Особенности восприятия. Черновик

1. Профессор

— Борис Петрович, там привезли новенького! — выпалила молодая интернша со свойским для начинающих специалистов подобострастием при обращении к знаменитому профессору.
Профессор молча взглянул на девицу поверх очков. Ему сейчас не хотелось прерывать увлекательное чтение эпикриза, в который — «какая удача!» — он погрузился практически с головой. Тем более, что последнее время заинтересоваться хоть чем-либо становилось труднее, как, впрочем, и переключаться с темы на тему и, кроме того, что может такого стоящего сообщить практикантка, чем удивит знаменитого ученого, если за плечами всего только незаконченное высшее, а на уме одни молодые медбратья из реанимации?
— Семен Григорьевич просит вашей помощи! — робко ответила девушка.
Услышав в одном предложении два замечательных слова : «просьба» и «помощь» профессор преобразился:
«Что ж, признаться, смогла, молодая бестия!»

Дело здесь было вот в чем. Семен Григорьевич — этот доктор из психдиспансера — упертый болван и ворчун, постоянно споривший с профессором по каждому маломальскому поводу, никогда не соглашающийся с ним и всегда ставящий слова профессора под сомнения, наконец-то признал превосходство «старшего». Новость эта была даже лучше, чем увлекательный эпикриз, и, признаться, от такого подарка судьбы отказался бы только глупец, но проявлять излишнюю заинтересованность в этом критически важном вопросе такому маститому и важному человеку, каким значился в высших научных кругах Борис Петрович, сходу не следовало.
— Чего я ему вдруг сдался? — спросил он, делая вид, что не впечатлен.
— Случай не ординарный… — в свою очередь девица не спешила с конкретикой.
«Знаем мы ваши неординарные случаи, все они как один друг на друга похожи!» — про себя проворчать эскулап, а в слух уточнил:
— И что же неординарного?
— Как я уже говорила, все дело в новеньком, — практикантка выдавала информацию словоно двоечник на экзамене. Профессору же, несмотря на внешний налет хладнокровия, уже вовсю не терпелось узнать, что замыслил его непокорный коллега. Действительно ли первый раз в жизни прислушался к голосу разуму и послал за советом, или собрался водить профессора за нос. Чтобы сдвинуть ситуацию с мертвой точки и в то же время не раскрывать своего нетерпения, профессор предпринял внушение.

Прежде всего он озабоченно посмотрел на часы, а затем тоном человека превыше всего ценившего время, хладнокровно заметит:
— Милочка, у меня все расписано по минутам. Если мы с вами прямо сейчас не перейдем к делу, то я вынужден буду перенести обсуждение вашей просьбы, скажем... — он посмотрел в календарь, где все даты до воскресенья, как назло, оказались свободны; хмыкнул: «бывает такое!?», поправил очки, но тут же сообразил, что может назначить любую, и голосом, не терпящим возрождений, поставил в вопросе точку:
— …перенесем на среду!
Услышав внушение, девица поняла, что интриговать мастодонта более неуместно, собралась, как могла, и выпалила на единой ноте.
— Никто разобрать толком не может: то ли новенький слишком умный, то ли полностью дурачок!
— Ученый что ли какой-то? — догадался профессор.
— Кажется, академик...
— Слишком брешет красиво?
Интернша, решив, что профессор смягчился, игриво заметила.
— Комар носу не подточит!
— Так может вы перепутали адрес? Может его в академию надо вести, а не к нам в психоневрологический? — за напускной серьезностью, стояла улыбка.
— За этим Семен Георгиевич вас и позвал. Хочет совместное заключение сделать!
«Совместное» — просмаковал профессор  очередное приятное и наконец, уступая девице по всем фронтам, уверенно подытожил.
— Что ж, в этом случае, вынужден подчиниться! Ведите меня к вашему доктору.
Девушка, сложив за спиной пальцы крестиком, выскользнула в коридор, профессор же, подтверждая свои слова делом, засунул широкие стопы в лакированные туфли, вытащил из-под стола большое тучное тело, накинул на плечи халат и преисполненный  величайшего любопытства отправился в психоневрологический.

2. Семен Григорьевич.

— Чем же он вас так удивил?
Высокий громоздкий Борис Петрович с интересом разглядывал маленького лысого Семёна Григорьевича, который бегал перед ним туда-сюда по кабинету, размахивал руками и пытался доступно и понятно объяснить то, что сам толком не понимал.
— Говорит, что большую часть времени прожил наоборот…
— Как это наоборот?

По правде сказать, Семён Григорьевич выглядел сегодня чрезвычайно растерянным. Нрав непримиримого спорщика в нем решительно поугас. А привычка прищурив веки в самый неподходящий момент рождать провокационные замечания полностью устранилась. Вместо этого он был растерян, минутами суетлив, большую же часть времени пребывал в глубочайших не свойственных для его психотипа раздумьях.
Момент появление в кабинете ученого совпал у него с проявлением высшей фазы активности. Он то накручивал круг за кругом, то замирал на месте, после чего срывался к компьютеру. Там он лихорадочно принимался что-то искать, бормоча непривычное, то ли из физики, то ли из математики, потом, вероятно, искомого не находя и окончательно доконав себя трудной задачей, бросал это дело, смирялся, задумывался, отдыхал минуту другую, и запускал все по-новой.
— Кажется он имеет ввиду модель Вильема Де-Ситтера, — бубнил доктор словно в бреду, на очередном витке марафона.
— Так что с новичком!? — Борису Петровичу подобное поведение не понравилось много больше, докторской прежней упертости. Он даже подумал, что был бы рад встретить знакомый прищур его несогласных глаз, но подопечного будто подменили.
Пытаясь добиться внимания доктора, профессор опять повторил свой вопрос, но гораздо настойчивей, а, когда не услышат ответа, волевым и точным движением рук сцапал снующего бегуна за плечи, так что тот забился в его ладонях словно маленькая букашка, и строго при строго прикрикнул:
— Перестань мельтешить!

При иных обстоятельствах маленький спорщик непременно бы возмутился подобному фамильярному жесту, но сейчас, когда его мысли блуждали где-то в другом макрокосме, лишь досадливо отбрыкнулся:
— Есть у новичка теория одна... но тебе лучше самому к нему сходить, и во всем разобраться, — на последних словах он вырвался, отбежал, зарычал на мучителя и взялся за старое.

Теперь профессор был твердо уверен, что всех тех морковок, которыми его заманила сюда интернша не существовали вовсе. Что никаких просьб о помощи, никаких заключений совместных, увы, не предвиделось, а происходило что-то странное, что-то из рук вон выходящее. Он уже было хотел разозлиться на хитрую девицу, но, взглянув на проворного бегуна снова, понял, что та и сама, вероятней всего, пребывала в шоке от такого его поведения, поэтому и наплела кучу лишнего.
В свете сложившихся обстоятельств Борису Петровичу оставалось только одно — последовать совету коллеги и самому во всем разобраться.
Он в последний раз посмотрел на лунатика, подметил зажегшийся в его глазах огонек безумия, решительно отбросил всякую мистику, и, не теряя надежды, что вскоре все прояснится, отправился к пациенту.


3. Новичок

— Доброе утро, милейший! — поприветствовал профессор обитателя камеры, которую на врачебный лад здесь называют палатой.
— Доброе! — откликнулся пациент.
Это был невысокого роста опрятный  мужчина, с аккуратно подстриженной рыжей бородкой и почти что девичьими нежными руками, которые в течении всего разговора он исправно держал на коленях. Новичок, в отличие от иных пациентов не выглядел чудаковато, наоборот всем своим видом он демонстрировал удручающий факт, что доставлен сюда по ошибке. Эту особенность профессор подметил для себя практически сразу и посчитал своим долгом немедленно с ней разобраться.

— Борис Петрович, — профессор протянул обитателю камеры руку. — Не хотите поговорить? — предложил он невинно.
— Эрик! — новичек протянул свою.— Хочу, — отозвался. Голос приятный располагающий.
Пожав неуловимую почти что бесплотную руку, профессор грузно уселся напротив и огласил приготовленную по дороге сюда преамбулу.
— Перед тем, как вас навестить, я зашёл к своему коллеге, вашему лечащему врачу Семёну Григорьевичу — начал он издалека, когда большие светло-голубые глаза пациента внимательно на него воззрились, — и, признаться, был раздосадован этим визитом! — Борис Петрович картинно нахмурился, — Думаю ваш доктор и сейчас пребывает в состоянии нервного истощения, прерывая свои круговые забеги по кабинету внезапными налетами на википедию.
Молодой человек улыбнулся.
— Кроме шуток! — все же Борис Петрович считал, что его преамбула — более замечание, нежели юмор. — В подобном расположении духа я наблюдаю бедолагу впервые, и поэтому у меня к вам один вопрос, чем же вы его так удивили?

Пациент оглядел профессора с ног до головы, словно размышляя можно ли довериться такому на вид хитрому великану, но потом, видимо верно считав коды его объемной души, успокоился на профессорский счет и простодушно заметил:
— Доктор — человек хороший, немного суетливый, но душа у него чистая.
— И все же? —  профессор желал конкретики.
— Рассказал ему, где я был, вот и все.
— И, если не секрет, где? — Профессор вперил в новичка взгляд пронзительный цепкий.
— В будущем!

Такому ответу профессор, признаться, даже расстроился. По косвенным признакам, Борис Петрович предполагал, что сегодняшний кейс преподнесет ему небывалый сюрприз, а выходило опять банальное. Подобных попаданцев у них в отделении было и так пруд-пруди, и — вот тебе раз — появился новый.
— Может у вас и машина времени тоже имеется? — добавил он уже безо всякого интереса, можно сказать, с некой издевкой, поскольку практически точно знал, что непременно имеется — таков уж он — закон сай-фай жанра, навязанный популярным художественным нарративом. Но новичок эту издевку сразу же уловил и воспринял с прохладой.
— Зачем же вы так! — посмотрел он на собеседника с очевидным упреком.
— Как же вы тогда прибыли? — продолжая дразнить пациента, профессор изобразил удивление.

Он понимал, что ведет себя в отношении новичка не профессионально, задирая и провоцируя, но при виде такого «обыкновенного» психа, неведомым образом доведшего его коллегу до ручки, какое-то внутренне раздражение, копившееся в душе много месяцев, вдруг его захлестнуло и вырвалось наружу.
Больше всего он в этот миг был раздосадован тем, что наверное в тысячный раз позволил себе обмануться, поддавшись наивному впечатлению, детскому азарту, уговорам девицы. «И никакой то он не ученый!» Скорей новичок был похож на сектанта, свидетеля иеговы или обычного третьесортного мистика.

— Это сложно обьяснить в рамках вашей семантики,  —  новичок между тем сделался отстраненным, словно разочаровавшись в способности своего визави понимать пациента.
— Вы все же попробуйте, иначе, мы не договоримся… — скрестив на груди руки, профессор сидел напротив, словно большой недовольный подросток.
Молодой человек взглянул на Бориса Петровича, кажется, даже с жалостью. Но вместо попыток объясниться, наградил эскулапа встречным  вопросом:
— Вы верите, что время может двигаться вспять?
— Из школьного курса известно, что время движется только вперёд, да и весь человеческий опыт говорит нам об этом — от скуки профессор посмотрел в окно, где медбратья активно кадрили давешнюю интерншу. Он больше не питал никаких иллюзий.
— Так только кажется! — новичок оживился — На самом деле мы вольны путешествовать взад и вперед во времени, как того пожелаем!
— И почему же не делаем?
— Делаем! Вы уж поверьте, делаем! — новичок переполнился энтузиазмом — Каждый день делаем! Можно сказать, сто раз на дню...
— Как то оно не заметно…
— Вы бы и не заметили! — простодушно парировал тот. — Проблема здесь не во времени, а в особенностях восприятия!


4.Время и место в прошлом.

Профессор хотел было пошутить на тему невероятных способностей пациента и бездарности его, и остального врачебного персонала клиники, но новичек опередил его:
— Вы хотя бы попробуйте представить, что обладаете чем то подобным, а, когда представите, задайтесь вопросом, хотел ли бы вы иметь такую возможность!
Предложении собеседника казалось настолько наивным и детским, что эскулап не нашел места сарказму, а вместо этого сильно задумался…

У каждого взрослого человека есть время и место в прошлом, в которое он бы хотел вернуться и что-нибудь изменить. Поначалу такое может не вспомниться — это действует механизм вытеснения, но, если как следует поразмыслить, то окажется, что события, пронизанные сожалениями о неверно принятых решениях, переполняют нашу жизнь. Также и в прошлом профессора существовала одна недосказанная деталь, которую он обязательно прояснил бы, имея такую возможность. Однако, в силу природы однонаправленного движения времени, такой возможности не предвиделось, а стало быть, «думать о ней и не стоило!» Более того, профессор решил, что лучше запрятать ее посильнее, упаковать в дальние уголки души, чтобы совсем никогда не тервожить.

Говорят, время лечит, но профессор считал это утверждение ложью. Время лишь накладывает жгуты и повязки, бинты и марли, под которыми продолжает по-прежнему клокотать и зудеть потаенная рана. Рана, которую уже никогда не вылечить, поскольку вылечить ее в состоянии один человек на земле, которого нет в живых.
В таком положении дел единственный способ смириться с глубинной болью, привыкнуть к ее визитам, сожительствовать, наблюдать — но никогда лишний раз не трогать. Пускай  эта неразрешимая боль приходит во снах, беспокоит сама, болит, мешает работать, что ж, наложим еще один жгут, сделаем еще один виток марлевой повязки! Но не в коем случае не пускать, не пускать ее в сердце!

Несмотря на то, что профессор был человеком из тех, кто желал бы поставить жирную точку в любом нерешенном вопросе: не любил недоделанных дел, недосказанных фраз, недопонятых диалогов, и, если спросить его прямо и без экивок, хотел бы он возвратиться в прошлое и все изменить, вероятней ответил: «больше всего на свете!», но все же он был до мозга костей реалист, а значит не позволял глупым мыслям занимать его время. Зная, что любая неразрешимая фантазия делает человека слабым, он старался подобного избегать, и поскольку слабым профессор быть не привык, то прогнал эти глупые мысли и на этот раз, улыбнулся своей хищнозубой улыбкой и лукаво и твердо ответил:
— Нет, не хотел!


5. Татьяна

Она была черненькой миниатюрной и все время говорила без умолку. Наверно поэтому, прежде всего, у него создалось впечатление, что она не слишком то умная, а ум профессор, тогда еще — просто доцент Васнецов, ценил прежде всего. Сказать по правде, подобный типаж ему даже не нравился, но так почему-то случилось, что в последние дни она всегда находилась рядом, и при этом вела себя так вызывающе, что он наконец задумался: «А, что, если?.. Ведь и я не особый-то гений…»

Прежде всего он решил приглядеться к ней повнимательнее. Стал подмечать повадки, делали. Впервые заметил, что красится она слишком сильно, а одевается броско, даже можно сказать: «вызывающе контрастно».
Черные обтягивающиеся платья с какими-то модными дырками, из которых, то тут, то там появлялось, то обнаженное бедро, то спина, то живот, были обычной деталью ее гардероба. Густые гущи бровей, узкий точеный нос, обозначенный над переносицей ударением вертикальной складки, — все эти несущественные для Васнецова прежде детали внезапно сложились в сознании в какой-то навязчиво-притягательный образ, так, что, глядя на это маленькое черноволосое создание, возомнившее себя обьектом всеобщего вожделения, ему вдруг безудержно захотелось просто ее обнять.
Но когда на одной из университетских вечеринок Васнецов приблизился к девушке на расстояние предшествующее потере приличия, то она принялась колотить его с такой нечеловеческой силой, что он не на шутку перепугался.
Конечно он был уязвлён, ведь в тот злополучный день ему так отчетливо показалось, что она тоже этого хочет..

После этого случая она от него не отстала, не начала смотреть волком, скорее наоборот, Татьяны сделалось даже больше.
Подобная недосказанность лишний раз его раззадорила, и после очередного провала он опять уходил на ещё один круг, поскольку знал, что в конечном счете отыщет способ, сделать все совершенно красиво...


6. Любовь и красота

— Знаете, профессор, что управляет миром? — новичок вывел Бориса Петровича из раздумий.

Прежде всего на ум профессору приходило банальное. «Любовь!», — так говорилось практически в каждом фильме, «Любовь!» — так говорилось практически в каждой книге, «Любовь!», — так говорила Татьяна — но он был с таким утверждением категорически не согласен.
Ему казалось, что миром управляют деньги сильные мужчины, наконец целеполагание, а, что могла сделать «любовь» против всех этих очевидных причин, какую совершить очередную глупость или сумасбродство: сжечь очередной мост из выстрагиваемых годами компромиссов, разрушить еще одну добропорядочную семью, обмануть, растоптать, бросить? Так в чем ее сила? — Васнецов искренне не понимал.

Татьяна говорила: «ради любви можно сдвинуть горы, переплыть океаны, пожертвовать жизнью!» Но готов ли он был на подобный подвиг? Вряд ли.
«Возможно, — раздумывал Васнецов, — она любила гораздо сильнее, а может быть — он был честнее». Ведь легко раздавать обещания, когда знаешь, что вероятность случиться подобному близиться к нулевой.

«Допустим, я эгоист, самодур. Мне не дано понять эту силу, но, как обстоит дело с другими? Разве они поступают иначе ради своих половинок?»
Всех, кого знал профессор — были обычными семьями, без подвига, без отречения, без риска, а те, кто столкнулись с вызовом: увечьем, смертью, болезнью — просто в конечном счете смирились. Потомство, работа были их целью, без всякой романтики, без волшебства. Но он так не мог. Он мечтал о вызове, о любви-доказательстве, о любви такой, от которой б сводило б скулы. Чтоб умереть за один ее волос.
«Впрочем, в жизни такое не происходит. Высокие чувства — иллюзия кинофильмов, а счастливцы, что твердят с экранов о силе любви — лицемеры. Ещё одно лицемерие в лицемерном мире!» — так размышлял Васнецов.

«Вот работа — другое дело!» Он двигался по карьерной лестницы так обстоятельно и цепко, долго и методично, что чувствовал под ногами не просто твердую землю, а прочный фундамент, и в результате таланта и равномерных усилий достиг на врачебном поприще не малых высот. Конечно произошло это ни сразу и ни с нахрапа. По крупицам, по толике он прорастил свое профессиональное эго, а после поставив весь мир ему в подчинение, И все было хорошо до поры до времени, пока буквально пол года назад Васнецов не перегорел. Работа, что значила для него так много, сделалась наказанием. Он полностью потерял интерес к профессии и оказавшись бе почвы и без фундамента, ощутил безмерную пустоту. Все то, на что он потратил прошедшую жизнь казалось теперь унылым, а больше у него и не было ничего…

— Нашим миром правил красота! — словно в брешь между мирами, в его размышления ворвались слова новичка.
Профессор переключился и тут же решил: «очередная банальность», но возражать не спешил, поскольку ценил красоту все же выше любовных историй. Во-первых Татьяна была очень красивой, а во-вторых своими руками она дарила красоту людям. Ее замечательные картины нравились всем, и профессор любил их не меньше. Они таили предельную чистоту и ясность, которой Борису Петровичу так не доставало…

— Ученые называют подобную красоту суперсимметрией! — раздался знакомый голос. — Считается… — новичок говорил словно из под воды, — что все вокруг обладает ей, начиная от половинок лица, заканчивая бозоно-фермионовыми преобразованиями.
— Вы физик? — произнес доктор. — Я совершенно не разбираюсь в вашей науке.
— Ничего страшного, — новичок улыбался. Лицо его плыло в тумане. — Все в нашем мире обладает своим антиподом, своей симметричной сущностью. К примеру, возьмем позитрон-электрон, право-лево, верх-низ, минус-плюс — эти контрасты вполне очевидны, но кроме них и любые другие процессы, законы и взаимодействия в нашей вселенной вполне симметричны. Для нас крайне важно, что симметрия существует не только в пространстве, но и во времени, так называемая т-симметрия. Закон сохранения импульса и энергии, формулы классической механики  электродинамики, квантовой механики, теория относительности, масса и размер заряд, а также все остальные константы, не меняются при обращении времени. С их точки зрения, если время внезапно направится вспять, мир не развалится. Более того, кажется, он изначально был спроектирован так, что обратный поток в нем как-будто уже существует. И только один процесс выпадает из общего правила — восприятие времени нашей психикой.
Но, если миру по большей степени наплевать в каком направлении двигаться, и обратное направление вроде бы существует, может быть вся проблема в нас, может быть только мы не способны узреть подробную красоту? 


7. Предчувствие

Сам не зная почему, с самого утра следующего дня профессор был у новичка. Признаться, он размышлял о его словах всю ночь и спешил к пациенту, чтобы завершить разговор.

— Если мы способны путешествовать в будущее и обратно, будто время еще одно измерение пространства, и единственная проблема, почему мы об этом не помним, особенность нашей психики, то как же вам удалось получить это знание?
— Как я уже говорил, в мире наоборот, — начал новичок отстраненно. — запоминание действует также наоборот. Прежде, чем событию произойти, я знаю о нем наперед. Так вот мой встречный вопрос: на что это сильно похоже в нормальном течении времени?
— На предсказания! Таро! Гадания!Откровения прорицателей! Интуицию в конце концов! — моментально сообразил профессор.
— Браво! — новичок с восхищением посмотрел на собеседника. — При нормальном течении времени мы передаем знания через опыт, в обратном же ключ ко всему — интуиция. Кажется, что правила восприятия у нас разные: при рождении я знаю все, вы же не знаете ничего, но есть кое что общее — это способность к предчувствию.
— То есть, вы хотите сказать, что наши знания о будущем проявляются как предчувствие?
— Именно так! Если развивать эту способность, то можно предсказывать будущее, словно зная его наперед.
— Но предсказания чаще всего не сбываются! Ни один прорицатель научно не подтвердил свои способности, так что, по большему счету, дар предвидения — это самообманом, а его позитивные результаты — не более чем совпадения.
— Не знаю, как у других, — возразил новичок, — но мои предсказания сбываются очень неплохо.
— И что же вы можете предсказать?
Новичок задумался.
— Вскоре я потеряю кое-что очень важное.
— Что конкретно?
— Не могу сказать, — он растерянно развел руками в стороны.
— Потерять можно и специально. Попробуйте предсказать что-то другое.
— Хорошо, — Эрик задумался вновь.
— Затем со мной случится нечто совсем нехорошее, — внезапно новичок изменился в лице, словно вспомнил ужасные вещи, но потом, взяв себя в руки, добавил, — впрочем, возможно и не случится… — он снова был спокоен и добродушен.
— Ваши предсказания совсем никуда не годятся! — профессор поражала наивность собеседника, — Вы сами-то себя слышали?
Новичок пожал плечами.
— Давайте лучше про меня, — для профессора это была не более, чем игра, — со мной тоже случится что-то плохое?
— Наоборот. Скоро в вашей жизни произойдет такое, что сильно ее изменит в лучшую сторону, — был ответ пациента.
— Подобное заявление может сделать каждый. Предсказания всех шарлатанов основаны на туманности формулировки, которая оставляет возможность для множества толкований. Мне нужно хоть что-то конкретное.
Новичок безропотно стерпел не лестное для себя сравнение, устало вздохнул, вроде как поднатужился, но не выдал ничего, кроме новой абстракции.
— Когда это случится, вы наконец прозреете и обретете душевный покой!


8. Особенности Вселенной с обратным течением времени и история о ноге.

— Можете мне что-нибудь рассказать о мире наоборот?
Сегодня у профессора было меланхоличное настроение. Ему не хотелось рассуждать, ни о личном, ни о возвышенном. Кроме того, предсказания новичка, ему не понравились. На его взгляд такие пророчества мог сделать каждый. «Потеряю кое что важное…» — совсем никуда не годилось, «толи случится, толи нет» — не предсказание, а полневшая чушь, «значительное событие в жизни…» — может быть всем, чем угодно и наконец: «…обретете душевный покой…» вызывало лишь раздражение. Но истории Эрика о мире наоборот ему нравились. Для профессора это были забавные упражнения мозга, чтобы отвлечься от ежедневной рутины.

— С превеликой охотой! — откликнулся новичок на его просьбу и сразу ринулся «вспоминать».
— В мире наоборот существует большое количество странностей. К примеру, гравитация подбрасывает нас вверх, а земля не пускает. Мельчайшие атомы под подошвой сцепляются с почвой и полом и словно магнит не дают нам как следует подскочить. Чтобы подпрыгнуть, нужно расслабиться, и, чем сильнее расслабишься перед прыжком, тем выше будет полет. Но и тяжелей посадка. Поэтому слишком сильно расслабляться все же не рекомендуется…
Солнце, любые светила, а также обычные лампочки работают у нас словно черные дыры. Они не испускают свет, а поглощают его, высасывая из материи, тем самым постоянно ее охлаждая. Но не думайте, что в нашем мире от этого становится холоднее. Высасывать энергию из предметов — естественная необходимость, поскольку предметы в нашем мире самопроизвольно греются и нужно хоть что-то, чтобы их остужало…
А вот интересное наблюдение из квантовой физики! Мы можем положить в коробку любого кота, не важно живого или мертвого, и провести эксперимент Шредингера с полураспадом атома. Когда мы откроем коробку вновь, кот будет сто процентов жив. Подобным образом мы можем вдыхать жизнь в мертвые сущности.
Вот еще один пример на эту тему. Процесс пищеварения в мире наоборот  выглядит отвратительно. Поначалу к этому сложно привыкнуть. Но потом начинаешь считать себя эдаким богом, который из абсолютного хаоса и дерьма создает осмысленные шедевры. Из ужасной вонючей биомассы мы делаем плоды и растения, а иногда животных. Сначала животные лишь обретают форму. Но потом на специальных фермах электроразряд мясника вдыхает в них жизнь. Поэтому в нашей вселенной мы не убийцы и разрушители, а творцы и немножко боги!
— А что у вас с психологией? — поинтересовался профессор, которому эта тема была близка. Кроме того, его увлекало подобное упражнение мозга, отражать все процессы во времени наоборот.
— О, это ещё любопытнее! Как я уже говорил, рождаемся мы в мире провидцев. А значит сразу же после рождения знаем о мире практически все. Но дальше с нами случается некий дементий, и день ото дня мы все забываем. В течении жизни мы не стремимся учиться, поскольку наше святое дело — разучиться всему как следует. Живя в плену бесконечных предчувствий, ты просто обязан забыть о событии навсегда, чтобы оно случилось. Познавшие истину от рождения, мы стремимся лишь к одному, забыть и очистить разум. Как видите, быть буддистом в нашем мире достаточно просто… — с улыбкой подытожил рассказчик.
— А что-то из личного опыта? Какой-то пример лично про вас?
Новичок задумался:
— Есть одна история о том, как я родился на свет уродом, а потом все исправил.
Профессор согласно кивнул.
— Я родился на свет без одной ноги. — приступил Эрик к рассказу. — По-началу это было не больно, но потом появились заметные ухудшения. Началось все, как водиться, с легких покалываний, за ними явилась боль, а это был первый признак того, что скоро нога появиться. «Ради ноги можно и потерпеть», — утешал я себя стоически, когда боль с каждым днем возрастала.
Однажды, почувствовав необычно жжение в области левого бедра, я решил, что «время пришло». Я замотал обрубок ноги бинтом и с того момента делал так снова и снова, меняя повязки все чаще, пока первые ссадины и кровоподтеки не появились. В это мгновение мне стало ясно: до появления ноги остаются считанные мгновения.
Несколько следующих дней я менял повязки самостоятельно, пока не пришли санитары. Они отвезли меня в операционную и стали готовить к ноге.
Прежде всего некий безжалостный эскулап разворошил и без того растущую рану, и в таком положении, велел бригаде из неотложки доставить меня к железной дороге. Меня уложили в скорую помощь и отвезли куда следует.
Когда мы приехали на место, один из моих сопроводителей взял черный пакет, подошел к полотну и вывалил его содержимое прямо на рельсы. Тогда я впервые узрел свою ногу.
Это был очень тревожный момент в моей жизни. Сущность, что оказалась передо мной на вид была грязной, окровавленной и мерзкой, но, как и новоиспеченная мать узнает в новорожденном ребенке свою половину, также и я испытал чувство гордости и волнения, узнав в неприглядном предмете частицу себя.
Сущность лежала всего в сорока пяти метрах от меня, близкая и одинокая, почти осязаемая, но, прежде, чем обрести ее, мне предстояло испытать самую сильную боль в своей жизни.
Врачи положили меня на землю,
и вскоре уехали. Дальше я действовал самостоятельно. Превозмогая боль, ползком я двигался в сторону полотна железной дороги, и это были самые мучительные минуту в моей жизни.
В идеале хотелось бы, чтобы поезд явился сразу, но прошло пол часа, а состава все не было. Пол часа стенаний и криков — подобное испытание не пожелаешь даже врагу. Когда же он появился, боль достигла таких масштабов, что я потерял сознание.
Прошел миг, словно кто-то выключил и включил свет и боли — как не было! Ни крови, ни раны — ничего из того, что мне доставляло мучения прежде. Штаны снова были чисты и опрятны, а нога находилась на том самом месте, где ей и предначертано быть судьбой.
Убедившись что мое новое приобретение исправно работает, я решил и дальше прогуляться по рельсам…
— Эта история относиться к вашему первому предсказанию? — внезапно перебил рассказчика Борис Петрович. — Вы говорили, что скоро потеряете нечто важное.
Новичок улыбнулся, но профессору было не до шуток.
— Когда это произойдет? — спросил он нахмурившись.
— Предвидеть будущее не так просто. Разрешите подумать секундочку. Это произойдет… совсем скоро…
— Когда конкретно?
Профессор терял терпение. Ему казалось что новичок тянет время. И, как назло, в этот самый момент в палату вошла ассистентка.
— Борис Петрович, вас к телефону.
— Это может подождать? — произнес он стиснув зубы.
— Боюсь, что звонок срочный.
— Действительно срочно? — уточнил профессор раздраженно.
— Из министерства здравоохранения.
— Мы не закончили! — бросил Бросил Пеирович новичку, удаляясь. Он надеялся вернуться через минуту другую и закончить разговор, но в тот день вернуться ему не удалось.


9. Побег.

На следующий день профессор желая вернуться к не оконченному разговору, влетел в помещение к новичку, но не нашел его на привычном месте.
— Где пациент? — спросил он у дежурного по этажу.
В ответ дежурный занервничал, сделал страшные глаза и что-то пролепетал нечленораздельное.
«Сбежал, недосмотрели…» — прочитал по губам виновато улыбающегося человека в летах профессор.
— Уволю! — прикрикнул он на старика грозно и превозмогая отдышку и сто килограммов веса, бросился в ординаторскую.
— Где Семен Григорьевич? — крикнул он страшным голосом врываясь в помещения.
Услышав его, сидящие за столом врачи, аж подпрыгнули.
— Почему никто не сказал?! — продолжал он метать глаголом.
Врачебный состав зажался в угол.
В этот момент в помещении появился лечащий врач Эрика Семен Григорьевич. Доктору за последнее время заметно полегчало. Он больше не бегал как ошалелый по помещениям в поисках ответов и не пытался быть занозой в штате у шефа. Он стал спокойным и очень рассудительным, словно контакты с новичком в конечном счете ему помогли обрести душевное равновесие.
— На прогулке новичку удалось сбежать. Но не волнуйтесь, Борис Петрович, говорят, его уже нашли! — попытался он успокоить профессора.
— Где он? —  прикрикнул на него разъяренный заведующий клиники — Где он сейчас?
— В операционной!
— Где-где? — Васнецов не переставал удивляться.
— К сожалению в операционной, — лицо лечащего врача сделалось озабоченным.
Более никого не слушая, Васнецов бросился в хирургическое отделение. Он и припомнить уже не мог, когда так быстро бегал. Но, в помещение операционной его не пустили.
— Идет операция! — строгим голосом сказала санитарка.
— Что с пациентом?
— Ждите!
Борис петрович сел на скамейку и стал ждать. Физически и душевно он был обессилен.
Прошло пол часа, когда появился хирург.
— Как пациент?
— Спит!
— Но, что стряслось, еще вчера он был совершенно здоровым, а тут вдруг внезапная операция?
— Попал под поезд! — таков был ответ хирурга.
Профессора передернуло. Он безвольно опустился на лавку и застыл на месте, смотря в одну точку.

Конечно, по большому счету эта выходка ничего не доказывала. Но желание пациента выглядеть убедительным перерастали всякие пределы. Оставалось неясно, на что этот странный человек, который поначалу казался таким безобидным, готов был пойти еще, чтоб убедить профессора в своей правоте.


12. Шарлатан?