Голова профессора Билибина

               
Осмельтесь мыслить самостоятельно!
ВОЛЬТЕР
               
               
      
      
      Прозвучали положенные краткие речи, с тихим шелестом упала ткань... Посреди обширного неуютного пустыря высился четырехгранный неширокий шпиль. А на его острие - как бы обрубленная голова с лицом, в деталях трудно различимым даже на ярком солнце. Такой уж металл это - темная бронза. На шпиле фамилия - БИЛИБИН...  Голова, которую все присутствовавшие почему-то называли "памятником", издалека казалась совсем маленькой, как шляпка вбитого в стол гвоздя… Лицо Билибина снизу казалось горестным. Бронзовые губы чуть приоткрыты, будто "памятник" силился что-то сказать... Так описывал открытие в 2003 году в Магадане памятника начальнику Первой Колымской экспедиции, геологу Ю. А. Билибину Михаил Горбунов, лауреат национальной премии «Золотое перо Руси», мой коллега-журналист.
      
      В 80-е годы я с Михаилом работала в газете «Новая Колыма», он - заведующим экономическим отделом, а я у него в подчинении - старшим корреспондентом. Редакция находилась в Сеймчане, где во времена Гулага был распределительный центр заключенных, а вокруг Сеймчана –  с добрый десяток концлагерей. Мы еще застали бывших узников этих лагерей и аборигенов, помнивших первый визит Билибина в Сеймчан в 1928 году.
      
      О Юрии Александровиче Билибине написано немного, в основном, это перечисление фактов его биографии и званий: именитый геолог, профессор, член-корреспондент Академии Наук СССР, Герой Социалистического Труда, с непременной допиской: первооткрыватель колымского золота. Однако последнее никак не соответствует исторической правде. Задолго до Билибина о золоте Колымы сообщали исследователи Северо-Восточной Сибири: Михаил Стадухин (ум. 1666), Семён Дежнёв (1605-1673), Витус Беринг (1681-1741), Иван Черский (1845 – 1892). А также советские академики Владимир Обручев (1863 -  1956) и его сын Сергей Обручев (1891-1965).
      
      Сегодня, анализируя события прошлого, справедливее было бы сказать, что Билибин открыл на Колыме не золото, а ящик Пандоры. И обширная суровая площадь северо-востока страны для сотен тысяч людей превратилась в юдоль зла и страданий под названием Дальстрой.
      
      Дальстрой занимал обширную территорию, захватывая восточную часть Якутии, север Хабаровского края, Чукотку, часть Камчатки, протянувшись от Охотского моря до Северного Ледовитого океана. За свое 25-летнее существование (1931-1956) трест сформировал 243 концлагеря, через которые прошли более 870 тысяч человек, из них более 127 тысяч -  умерли от непосильного труда, болезней, холода и голода, и более 11 тысяч - расстреляны! Горькую правду таили гулаговские документы, но правда имеет обыкновение восставать даже из пепла – эти документы сейчас рассекречены.

***
    
      С чего все началось? В 1915 году легендарный старатель-одиночка Бары Шафигуллин, по прозвищу Бориска, примерно в пятистах километрах на север от села Олы, расположенного на побережье Тауйской губы Охотского моря, нашел россыпи самородного золота в бассейне колымской реки Среднекан. Через год местные якуты обнаружили Бориску мертвым. Зажав в застывших руках до черенка сработанное кайло, он лежал на краю шурфа, на дне которого оказалось богатое «гнездо» вожделенного металла.
    
      После этого на Колыме началась настоящая золотая лихорадка. Со всех краев из Владивостока и Хабаровска, Благовещенска и Николаевска-на Амуре в Олу рвался самый отпетый люд. Все выдавали себя за мирных старателей, но в основном, это были жульё, аферисты, авантюристы.
    
      До геолога Билибина, работавшего в якутском тресте «Алданзолото», тоже докатился слух о Борискиной находке. Под эгидой Геологической службы СССР (Геолкома) 27-летний Билибин возглавил Первою Колымскую экспедицию из двадцати двух человек и отправился на поиски золота в Среднеканскую долину, затерявшуюся в бассейне (647 тыс. км2) реки Колыма, протяженностью 2 129 километров.
      
      4 июля 1928 года японский пароходишко «Дайбоши-мару», развозивший по бухтам Охотского моря рыбаков, аргонавтов из Геолкома высадил в устье никому из них неведомой реки в селе Ола. Этот поселок до сих пор жив и отстоит в 33 километрах на восток от нынешнего города Магадан, которого тогда еще не было и в помине.  Из Олы по следам Бориски билибинцы добрались-таки до этих самых россыпей. Как им это удалось, узнаем из дневника члена экспедиции Сергея Дмитриевича Раковского.    
      
17 августа 1928 года…
      
      Сегодня начался поход из Олы к Среднекану. За день прошли 37 километров. Дорога, вернее, тропа все время шла кочкастой марью (болотистая, но относительно проходимая таежная равнина – Р. Б.) с редкой и мелкой лиственницей. День после недавних ливней выдался наконец ясный. Видно далеко-далеко. А небо такое синее, будто над нами туго натянутый шатер из блестящего синего шелка. Если бы еще ноги не вязли в противной жиже, можно было подумать, что в какую-то сказку попали.
      
      В полдень перевали хребет Джалал-Урахчан (ныне горная цепь имени Билибина – Р. Б.). Особенность этого хребта в том, что у него нет никакого предгорья, никаких увалов; сразу – ввысь! Узкая тропинка вела на перевал так круто, что лошади вскарабкивались на очередной уступ с большим трудом. А впереди виден новый хребет – цепь могучих округлых гор. То и есть знаменитый Колымский, или Яблоновый хребет, с которого в нашу сторону течет река Ола, а туда, на запад, - Малтан. До него еще далеко, но прозрачность воздуха такая, что видно вперед на добрую сотню километров, если не больше.
      
19 августа...
      
      Перешли на другую тропу, Бахапчинскую, которая ведет вверх по реке Ола.
      
      Хорошо на душе сейчас, вольно. В голове мечты всякие бродят. Вот откроем золото… Я не знаю, что тогда будет, но будет славно. Это уж точно. Я институт заочно закончу, ребята - техникум. А что молодые еще.
      
      …Не пойму, почему на Колыме хребет Яблоновым назвали. Ведь никаких яблок здесь  нет. (Хребет получил это имя от юкагирского слова «яблон» -  смерть. - Р.Б.).
    
21 августа…
    
      Перевалили через Яблоновый хребет. Собственно, после Джал-Урахчана никакого перевала мы и не почувствовали. Просто тропа здесь плавно поднимается вверх и также плавно опускается вниз. Билибин говорит, что, когда будут строить дорогу от Охотского побережья в район Верхней Колымы, она должна будет пройти именно здесь. (Позже так и случилось. Хотя вариантов будущей автотрассы через Яблоновый хребет предлагалось много, дорожники в конце концов остановились на том, который предлагал Билибин. – Р.Б.).   
22 августа…
    
      Прибыли к месту сплава. Теперь – даешь плоты! Сухостоя по берегам Малтана тут много, и лиственницы крупные, для плотов в самый раз.
    
 29 августа…
      
      У нас два плота: четыре метра на десять и четыре на двенадцать. В каждом по 16 сухих бревен. Скреплены хорошо. Большой плот ведем мы с Дураковым. Нам помогает Лунеко. На втором плоту кормчими Билибин и Чистяков. Помощником у них Алехин.
      
      Малтан течет быстро. Но спокойно. Берега красивые, крутые и лесистые.
      
30 августа…
      
      Смирненький Малтан устроил нам веселую жизнь. Ожидали страшных бахапчинских порогов и к нему отнеслись с полным доверием, а он сам, оказывается, фортели умеет выкидывать.
      
      Возле устья берега вдруг сузились и превратились в хмурое ущелье. Вода то мирно журчала, а тут понеслась с оглушительным ревом. Впереди она кипела и клубилась белыми хлопьями пены. Сначала мы приняли эту пену за обыкновенный бурун и плоты не тормозили. Потом смотрим – черные лбы в пене. Пороги! Вся река перегорожена здоровенными валунами. Хорошо, что Дураков вовремя заметил справа протоку, мы успели свернуть в нее. В протоке намучились. Она сплошь в перекатах. Плоты пришлось тащить по пояс, а то и по грудь в ледяной воде.
      
6 сентября…
      
      Уже неделю плывем по Бахапче. Пустынно, сурово, по бокам у нас гранитные берега. Кругом тишина и промозглая сырость. И тут плот Билибина налетел на шиверу (мелкий и быстрый перекат горной реки – Р. Б.). Но все обошлось благополучно, только на билибинском плоту весь груз замочило. До основных порогов оставалось километров двадцать.
   
 8 сентября…
      
      Вот оно наше страшилище! Камень на камне. От рева воды ломит уши. Клочья пены, кажется, висят в воздухе, так сильно здесь кипение бурунов. Река зажата в узком сумрачном коридоре. Скалы падают в воду отвесно. Они совершенно голые, темно-свинцового цвета. Если стоять у подножья скалы, то над головой видишь только полоску неба. В ущелье темно. Как поздним вечером. Длину ущелья определить трудно, его конца не видно.
   
 9 сентября…
    
      Прошли пять порогов, на одном чуть не погибли. На камни садились трижды.

10 сентября…
      
      В Колыму впадает много притоков. По схеме, которую нам в Оле дали Кылланах и Макар, определить все не можем. Знаем, что должны быть две большие реки: Таскан и нужный нам Среднекан.
      
12 сентября…
      
      Новое устье. Как будто Среднекан. На берегу увидели человека. Оказалось, известный на Колыме охотник, древний старик Дягилев. Убегал от нас. Я едва догнал. Спрашиваю:    
    
      - Это Среднекан?
    
      Трясется весь:
    
      - Хиринникан…  Хиринникан…
      
      Напугали несчастного.
      
      Угостили старика чаем. Он попил, собрал в платок все, что дали ему к чаю, и «ча, прощай, догор». Ушел в тайгу, так ничего и не сказав.
      
      Падает снег.
      
14 сентября…
      
      Идем с котомками по талому снегу. Нужно найти место для зимовки. Идти очень трудно.
      
17 сентября…
      
      Решили остановиться в устье какого-то ручья. Окрестили его Безымянным. Лес для зимовья тут приличный. И дров много, сушняка больше, чем живых лиственниц…
      
      Где-то здесь должны быть старатели, о которых нам говорили в Оле. Скоро действительно увидели свежие шурфы, вернее, кое-как беспорядочно вырытые ямы. Из одной из них шустро выскочил старик. Он оказался знаменитым Сафейкой - Сафи Гайфуллиным (в 1915 году был напарником Бориски – Р. Б.). Все сносу ему нет, лет уже под семьдесят, а бегает, как рысак. Сказал, что на этот раз он пришел сюда с артелью Сологуба, с которым тут работают Канов, Бовыкин (те самые Иван Бовыкин и Михаил Канов, по прозвищу Свищ, которые в 1923 году «объявили себя» Советами на Колыме и удерживали в своих руках власть, вплоть до 1926 года – Р. Б.).
      
      Но тут вступили в разговор его люди и спросили, кто мы такие.
      
      - Экспедиция, - говорю.
      
      - Какая такая экспедиция?
      
      - Государственная.
      
      Я говорил и недвусмысленно поправлял на плече винчестер.

21 сентября…
      
      Перетаскиваем к месту базировки и начинаем рубить барак. Мы с Билибиным ведем поиски. Золото пока не ахти какое, мелкое. Юрий Александрович говорит, что это еще не основной участок россыпи, золото покрупнее должно быть выше по ручью. Старатели этого не понимают, потому и увязли на охвостьях россыпи. Думают, где больше воды, там больше и золота, а оно, если по науке, выходит наоборот. Россыпь-то начинается с коренных жил, значит, чем ближе к жилам, тем золото увесистей. И хорошо, что старателям это не приходит в голову.
      
      Они присмирели. Сопят в две дырки, но здороваются и к Билибину обращаются по имени-отчеству. Я никогда не думал, что Юрий Александрович умеет разговаривать с людьми так сухо и официально. С этими он на такой ноге, что боятся его больше, чем моего винчестера.
      
      На Бахапче мы потеряли три ящика с консервами. Два мешка муки и почти весь сахар. А наши товарищи должны прийти сюда не раньше декабря. Продуктов до того времени не хватит никак. (Здесь речь идет о второй части экспедиции под руководством заместителя Валентина Александровича Цареградского, которая вышла из Олы позже первой – Р.Б.).

12 октября…
      
      Сделал себе лоток и за охотничий нож выменял у старателей пятилитровую жестяную банку для кипячения воды.

20 октября…
      
      Бьем шурфы. Земля уже окаменела. Морозы с каждым днем сильнее. Вчера было 16 градусов, ночью перевалило за 30, сейчас минус 43.
      
      Наше положение действительно плоховато.

 25 октября…
       
      Утром в градуснике замерзла ртуть.

28 октября…

      Воскресенье. Ходили с Дураковым на охоту. Принесли всего пять белок.

7 ноября…
    
      Годовщина Октябрьской революции. По этому поводу в бараке собрали старателей. Побычились, но пришли все. Получилось вроде производственного совещания.
      
       - Сегодня, - сказал Юрий Александрович, - одиннадцатая годовщина нашего рабоче-крестьянского государства. Как видите, те, кто пророчил ему скорую гибель, в своих расчетах ошиблись. Страна Советов живет и крепнет. Ей принадлежит здесь все, земля, ее недра и все мы с вами. Поэтому все намытое золото должно идти в государственную кассу за установленную цену: по полтора рубля за грамм металла….
    
      Старатель Туркин чвиркнул слюной:
   
      - Чихать мне на ваше государство!
    
      Юрий Александрович ответил спокойно:
    
      - Прошу вас удалиться.
    
      - Чаво?
    
      - Помещение, говорю, освободите.
   
      - А может, я не желаю?
   
      - Мы желаем.
    
      Старатели притихли. Туркина никто не поддержал. Акт на сдачу золота все подписали.

10 ноября…
      
      Продолжаем шурфовку. Мороз 50 градусов. Едим раз в сутки. На обед расходуем банку тушенки и граммов двести муки. Пару недель, может, продержимся.

14 ноября…
      
      Мороз 60 градусов. Солнца уже не видно, оно освещает только противоположные горы. Окончательно обносились. Вид у всех, как у цирковых клоунов. На мне, например, брезентовые брюки, у которых одна штанина сантиметров на тридцать короче другой. С обувью не лучше. Сапоги давно развалились. Ходим в торбазах. Голенища скроили из рюкзаков, подошвы – из войлока.

21 ноября…
      
      Сафейка Гайфуллин сказал, что в верстах шестидесяти отсюда есть якутский поселок Сеймчан. Может, там удастся раздобыть каких-нибудь продуктов.

1 декабря…
      
      Билибин, Дураков и Сафейка Гайфуллин ушли в Сеймчан. Сделали для них большие промысловые нарты в надежде, что в Сеймчане их нагрузят провизией.
      
      Мороз немного спал – 57 градусов. Пытаемся продолжить шурфовку, но очень тяжело. От голода дрожит все тело и мутно в глазах.

 7 декабря…
      
      Работать нет сил.
      
11 декабря…
      
      Начинают шататься зубы и кровоточить десны… Цинга.
    
12 декабря…
      
      Вернулись из Сеймчана Билибин, Дураков и Сафейка Гайфуллин. Ничего не привезли, привели только двух лошадей, которые добровольно отдала якутка Анастасия Трофимовна Жукова, родившаяся еще при императоре Александре ;, современница Пушкина… 

* * *
      
      По завершению этой экспедиции Ю. А. Билибин написал докладную записку, хранящуюся в Центральном государственном архиве научно-технической документации Санкт-Петербурга (ф.Р-43, оп.11, д.89) с расчетами и выводами о возможности промышленного освоения природных ресурсов Охотского края. Однако ннкоторые чиновники из властных структур неодобрительно относились к этой авантюре, понимая, что она вызовет новую волну репрессий. Но Билибин вопреки разумным
      
      11 ноября 1931 г. под грифом «совершенно секретно» сам Сталин подписывает Постановление ЦК ВКП(б) «О Колыме», в котором детально разработан план развертывания работы будущего рабовладельца Дальстроя, названного в документе Колымским трестом.
      
      Через два дня,13 ноября 1931 г. выходит уже гласное Постановление Совета Труда и Обороны «Об организации государственного треста по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы- Дальстрой». А золото (основная цель создания треста) в документе даже и не упоминается, но всем организациям, работающим с Дальстроем, даётся указание решать его вопросы в первую очередь.
      
      С самого начала деятельности Дальстроя его основной рабочей силой были заключенные Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей - СВИТЛ. Организованный приказом ОГПУ СССР № 287/с от 1 апреля 1932 года Дальстрой просуществовал четверть века, и через его лагерные подразделения прошли сотни тысяч репрессированных людей, где применялась система рабского труда заключённых. Это был трагический период существования разветвленной лагерной системы и массовых репрессий - причины гибели десятков тысяч ни в чем не повиннных людей.
      
      По чертежам Билибина в июле 1932 года уже вовсю кипело строительство автодороги –  Колымской трассы, вдоль которой одновременно, как грибы, росли концлагеря, прииски… Эта проклятая дорога, проходившая по сопкам, и ее обочины до сих пор усеяны костьми заключенных.
    
      В 1982 году с Борискиного перевала, он в восьмидесяти километрах от Сеймчана, я вела репортаж «Самое длинное кладбище в мире». При вскрытии дорожниками старого полотна чуть ли не на каждом метре обнажались человеческие кости. Невольно тогда вспомнился куплет из знаменитой лагерной песни «Я помню тот Ванинский порт...».

Сто тонн золотишка за год
Дает криминальная трасса.
А в год там пускают в расход
Сто тонн человечьего мяса.
       
***
    
      Географически начало промышленного освоения золотой Колымы связано с поселками Усть-Среднекан и Сеймчан, расположенных в «глубинке» нынешней Магаданской области. В декабре юбилейного 1981 года, спустя 50 лет после образования Дальстроя, В. А. Цареградский, заместитель Билибина в Первой колымской экспедиции, снова побывал в местах былых свершений: в Сеймчане, Усть-Среднекане и их окрестностях, вплоть до ручья Безымянный, где 21 сентября 1928 года билибинцы определились с местом базировки и срубили первый барак, начав поиски золота.
      
      Последнее наше интервью с 79-летним генерал-майором НКВД в отставке Цареградским состоялось на этом историческом месте: уже отработанном полигоне, где в 1939 году при прокладке новых шурфов экскаватором случайно зацепили труп Бориски, наскоро похороненный якутами в 1916 году в вырытой им же яме. Один из очевидцев так вспоминал: «Запомнилось очень худое лицо, высокий рост, могучие плечи и большие заскорузлые руки старателя… Даже вышитая рубашка и шаровары не были тронуты тлением в вечной мерзлоте колымской земли».  Судмедэкспертиза подтвердила, что труп принадлежал именно Бары Шафигуллину. Об этой потрясающей находке рассказал Владимир Яковлевич Шарафан, начальник Сеймчанской геологоразведочной экспедиции, который сопровождал Цареградского.
      
      С журналистами газеты «Новая Колыма» (Михаил Горбунов и я) Валентин Александрович беседовал охотно и даже с гордостью упомянул о телеграммах Билибина о поставке дополнительных «трудовых ресурсов». «То бишь заключенных?» - уточнил Михаил Горбунов. Но генерал-майор НКВД проигнорировал этот вопрос и перевел разговор в другое русло.

***
      
      Билибин знал, что для промышленной добычи золота нужны сотни тысяч рабочих. Но где их взять? На себе испытавший суровый колымский климат, он прекрасно понимал, что добровольно в это гиблое место мало кто поедет. Сталин, тронутый его докладом о несметных богатствах недр Охотского края, расширил репрессии, и по заявкам аргонавтов, лишенных всякой морали и нравственности, десятилетиями насыщал суровый край «трудовыми ресурсами».
      
      Строительство Магадана, начатое горсткой рабочих на пустынном берегу бухты Нагаева, требовало все больше и больше рабочих рук, тех самых «трудовых ресурсов». И они шли этап за этапом. Массовые морские перевозки заключенных начались уже в конце 1931 года. Других путей, кроме морского, с материка на Колыму не было. Перевозку арестантов осуществляли четыре-пять пароходов, каждый из них за рейс привозил от трех до пяти тысяч заключенных, начиная с мая по ноябрь. За месяц судно могло сделать даже два рейса.
      
      Бывший пассажир парохода-тюрьмы «Кулу» В. М. Лазарев вспоминает:
      
      «Нас, около четырех тысяч заключенных, вез пароход «Кулу». Из них 700 человек – инвалиды, в протезах, корсетах для позвоночника , а человек десять даже слепые. В иные рейсы «Кулу» брал и свыше пяти тысяч человек.
      
      Люди разбиты по десяткам. В обязанности десятника входит получение пищи и воды. К вечеру началась качка. Мы были уже в Японском море. Большинство никогда не плавали на морских судах, и их быстро укачало -  в первую очередь тех, кто лежал на верхних ярусах нар и в верхнем трюме. Их неудержимо рвало, и блевотина летела вниз, часто на головы обитателей нижних нар. К концу дня нам разрешили получить еще по пол-литра воды - это было легче, так как большинство уголовников лежали пластом и не могли вырвать у нас воду.
      
       В уборную выводили два раза в день. Уборные были устроены на верхней палубе в виде деревянных навесов, висящих вдоль борта судна над водой. Они страшно раскачивались, а внизу были видны холодные волны с белыми барашками. Ночью стало сказываться отсутствие вентиляции. Воздуха в трюме, где людей было набито полным-полно, не хватало; гниющие отбросы, блевотина, запах грязной одежды и портянок создавали очень тяжелую атмосферу. Чтобы глотнуть хоть немного воздуха, нужно встать около лестницы, но там было мало места, люди загораживали свободный доступ воздуха, и в трюме становилось все более душно.
      
      Некоторые теряли сознание. Особенно плохо пришлось больным астмой, простуженным, сердечникам и т. д. Большую часть времени мы проводили в полусне или в полузабытьи. Когда на другой день выдали очередную порцию соленой рыбы, к ней почти никто не притронулся. На третий день утром обнаружили несколько покойников. Убирать их не разрешили, соседи сволокли их на пол, под нары, и во время качки они перекатывались по полу, от борта к борту, нелепо цепляясь окоченевшими руками и ногами за стойки нар.
      
      За едой выпускали по 4-6 человек, а в уборную – по количеству дырок. В уборную были бесконечные очереди. Тем, кому уж было невмоготу, надо было спускаться вниз, к инвалидам. Там стояла бочка диаметром метра два и высотой метра три. Рядом - другая, чуть поменьше. Сделано так, чтобы инвалиды могли подходить или подползать к дырам по покатым помостам. Но к инвалидам ходили редко. такие они там были жалкие: сильно обидно на них смотреть, когда они сами себя обгаживали.   
      
       На третий день море было не узнать. Волны били в борт. Часто по палубе шла вода по 20 сантиметров, и море - такое, что смотреть страшно. Люди в трюмах кругом рвали. Ночью был слышен треск на палубе, качало так, что уж и в трюме надо держаться, чтобы идти. Когда утром открыли люк, то уборной уже не было – её смыло волной. Ночью опять сильно качало, кое-где трещали нары, слышались сплошные стоны и рвоты. А море бушевало и бушевало днем и ночью.
      
      Тяжело было и здоровым людям, а ведь с нами ещё и инвалиды плыли. От шторма у них сорвало большую бочку с дерьмом, а она в свою очередь сбила меньшую бочку, и фекалии разлились у них в трюме. Что там было – словами не передать… Все инвалиды – в дерьме!.. Вонь, смрад…
      
      Ночью мертвых, «закаченных» людей, стали бросать за борт. Занималось этим человек семь из команды на 15-е сутки плавания. Выбросили десятка полтора, если не больше.
      
      Люди все поголовно лежали. Больные. Похудевшие. Все кругом было забрызгано блевотиной, кое-где нары водой залило. Многие получили синяки и травмы, но мы давно уже были для тех, кто нас арестовывал, судил и вез - каким-то ненужным хламом. Никто из начальства за все 15 дней плавания даже не удосужился заглянуть к нам».
      
      Дорогу в колымский ад и мучения там описал прозаик и поэт Варлам Шаламов - гордость русской литературы. Он семнадцать лет провел в сталинских лагерях.
      
      Пароход «Кулу» закончил свой пятый рейс в бухте Нагаево 14 августа 1937 года. Этим рейсом привезли Варлама Шаламова, автора «Колымских рассказов».
      
      «Врагов народа», целый эшелон москвичей, везли сорок пять суток. Теплая тишина летних ночей, глупая радость тех, кого везли в теплушках по тридцать шесть человек. Обжигая тюремную бледную кожу горячим ветром из всех вагонных щелей, люди были счастливы по-детски. Кончилось следствие. Теперь их положение определилось, теперь они едут на золотую Колыму, в дальние лагеря, где, по слухам, сказочное житье. Два человека в вагоне не улыбались -  я (я знал, что такое дальний лагерь) и силезский коммунист, немец Вебер - колымский заключенный, которого привозили для каких-то показаний в Москву. Когда затих очередной взрыв смеха, нервного арестантского смеха, Вебер кивнул мне своей черной бородой и сказал: «Это дети. Они не знают, что их везут на физическое уничтожение».
      
      Аресты тридцатых годов были арестами людей случайных. Они не были ни врагами власти, ни государственными преступниками, и, умирая, они так и не поняли, почему им надо было умирать.
      
      Все человеческие чувства – любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность – ушли от нас с тем мясом, которого мы лишились за время своего продолжительного голодания. В том незначительном мышечном слое, что еще оставался на наших костях, что еще давал нам возможность есть, двигаться, и дышать, и даже пилить бревна, и насыпать лопатой камень и песок в тачки, и даже возить тачки по нескончаемому деревянному трапу в золотом забое, по узкой деревянной дороге на промывочный прибор, в этом мышечном слое размещалась только злоба – самое долговечное человеческое чувство.
      
      Каждый раз, когда приносили баланду… всем хотелось кричать и плакать. Мы были готовы кричать от страха, потому что суп мог оказаться водянистым. А когда случалось чудо, и баланда оказывалась густой, мы не могли в это поверить, и старались есть ее как можно медленнее. Но даже с густым супом в желудке оставалась сосущая боль, потому что голодали мы слишком долго. Все человеческие эмоции покидали нас вместе с плотью, которая вытаивала из наших тел.    
      
      Острый голод - всегдашняя угроза для беглеца. Если ж понять, что именно от голода и бежит арестант и, стало быть, голода не боится, то вырастает ещё одна смутная опасность, с которой может встретиться беглец, - он может быть съеден своими собственными товарищами».
      
      В "Колымских рассказах" с ошеломляющей ясностью и правдивостью автор описывает страшный лагерный опыт, опыт существования в условиях, не совместимых с человеческой жизнью. Сила таланта Варлама Шаламова в том, что он заставляет верить в рассказ не как в информацию, а как в открытую сердечную рану. В его рассказах нет художественного вымысла или каких бы то ни было преувеличений, их достоверность подтверждена документально. На свете нет ничего более низкого, чем забыть преступления ГУЛАГА, писал Варлам Шаламов.
    
      Адепты Билибина представляют своего кумира в привлекательном виде: талантливый геолог и первооткрыватель колымского золота, оставляя «за кадром» подоплеку этого открытия. Но зло как раз и приходит в привлекательном виде.
      
      Билибинский ящик Пандоры вызвал шквал негативных последствий - государственный террор, который в масштабах страны коснулся чуть ли не каждой семьи. Такова цена золотой идеи, родившейся в голове профессора Билибина.
      
      Не может не возникнуть вопрос, почему Юрий Александрович, добившийся создания треста Дальстрой и занимавший в нем руководящие посты, через пару-тройку лет, покинул студеный материк? По официальной версии -  занялся научной деятельностью в Ленинграде. По неофициальной -  предвидя грядущую политическую бойню, в которой в 1937 году расстреляли даже первого директора Дальстроя Э. П. Берзина, дальновидный Билибин ушел с арены политических баталий на Колыме, хотя по большому счету, он должен был разделить судьбу истребованных ним «трудовых ресурсов» - этапов с сотнями тысяч заключенных.
      
      1934 год. Билибина на Колыме уже нет, а этапы идут! 
      
      1952 год. Билибин умер, а этапы идут и идут! И его античеловеческая идея зловещим облаком долгие годы продолжает витать над всей Колымой и Чукоткой.

***    
    
      Пароход «Кулу» еще известен и тем, что на нём в качестве заключенного везли в Магадан Сергея Павловича Королёва, основоположника советской космонавтики. Но ведь были у того же парохода и обратные рейсы, когда он вез на волю, на материк освободившихся из колымских, якутских, чукотских лагерей. Эти рейсы, конечно, были более радостными, чем рейсы «туда», в неволю. Но радость освобождения омрачалась памятью о перенесенных страданиях, о погибших товарищах, о собственной искалеченной судьбе. Это еще 80 рейсов того же парохода.
      
      Как-то и мне пришлось побывать на борту парохода «Кулу», пришвартовавшемся в бухте Нагаева. С виду это был старый океанский лайнер, в 80-е годы совершавший пассажирские перевозки в акваториях трех морей Дальнего Востока –Японского, Охотского и Берингова. Но тогда я еще не знала, что невольный труженик Дальстроя «Кулу» в 1995 году при отправке его на буксире в Южную Корею на металлолом, прямо-таки мистически не позволит разрезать себя на куски и затонет во время шторма в самой глубоководной части Японского моря.
   
      А жаль. Пароход можно было переоборудовать в музей Гулага. В его трюмах — тени тех, кому так и не пришлось дождаться освобождения, тех, кто умер на лагерных нарах, замерз, погиб от пули охранника, тех, кто тайно расстрелян по скоропалительному постановлению Особой тройки НКВД или приговору Военного трибунала…
    
      Тяжкая память 25-летней истории государственного террора под названием Дальстрой… Тяжкая память необоснованных репрессий 30-х, 40-х, 50-х годов.  «Кулу» - корабль памяти о жертвах Колымы, о самом жестоком в истории человечества прецеденте превращения жизни сотен тысяч людей в настоящий ад.
      
      Сегодня эта память - горчайшее, но бесценное наследие Колымы - удивительной земли пяти солнц - принадлежит нам. Откажемся от него, махнем рукой, и прошлое затаится в провалах нашей памяти, чтобы когда-нибудь (не дай, Бог, конечно!) вцепиться в горло нашим детям и внукам.
      
      Но, может, потомки достанут из морских глубин «Кулу» - этот своеобразный памятник жертвам беззакония, отремонтируют и поставят на вечную стоянку в бухте Нагаева, перенеся на капитанский мостик с магаданской улицы Портовая еще одно напоминание о Дальстрое – шпиль с металлической головой профессора Билибина, на лице которого застыл ужас.

***