногам.

Марина взлетела б в небо, как воздушный шар, но гирьки тянут.

Заземляют.

…Ну, когда из-за забора выскользнула серая шавка с алым бантиком во лбу, Марина прям-таки офанарела.

«Так, выходит, что Жанна — это собака? — совершила открытие мать-одиночка. — Тётки собаку на разрыв дерут. С жиру бесятся!»

И, как подтверждение этой догадке, из-за забора выплыли две женщины, обе полные, высокие, с блинными лицами, наперебой зовущие шавку взобраться к ним на ручки.

Мать и дочь.

                * * *

Вдруг случилось страшное.

Чёрные тучи, как крылья воздушного ящера, заколыхались, обрушив с грохочущим звоном небесную гору. Ящер метнул в горизонт ползучий электроязык, закопошился телом.

Земля содрогнулась.

Ветер окреп и заметался с утроенной силой.

День потемнел.

Марина схватила Алёшу за руку, Андрюху прижала к себе и бросилась бежать по направлению к дому.

В тот самый момент, когда ветер обрушил её на колени, содрав кожу гравием, обрамляющим обочину дороги, Алёшка вырвался и убежал вперёд.

Марина поползла на четвереньках, глядя, как плечики сына теряются в хлынувшей мути ливневой серой воды.

                * * *

Бог, однако, миловал.

Марина нашла Алёшу в старенькой баньке, у себя во дворе. Тяжёлая дверь была распахнута, став спасительным сигналом для сильно струхнувшей матери.

Алёша сидел на полу, мокрый, как цуцик, но совершенно спокойный и даже весёлый.

— Как ты? — прижимая сына к груди, с облегчением спросила Марина. — Сквозь бурю бежать не боялся.

— Нет… Я за Персиком бежал… Он здесь со мной сидел.

— Живой?

— Живой.

— Ладно… Пойдём домой, — вслух сказала Марина, подумав о том, что волнение не прошло для сына даром и что пора бы в бане потравить мышей.

                * * *

А пять минут спустя в доме Сидоровых воцарился покой.

Андрюша с Алёшей в сухом белье и шерстяных носках сидели на диване, ну а Марина грела молоко.

Она уже достала банку с мёдом, чтоб приготовить согревающий коктейль, как среди разыгравшейся непогоды послышался жалобный вой.

Марина прислушалась.

За дверью их дома выла собака.

Марина опустила в кружку с молоком большую ложку мёда. Взялась мешать, взбивая пенку.

— Собачка плачет, — учуял пёсье горе Алексей. — Пусти собачку, мама.

На сыновьи слова нужно было как-то реагировать, да и вой сам собою, похоже, не имел намеренья прекратиться, поэтому Марина поспешила в коридорчик.

Она открыла дверь. За дверью, как приведенье, материализовалась Жанна.

                * * *

Жанна, собака породы йоркширский терьер, вознамерилась просочиться в дом, но Марина успела захлопнуть дверь у неё перед носом.

Потом, юркнув на улицу, так, чтоб Жанна не проскользнула в коридор, подняла с земли мелкую гальку и запустила её в собаку.

Та, взвизгнув и взбрыкнув задними ногами, бросилась вдаль сквозь пелену слабеющего ливня.

«Не пущу, — твёрдо решила Марина. — Пусть к маме с бабушкой бежит… Ничего… найдёт дорогу, небось, не маленькая».

А подом, подумав, решила: «Ну даже если не найдёт… какая мне разница?»

Смерть хомяка, такая простая в своём приходе, совсем обесценила пёсью жизнь в зараз погрубевшем Маринином сознании.

«Жил-был да помер, — чётко начертила линию хомячьей судьбы обозлённая на жизнь Марина. — Не велика потеря».

                * * *

При этом Сидорова прекрасно понимала: Жанна, испуганная громом, сиганула куда глаза глядят, оставив женщин в состоянии отчаянья.

И что «блиннолицые» тётки мечутся по берегу жалкие и уже больные от «свалившегося им на голову горя».

«Вдвоём одну шавку сберечь не смогли, — торжествующе подумала Марина. — А я одна двух мальчишек спасла… Так им и надо».

И Марина в хронологическом порядке сначала вспомнила про «с жиру бесячество» соседских женщин, а потом про то, как ползла на коленях, как теряла из виду Алёшу.

Чувство справедливости происходящего приподняло Марину над землёй.

И она позвала мальчишек за стол пить молоко.

                * * *

Уже смеркалось.

Марина сидела с мальчишками на диване и на разные голоса читала им сказку Маршака про кошкин дом.

Она уже приступила к тому моменту, когда жалобным голосом бедных котят-племянников пропищала: «Тётя, тётя кошка, выгляни в окошко! Есть хотят котята. Ты живёшь богато. Обогрей нас, кошка, покорми немножко!» — и именно в этот момент в дверь постучали!

Марина вздрогнула, мальчишки затихли.

Нечто магически-пугающее почудилось им в этом звуке.

— Кто? — встав с дивана, через закрытую дверь спросила Марина.

— Простите, — послышался за дверью извиняющийся женский голос. — Мы ваши соседи. Мы за забором живём… вы случайно не видели маленькую собачку?

— Нет, не видела, — уверенно соврала Марина и собралась уйти от двери.

— Извините, — удержал её тот же голос. — У вас нет таблетки валидола? Маме плохо.

Марине пришлось открыть дверь.

Там стояли они. Мать и дочь. С поникшими «блинными» лицами.

— Корвалол есть, — сказал Марина, жестом пригласив женщин войти в дом. — Корвалол пить будете?

                * * *

— А у нас хомяк помер, — пока женщины снимали мокрые кофты и обувь, видимо, для того, чтобы быть с соседками «на одной волне», сообщила Марина. — Сегодня похоронили.

— Не горюйте, — сказала гостья, та, что помладше. — Считайте, что он беду из семьи с собой забрал. Животные всегда так делают, когда умирают.

— Пусть так, — поёжившись, как от холода, задумчиво протянула Марина, вспомнив Алёшу, сидящего в бане, и их разговор о том, что Персик в живом-здоровом виде заманил её сына в укрытие. — Пусть так… пусть так.

И Марина предложила гостьям сесть.

                * * *

— У меня ведь, кроме собачки, нет никого, — сидя за столом, всхлипывала Жаннина мать, пока Марина щедрой рукой без счёта откапывала Жанниной бабушке сердечное лекарство. — У вас вон… двое сыночков… а мне Бог не дал… вот и муж мой ушёл. Он сына хотел.

— Я двоих сыновей мужу родила. Но и мой ушёл, — грубо вставила Марина и раздражённо сунула стакан с разведённым в воде корвалолом больной бабушке.

— А почему ушёл? — отвлеклась от рыданий собачья мама.

— Говорит, ему со мной не интересно. Я уж пять лет в декрете сижу. Видно, поглупела… а у них там такие девицы по офису каблучками цокают… вот он в одну такую и влюбился.

— А вы мужу не верьте, — выпив залпом лекарственный раствор, велела Марине бабушка. — Врёт он всё. Считайте, что дети — ваше повышенье по службе… Поверьте, так и будет.

— Да какое там повышенье? — одёрнула бабку Марина. — Я пока их рожала, шесть лет потеряла. А другие в это время работали. Я люблю своих парней, но они как две тяжёлые гирьки. Вниз меня тянут.

— Пусть тянут… А вы себя на одну сторону весов поставьте. С гирьками в довес. А на другую — ту, что с каблучками, — продолжала наставлять Марину сердечница. — Чья ценность весомее будет? Ваша, конечно. Так вот… не прибедняйтесь. Цену себе знайте.

                * * *

И вдруг Марина живо представила весы и себя, стоящую рядом с гирьками, и разлучницу, и явный свой перевес, и тумблер щёлкнул в её уставшей от дум голове.

Переключился.

Марина поняла, что она весомее.

И в этом вся соль.

Чувство облегчения, так давно вожделенное для Марины, обрушило её на стул. Она сидела новая. Свежесобранная. Другая.

— У нас кафе своё будет, — деловито сказал Алёша, подошедший к столу, чтобы стащить печеньку курабье.

— Да, я о кафе мечтаю, — смущённо подтвердила Марина. — Я готовить люблю, хоть плов, хоть шарлотку… хочу, чтоб вкусно было, чтоб недорого.

— Ну вот, мальчишки уж тем более сгодятся, — подтвердила Жаннина мама. — Мужские ум и руки в бизнесе нужны… Ну, да ладно, пойдём мы… Пора.

                * * *

Марина вышла во двор, чтоб проводить случайных гостей.

В полутьме июньского вечера она разглядела, что её старая банька, заросшая лопухами в конце огорода, зияет чернотой.

— Дверь закрыть забыла, — сказала Марина женщинам и, попрощавшись, побрела по пролитой дождём скользкой тропинке.

Жанна сидела под лавкой.

Увидев Марину, она заскулила, задрожала, завиляла хвостом.

«Жанна, Жанночка… — обмерла от счастья Марина. — Скачи скорей ко мне на ручки!»

И потом, меся калошами липкую землю, прижимая к груди грязную чужую ей собаку, Марина бросилась в погоню.

«Женщины! — что есть мочи крикнула она в поникшие спины шагающих в темноте понурых женщин. — Женщины! Ваша дочка нашлась!»