Икона

– Dammi caff; e prosciutto, per favore, – сказал Владимир официанту, садясь за столик в уютном кафе недалеко от театра Ла Скала.
Он заказал бы конечно пиво с любимыми Итальянскими оливками, но сегодня у Володи Жизель и желание отложено на поздний вечер.
В Милане он и раньше бывал, за последние годы Мариинский театр не раз приезжал на гастроли в Италию, но Альберта в Ла Скала Владимир танцевал впервые.
На класс с утра он не пошёл, решив, что хорошо позанимается непосредственно перед спектаклем. Лучше выспаться и прогуляться по городу… Он предпочитал проводить время перед спектаклем в одиночестве и без суеты, как и сегодня… Погода в Милане стояла замечательная… Воздух жаркого полдня был напоён запахом цветущих каштанов вперемешку с пряным кофейным ароматом из многочисленных кафешек…
В парке Семпионе, прямо напротив того заведения, где он присел, громко веселились дети и беззаботно прогуливались парочки.
Рядом за столиком молча сидела пожилая семейная чета. Благообразный старик читал газету и курил сигару, его ухоженная спутница пила кофе, периодически тревожа официанта какими-то расспросами…
Вдалеке виднелась белоснежная стена гордого Дуомо, а точнее собор Санта-Мария Нашенте. Казалось, храм хочет взмыть в небо, стряхнув с себя все ненужные строения.
Было в планах заглянуть ещё в замок Сфорцеско, но лучше выделить на его осмотр завтрашний день целиком. Уж очень много в нём музеев.
Допив свой эспрессо Владимир вышел из кафе и прямиком направился к театру.
Спектакль проходил ровно и довольно спокойно. В антракте кордебалет бегал по коридорам, внося некоторую нервозность новостью, что в зале Нуреев…
Володю это особенно не отвлекало, ему нужно было настроиться на па де де второго акта, на этом он и сосредоточился. Немного волновали темпы нового дирижёра и нервная, непредсказуемая партнёрша, а так всё было под контролем. Владимир находился в хорошей форме, он чувствовал себя уверенно.
Спектакль закончился в половину десятого. После поклонов артист, стараясь не задерживаться с репортёрами и прессой, быстыми шагами прошёл в свою гримерку. Там он бросил на пол цветы, плюхнулся на диван и, стащив с ног балетные туфли, наконец-то облегчённо выдохнул.  Икры гудели. Он положил повыше ноги, открыл заранее приготовленную банку пива, сделал несколько глотков…
В дверь постучали.
– Ребята, ну дайте отдохнуть, – не слишком громко произнес он, но дверь открыл.
В гримёрную вошёл элегантно одетый незнакомый человек и на русском с едва заметным акцентом произнёс: 
– Владимир, на выходе из театра стоит лимузин… С вами хочет пообщаться господин Нуреев. Постарайтесь сильно не задерживаться и выходите без лишних свидетелей пожалуйста. 
После чего раскланялся и удалился…
 
Артист сел за гримёрный столик и взглянул на своё отражение... на него смотрел 23-летний блондин с голубыми глазами и идеальными чертами лица.
– О нееет, – мелькнула у него в голове первая мысль…
– Да неееет, – произнёс он почти вслух.
Это же Нуреев…
В голове кружился калейдоскоп мыслей… Владимир, не допив пиво, начал быстро разгримировываться… 
Выйдя из театра, он сразу увидел длиннющий чёрный лимузин и рядом – уже знакомого элегантного мужчину. Тот открыл дверь и театральным жестом пригласил в салон. Дверь закрылась, автомобиль тронулся…
«Похищение!» – мелькнула шальная мысль.
Лимузин был настолько длинным и тёмным, что Владимир едва смог разглядеть силуэт в конце салона. Фигура не двигалась и не подавала никаких признаков жизни, поэтому он решил, что может быть это кто-то ещё из приглашённых, и не стал тревожить таинственную тень вопросами.
Так они проехали минут десять.. Ситуация не менялась. От усталости и лёгкого покачивания Володя даже задремал.
..."Не спать, Володя!.. Шоу маст гоу он, май френд!!! – Произнесла таинственная фигура, включая свет и подсаживаясь ближе... – Рудольф Нуреев собственной персоной! – представилась бывшая тень и из под шотландского пледа была протянута худая рука для приветствия... 
Легенда мирового балета, будто сошедшая со старых заезженных видеокассет, – сидела напротив и улыбалась хитрой улыбкой, глядя прямо в глаза молодому танцору. 
– Добрый вечер, Рудольф… я не знаю вашего отчества… простите, – замялся Володя. 
– Можешь смело называть меня Руди, – по дружески похлопав Володю по плечу, сказал Рудольф. – Ты потрясающе танцевал сегодня. Мне очень понравилось… Честно… Очень музыкально и вдохновенно. А твои антраша во втором акте были перфекто. Браво, Вольдемар! 
С этими словами он открыл дверцу мобильного холодильника и достал из него уже початую бутылку шампанского. 
– Отметим твой успех?
Разлив по бокалам вино, он, не чокаясь, сделал небольшой глоток и отвалился вглубь кресла.
– Спасибо вам…– несколько замявшись произнёс Владимир… – Мне очень лестно услышать такую оценку…
– Да ладно, ты достоин похвалы, сынок. Я сказал сегодня Остину Рою из Лондон пост, что если завтра с утра не будет блистательной статьи о тебе на первой странице, то он потеряет доступ к моей заднице навсегда… 
Нуреев самодовольно расхохотался, как-то по-детски заёрзал в кресле и ещё пригубил из бокала.
– Простите, а куда мы едем…
– Мы просто катаемся, малыш… и пьём шампань за тебя… А Знаешь, что я придумал? У тебя ведь завтра выходной? Полетели ко мне на остров! Это недалеко. Там замечательно и спокойно… Искупаемся в тёплом море. Я вкусно тебя накормлю: мы будем кушать омаров и запивать роскошным шампанским из моего винного погреба… Мой друг, тебе, наверное, сложно в это поверить, но мне одиноко. Это так, увы…
С этими словами великий танцор, как ребёнок, положил голову на плечо Владимира и замер… Но через несколько секунд резко отпрянул и неестественно громко расхохотался…
– Гуляем, мон ами!
……
 
Тем временем лимузин уже выехал за черту города и взял курс в аэропорт.
Не прошло и двадцати минут, как машина остановилась, двери открылись и надо было сделать всего три шага чтобы ступить на трап личного вертолёта звезды.
– Расскажи мне кто, что такое случится, – как во сне, пробормотал Владимир, – что я… что вы…
– А знаешь что, мой друг, – прервал размышления молодого танцора Нуреев, – обращайся ко мне на ты. Осточертело идолопоклонство! Хочется нормального человеческого общения. Да, я с радостью и порой намеренно принимал и провоцировал подобное отношение к моей персоне. Но в один из дней приходит понимание, что всё это шелуха и факин дерьмо…
Он подтолкнул гостя к трапу, словно не сомневался в его согласии.
Двигатели были уже заведены, а уже через 3 минуты в иллюминатор Владимир наблюдал удаляющиеся огни ночного города…
– Писать хочешь? Вот держи… – сказал Нуреев, перекрикивая рёв двигателей, и передал пустую двухлитровую бутылку из под швепса… – Здесь нет сортира, сорри. Можешь не стесняться я не буду смотреть, только не обоссы салон, – сказал он хвастливо и глотнул из бокала, с которым не расставался ещё с лимузина…
Всё происходящее казалось Владимиру нереальным. Всего час назад была Жизель поклоны и вот – лимузин, Нуреев, вертолёт… и эта дурацкая бутылка…
Нуреев протянул ему наушник с переговорным устройством, какой уже успел надеть, чтобы не напрягаться в разговоре:
– Не бойся, это не для эфира, только между нами, мальчиками… – и тут же стал картинно задумчив. – Все, кто был рядом со мной – ну, по крайней мере, многие – не могли сказать, что они думают обо мне на самом деле… Во всяком случае, не сказали бы мне правды, потому что я бы им этого никогда бы не позволил. Но сейчас у меня в голове многое поменялось… Это или старость или мудрость, хотя нам, балетным, Володя, последнее не грозит… ведь у нас главное ноги, а не голова…
– То есть теперь вас интересует, что думают о вас другие? – осмелился подать голос Владимир.
Нуреев хитро улыбнулся.  
– "На ты", Вольдемар, забыл? Да, я уже не тот Нуреев, который приезжал на очередные гастроли, выходил из вагона поезда или с трапа самолёта, высокомерно "счастливил" встречающих поклонников ударом бутона цветка по затылку… Всё это меня веселило, но со временем многое изменилось… Такой я был мудак… и, увы, остаюсь им, хоть и смотрю сегодня на свою жизнь с другого ракурса… Ты любишь Нуреева? Не отвечай… я знаю меня все боготворят, считают легендой…
– Зачем тогда спросили? – Владимира начинал тяготить этот разговор, но деваться было некуда – они летели.
Нуреев театрально вздохнул:
– Никто не знает, что у меня здесь, – и он гулко постучал указательным пальцем по сухой груди. – Вот и ты, Вольдемар, даже не догадываешься! – он со вздохом налил из изысканного графина ещё вина и пафосно продолжил: – Большую часть своей жизни я прожил хитрой высокомерной лисой. В какой-то момент я так возгордился, что даже старых своих знакомых заставил обращаться ко мне "мистер Нуреев"… и мне было насрать на их чувства. Ведь это Я достиг вершины Олимпа! – Продолжил Нуреев. – Все хотели меня, а я имел избранных… Здесь, на западе, я всегда имел возможность выбирать: что и когда я хочу танцевать, где и кого трахать… Мир теперь принадлежал мне… я укротил его, подчинил своим правилам и он, не в силах устоять перед моей исключительностью, сдался, лёжа на спине, подняв лапки и повизгивая в предвкушении моих ласк…
…………
 
Тем временем вертолёт уже приближался к архипелагу Ли Галли.
– Смотри, Володя, вот он остров моей мечты… Наверное именно здесь я обрету вечный покой…
Раньше он принадлежал великому Мясину, а теперь не менее великому мне и здесь я наконец-то без посторонних глаз могу опустить уставшие ноги в теплое море”. 
 
С крошечной посадочной площадки они ступили на скалистую твердь острова.
Рудольф тут же скинул абсолютно всю одежду и надел восточный цветастый халат и тюрбан, которые подал ему странного вида человек в холщовой одежде.
– Брось ты уже эту бутылку, Володя, здесь можно отливать где угодно… – сказал хозяин ситуации и на итальянском дал какие-то указания слуге…
Старый и молодой – танцоры направились по крутой лестнице к старинной сторожевой башне с бойницами…Как только они дошли до башни, которую он называл Арагонской, стало понятно, что маэстро превратил её в виллу, в которой он устроил для себя настоящую "пещеру Али Бабы". 
Несколько комнат выглядели аскетично, несмотря на обилие окон с прекрасными видами на море и на ближайший остров. Зато в других – стены сверкали поражающей воображение мозаикой в голубых тонах, повсюду – дорогая деревянная мебель ручной работы. 
Спальня же была полной противоположностью всем остальным помещениям… Кровать, декорированная в восточном стиле, напоминала ханский шатёр. На стенах, обитых роскошным сукном, висели картины с обнажёнными античными героями, поверх плитки на полу лежали персидские ковры, а на столах из красного дерева стояло много предметов из бронзы и серебра. От подобной эклектики несколько рябило в глазах, но в целом было достаточно уютно… 
Здесь же красовался старинный рояль, который, как выяснилось, прилетел сюда на вертолёте.
– Вы играете? – восхитился гость, но Нуреев не ответил.
После небольшой экскурсии они вышли на небольшую залитую солнцем веранду, где висело несколько гамаков, а на плетёном столе стояла большая ваза со всевозможными фруктами. 
– Располагайся, друг мой, – сказал хозяин, гостеприимно предлагая присесть. – Ну как тебе мой дом? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: – Всю эту красоту я как сорока тащил сюда из разных концов мира. В гостевом доме до сих пор лежат нераспечатанными ещё десять ковров.
Неожиданно он сменил тему разговора.
– Володя, скажи, а твои там не будут волноваться?..
– Я думал, вы и это уладили? Вы же всемогущий! – конечно Владимиру была интересна поездка. Но он уже переполнился длинным днём, Жизелью и тем, как их принимали! И так ждал интересного разговора о спектакле, о его Альберте, о балете, наконец! Теперь же не знал, чего ждать от человека-легенды. Впечатления от Нуреева были невероятными, но и опасения во время всей поездки никуда не девались.
Легенда же, казалось, не обращал внимания на диссонанс в их диалоге, вернее, на отсутствие диалога.
– А вот моим пришлось поволноваться, когда я на тридцать лет отлучился… Отца уволили с работы, третировали моего педагога Пушкина, заставляли писать мне письма с призывом вернуться… Тогда, в 61-м писали, что «Нуреев в аэропорту Ла Бурже совершил прыжок к свободе»! На самом же деле я просто неловко перескочил через ограждения и с трясущимися коленками побежал к полицейским со словами «Они убьют меня, спасите меня»! Я чуть в штаны не наложил – так мне было страшно – плакал, истерил… Но меня сделали героем. Западу было по большому счёту наплевать на меня, они просто использовали ситуацию в политических целях, и этот проигрыш системы мне на Родине не простили… Так сильно нервничали, что 7 лет впаяли за измену Родине… – Нуреев усмехнулся, вспоминая: – Первое время я даже ножик в кармане носил!
– Вы жалеете об этом?…
– Я жалел тогда только о том, что, возможно никогда мать не увижу, а на остальное мне было наплевать, мне было глубоко наплевать на коммунизм или капитализм. Я был всегда аполитичным человеком, я думал только о танце… Запад использовал меня… Из меня делали диссидента и эта манипуляция моим поступком и моими страхами мне всегда очень не нравилась. Я на первом этапе подчинялся, чтобы иметь возможность танцевать. Но со временем, Володенька, я на своих балетных ногах здесь утвердился.
Как видишь, я хожу с гордо поднятой головой. И не потому, что я суперстар – хотя это так – а потому, что я сделал себя сам. Я вкалывал, я грёб навстречу своей мечте! Есть вдоволь и спать в тепле… Да, да, ты не ослышался, мой мальчик… всё это я недополучил в детстве и об этом мечтал ТАМ… И теперь сам использую все прелести запада… 
Меня хотят лучшие модели Парижа, Милана – но я иду снимать нищебродных мальчишек из второсортных гей-клубов Нью Йорка… –Тут Нуреев хитро усмехнулся: – Не дрожи, деточка, я тебя не съем! Ты же не второсортный!..
Владимир взглянул с вызовом, не ответил, но выразительно поднял одну бровь. Нуреев искренне рассмеялся:
– Молодец! Не дашь себя в обиду, ценю! Знаешь, если в ресторане я закажу отбивную из африканского слона – я получу её. Realy! Думаешь, платить за банкет буду я? Нет, Вольдемар. Те, кто пресмыкается, пусть они платят за удовольствие общаться со мной… Хотя, как ты понимаешь, я мог бы оплатить не только эти блюда, но и купить весь этот факин ресторан… весь этот квартал, чёрт побери!..
Сегодня мне доступна любая недвижимость в любой части мира – и я покупаю остров в океане, где мечтаю создать школу танца для таких же полунищих мальчишек, каким был сам… Каждый метр этого острова, который я купил за 40 миллионов долларов, я заработал своей кровью и потом… и вот этими ногами. 
Великий артист снова поменял пафос на кокетство:
– Посмотри на них. Они нравятся тебе? Весь мир готов был целовать их!.. И вот во что они превратились сейчас... Случалось, я давал по 250 спектаклей в год и отнюдь не ради денег…
Да, вначале я был голодным и с дырками на носках от больших пальцев. Я никому не доверял и требовал, чтобы мне выдавали гонорар наличными и непременно до выступления. – Он понизил голос: – Представляешь, ходил по городу с карманами полными денег и кончал от самого этого факта! – и весело продолжил: – Со временем, когда моя хореографическая слава понеслась вверх, к Олимпу, я давал уже по 3-4 спектакля в неделю. Ни один карман уже не выдержал бы такой кучи денег!.. 
Я потерял им счёт, у меня даже не было времени их тратить. Мои огромные гонорары по многочисленным контрактам оседали на моих счетах и фондах. Я их учредил в поддержку танцовщиков, которым не повезло в карьере из-за болезней или жизненных трудностей… Я и сейчас не знаю, сколько у меня денег.
Нуреев не только хвастался – он исподволь проверял, какое впечатление его хвастовство производит на молодого коллегу с Родины.
И ещё … только сейчас, когда у меня появилось больше времени для размышлений – я понял, зачем покупал разную недвижимость, бешено дорогие старинные безделушки, этот остров наконец. Как это не странно я делал это для подтверждения моей значимости, для доказательства моего финансового могущества.
– Разве финансовый успех эквивалент значимости человека? – попытался разобраться Владимир. – Неужели вы в этом видите…
Договорить он не успел, Нуреев перебил:
– Да нет же! Я подсознательно хотел показать, что всего добился, не играя на бирже, а танцуя на сцене. Что каждый цент заработан моими нервами потом кровью... Вот этими вот ногами. 
Нуреев замолчал. Владимир тоже молчал. Оба артиста знали, какова цена танца… Потом Рудольф тихо продолжил:
– Когда я смотрю на свои стопы, искажённые артритом, вывернутые пальцы с огрубевшей кожей, на эти серые,  как у мертвеца ногти у меня к горлу подкатывает рвотный рефлекс... Эти ноги дали мне славу, деньги и положение.
– Они вас сделали счастливым… Нет?..
– Моё счастье было ярким, но мимолётным: от первого звонка – до финальных поклонов. А потом я возвращался в грёбаную роскошную, иллюзорно счастливую жизнь, окружённый лживыми шакалами, прилипалами и лжецами… Ты знаешь… я правда – никогда, ни разу – не платил за себя в ресторанах… И ведь ни разу не поперхнулся… Мой тщеславный организм ни разу даже не икнул, при всей пошлости и льстивой ереси, которую я выслушивал на всех этих званных приёмах… вечеринках… Ни разу не выблевал на всю эту пафосную ресторанную публику всю желчь, накопившуюся во мне за годы… 
– А разве вся эта велеречивая публика не играла на поднятие самооценки? – удивился Владимир?
– Тогда – да. Но теперь, когда я старый и морщинистый, где вся эта трепещущая свора, всегда готовая облизывать меня с головы до ног? Да, когда я был на пике славы я был молодым и доверчивым. Но жизнь научила меня держать всех этих прихвостней на расстоянии.
 
Владимир пристально посмотрел на Рудольфа и наконец задал терзающий его всё это время вопрос:
– Скажите, Рудольф, зачем вы пригласили меня сюда? Почему именно я?
Великий танцор задумчиво улыбнулся.
– Не бойся, Володя, я не трахну тебя и даже не порежу на кусочки, чтобы поедать частями по утрам в надежде, что твоя красота и молодость вернётся ко мне…
У меня будет одна просьба к тебе, но об этом чуть позже…
Он обновил в бокале вино и, покачиваясь в гамаке, посмотрел в небе…
 
– Что тебе ещё хочется узнать обо мне…? Спрашивай, я отвечу на любой вопрос
– Вы любили когда-нибудь по-настоящему?…
– О дааа! Марго! Любовь всей моей жизни… Моя муза, моя дочка, моя Мама… моя девочка для битья… Она была всем для меня, как никто понимала и принимала меня таким, каким я есть. Прощала мне всё, никогда не обижалась, когда я орал на неё на репетициях… Но выйдя из балетного зала, мы переключали тумблер, брались за руки и гуляли по улицам Парижа. Все думали, что у нас роман, и он у нас был. 
 
– А как же Эрик Брюн?
– Эрика я тоже очень любил. Он научил меня танцевать по-европейски. Бывало, мы сутками не выходили из балетного зала. Я пил его мастерство жадно, большими глотками, как путник в пустыне, и он отдал себя мне без остатка…
А я, факин дерьмо, поступил  с ним по-свински, заняв руководящую должность в компании, которая по справедливости должна была принадлежать ему…
Он любил меня, а я предал его, как последняя проститутка…
– Почему? – воскликнул Владимир. – Как Вы могли?..
Нуреев опять словно бы не слышал гостя. А может, слишком глубоко увлёкся исповедальным монологом.  
– Кстати… Я не был геем раньше.. Что-то случилось со мной, или природа предала меня и я ответил ей взаимностью. Не скажу, с чего всё началось. Но когда это случилось, сказал себе, что если она со мной так обошлась, то она задумается, создавать ли в следующий раз подобных монстров. Да, я пустился во все тяжкие... – Артист грустно усмехнулся. – Когда я был молод, я стремился к лидерству во всём: будь то танцы, секс или интриги… Все знали, что равных мне в этих делах не было, и я преумножал эту славу. Теперь же я болен и долго не протяну.
Владимир порывался что-то сказать, но Нуреев не дал.
– Молчи, мой друг, у меня спид и уже давно… Но я не сдаюсь! – снова пафосно воскликнул Танцор. – Танец вылечит меня. Я буду танцевать до последней капли сил, я болен не спидом, я болен сценой… И даже если в зрительном зале останется последний мой зритель, я буду танцевать для него, чего бы мне это не стоило!..
 
Несколько секунд висело молчание. Потом Нуреев спросил, не глядя на Владимира:
– Ты видел мою Сильфиду в Мариинском? – и опять не стал ждать ответа: – Я танцевал с растяжением связок на двух ногах, Да, возможно это смотрелось жалко, но я хотел это сделать и позволил себе. Мне было необходимо поставить точку там, где когда-то я начертал первую букву в предложении… – Он снова весело хмыкнул. – Я всегда что-то позволял себе… Например дирижировать оркестром, по большому счёту не разбираясь в тонкостях партитуры… Но тем, кто приходил на эти представления, не было до этого дела, собственно, как и до музыки в принципе. Надевая бриллианты и фраки, выкладывая за билеты грёбаную кучу денег, они шли на Нуреева. Шли как в цирк или зоопарк. Однажды, когда я подохну, они положат меня в сундук завернут его в один из этих персидских ковров и выбросят на задворки истории, как ненужный хлам.
 
Нуреев говорил, говорил, почти внутрь себя, не ища поддержки или сочувствия. Он будто исповедовался самому себе, страстно, горестно, беспощадно, линчуя свою жизнь и весь мир заодно, не ища виновных, не нанимая адвокатов, словно изрыгал гнилое нутро всей своей больной души… Исповедь эта была похожа на интоксикацию алкоголика или ломку наркомана, или на предсмертную агонию тяжело больного человека…
Владимир видел перед собой не надменную звезду, а кающегося грешника – без храма, священника, без крестов и свечей. И монолог этот не вызывал у него презрения или отвращения.
– Мне не о чем жалеть, сынок, я счастливо жил, много танцевал, любил – много любил, но самое трудное – это уходить, когда все, стоя, аплодируют тебе 30 минут после закрытия занавеса…
В молодом танцоре проснулось сочувствие и понимание такой силы, что захотелось крепко обнять кающегося артиста, крепко прижать к себе, как прижимает и утешает мать своего маленького плачущего провинившегося ребёнка. А потом напоить тёплым молоком с мёдом и уложить спать…
Но… Нуреев – как уже неоднократно за весь этот вечер – вновь резко сменил настрой. Теперь он снова был великим, вновь повелевал:
– Я дал тебе лучшее интервью в жизни, май френд! Теперь ты так много знаешь обо мне, что тебя стоило бы убить! – и он хрипло рассмеялся. – Но ты нужен мне живым… ты должен кое-что сделать для меня. Володя, выпей со мной ВОДКИ, – словно ведром холодной воды отрезвил его Нуреев. – Если переберём сегодня, то давай договоримся, что будем вместе блевать со скалы в океан… А от головной боли в моей аптечке всегда что-нибудь найдётся…
Теперь уже рассмеялся Владимир. Он смеялся всё громче и громче – до тех пор, пока Нуреев не встал и не ушёл в свою спальню.
 
 Владимир же долго ещё сидел на веранде, смотрел на море, глубоко вдыхая парной воздух, впечатления и мысли крутились в голове. Хотелось плакать и он позволял себе это…
Уходила легенда… Икона балета прощалась с храмом искусства, для которого она и была написана.
 
Владимира разбудили девять гулких ударов больших напольных часов.
Он попытался открыть глаза, но лучи утреннего солнца слепили его. Через некоторое время, окончательно проснувшись, он встал с кровати. Покрутив головой, оценил обстановку спальни, в которую ночью проводил его слуга. Тут же стоял таз для умывания.
По крутой каменной лестнице молодой танцор спустился на веранду. 
 
– Гуд монинг, май френд, – почти прокричал Рудольф, – я заварил нам индонезийский кофе, такого напитка ты не попробуешь нигде. За килограмм копи-лювак зёрен я плачу 550 евро и всё потому, что эти зёрна поедают а потом высирают грёбаные мусанги. Так что dans ce monde, tout le meilleur. В этом мире всё лучшее через жопу … – расхохотался он …
 
Не успел Владимир допить чашку этого волшебного кофе, как услышал:
– Володя, пошли, пилот ждёт..
 
Подойдя к вертолёту, Нуреев полез куда-то вглубь своего халата и вынул старую икону.
– Её мне дал батюшка в одной из церквей Ленинграда, куда я, двадцатилетним пацаном случайно зашёл, из чисто эстетического любопытства. Там у меня состоялся ;разговор с ним. Содержания сейчас уже не припомню, но вышел я из церкви с этой иконой…
Я всегда носил её с собой, на все мои выступления, но никогда не вынимал из сумки и не ставил на свой гримерный столик. 
Я прожил свою жизнь атеистом и ни Будда, ни Иисус, ни Аллах – не заслужили моего доверия. А рассчитывал я всегда, как ты уже знаешь, только на себя. Верил в свои силы и в великую силу искусства, которому себя посвятил. Балет! Музыка! Сцена! – Вот мой храм и Театр – мой алтарь. Танец – это единственное, в чём я не разочаровался... 
На него я положил всю свою жизнь. А мои прихожане – это мои зрители – люди разных конфессий, или просто верующие в искусство. Им-то все эти годы я каждым своим танцем читал проповеди. Они верили мне, уходя со спектаклей просветлёнными, воодушевлёнными. Мы никогда не подводили, никогда не обманывали друг друга, вот этот союз и был святым для меня всю мою жизнь... 
Так что икону эту я таскал с собой на всякий случай, так сказать для подстраховки... Она и не пригодилась... А посему я хочу, чтобы ты выполнил одну мою просьбу. 
 
Владимир опять насторожился. Неужели Артист решил подбить его на контрабанду?.. И опять попал пальцем в небо. Нуреев был непредсказуем.
– Слушай меня внимательно, пока мотор не взревел… Ты избранный, мой мальчик, я выбрал тебя для важной миссии, мне не надо от тебя плоти, страсти, любви и прочего дерьма... Тем более – теперь, когда ты знаешь про спид. Ты должен отвезти эту икону обратно в Ленинград, в ту самую церковь... Круг надо замкнуть. Это я доверяю тебе! Вот дарственная от меня – тебе. Как видишь, формальности я предусмотрел и уже уладил. Хватит заниматься самообманом, и таскать с собой святыню, которой я не достоин, да и подстраховка мне больше не нужна: моё тело охвачено болезнью, я немощен и вряд ли вернусь на сцену... я улетаю, мой друг... 
 
Передав икону, он поманил Володю пальцем, обнял и прошептал на ухо: «А знаешь, оставь её себе... И помни – эту Икону всю жизнь протаскал Великий Нуреев, в сумке с бандажами и поношенными балетками».
 
Он хитро улыбнулся и подмигнул: 
– Жаль, что ты не перешёл со мной на ты!
Нуреев коротко хохотнул, развернулся и спокойно начал спускаться по довольно крутой тропинке к морю, сбросив по дороге халат и тюрбан. 
 
Владимир зашёл на борт, и пилот без промедления поднял машину в воздух, разгоняя винтом песчаную крошку скальной породы.
Последнее, что Владимир видел перед тем, как вертолёт набрал высоту, – сухая обнажённая фигура, стоящая на невысоком уступе перед водой. Через мгновенье она нелепо плюхнулась в воду и поплыла…
Больше они никогда не виделись.
Икону Володя предпочёл оставить себе, она была с ним теперь всегда. Он брал её на каждый спектакль, пока был на пике своей творческой карьеры в Мариинском театре.
Была она рядом и в сложный момент, когда ему пришлось уйти из театра на вольные хлеба..
Она объездила с ним весь мир, стояла на столе его кабинета, когда его назначили художественным руководителем балета одного из Московских театров…
Она помогла принять решение и осуществить перенос на сцену Москвы балета «Дон Кихот» в постановке Рудольфа Нуреева.
Стояла на гримёрном столике у Родиона – Роди – сына Владимира, когда тот впервые танцевал ведущую партию в Большом театре.
Они с сыном держали её в руках перед могилой Руди на русском Кладбище Сент-Женевьев-дю-Буа.
Владимир прочитал на могиле гения танца свои – довольно слабые, он сам так считал, но написанные от сердца – молитвенные стихи, которые родились у него в день смерти Нуреева.
Читал как в храме, опустив голову и скорбя по человеку, который однажды в далёких девяностых открыл ему своё сердце…
 
Прошу тебя, Господь Всевышний,
Не за себя, а за того,
Кто прожил жизнь свою без веры
Кто жил без света твоего.
 
Я адвокатом выступаю,
Хоть он меня не нанимал,
Скорбящим сердцем защищаю
Того, кто недопонимал,
 
Что все шелка и злато бронзы
С собой в могилу не забрать,
Что без одежд мирских придётся
Перед тобой в суде стоять,
 
Что не унесть с собою в вечность
Картины-мебель-жемчуга,
Там ангелы сидят не в зале
И сцена Там совсем не та.
 
Господь! Прими сию молитву
И душу грешную согрей.
Тому, кто проигравший в битве,
Причастного вина налей,
 
Тому, кто прожил жизнь в терзаньях,
В пороках прожигая дни,
Не будь жестоким в наказаньях,
Как сына блудного прими!
 
Того, кто прозябал в безверьи,
Но всё ж, дойдя до алтаря,
В слезах молился о прощеньи –
В предсмертный час найдя ТЕБЯ.