Киса, отец Федор и архивариус. Глава 5

Оставшиеся деньги ушли на пудру телесного цвета и нитки с иголкой. Портье принес все необходимое. Припухлость под глазом Воробьянинова налилась свежей синевой, и пусть выдающимися размерами не отличалась, цветом привлекала к себе внимания. Все попытки запудрить ее, особым успехом не увенчались. В конце концов, колор верхней части левой щеки Ипполита Матвеевича приобрел цвет кофе с молоком. На этом он решил остановиться. Востриков же быстренько восстановил целостность пиджака - сказывалось аскетическое воспитание церковно-приходской школы, и хотя белые нитки выделялись на рыжем цвете ткани, большего сделать было нельзя. Да, и не требовалось. Впрочем, в ожидании фантастического гешефта, все это казалось несущественной мелочевкой. Свой синяк он оставил без внимания - почти прошел.
Приведя себя в порядок, нью-концессионеры выдвинулись к конечной цели своего пути - к дому работника конторского труда. Как когда-то Остапу, им пришлось пересечь весь город. Жил Корабейников на окраине Старгорода, называемой в обиходе Гусищами.
Прибыв на место, партнеры вдоль железнодорожной насыпи, огороженной бетонным тонкостенным забором, дошли до клуба железнодорожников. Недалеко располагался дом архивариуса. Гигант мысли все норовил свериться со своими записями, сделанными в Старкомхозе, а так как уже начинало смеркаться, был вынужден все время искать источник света, бросаясь к редким тусклым фонарям, чем демаскировал продвижение концессионеров. Отец Федор несколько раз одергивал его и, в конце концов, выдернул бумажку из его рук.
- Я все и так помню, - раздраженным полушепотом сказал он.
Возле искомого дома стояла здоровенная бочка для сбора дождевой воды. За нее и спрятались злоумышленники. Часов ни у кого из них не было, и понять, прибыл ли хозяин со службы по времени, было не возможно.
- Идите, проверьте, - все тем же таинственным голосом распорядился священник.
Ипполиту Матвеевичу это не понравилось: ему казалось, он теряет лицо перед ответственным мероприятием - дележкой сокровищ. А с тем, что доли придется пересмотреть, он уже внутренне смирился.
- Почему я? - Возмутился липовый член союза совторгслужащих.
- Он вас не знает. В случае чего, скажите, что заблудились.
Объяснение показалось вполне логичным. Но в тот момент, когда предводитель дворянства уже собрался вылезти из-за бочки, послышались легкие шаги, и хруст мелкой щебенки под ногами идущего. Воробьянинов присел.
Мимо притаившихся прошагал маленький худой человек. Остановился перед дверью в дом, оглянулся, загремел ключами.
- Вперед, вперед, гражданин Михельсон, - сильно толкнул в спину делопроизводителя отец Федор, - он сейчас откроет!
Ему вдруг показалось, что захлопнувшаяся перед их носом дверь, навсегда отрежет их от богатства и лучшей жизни. Концессионеры выскочили из засады, и в несколько прыжков преодолели расстояние от бочки до уже приоткрытой двери. Архивариус обернулся на шум, но увидел только метнувшиеся к нему тени, и тут же влетел в собственное жилище спиной вперед. Пересчитав задом несколько ступеней коротенькой лестницы вниз, он, не обращая внимания на боль,  со страхом и недоумением уставился на появившихся из темноты дверного проема людей. У обоих под одним из глаз светились фингалы: у первого желто-фиолетовым цветом, у второго темно-синим. Это делало их похожими на сказочных разбойников. По сути, разбойниками они сейчас и являлись.
- Где ордера на гамбсовский гарнитур из дома Воробьянинова! - страшным тоном, каким он вещал Ипполиту Матвеевичу на военно-грузинской дороге "Куда девал сокровища убиенной тобою тещи?!", заорал священник, схватив архивариуса за отвороты пиджака.
Оглушенный падением, ничего не понимающий Варфоломеич в ужасе от происходящего, только хлопал глазами. Над ним склонились две совершенно не похожие друг на друга физиономии, в которых, однако, была одна объединяющая деталь - те самые фингалы под левым глазом на каждой. Он может и рад бы был что-то ответить, но батюшка с такой силой тряс его за воротник, что челюсти хозяина дома никак не могли сомкнуться должным образом, чтобы сформировать вылетающие изо рта хриплые звуки в членораздельную речь.
- Федор Иванович, - проявил благоразумность и хладнокровие "Конрад Карлович", высвобождая жертву из мертвой хватки священнослужителя, - уймитесь. Не видите, Варфоломей э-э... короче, гражданин напуган. Дайте ему прийти в себя, и он все расскажет. А пока, поищите веревку.
- Никаких имен, - зашипел отец Федор, но послушно разжал пальцы и взялся за поиски. Через минуту искомое было предоставлено.
- Зачем вам? - Запоздало спросил Востриков.
- Связать его.
Корабейникову помогли подняться, усадили на диван.
- В-вы... это умеете? - Вертя бельевую веревку в руках, спросил Ипполит Матвеевич.
- Чего?
- Вязать.
- Нет, как-то не приходилось.
- И мне... Давайте вместе попробуем.
Все еще не оправившийся от внезапного вторжения злоумышленников архивариус, покорно вытянул руки вперед, и позволил обмотать их в запястьях. Нью-концессионеры накрутили по незнанию столько оборотов и навязали столько узлов, что, в конце концов, чуть сами не оказались примотанными к жертве. Но разобрались. Те же манипуляции проделали с ногами - здесь с учетом только что полученного опыта, пошло легче.
Спеленованый по рукам и ногам маленький худой человечек, наконец, пришел в себя, и с недоумением оглядывая веревки на запястьях и щиколотках, спросил:
- Вы кто? Что вам угодно?
- Гражданин Корабейников, - решительным жестом гигант мысли остановил, ринувшегося было вперед священника, - вы меня хорошо понимаете?
Тот кивнул.
- Вы меня узнаете? - продолжил допрос Ипполит Матвеевич.
Он был опознан положительно.
- Я... Мы прибыли к вам за ордерами на мою мебель, а именно: хотели бы знать, куда были отданы двенадцать стульев гамбсовского гостиного гарнитура?
Архивариус, в памяти которого визит Великого комбинатора не то что не изгладился, похоже остался навсегда, а теперь вспыхнул и с новой силой, посмотрел на визитеров, как на сумасшедших. Впрочем, в определенных официальных инстанциях, они такими и являлись. Лицо агрессивного, того, что был меньше ростом, тоже показалось знакомым.
- Как же, - тонким голосом промолвил он, - я ведь отдал их уже. Тогда, давно, почти год уж как минуло. А может, больше.
- Кому? - гнул свою линию Воробьянинов.
- Молодому человеку, в зеленом в талию костюме. Шарф у него еще был... шерстяной такой... Он говорил, что владеет собственной мясохладобойней в Самаре. Врал, конечно.
- Вы отдали точно ему?
Утвердительный кивок.
- Именно ордера на мои стулья?
- Да, как счас помню: два стула по отдельности, и десять в Москву  отосланных.
- Точно, точно?
- Да, как тут спутать - он меня на семьдесят рублей обманул!
- Как это?
- Да вот так - обещал за ордера заплатить, а сам удрал!
"Вот ведь гад, - почему-то ласково подумал Ипполит Матвеевич, - и меня надул тоже. Великий был человек".
Он хотел было продолжить, но тут на первый план вышел отец Федор.
- А мне, тогда, что за ордера продал?
И тут архивариус узнал его - именно этому тогда угодливому и где-то обаятельному человеку, он всучил ордера на мебель генеральши Поповой. Ему вдруг стало ужасно стыдно (что само по себе было очень странно, в первую очередь для него самого), и страшно - уж слишком агрессивно вел себя этот второй. И решив, что только больше себе навредит, если юлить начнет, выложил всю правду. И про гарнитур генеральши тоже.
Лицо священника церкви Фрола и Лавра посерело. Он мысленно представил свой путь после получения липовых ордеров из Старгорода в Харьков, потом Ростов-на Дону, Баку, Зеленый мыс, Михинджаури, Батум, Тифлис, Крестовый перевал, Дарьяльское ущелье - названия и последовательность появлений там несколько перепутались со временем. Ну, и, собственно последнее место, гора с почти отвесным склоном на военно-грузинской дороге, куда непостижимым образом забрался, удирая от Остапа с украденной колбасой, и откуда и был доставлен в местную психиатрическую клинику. Вспомнил он и как жене Екатерине Александровне слал проникновенные письма, в которых обещал, что скоро заживут они возле своего свечного заводика в Самаре; и телеграммы, с просьбой выслать денег, которых вечно не хватало на переезды между пунктами временного проживания инженера Брунса. И про двести рублей вспомнил, что уплатил за стулья, в которых ни черта изначально не было. Тогда, он был преисполнен надежд, сейчас - чувствовал себя подло обманутым. Припомнилось выражение: воздушный шарик думал, что в него вдохнули жизнь, а оказалось, что его просто надули. Красная пелена заволокла взгляд батюшки.
- Ах, ты старая сволочь! - заорал он и, оттолкнув Воробьянинова в сторону, налетел на обманщика, как мангуст на кобру.
Он пинал его ногами по тощим ляжкам, норовил попасть в живот. Но сандалеты должного эффекта не производили, и отец Федор вцепился в кучерявые ошметки волос на голове Корабейникова.
- Где деньги! Где мои деньги, старая конторская кляча!
Ипполит Матвеевич не вмешивался. Он быстро сообразил, что не сможет так же эффективно вести расспросы, и если стулья - это уже пустая затея, то ничего у концессионеров не выгорит. А так - кто знает? Вдруг чего и расскажет?
Уже через несколько минут такой экзекуции, архивариус признался во всем. Точнее, признаваться уже было не в чем - касаемо ситуации рассказано достаточно, но, резонно рассудив, что, во-первых, мертвому богатство ни к чему, во-вторых, деньги - это всего лишь бумага, и дело наживное, а на лечение - и это в-третьих - может потребоваться куда больше припасенного на черный день, выложил все, про свои и до революционные, и после накопления. И даже место, где спрятано скопленное праведными и не очень путями указал.
"Может, это и есть тот самый - черный день, - мысленно оправдывал он свою трусливую болтливость".
Батюшка обессилено опустился прямо на пол.
- Посмотрите, - часто дыша, обратился он к Воробьянинову, - там, где он сказал.
Уже через полчаса нью-концессионеры разложили на столе все найденное в тайнике Варфоломеича. Несчастный архивариус, до которого вдруг совершенно отчетливо дошло, что сейчас он лишиться всех своих сбережений, принялся было кричать тонким надтреснутым голосом, зовя на помощь, но его немедленно обезвредили, заткнув рот какой-то старой тряпкой. Некоторое время он дергался, надсадно мычал, но потом, видимо от сильного потрясения, отключился, потеряв сознание.
Это было как нельзя более кстати - надо было уносить ноги. Не то чтобы партнеры собирались прощаться с жертвой, но отключка последней делала это и вовсе невозможным. А ощущая себя банальными грабителями, ни делопроизводителю, ни священнику, смотреть в глаза ограбленного не хотелось. Но раж, в который вошли концессионеры, был слишком велик, чтобы хоть в первом приближении не дать себе оценить полученный долгожданный бонус.
Быстро разделили серебряную столовую посуду от золотой: двенадцать вилок и столько же ложек, местами покрытых темным налетом, уже сами по себе представляли большую ценность. К этому гарнитуру прилагались почему-то только шесть больших тарелок. Золота было меньше - пять столовых ложек и четыре чайных. Так же имелись: три портсигара, судя по цвету, то ли золотые, то ли позолоченные - рассматривать пробу было некогда; кубок, на тонкой витой ножке, кажется серебряный; несколько колец, цепочек и браслетов, две нитки средних размеров жемчуга и большой церковный крест непонятного металла. Из вещей еще имелись четыре иконы в блестящих окладах, и пять картин, непонятно чьих кистей.
Денег тоже было прилично: и царских, и советских, а так же золотые и серебряные монеты времен самодержавия.
Отец Федор быстро отсчитал десять червонцев золотом.
- Это мои, - пояснил он партнеру, - я их этому авантюристу за ордера фальшивые заплатил.
То, что заплатил он только половину, батюшка говорить не стал, отнеся двойную плату на тяготы и лишения, выпавшие на его долю за время "погони" за инженером Брунсом.
- Позвольте, - возмутился Ипполит Матвеевич, - но и я заплатил трид... семьдесят рублей!
- Ах, право, - махнул рукой Востриков, - какая ерунда.
Он отсчитал сотню бумажками.
- Вот, возьмите сто.
После этого "малого раздела", сочли оставшуюся наличность. Оказалось, весьма прилично для работника конторского труда - две тысячи триста рублей!
- Откуда ж у него столько? - Вскинул брови гигант мысли.
Но ему никто не ответил. А сам он, конечно, не мог знать, что почти половину этой суммы архивариус получил в качестве страховки за смерть бабушки, у которой долго жил и почившей полгода назад. А остальные кредитные билеты достались в виде "благодарности" за всякого рода услуги, кои позволяла ему делать занимаемая должность.
- Надо это все куда-то завернуть, - озаботился отец Федор.
- Да, вот, пожалуйста, - Киса вытащил тряпку изо рта Ворфоломеича. Тот заворочался, но не очнулся.
Иконы и картины решили не брать. Тарелки тоже были слишком громоздки. Остальное положили на тряпку, и завязали с двух сторон четырьмя узлами. Деньги поровну распихали по карманам.
Ипполит Матвеевич вытащил три червонца и положил на стол.
Федор Иванович покачал головой, дескать - поступок! Но показанному примеру не последовал. Далее Корабейников был предоставлен своим собственным заботам.
Когда нью-концессионеры вышли на улицу, там стояла кромешная тьма. Это их вполне устраивало.