Глава семьдесят четвертая

ФЕВРАЛЯ, 27-ГО ДНЯ 1917 ГОДА
(Продолжение)

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГРАДОНАЧАЛЬНИКА ПЕТРОГРАДА А.П. БАЛКА:

«Часов около 10 генерал Хабалов пригласил меня и сообщил, что Петроград объявлен на осадном положении. Около 12.1/2 часов ночи генерал Хабалов неожиданно для меня отдал распоряжение перейти в Зимний Дворец и приготовиться к защите его, приспособив пулеметы во втором этаже. Не скажу, чтобы это приказание кого-нибудь удивило или взволновало. Усталость, голод, сон, а главное, сознание, хотя об этом вслух не говорилось, что войска не хотят активно выступать и что начальники, уже чувствуя свое бессилие, всеми мерами стараются отдалить решающий момент, — всех угнетало...
Ощущалась апатия и полное равнодушие даже к собственной участи. Поднялись. Начали пропускать команды. Загромыхала артиллерия. Ни команд, ни разговоров. Тягостное молчание. Морское начальство любезно провожало нас, очевидно, радуясь, что отделалось от опасных гостей. Великолепная тихая ночь. На улицах редкая одиночная стрельба. Валяются объявления генерала Хабалова. Медленно идем и невольно любуемся красавицей Невой, Дворцом, Петропавловской крепостью. Прохожих и войск совершенно не видно. Около моста свернули направо по Дворцовой набережной. В это время, молча, не прощаясь, отделился генерал Галле и пошел по мосту на Петербургскую сторону. Кто-то иронически заметил: «Спасает шкуру».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛА ОТ ИНФАНТЕРИИ Ю.Ф. ДАНИЛОВА:

«В понедельник, 27 февраля, утром, Родзянко послал царю телеграмму: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».
Часов в 7 утра командир запасного батальона Волынского полка передал Хабалову по телефону, что учебная команда отказалась выходить, а начальник ее или убит, или сам застрелился перед фронтом.
Хабалов, предписав обезоружить и вернуть команду в казармы, сообщил об этом Беляеву и поехал в дом градоначальства. В течение двух часов полковник Московского полка Михайличенко заменял полковника Павленкова, больного грудной жабой. В это утро в канцелярию градоначальника являлся капитан броневой роты, который предлагал Хабалову составить 1–2 автомобиля из нескольких, находящихся в починке на Путиловском заводе. Хабалов послал его к заведующему броневиками генералу Секретеву и велел прислать автомобиль, если найдутся надежные офицеры, которых можно туда посадить.
Поступили донесения, что волынцы не сдают винтовок, к ним присоединяется рота Преображенского полка и часть литовцев, и эта вооруженная толпа, соединившись с рабочими, идет по Кирочной, разгромила казармы жандармского дивизиона и громит помещение школы прапорщиков инженерных войск.
Хабалов сформировал отряд из 6 рот, 15 пулеметов и 1.1/2 эскадронов, всего около 1000 человек, и отправил его против восставших под начальством георгиевского кавалера полковника Кутепова с требованием, чтобы они сложили оружие; в противном случае было предложено принять решительные меры.
Отряд двинут, а результатов нет: если он действует, он должен уже гнать толпу в угол за Таврический сад, к Неве. «А тут – ни да ни нет», – говорит Хабалов.
Казачьи разъезды донесли, что Кутепов не может продвинуться по Кирочной и Спасской и требует подкреплений.
Бранд-майор Литвинов донес по телефону, что толпа не дает пожарным тушить здание Окружного суда. Около полудня из Московского полка донесли, что четвертая рота, запиравшая пулеметами Литейный мост с Выборгской стороны, подавлена, остальные роты стоят во дворе казарм, из офицеров – кто убит, а кто – ранен и огромные толпы запружают Сампсониевский проспект.
Запасных войск у Хабалова не было, а наряду с донесениями поступали требования охраны от Голицына, с телефонной станции, из Литовского замка, из Мариинского дворца. Заезжал Протопопов и приставал к Хабалову с разными предложениями, по обыкновению, ни на чем реальном не основанными.
Часа в 2–3 Хабалов был у Голицына. Последний был уже оповещен с утра Беляевым, который в это утро приказал начальнику Генерального штаба генералу Занкевичу доложить, что нужно для объявления осадного положения, и получив ответ, что для этого требуется высочайшее повеление, сказал: «Считайте, что оно уже последовало». Беляев предлагал Голицыну сейчас же обсудить дальнейшие меры, но прошло довольно много времени, как приехал Хабалов, министры были в сборе; он произвел на всех тяжелое впечатление. «Руки трясутся, равновесие, необходимое для управления в такую серьезную минуту, он утратил», – говорит Беляев.
В сущности, министры только знакомились с событиями, взглядов же никаких не высказывали. Все были особенно нервны. Докладывали Хабалов и кое-что Протопопов. Около 4–5 часов решили сойтись в Мариинском дворце.
Когда определилось, что пока только Выборгская и Литейная части захвачены восстанием, Хабалов решил стянуть возможный резерв на Дворцовой площади под начальством полковника Преображенского полка князя Аргутинского-Долгорукова.
Часть предполагалось послать в подкрепление Кутепову, а другую часть – на Петербургскую сторону. Хабалов, опасаясь за Пороховые заводы, хотел оттеснить восставших к северу, к морю.
Выяснилось, что резерв собрать трудно, некоторые части можно только удерживать от присоединения к восставшим, а у других нет патронов; не найдя патронов в городе, Хабалов просил по телефону прислать из Кронштадта, но комендант ответил, что сам опасается за крепость. Хабалов не знал, что и в окрестностях города вспыхнуло восстание: часов около 3 дня царскосельский гарнизон грабил трактирные заведения, встречая маршевые эскадроны, подошедшие из Новгородской губернии, с корзинами яств и питей. Впрочем, сводный гвардейский полк нес службу и продолжал охранять Александровский дворец.
Голицын поручил Беляеву съездить в градоначальство. Тут были все «неопытные полковники», и Беляев, который, по словам Балка, был «вдумчив, спокоен и говорил мало», позвал всех на совещание и увидел «полное отсутствие идеи и недостаточность инициативы в распоряжениях». Настроение офицеров, в частности, Измайловского полка, было «ненадежное», они находили нужным вступить в переговоры с Родзянко, о чем Хабалов доложил Беляеву, которому вовсе не был подчинен, но которого в растерянности своей стал слушаться. В ответ на это военный министр рассердился и приказал находившемуся тут же генералу Занкевичу вступить в командованье всеми гвардейскими запасными частями (это было около 7 часов вечера). Хабалов понял это так, что он устранен. Между тем, Занкевич был дан ему в помощь и устранял собою только Чебыкина, Павленкова и Михайличенко, так же, как Иванов впоследствии не сменил Хабалова, а был поставлен над ним.
Приехавший в градоначальство великий князь Кирилл Владимирович рекомендовал Беляеву принять энергичные меры, и прежде всего сменить Протопопова; выражал неудовольствие, что ему не сообщают о событиях, и спрашивал, что ему делать с гвардейским экипажем, на что Хабалов доложил, что гвардейский экипаж ему не подчинен. Кирилл Владимирович прислал к вечеру две «наиболее надежные» роты учебной команды Гвардейского экипажа.
Приехав в Мариинский дворец, где все члены Совета Министров «ходили растерянные, ожидая ареста», Беляев доложил о Занкевиче; а затем попросил Голицына поговорить с ним наедине о замене Протопопова; так как сменять министра никто, кроме императора, не имел права, решили предложить Протопопову сказаться больным; Беляев предложил заменить его главным военным прокурором Макаренко, но предложение это было отвергнуто, и генерал Тяжельников, по приказанию Беляева, отпечатал приказ Голицына: «вследствие болезни министра внутренних дел действительного статского советника Протопопова, во временное исполнение его должности вступит его товарищ по принадлежности». Тогда же, по приказанию Беляева, было напечатано «объявление Командующего Войсками Петроградского Военного Округа» за подписью Хабалова: «По Высочайшему повелению город Петроград с 27 сего февраля объявляется на осадном положении». Объявление было напечатано в количестве около 1000 экземпляров, подлинник был написан карандашом. Печаталось оно в Адмиралтействе, так как типография градоначальства уже не была в распоряжении старого правительства, о чем доложил Балк.
Голицын рассказывает, что он получил от Беляева письмо, начинавшееся словами: «Имею честь сообщить Вашему Сиятельству, что по Высочайшему Повелению введено осадное положение», но письмо это он потерял.
Голицын обратился к Протопопову и просил его официально заявить, что он болен и уходит. Протопопов встал, сконфуженно произнес: «Ну что же, я подчиняюсь», – и ушел, говоря: «Мне теперь остается только застрелиться». Белецкий рассказывает, что, когда перед этим стало известно, что Щегловитов, арестованный на кухне и прикрытый солдатской шинелью, увезен в Думу, Протопопов так растерялся, что требовал моментально «схватить Родзянко».
В 6 часов вечера Ладыженский передал в экспедицию канцелярии Совета Министров составленную Покровским и Барком и подписанную Голицыным телеграмму, в которой говорилось, между прочим:
«Совет Министров… дерзает представить Вашему Величеству о безотложной необходимости принятия следующих… мер… с объявлением столицы на осадном положении, каковое распоряжение уже сделано Военным Министром по уполномочию Совета Министров собственною властью. Совет Министров всеподданнейше ходатайствует о поставлении во главе оставшихся верными войск одного из военачальников действующих армий с популярным для населения именем»…
Далее указывается, что Совет Министров не может справиться с создавшимся положением, предлагает себя распустить, назначить председателем Совета Министров лицо, пользующееся общим доверием, и составить ответственное министерство.
Царь ответил того же числа князю Голицыну:
«О главном начальнике для Петрограда мною дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. Тоже и относительно войск. Лично Вам предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Относительно перемены в личном составе при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми.
Николай».
После 8 часов вечера Голицын, Родзянко, великий князь Михаил Александрович, Крыжановский и Беляев обсуждали в кабинете председателя Совета Министров текст телеграммы, которую Михаил Александрович хотел послать царю, после чего великий князь и Беляев поехали в дом военного министра, чтобы передать эту телеграмму начальнику штаба Верховного главнокомандующего. Михаил Александрович сообщил о «серьезности положения», о необходимости назначить председателя Совета Министров, который сам подобрал бы себе кабинет; он спрашивал, не уполномочит ли его царь сейчас же об этом объявить, называя со своей стороны князя Г. Е. Львова, и предлагал принять на себя регентство.
Через полчаса или через час Алексеев передал ответ, что его величество благодарит за внимание, выедет завтра и сам примет решение.
В этот день Беляев послал в Ставку Наштаверху следующие четыре телеграммы:
13 час. 15 мин. № 196. Указывается, что начавшиеся с утра в некоторых частях волнения подавляются. Выражается уверенность «в скором наступлении спокойствия».
19 час. 22 мин. № 197 (копия Главкосеву). Указывается на «серьезность положения»; просьба прислать на помощь «действительно надежные части».
19 час. 33 мин. № 198. «Совет Министров признал необходимым объявить Петроград на осадном положении. Ввиду проявленной генералом Хабаловым растерянности назначил на помощь ему генерала Занкевича, так как генерал Чебыкин отсутствует».
23 час. 53 мин. № 199. Говорится, что из Царского Села вызваны небольшие части запасных полков, батарея из Петрограда грузить в поезд на Петроград отказалась, батарея училищ не имеет снарядов.
Около полуночи Беляев приказал своему секретарю позвонить в Мариинский дворец и вызвать по телефону Кригер-Войновского. Секретарь услышал в телефон неясный разговор нескольких голосов, увещания соблюдать тишину и предупреждение, что у телефона военный министр. Вслед за тем к телефону подошел кто-то, назвавший себя министром путей сообщения, но по голосу не похожий на Кригер-Войновского. Секретарь предупредил об этом Беляева и передал ему трубку. Военный министр молча слушал у телефона минут 5, услышал слова: «… эту пачку уже пересмотрел, возьми вот те бумаги», повесил трубку и запретил всем сношения по телефону с Мариинским дворцом.
Около 2 часов ночи секретарь Беляева был вызван по телефону из Мариинского дворца помощником управляющего делами Совета Министров Путиловым, который объяснил, что действительно в помещении канцелярии Совета Министров «хозяйничают посторонние лица», важнейшие бумаги удалось унести, а министры путей сообщения и иностранных дел скрываются в другой части дворца. Путилов просил освободить их, но секретарь военного министра объяснил, что в их распоряжении нет войск.
Между тем, у генерала Занкевича, которому Беляев передал командованье, были в распоряжении уже немногие части, и то колеблющиеся и тающие с часу на час.
Вопрос об атаке стоял безнадежно, можно было думать только об обороне отряда на Дворцовой площади.
Генерал Занкевич, надев мундир лейб-гвардии Павловского полка, выехал к солдатам и, поговорив с ними, вынес убеждение, что на них рассчитывать нельзя. Удержаться на площади было невозможно; Занкевич считал, что верным слугам царя надо умереть в Зимнем дворце; около 9 часов вечера войска были переведены в Адмиралтейство, а около 11 часов – во дворец, при этом оказалось, что матросы и часть пехоты уже разошлись; осталось всего-навсего 1500–2000 человек.
Около часу ночи во дворце получили известие о назначении генерала Иванова. Управляющий дворцом генерал Комаров просил Хабалова не занимать дворца; Занкевич спорил, и вопрос остался бы открытым, если бы заехавший в ту минуту с Беляевым великий князь Михаил Александрович, которому не удавалось уехать в Гатчину, не согласился с Комаровым. На совещании великий князь, Хабалов и Занкевич наметили Петропавловскую крепость, но помощник коменданта барон Сталь, вызванный к телефону, сообщил, что на Троицкой площади стоят броневые автомобили и орудия, а на Троицком мосту – баррикады. Хабалов предложил пробиваться, но Занкевич указал на колебания офицеров Измайловского полка; тогда на рассвете решили перейти опять в Адмиралтейство.
Листки с объявлением осадного положения были напечатаны, но расклеить их по городу не удалось: у Балка не было ни клею, ни кистей. По приказу Хабалова, отданному вялым тоном, два околоточных развесили несколько листков на решетке Александровского сада. Утром эти листки валялись на Адмиралтейской площади перед градоначальством.
Третье объявление, переданное Беляевым для распубликования – о запрещении жителям столицы выходить на улицу после 9 часов вечера, Хабалов счел окончательно бесцельным и оставил его без исполнения.
Императрица в этот день телеграфировала царю трижды: в 11 часов 12 минут дня: «Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что присоединились и другие части. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Алис»; в 1 ч. 3 минуты: «Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Много войск перешло на сторону революции. Алис»; в 9 часов 50 минут вечера: «Лили провела у нас день и ночь – не было ни колясок, ни моторов. Окружный Суд горит. Алис».
<…>
В Ставке до сего дня полагали, что происходит «голодный бунт», в революцию не верили и к слухам относились пассивно, чему способствовал крайний «фатализм» царя, как выражается генерал Дубенский. Алексеев умолял царя в эти дни пойти на уступки, но из этого вышло только то, что уехали немного раньше, чем предполагали.
Во всяком случае, настроение Ставки резко изменилось к вечеру 27 февраля. Воейков, который балаганил, устраивал свою квартиру и до 5 часов дня «прибивал шторки и привешивал картинки», вдруг понял трагичность положения и «стал ходить красный, тараща глаза». Генерал Иванов, придя к обеду, узнал от Алексеева, что он назначен в Петербург главнокомандующим «для водворения полного порядка в столице и ее окрестностях», причем «командующий войсками округа переходит в его подчинение» (на бланке Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, управление дежурного генерала, № 3716, подписали генерал Алексеев и дежурный генерал Кондзеровский). Назначение это последовало вследствие указания бывшего Председателя Совета Министров князя Голицына на необходимость командировать в столицу пользующегося популярностью в войсках боевого генерала.
Иванов, слывший за «поклонника мягких действий», за обедом рассказал царю, как ему удалось успокоить волнения в Харбине при помощи двух полков без одного выстрела. После обеда царь сказал Иванову: «Я вас назначаю главнокомандующим Петроградским округом, там в запасных батальонах беспорядки и заводы бастуют, отправляйтесь». Иванов доложил, что он уже год стоит в стороне от армии, но полагает, что «далеко не все части останутся верны в случае народного волнения и что потому лучше не вводить войска в город пока положение не выяснится, чтобы избежать «междоусобицы и кровопролития».
Царь ответил: «Да, конечно».
После этого разговора Иванов просидел в Штабе часа два, частью – с Алексеевым, которого вызывал царь, а потом – по прямому проводу – с Родзянко. Алексеев сказал ему, что с северного фронта и с западного посылаются по два полка, но еще сомневаются, какие посылать; посоветовал отправиться с батальоном и ротой сводного полка и показал телеграмму от Родзянки и телеграмму об объявлении осадного положения.
Иванов знал, что распущена Дума, введено осадное положение, не хватает продовольствия и многие заводы не работают на оборону из-за недостатка топлива. Решив утром пойти к царю, а около полудня ехать, он пошел спать.
В это время Воейкова вызвал по телеграфу из Царского Бенкендорф и спрашивал, не желает ли его величество, чтобы императрица с детьми выехала навстречу; царь поручил передать, чтобы ни в каком случае не выезжали и что он сам приедет в Царское.
Воейков, по совету Бенкендорфа, вызвал Беляева, который дал ему «хаотический ответ», что «идет военный мятеж и нельзя определить, какая часть восстала и какая нет». Воейков считал, что должен иметь все эти сведения от Протопопова, но не получал их. В 8 час. 15 минут он дослал Протопопову следующую шифрованную телеграмму (№ 35): «Его Величество изволит отбыть из Ставки через Оршу – Лихославль – Тосно вторник 28 февраля 2 часа 30 мин. дня и прибыть Царское Село среду 1 марта 3 час. 30 мин. дня».
<…>
Около 2 часов ночи адъютант разбудил Иванова и сообщил, что царь сейчас уезжает. Царь принял Иванова около 3 часов ночи. Иванов доложил о продовольствии и просил содействия, памятуя сентябрь 1914 года, когда жалобы его на отсутствие снарядов вызвали неудовольствие даже в Ставке. Несмотря на то, что Иванов просил полномочий относительно только 4 министров (внутренних дел, земледелия, промышленности и путей сообщения), царь сказал:
– Пожалуйста, передайте генералу Алексееву, чтобы он телеграфировал председателю Совета Министров, чтобы все требования генерала Иванова всеми министрами исполнялись беспрекословно.
(Однако полномочия эти Иванов считал впоследствии отпавшими, так как от Алексеева он не получил подтверждения подобного приказа царя.)
– До свиданья, – сказал царь, – вероятно, в Царском Селе увидимся.
– Ваше величество, – сказал Иванов, – позвольте напомнить относительно реформ.
– Да, да, – ответил царь, – мне только что напоминал об этом генерал Алексеев.
При этом царь произнес слова «ответственное министерство» и «министерство доверия», так что Иванов считал дело решенным и конфиденциально говорил об этом своему адъютанту полковнику Кринскому и Ладыженскому (начальнику канцелярии по гражданскому управлению Штаба Верховного Главнокомандующего). Иванов решил, что высадится утром 1 марта в Царском. Он послал коменданту Царского Села две телеграммы, одна из которых (№ 4) гласила: «Прошу вас сделать распоряжение о подготовке помещения для расквартирования в городе Царское Село и его окрестностях 13 батальонов, 16 эскадронов и 4 батарей. О последовавшем распоряжении прошу меня уведомить завтра 1 марта на станции Царское Село».
Эшелон Георгиевского батальона, полурота Железнодорожного полка и рота Собственного Его Величества полка были отправлены из Могилева около 11 часов утра. Вагон Иванова, выехавший несколько позже, был прицеплен к эшелону в Орше.
<…>
Командир Георгиевского батальона генерал Пожарский, собрав 27 февраля своих офицеров, объявил им, что в Петербурге приказания стрелять в народ он не даст, хотя бы этого потребовал генерал Иванов.
В то время, как в Могилеве происходили сборы и литерные (свитский и императорский) поезда в 4 и в 5 часов утра двинулись по направлению Смоленск – Вязьма – Ржев – Лихославль, генералы Хабалов, Занкевич и Беляев (расставшийся с великим князем Михаилом Александровичем после 2 часов ночи) с кучкой верных им офицеров и солдат перешли из Зимнего дворца в здание Адмиралтейства, заняли фасады, обращенные к Невскому, артиллерию поставили на дворе, во втором этаже разместили пехоту, а на углах, подходящих для обстрела, расставили пулеметы. Снарядов у них было мало, патронов не было вовсе, а есть было нечего; с большим трудом достали немного хлеба для солдат. У казачьей сотни, расквартированной в казармах Конного полка, лошади были не поены и не кормлены. По Адмиралтейству постреливали, но оттуда не отвечали. Тут и происходил ночной разговор с Ивановым по прямому проводу. Ночью от Хабалова ответили, что он не знает, где переговорить с Ивановым, и не может выйти на улицу без риска быть арестованным».

ТЕЛЕГРАММА С.С. ХАБАЛОВА ГЕНЕРАЛУ М.В. АЛЕКСЕЕВУ О БЕСПОРЯДКАХ В СТОЛИЦЕ
27 февраля 1917 г.

Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог точка
Большинство частей одна за другими изменили своему долгу отказываясь сражаться против мятежников точка
Другие части побратались с мятежниками и обратили свое оружие против верных Его Величеству войск точка Оставшиеся верными долгу весь день боролись против мятежников понеся большие потери точка К вечеру мятежники овладели большею частью столицы точка Верными присяге остаются небольшие части полков стянутые у Зимнего Дворца.

ДОНЕСЕНИЕ
Начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева в Департамент полиции
Секретно
27 февраля 1917 г.
Около 3-х часов дня сего числа в районе Знаменской площади до Александро-Невской лавры собралась толпа, по которой воинской частью было сделано несколько залпов. Были ли после этого раненые и убитые не установлено.
В это же время на Невском проспекте близ Городской Думы собралась большая толпа, по которой подоспевшими 2-мя ротами пехоты были произведены три холостых залпа. После этого толпа рассеялась. В 3 часа дня на углу Невского просп. и Садовой улицы собралась толпа приблизительно в 6000 человек, по которой после отказа выполнить требование наряда очистить улицу был произведен ряд безрезультатных выстрелов.
Одновременно с этим собралась толпа приблизительно в 10 000 человек, на углу Невского и Владимирского проспектов. Несмотря на предложение очистить улицу, демонстранты оставались на местах, а потому по ним бывшей на месте воинской частью был произведен ряд выстрелов, которыми несколько человек убито и ранено. После этого толпа рассеялась.
В 4 часа 30 мин. был открыт огонь по отказавшейся выполнить требование воинской команды очистить Знаменскую площадь, Гончарную и Литовскую улицы толпе. По непроверенным сведениям, произведенными выстрелами убито 40 человек и такое же число ранено.
В 5 часов вечера был открыт огонь по отказавшейся исполнить требование очистить угол Суворовского просп. и 1-й Рождественской улицы толпе, которым 10 человек убито и несколько ранено.
В 6 часов вечера под командой унтер-офицера из казарм вышла 4-я рота Л. гв. Павловского полка [для того], чтобы расправиться с учебной командой того же полка, стрелявшей по толпе. Близ Храма Христа Спасителя на крови рота встретила состоявший из 10 человек Конный полицейский разъезд, с которым вступила в перебранку, а затем произвела несколько залпов, которыми убиты 1 городовой и лошадь, и ранены 1 городовой и лошадь. После этого нижние чины вернулись в казарму.
Через несколько времени туда прибыл Полковник Экстен, которому они, по сведениям, отрубили кисть руки. Вскоре на место происшествия прибыла рота Л. гв. Преображенского полка, обезоружила бунтовавших и оцепила помещение.
В 7 часов вечера на углу 1-й Рождественской улицы и Суворовского проспекта был ранен городовой Лащинский, у которого отобран револьвер «Наган» и шашка, и полицейский надзиратель Кутузов у которого холодным оружием отрублено 4 пальца.
В 8 часов вечера у дома № 3, по Корпусной улице, обезоружен полицейский надзиратель Ботов.
В 8 часов 30 мин. вечера к Апраксину пер. подходили 5 городовых, по которым из публики было произведено несколько выстрелов. Вслед за ними шли вторые 5 городовых, которые немедленно открыли ответный огонь. Затем городовые отправились в находящийся здесь же участок. В то время, когда они подходили к своему помещению, по ним вторично стреляла публика. В этих двух перестрелках никто из городовых не пострадал.
Промышленные предприятия сего числа, по случаю праздничного дня были закрыты.
О вышеизложенном имею честь донести Ваше Превосходительству.
Арестованных не было.
Подписал: Начальник Отделения генерал-майор Глобачев. Верно: Ротмистр Дубровин.
На донесении рукой ротмистра Дубровина пометы: Доставлено 27 февраля к 9 ч. утра на квартиру полковника Васильева.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЫВШЕГО НАЧАЛЬНИКА ПЕТРОГРАДСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ К.И. ГЛОБАЧЕВА:

«С утра 27 февраля забастовка охватила все рабочие районы столицы и стала общей. Толпы рабочих стали двигаться к Государственной думе; уже ясно стало каждому, что там главный штаб революции. К 12 часам дня взбунтовались и перешли на сторону рабочих четыре полка: лейб-гвардии Волынский, лейб-гвардии Преображенский, лейб-гвардии Литовский и Саперный. Казармы всех четырех этих частей были расположены в районе Таврического дворца, и эти части стали первым оплотом революционной цитадели.
Бунт начался по следующему поводу. Учебная команда лейб-гвардии Волынскаго полка, подавлявшая накануне беспорядки на Знаменской площади, рано утром строилась на дворе своих казарм, чтобы быть готовой в случае нового вызова для подавления беспорядков. В это время унтер офицер Кирпичников выстрелом из винтовки убивает начальника учебной команды штабс-капитана Машкевича 24. Никто из офицеров, присутствовавших здесь, не принял на себя командования и не наказал убийцу, а наоборот, офицеры, которые почти все были прапорщики, разбежались и команда всецело подчинилась Кирпичникову, провозгласившему революционные лозунги. Взбунтовавшиеся волынцы направились к казармам преображенцев и заставили их почти силою присоединиться к себе (первый почин сделала 4-я рота Преображенского полка), а потом то же было повторено в Литовском полку и Саперном. Как только эти части взбунтовались и перешли на сторону рабочих, все оружие, имевшееся в распоряжении этих полков в казармах, перешло в руки рабочих, которые первым же делом разгромили места заключений, пополнив свои ряды выпущенным уголовным и политическим элементом, и разграбили арсенал. Таким образом получилась целая вооруженная армия самых энергичных бунтарей, и дальше все уже пошло с прогрессивной быстротой. Под руководством освобожденных преступников прежде всего были уничтожены те из правительственных учреждений, где могли храниться личные дела и сведения о преступных элементах. Так, был сожжен Окружный суд, разгромлены полицейские участки и сыскная полиция. Охранное отделение до поры до времени оставалось в покое. Это лучшее доказательство того, что первыми руководителями бунтарских действий, или так называемой великой русской революции, был освобожденный из тюрем уголовный элемент. Войсковые части, назначенные для охраны этих учреждений, быстро переходили на сторону погромщиков и увеличивали собою число громил.
Для охраны Охранного отделения штабом округа была прислана полурота лейб-гвардии 3-го стрелкового полка под командой прапорщика. В 3 часа дня я позвал к себе командира полуроты и спросил его, отвечает ли он за своих людей, и когда он мне ответил, что поручиться не может, то я ему приказал увести полуроту в казармы; я понял, что кроме вреда эта полурота ничего мне не принесет.
Работа Охранного отделения продолжалась обычным порядком, но свелась исключительно к информации и докладам по телефону о течении восстания. Связь с исполнительными органами полиции и штабом главнокомандующего прекратилась. Хотя телефонная станция была еще в руках правительства, но добиться соединения было весьма трудно, а с некоторыми учреждениями почти невозможно. Связь не прерывалась с теми учреждениями, с которыми Охранное отделение было соединено прямым проводом, как-то: Зимний дворец, градоначальство, министр внутренних дел, Царское Село, отделы Охранного отделения, чем я и пользовался, ставя эти учреждения в курс текущих событий. Протопопов был в Мариинском дворце на заседании Совета министров, и до трех часов дня я еще говорил с ним по телефону, доложил последний раз, что положение безнадежно, так как рассчитывать на поддержку гарнизона, постепенно переходящего на сторону восставших, совершенно невозможно. Действительно, главнокомандующий, который перебрался из штаба округа сначала в Адмиралтейство, а потом в Зимний дворец, будучи осведомлен о всем, что происходило в Петрограде, понял наконец, что рассчитывать на те штыки, в которых видел  опору, - нельзя, так как все высылаемые им части из резерва для подавления восставших войск, переходили на их сторону, и к вечеру 27 февраля он остался только с одним своим штабом.
Между тем восстание всё разрасталось; к 5 часам дня беспорядки распространились на Петербургскую сторону; начались грабежи магазинов и частных квартир, обезоружение офицеров на улицах, избиения и убийства городовых, аресты и убийства жандармских офицеров и унтер-офицеров. Словом, уже в пять часов дня ясно стало, что власть не существует, а столица находится в распоряжении черни.
К этому времени в отношении Охранного отделения я распорядился следующим образом: дом Охранного отделения (угол Мытнинской набережной и Александровского проспекта) был окружен линией наблюдательных постов, которые по мере движения толпы должны были постепенно отступать к центру и своевременно уведомлять о их намерениях, обычная же работа в отделении все время продолжалась. В 5 часов было получено донесение с постов, что вооруженная трехтысячная толпа, разгромившая спиртоочистительный завод на Александровском проспекте, двинулась к Охранному отделению, вследствие чего, чтобы не подвергать людей напрасным эксцессам и не жертвовать бесполезно их жизнью, я приказал всем собранным в тот момент служащим оставить немедленно помещение и разойтись по своим домам. Когда это было исполнено, заперев предварительно все входы в помещение, покинул отделение и я сам с своими ближайшими помощниками.
На Биржевом мосту и на Дворцовом еще стояли заставы, сохранившие верность долгу, но уже сильно колеблющиеся, что видно было по сильно взволнованным лицам солдат и офицеров. На Дворцовой площади было спокойно, но на Морской и на Гороховой трещала перестрелка: какие-то жидкие части войск, рассыпавшись лежа, стреляли друг в друга. Изредка мчался бронированный автомобиль, стреляя по неизвестным целям.
В 6 часов вечера я уже был в помещении охранной команды (Морская, № 26, угол Гороховой) и связался телефоном с Царским Селом (управлением дворцового коменданта) и штабом главнокомандующего (Зимний дворец). Моей дальнейшей задачей' было поставить в курс совершающихся в Петрограде событий - помощника дворцового коменданта генерала Гротена, через подведомственного ему офицера подполковника Терехова.
К 8 часам вечера в помещение охранной команды стали постепенно собираться люди этой команды, принужденные покинуть свои посты по охране некоторых высокопоставленных лиц и учреждений. Были раненые; один тут же умер от раны в голову. Эти люди доложили, что многие министры уже арестованы на квартирах и куда-то увезены. Люди из Мариинского дворца доложили, что на дневном заседании там были Родзянко и великий князь Михаил Александрович, который, уезжая, очень сердечно пожимал руку Родзянко, о чем-то беседуя, и был в прекрасном настроении духа. Оттуда он поехал в Зимний дворец и просил Хабалова не стрелять в народ, ибо
«не подобает убивать народ из царского дворца».
Последствием последнего заседания Совета министров, как стало потом известно, было опубликование князем Голицыным Высочайшего указа о роспуске Государственной думы и о замене на посту министра внутренних дел Протопопова - Макаренко (бывшего до того времени главным военным прокурором). Из доклада чинов охранной команды для меня стало ясным, что правительства больше не существует.
К 10 часам вечера перестрелка замолкла и возобновилась лишь в 6 часов утра на следующий день. Я всю ночь просидел у телефона, сносясь с Царским Селом...».

В эти февральские дни находившийся в краткосрочном отпуске в Петрограде полковник Кутепов оказался единственным старшим офицером, который пытался организовать сопротивление восставшим, возглавив, по поручению командующего Петроградским военным округом генерала  Хабалова, сводный отряд, направленный на подавление государственного переворота.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПОЛКОВНИКА А.П. КУТЕПОВА:

 «27-го февраля, в девятом часу утра, меня вызвали к телефону. Так как я еще не встал, то просил сестру пойти переговорить. она мне сказала, что поручик Макшеев просит меня спешно Приехать на Миллионную. Предвидя что-то недоброе, я быстро оделся и, сел На извозчика, приехал в собрание на Миллионную, где поручик Макшеев мне сообщил, что в казармах гвардейской Конной артиллерии взбунтовались часть Л.-гв. Волынского запасного полка и его учебная команда, что взбунтовавшиеся Волынцы ворвались в казармы нашей нестроевой роты, заставили присоединиться к себе солдат Л.-гв. Преображенского запасного полка, а когда, находившейся там, числящийся по общей армии, заведующий полковой швальней полковник Богданов хотел выгнать Волынцев со двора, то был там же ими заколот.
В первую очередь я спросил, где командир нашего запасного полка, полковник кн. Аргутинский-Долгоруков, на что Макшеев ответил, что он вызван к командующему войсками. В это время я увидел штабс-капитана Эллиота старшего и других офицеров, служивших, как я помнил, на Кирочной. Я приказал им всем немедленно отправиться к своим ротам и находиться со своими солдатами. Одновременно с этим мне доложили, что из Градоначальства за мною прислали автомобиль, на котором командующий войсками генерал Хабалов приказал мне немедленно туда приехать.
Внизу в Градоначальстве меня встретил жандармский ротмистр, сказавши мне, что он ждет меня, так как ему приказано провести меня прямо к генералу Хабалову. Придя наверх, я нашел в довольно большой комнате генерала Хабалова, градоначальника генерала Балка, полковника Павленкова, кажется, генерала Тяжельникова - начальника штаба Петроградского военного округа и еще двух жандармских штаб-офицеров - все они были сильно растеряны и расстроены. Я заметил, что у генерала Хабалова, во время разговора, дрожала нижняя челюсть.
Как только я вошел, генерал Хабалов спросил меня: "Вы, полковник Кутепов?" Я тотчас же ему явился, и он поспешил мне заявить: "Я назначаю вас начальником карательного отряда". На это я ему ответил, что я готов исполнить всякое приказание, но что, к сожалению, нашего Л.-гв. Преображенского полка здесь нет, что я нахожусь в отпуску, никакого отношения к запасному полку не имею, и что, мне кажется, в этом случае надо назначить лицо более известное в Петроградском гарнизоне.
Генерал Хабалов довольно твердо мне сказал: "Все отпускные мне подчиняются, и я вас назначаю начальником карательного отряда". На это я ему ответил: "Слушаю, прошу мне указать задачу и дать соответствующий отряд". Генерал Хабалов заявил : "Приказываю вам оцепить район от Литейного моста до Николаевского вокзала и все, что будет в этом районе, загнать к Неве к там привести в порядок". Я ему сказал, что не остановлюсь перед расстрелом всей этой толпы, но что только для оцепления ее мне надо не менее бригады. Тогда генерал Хабалов раздраженно сказал:
"Дадим то, что есть под руками. Возьмите роту (из 48 рядов) Л.-гв. Кексгольмского запасного полка с одним пулеметом, которая стоит против градоначальства, и идите с ней по Невскому проспекту; в Гостинном Дворе возьмите роту Л.-гв. Преображенского запасного полка (в 32 ряда) и в Пассаже другую роту того же полка, того же состава. Сейчас от Николаевского вокзала сюда к Градоначальству идет пулеметная рота в 24 пулемета, возьмите из них 12 пулеметов себе, а остальные 12 пришлите нам". Я спросил генерала {162} Хабалова: "А будет ли эта пулеметная рота стрелять?" Генерал Хабалов ответил, что по его сведениям Это хорошая часть. Затем он прибавил, что дополнительно пришлет мне все, что возможно, и что сейчас уже отдано распоряжение роте Л.-гв Егерского запасного полка двигаться к Литейному проспекту, чтобы поступить в мое распоряжение, и приказал мне идти выполнять возложенное на меня поручение.
Выйдя из градоначальства я увидел очень подтянутую роту Л.-гв. Кексгольмского запасного полка с одним пулеметом. Рота произвела на меня хорошее впечатление, и я приказал вести ее по Невскому к Литейному проспекту. Около Гостинного Двора ко мне присоединилась рота Л.-гв. Преображенского запасного полка под командой поручика Сафонова, и из Пассажа рота поручика Брауна того же полка с прапорщиком Кисловским. Поздоровавшись с ротами, я спросил ротных командиров в каком состоянии находятся роты. Они мне ответили, что роты хорошие, но, к сожалению они вчера не получили ужина и до сего времени ничего не ели. Я приказал им при первой же остановке купить ситного хлеба и колбасы и накормить людей.
На Невском проспекте у Александринского театра около магазина Елисеева, я встретил пулеметную роту, идущую к Градоначальству. Пулеметы и ленты люди несли на себе. Когда я поздоровался с ротой, то ответило только несколько голосов. B роте уже имелось распоряжение, что 12 пулеметов поступают ко мне. Когда я обратился к командиру полуроты штабс-капитану, фамилии его не помню, и спросил, могут ли они открыть огонь по первому приказанию, то он очень смущенно мне заявил, что у них нет совсем масла и воды в кожухах.. Я приказал ему послать за всем необходимым и на первой же остановке немедленно изготовить пулеметы к бою.
По виду Невского проспекта было уже около одиннадцати часов утра, но нельзя было ничего сказать, что что-либо происходит в Петрограде. Городовые стояли на местах, и только народу было меньше, чем обыкновенно.
Дойдя до угла Литейного и Невского проспектов, я приказал отряду остановиться, а сам пошел узнать у городового, не проходила ли здесь рота Л.-гв. Егерского запасного полка. Городовой ответил, что никаких рот он не видал здесь. В это время на извозчике сюда подъехал командир Л.-гв. Преображенского запасного полка полковник кн. Артинский-Долгоруков. Быстро соскочив с извозчика и заплетаясь в николаевской шинели, он бежал ко мне. Я пошел к нему навстречу.
Он, волнуясь, сказал мне, что взбунтовавшаяся толпа солдат и рабочих подожгла Окружный Суд и идет к Зимнему Дворцу, и что генерал Хабалов приказал мне немедленно вернуться обратно.
На это я ему ответил: "Неужели у вас во всем Петроград только и имеется что мой, так называемый, карательный отряд? Значит генерал Хабалов этим распоряжением, передаваемым через тебя, отменяет свое первое распоряжение?" Кн. Аргутинский-Долгоруков на это ответил: "Прошу тебя поспешить идти к Зимнему Дворцу". - Я возразил: "Идти обратно по Невскому не целесообразно. Передай генералу Хабалову, что я пойду по Литейному проспекту, затем по Симеоновской улице к цирку Чинизелли и выйду на Марсово поле, где, вероятно, я и увижу эту самую толпу". Сказав это, я приказал отряду двигаться за мною по Литейному проспекту.
Двигались в таком порядке; рота Л.-гв Кексгольмского зап. п., пулеметная полурота и затем две роты Л.-гв. Преображенского зап. полка. Я шел впереди. Подходя к казармам Л.-гв. 1-ой Артиллерийской бригады, на углу Литейного проспекта и Артиллерийского переулка я заметил группу офицеров Л.-гв. Литовского зап. полка. Далее было видно, как в казармах в это время били стекла, разбивали рамы и выбегали отдельные солдаты. Я остановил мой маленький отряд, и ко мне подошел полковник Л.-гв. Литовского полка, который, как я понял из разговора, оказался командиром своего запасного полка. Он мне рассказал, что на Басковой улице к казармам подошла, предводительствуемая штатскими, толпа солдат его же запасного полка и Л.-гв. Волынского зап. полка и что, ворвавшись в казармы во двор эта толпа стала требовать от солдат, находившихся в казармах, присоединения к ней. Я спросил его, какие же меры он принял, на что он мне ответил, что сделать ничего не мог, и что солдаты в казармах перешли на сторону взбунтовавшихся.
В это время был виден пожар Окружного Суда и оттуда слышались отдельные выстрелы и редкая пулеметная стрельба в нашем направлении: вдоль Литейного свистели отдельные пули.
Видя серьезность положения в этом месте я решил, что не могу уйти отсюда для выполнения приказания генерала Хабалова, переданного мне через полковника кн. Аргутинского-Долгорукова, и послал подпоручика Скосырского по телефону передать в Градоначальство обстановку всего происходящего в районе казарм Л.-гв. 1-ой Артиллерийской бригады и предупредить, что я принял решение остаться и действовать в этом районе.
Затем я сейчас же разомкнул роту Кексгольмцев на три шага во взводной колонне и выдвинул ее к дому кн. Мурузи, откуда, как мне доложили, обстреливали пулеметами, и приказал выяснить обстановку в районе Преображенского Собора, Собрания Армии и Флота, Кирочной улицы и у Орудийного завода и, в случае сопротивления и действия бунтующих, немедленно открыть по ним огонь. Одну роту Л.-гв. Преображенского зап. полка с поручиком Сафоновым, выделив в его распоряжение четыре пулемета от пулеметной роты, я направил закрыть Бассейную улицу со стороны Надеждинской, а также Баскову улицу, выходящую на Бассейную. Одновременно я отдал приказание, в случае движения толпы в направлении роты, немедленно открывать огонь. Одним взводом с пулеметом из роты поручика Брауна закрыть Артиллерийский переулок, выходящий на Литейный проспект.
Во время отдачи этих приказаний я заметил, что много солдат Литовцев, в большинстве своем с винтовками и в караульной амуниции, выскакивают из окон и выходят на Литейный, собираясь кучками на тротуаре. Видя также, что офицеры Литовского зап. п. продолжают стоять группой и никаких распоряжений солдатам не отдают, я через своего Преображенского унтер-офицера приказал им придти ко мне. Все они отчетливо явились, а один из них заявил мне, что в казармах поднялась такая суматоха, что они не знают, что делать. Я приказал на Литейном проспекте открыть два двора в ближайших домах и отдал распоряжение командира Л.-гв. Литовского зап. п. приказать своим офицерам собрать всех этих солдат и приводить их там в порядок.
Вслед за этим, подойдя к пулемету, стоящему у Артиллерийского переулка и направленному на Баскову улицу, я был удивлен, найдя его не заряженным. Когда я приказал его зарядить, то командир полуроты, стоявший здесь сказал, что у них в кожухах нет воды и глицерина, а также нет смазки, и что пулемет не может быть изготовлен к бою. В это время мне доложили, что толпа солдат, заполнявшая Баскову улицу, совершенно мирно и спокойно стоит, и что унтер-офицер Л.-гв. Волынского зап. п. просить придти туда кого-либо из г.г. офицеров. Я немедленно послал к нему ст. унт. офицера Л.-гв. Преображенского зап. п. Маслова, который быстро ко мне возвратился и доложил, что унтер-офицер Волынского зап. п. докладываете , что солдаты очень хотели бы построиться и пойти в свои казармы, но боятся, что их будут судить и расстреливать, и поэтому он просить придти кого-либо из г.г. офицеров, что бы их успокоить и построить.
Выслушав Маслова, я подошел к углу Артиллерийского переулка и, увидя, что там, главным образом, находятся солдаты Л.-гв. Литовского полка, предложил их командиру пойти построить их и привести сюда ко мне, на что он наотрез отказался. Тогда я ему сказал: "Удивляюсь, что вы боитесь своих солдат. Вы должны исполнить ваш последний долг перед ними. Если вы боитесь пойти, то пойду я". И сам пошел к ним.
Когда я подходил к углу Басковой улицы и Артиллерийского переулка, то ко мне, отделившись от толпы солдат, подошел очень отчетливый унтер-офицер Л.-гв. Волынского зап. п. Держа все время руку под козырек, он доложил, что солдаты хотели бы пойти в свои казармы, но боятся, что за все, что произошло, их будут расстреливать. Тогда я, идя по направлению к толпе солдат, громко сказал: "Всякий, кто построится, и кого я приведу, расстрелян не будет". Услышав это, передние солдаты с радостными лицами схватили меня, подняли на руки и просили, чтобы я громко повторил это всем.
На руках у солдат я увидел всю улицу, заполненную стоящими солдатами (главным образом Литовского и Волынского зап. полков), среди которых было несколько штатских, а также писарей Главного Штаба и солдат в артиллерийской форме. Я сказал громким голосом: "Те лица, которые сейчас толкают вас на преступление перед Государем и Родиной, делают это на пользу нашим врагам-немцам, с которыми мы воюем. Не будьте мерзавцами и предателями, а останьтесь честными русскими солдатами".
В ответ на мои слова раздалось несколько голосов: "Мы боимся - нас расстреляют". А два-три других голоса, крикнули: "Товарищи! Он врет, вас расстреляют". Я опять заявил громко: "Приказываю вам построиться. Я полковник Л.-гв. Преображенского полка Кутепов, только что приехавший с фронта. Если я вас приведу, то никто из вас расстрелян не будет. Я этого не допущу".
И, приказав спустить меня на землю, отдал распоряжение унтер-офицерам строить всех своих солдат.
Сейчас же унтер-офицеры начали кричать: "Литовцы, Волынцы такой-то роты строиться сюда!" Вся толпа зашевелилась, но через некоторое время несколько унтер-офицеров подошли ко мне и доложили, отчетливо держа руку у козырька: "Ваше Высокоблагородие, разрешите строиться по названию казарм, так как очень перепутались, и у некоторых рот нет унтер-офицеров". А затем знакомый мне уже унтер-офицер Л.-гв. Волынского зап. п. доложил, что как раз их две роты помещаются в казармах напротив, и что он просит разрешения всех Волынцев этих рот прямо увести на двор этих казарм. Я ему разрешил.
В то время, когда я говорил с унтер-офицерами, из шапочной мастерской, на углу Басковой улицы и Артиллерийского переулка, выскочило около десятка штатских и несколько писарей. У одного из них я заметил револьвер на пояс.
Унтер-офицер Л.-гв. Волынского зап. п., громко крича: "Волынцы таких-то рот за мной", шел по направлению к воротам, и Волынцы, видно было отделялись от толпы и шли за ним. В другой части толпы слышались команды "строиться по казармам" - и одновременно возгласы - "нас расстреляют", "бей его!" Часть солдат толпой бросилась бежать по направлению к Преображенскому Собору, другая же часть разбежалась но казармам. Около меня осталось человек двадцать солдат Литовского зап. п., которые вместе со мною прошли к роте Л.-гв. Преображенского зап. п. поручика Сафонова. Я приказал ему - немедленно одним взводом с пулеметом закрыть Басков переулок и ворота, где во дворе были уже построены две роты Волынского зап. п., распустить их по казармам и никого оттуда не выпускать, а также передать унтер-офицеру мою благодарность и сказать ему, что я назначаю его временно командовать этими двумя ротами.
В это время Кексгольмцев начали обстреливать со стороны Орудийного завода, где бегали отдельные люди, но толпы не было видно. Я приказал немедленно роте Кексгольмцев открыть огонь, обстрелять Литейный проспект и Орудийный завод и, двигаясь вперед занять одной полуротой Кирочную улицу по направленно к Суворовскому проспекту; если же там будет толпа, открыть по ней огонь: другой же полуроте занять направление к Орудийному заводу, поверить караул в казначействе и усилить его одним пулеметом. Роте Л.-гв. Преображенского зап. п. с поручиком Брауном я приказал двигаться по Басковой улице и, выйдя к Преображенскому Собору, очистить Саперный переулок и другие прилегающие сюда улицы.
Вслед за этим все офицеры мне заявили, что необходимо накормить людей, так как их роты не обедали, а Преображенцы даже и не ужинали. В виду этого я срочно послал штабс-капитана Преображенского полка Головина, случайно здесь находившегося, к генералу Хабалову, чтобы просить его сделать распоряжение о доставки пищи для солдат, а также объяснить ему все происходящее здесь и просить прислать более боеспособную команду пулеметчиков. По телефону дозвониться в Градоначальство мы уже не могли.
Когда я отдавал все эти распоряжения, ко мне подошла команда человек в пятьдесят под начальством офицера, который доложил мне, что он прибыли из Царского Села в мое распоряжение с командой разведчиков Л.-гв. 1-го Стрелкового Его Величества зап. полка. Мне очень не поправился вид этой команды.
Когда я с ней поздоровался, она ответила довольно вяло, и сейчас же после ответа раздалось из строя: "Мы еще сегодня не обедали". Я приказал начальнику команды немедленно узнать, кто это сказал, и, отведя команду в ближайший двор, привести ее там в порядок.
Почти одновременно с этой командой прибыл и мое распоряжение эскадрон Гвардейского Кавалерийского запасного полка. Не успел я отдать ротмистру приказание. как он заявил мне, что лошади плохо кованы, люди не ели и устали от большого перехода, и что им надо дать отдых. Довольно громким голосом я сказал ротмистру, что удивляюсь, как при такой обстановке он просит у меня дать отдых. Отстранив его от командования, я назначил поручика временно командующим эскадроном и приказал ему двигаться с эскадроном к цирку Чинизелли, выяснить обстановку в районе Марсова поля и действовать там, в случае надобности, решительно. Это приказание я отдал во исполнение приказания генерала Хабалова, отмены которого до сих пор не было.
Затем я отправился к Собранию Армии и Флота и подошел к роте Кексгольцев, полурота которых под начальством штабс-капитана (по-видимому призванного из запаса) находилась на Литейном проспекте. Ротный командир этой роты был на Кирочной улице, где около церкви Л.-гв. Саперного батальона собралась толпа, которая разбивала окна и старалась проникнуть в казармы Жандармского дивизиона. Взвод Кексгольмцев, открыв огонь, разогнал эту толпу.
Все это время со стороны Литейного орудийного завода и с колокольни Сергиевского всей Артиллерии Собора открыли огонь по полуроте Л.-гв. Кексгольмского зап. п. и по мне. Несколько человек было ранено легко и четверо тяжело. Солдаты, не бывавшие под огнем, бросились под ворота и в Собрание Apмии и Флота. Я немедленно приказал подобрать раненых и отнести их в дом гр. Мусина-Пушкина, где помещалось Управление Красного Креста Северного фронта. Там я просил организовать перевязочный пункт и принять всех раненых. Одновременно принесли двух раненых Л.-гв. Преображенского зап. п. с площади Преображенского Собора. Приказав поставить под воротами дежурное отделение и изготовить пулемет, чтобы обстрелять перекрестным огнем Орудийный завод и угол Сергиевской улицы, я послал подтверждение поручику Брауну действовать более решительно в райoне Л.-гв. Саперного зап. полка.
Вслед за этим мне донесли, что со стороны Марсова поля к Пантелеймоновской улицы движется толпа, направляющаяся к Литейному проспекту, и в то же время ко мне прибыла из Царского Села рота Л.-гв. 4-го Стрелкового Императорской Фамилии запасного полка под командой штабс-капитана Розенбаха.
Я приказал ему вместе с ротой стать на углу Пантелеймоновской и Моховой улиц и встретить толпу огнем, а сам пошел посмотреть раненых в дом гр. Мусин-Пушкина. Едва я успел войти в дом, как мне сообщили, что на Сергиевской улице собирается много автомобилей и, когда я подошел к углу Кирочной и Литейного и приказал полуроте Кексгольмцев изготовиться разогнать эти автомобили, из за угла Сергиевской улицы вылетело несколько машин, облепленных рабочими с красными тряпками и винтовками. Беспорядочно стреляя, они направились по Литейному проспекту. Немедленно был открыт огонь, и все машины, кроме одной, были брошены вместе с убитыми на Литейном проспекте, часть же людей убежала. Одна из машин продолжала быстро двигаться по Литейному; рабочие, облепившие автомобиль, падали на мостовую, но шофер, как видно раненый, все же на полном ходу повернул машину и уехал обратно. Вся эта машина была прострелена пулями, а стекла ее были разбиты. Я приказал собрать всех убитых и перенести их в пустой каретный сарай одного из домов ни Литейном проспекте. От всех убитых рабочих сильно пахло спиртом. В это время ко мне прибежал штабс-капитан Розенбах, бледный, с оборванным погоном, и доложил, что, выйдя на угол Моховой и Пантелеймоновской улицы, солдаты его роты смещались с толпой, пытавшейся его избить и оторвавшей у него шашку.
Я немедленно пошел сам на Пантелеймоновскую улицу и по дороге встретился с шедшей ко мне ротой Л.-гв. Семеновского зап. полка с двумя офицерами прапорщиками Соловьевым и Эссенем IV. Почти одновременно с Семеновцами подошла и рота Л.-гв. Егерского зап. полка, которая должна была придти еще утром. Этой роте я приказал оставаться впредь до моего распоряжения около казарм Л.-гв. 1-ой Артиллерийской бригады. Здесь же мне, было доложено, что прапорщик Кисловский, идя с докладом ко мне от поручика Брауна, был убит.
Когда я сам выводил роту Семеновцев на Пантелеймоновскую улицу, то толпа, увидя роту, очистила эту улицу. Я приказал прапорщику Соловьеву стать с ротой на Пантелеймоновской улице и, в случае нового появления толпы, открыть по ней огонь. Услышав же со стороны полуроты Кексгольмцев крики "не стреляй!" - я поспешил туда и увидел офицера, идущего по Литейному проспекту от Артиллерийских казарм и делающего Кексгольмцам знаки, чтобы они не стреляли.
Заметив на груди у этого офицера большой красный бант, я приказал открыть по нему огонь. Он сначала быстро побежал, но вскоре упал. Здесь же доложили мне, что с центральной телефонной станции отвечают, и что возможно переговорить с Градоначальством. Я пошел к телефону в доме гр. Мусин-Пушкина. В это время уже смеркалось. Все прилегающие к занимаемому мною району улицы были насыщены толпами рабочих. Когда я подошел к телефону, то с центральной станции мне сказали, что из Градоначальства никто не отвечает уже с полудня. После выяснилось, что генерал Хабалов с градоначальником и со всем штабом перешел в Адмиралтейство, но так как меня об этом никто не предупредил, то все мои попытки связаться с ним ни к чему не привели. Генерал Хабалов не потрудился ни разу выслать ко мне кого-либо из офицеров для ознакомления с обстановкой. На центральной станции о переходе генерала Хабалова в Адмиралтейство известно не было.
В момент моего разговора по телефону я увидел, как в подъезд дома, в котором я находился, вбегали солдаты Л.-гв. Семеновского запасного полка, неся смертельно раненых прапорщиков Соловьева и Эссена IV. За ними бежали солдаты Л.-гв. Преображенского зап. п. - все были с винтовками, и в течение пяти минут весь дом был заполнен вооруженными солдатами, главным образом, Преображенского и Семеновского запасных полков, среди которых было и несколько человек Егерей.
Когда я вышел на улицу, то уже было темно, и весь Литейный проспект был заполнен толпой, которая, хлынув из всех переулков, с криками тушила и разбивала фонари. Среди криков я слышал свою фамилию, сопровождаемую площадной бранью. Большая часть моего отряда смешалась с толпой, и я понял, что мой отряд больше сопротивляться не может.
Я вошел в дом и, приказав закрыть двери, отдал распоряжение накормить людей заготовленными для них ситным хлебом и колбасой. Ни одна часть своим людям обеда не выслала.
Образовавшийся в доме гр. Мусин-Пушкина лазарет был довольно большой - свыше трех процентов Л.-гв. Преображенского и Л.-гв. Кексгольмского запасных полков лежало ранеными, и тут же среди них были умирающие прапорщики Соловьев и Эссен IV, вскоре оба скончавшиеся. Труп прапорщика Кисловского сюда не был принесен...
Управление и администрация временного лазарета просили меня вывести из дома здоровых солдат. Тогда я поблагодарил последних за честное до конца исполнение своего долга и приказал им, сложив винтовки и патроны на чердак, разделиться на небольшие группы под начальством своих унтер-офицеров и идти по казармам.
Хозяева дома, видя вокруг него возмущенную и кричащую по моему адресу угрожающие возгласы толпу и боясь за свой дом, предлагали мне переодеться в штатское и уйти, но я наотрез от этого отказался и, сказав, что при первой возможности оставлю их дом, послал своих двух унтер-офицеров, посмотреть, где я могу выйти из дома. Вскоре вернулся ст. унт. офицер Маслов и сказал, что ко всем возможным выходами из дома поставлены вооруженные команды рабочих, которые ждут моего выхода, и что мне выйти совершенно невозможно. Тогда я отпустил этих двух унт. офицеров и остался один.
Поздно ночью ко мне пробрался ефрейтор учебной команды Л.-гв. Преображенского зап. полка, с которым фельдфебель учебной команды подпрапорщик Лисов прислал мне солдатское обмундирование, чтобы я, переодевшись, мог выйти из своего заточения, но мне был противен какой-либо маскарад, и я от этого отказался» (Генерал А.П. Кутепов. Воспоминания. Мемуары. — Минск: Харвест, 2004).