И Глухая, и Кривая

       По глухой болотистой  местности  плыла  тихо-мирно неказистая речушка. На судьбу не жаловалась, хоть и понимала, что не красавица,  как некоторые. Ну, как эта, неподалёку, Нева, что ли… Конечно, было немного обидно, когда окрестный народ нелестные прозвища ей давал: Кривушей кликал, а раньше Глухой прозывал. Стал народец жилища из брёвен  сколачивать  да селиться вдоль её берегов. Глядя на это, Кривуша сокрушалась:   привольно было ей плескаться  в густом лесу,  укрывающем от чужих глаз. Понаехал сюда люд, помнится Кривуше,  опосля царя великого, Петром  званого.

        Активно застраиваться берега Кривуши начали с 30-х годов восемнадцатого века. Уже тогда люди знали цену дереву  и вырубать дуб, липу и клён было запрещено. Вскорости  Кривушу соединили с Мойкой  для осушения болотистой земли.  Ну а потом, во времена другой великой правительницы, Екатерины,  превратили речку в канал. На жизнь он не жалуется,  вальяжно почивая на водном ложе. Одну руку протянет – погладит послушную Мойку, выпростает другую – проверит, на месте ли шебутная Фонтанка, которой всё  неймётся: так и норовит из берегов выскочить на свободу  -- раздолья, вишь, захотелось.
        Канал  теперь в большом почёте: как-никак имя у него звучное, в честь той императрицы, что повелела обрядить его в одежды  гранитные,  богатые -- Екатерининским он стал называться. Звался  бы он  так и сегодня,  коли б в году  двадцать третьем (а потом и тридцать первом)  не переименовали его, чтобы дух царский полностью  истребить, и  стали кликать его Каналом  писателя Грибоедова (а потом просто Каналом Грибоедова),  который прожил там несколько лет.  Потом, правда, появилась версия, что к писателю это название не имеет  отношения, а дано каналу в честь инженера Грибоедова, спасшего его от уничтожения. Но всё же название вызывает любопытство: не зря Иечкина дочь, узнав,  что это Канал Грибоедова,  поинтересовалась , или вода в нём тоже Грибоедова. То есть в свои полтора года она уже понимала, что такое личная собственность.

       Первые годы жизни в Ленинграде Ия провела неподалёку от канала и зачастую оказывалась в разных уголках этого водоёма странной конфигурации.   То и дело ей  мечталось исходить все его замысловатые извилины, которые он сохранил, несмотря  на  планы  выравнивания  канала.  К счастью,  происходящие  события этому помешали, и сегодня он едва ли не лучшее ожерелье,  небрежно брошенное некогда-столицей  на россыпь  своих многочисленных  украшений.

      Совсем недавним, по-летнему осенним солнечным деньком  Иечка всё же свершила задуманное и произошла сбыча мечт. Удачно оказавшись по воле случая в хвосте канала, она отважилась на этот гигантский  пятикилометровый шаг, подвластный разве что  Гаргантюа. Увидев дом под номером 174, Ие стало страшновато:  хватит ли сил на весь путь.
       Начался маршрут от Старо-Калинкина моста. Рядом – Мало-Калинкин мост, где  канал сливается  с водами Фонтанки.  Ия идёт по чётной стороне набережной, плотно застроенной  домами трёх столетий  в  разных  стилях. Вдоль домов тянется неширокий тротуар, но если по нему идти, то трудно  разглядеть  красоту архитектуры разноликих домов.
      Она начинает путь  по гранитной набережной, скользнув равнодушным взором по первому двухэтажному особняку под номером 174, не обременённому  архитектурными деталями. Неожиданно  взгляд останавливается  на прикреплённой к фасаду доске, подойдя ближе к которой она читает, что в этом доме с 1816 по 1818 год жил А.С. Пушкин. Вот это да! Вот это начало!
       Теперь она стала тщательно рассматривать показавшийся сначала банальным, а теперь так заинтересовавший её  фасад  дома с ажурным балконом, на который выходят  три окна,   и на котором,  по всей видимости,  любил стоять Пушкин, любуясь открывающейся картиной.  Наверху простенький,  незамысловатый фронтон. Первый этаж почти по самые окна  врос в землю  —  культурный слой подпирает.  Так бы и прошла Ия мимо такого исторического места без эмоций, не задержи случайно  взгляд на фасаде дома.  Отныне она шагает  по гранитным плитам  набережной восемнадцатого века с мыслью о том, что именно тут ступала нога великого поэта. Полученных эмоций Ие уже  хватило бы с лихвой,  чтобы прогулка осталась в памяти, ибо с этой минуты   и на дом, и на канал, и на гранитные камни  набережной она уже смотрела совершенно иными глазами  и испытывала совершенно новые радостные чувства.

       В Петербурге, как известно, великое множество рек, каналов и мостов. Так, на содержании Мостотреста последних, шутка сказать,  448.  Только через Канал Грибоедова их двадцать один. А по рисунку решётки можно определить, какая перед вами река или какой канал.  Наверное,  потому что он петляет, основной элемент  решётки этого канала  сделан в виде вытянутой петли -- без особых излишеств,  но с большим достоинством. Замечаешь другие привлекательные штрихи: вдоль набережной растут старинные деревья, добавляя красоты и очарования неожиданно открывающимся видам,  создавая свежесть и прохладу, а то и защиту от дождя.  Виды меняются ежеминутно, поскольку плавно-извивающимся изгибам канала нет конца,  и не устаёшь от однообразно-простирающейся-вдаль панорамы. Лучи солнца не слепят глаза: они приятно пробиваются сквозь всё-ещё-зелёную,  богатую красками осеннюю листву. Но самое притягательное для Иечки, как всегда,   ощущение уединения.  Канал,  как старый друг, бродит с ней по аллеям своего богатого имения, а  она чувствует себя почётной  гостьей, пред которой он распахивает  самые ценные сокровища. В ответ Иечка блаженно улыбается и продолжает едва начавшийся путь.
 
        Небольшая девиация: пожелай кто-нибудь  пойти по Иечкиным стопам, рекомендуем начать прогулку по  каналу именно с больших цифр, где царит пропитанная  романтизмом атмосфера покоя, так гармонирующая  с духом канала. А закончить путь   торжественным, бравурным финалом, как в симфонии, с которой,  разбив его на части, можно сравнить канал --  местом слияния его с Мойкой.
 
        Неспешно шагает Иечка по нагретым солнцем плитам, подставляя лицо тёплым лучам. А вот и знакомый дом, в котором она бывала неоднократно  и  мимо которого ей теперь частенько приходится проезжать, каждый раз погружаясь в смесь сладко-горьких воспоминаний. Здесь жила Машка – тот, как оказалось, самый главный друг Ииной жизни, о котором она уже не раз рассказывала. Третий этаж, в эркере два окна-бойницы. Потом прибавились ещё два окна освободившейся в коммуналке комнаты.
       В те  давние годы шестиэтажный исполин казался невзрачным,  запущенным,  грязно-серым обломком гигантского зуба. И Иечке было невдомёк, что это «памятник истории и культуры», как  гласит прикреплённая к фасаду ныне-отремонтированного дома чугунная табличка:  «Дом  Трайнина, 1912 г.,  архитектор Претро».  Имя для Ии было новым: кроме Лидваля она, пожалуй, из «модернистов» никого не знала.  Ипполит Претро -- француз, родившийся в России, блестящий архитектор, проникшийся северным модерном и оставивший по себе светлую память в обликах десятков городских домов, которыми можно любоваться по сей день.  А закончил  он свою жизнь так, как подобало всем достойным людям советской эпохи -- тридцать седьмой год,  ложный донос, расстрел. Ну,  хоть табличку повесили… И теперь со светлыми эркерами на фоне более глубокого серого  фасада дом выглядит очень стильно.
       Не раз смотрела  Ия из окна-бойницы на канал под Машкиными окнами, отделяемыми от воды четырьмя гигантскими тополями, которых давно уж нет, а их место занято новым поколением. В июне месяце тополиный пух забивался в глаза, нос, вызывая раздражение, а зачастую и аллергию.  Иечка от этого не страдала, но часто вспоминала рассказ мужа  о том, как в бытность подростком  он любил с друзьями забежать в подъезд (а тогда все они были открыты и доступны)  какого-нибудь дома, куда набивалось много пуха и где он лежал как снежное покрывало на ступенях и лестничной площадке,   и   чиркнуть  спичкой,  устраивая небольшой пожар: уж больно хорошо горел тополиный пух!
        Долгие годы вид на канал и тополя дополнял ещё один элемент декора -- покосившийся  пивной ларёк, круглосуточно осаждаемый  бомжами  и прибрежной пьянью. Ну, и интеллигентная инженерно-техническая прослойка тоже могла там остановиться пропустить кружку-другую, скорее всего,  дрянного пива. Главное было пообщаться, а пивбаров  ещё не развелось; правда, на Сенной площади один открылся  -- вот было радости!  Поскольку мужики разбавляли пивом принесённый более крепкий хмель, дружеская беседа зачастую заканчивалась вытрезвителем, ором, матом, драками и поножовщиной, а Машка то и дело сообщала, что ещё один труп в Кривуше выловили: благо, рядом с киоском --  красивый  гранитный двухпролётный спуск к воде, который по сей день  завораживает и притягивает, и манит. Теперь, конечно, ничто не напоминает о прошлом  колорите канала: вокруг тишь, гладь да божья благодать.
 
       Происходит всё это у Аларчина моста, пересекающего Английский проспект, который раньше называли проспект Маклина,  вернее, Мак Лина, который в действительности был ирландским коммунистом, борющимся за независимую Красную  Шотландию  и,  в конце концов, назначенным  Лениным послом РСФСР в Шотландии. Вот как! Переходя проспект, при повороте головы направо видите  сегодня-прелестный Покровский садик, где когда-то была Покровская церковь, построенная в 1809 году  великим архитектором Старовым, что  не спасло её от уничтожения. В 70-80 гг. это был знаменитый приют-тусовка  всех бомжей-алкашей окрестных коммуналок, где жила сплошная пьянь в соседстве с такими недооценёнными  государством людьми,  как Машка. В любой коммунальной квартире  пьянь была неизменным, обязательным атрибутом. Но если зажать нос и покопаться, то внутри почти  каждого можно было обнаружить нормального человека, которого  просто исковеркала судьба: они  и в долг возьмут, и вернут, и лампочку, если попросишь, ввернут. Похоже, что это поколение вымерло, и  теперь  типаж сантехника-пьяницы уже стал фактом истории.
 
        За Аларчиным мостом тянутся более внушительные фасады, в основном, доходных домов более  и для более преуспевающей публики.  Вот Иечке ещё  подарок: дом архитектора  Претро, тоже чугунно-отмеченный, но это уже закат архитектуры модерна и пришедший ему на смену  нео-классицизм.
        На очередном изгибе, на пересечении с Лермонтовским проспектом ширь канала распахивается  и на противоположном берегу открывается  необъятный  вид на величественную христианскую  Свято-Исидоровскую церковь с прилегающим к ней длинным фасадом Казарм Морского Гвардейского  экипажа  постройки середины девятнадцатого века.  Мягкие зелено-жёлтые тона стен и куполов празднично-ненавязчиво привлекают глаз. Оглядываешься по сторонам и открываешь для себя чудесный ансамбль: жёлтые купола Исидора, золотые купола бело-зелёного Николо-Богоявленского морского собора (арх. Чевакинский, середина 18 века) и огромный кобальтовый купол  Троицкого собора, играющий  искрящимися звёздами. Чудо!
 
       А под ногами ещё одно чудо, которое не осознаешь, пока не прочтёшь название  места – Семимостье.   Здесь изящно сплетают руки  семь мостов Крюкова канала и канала Грибоедова. Благодаря этому крепкому рукопожатию  оказываешься на широкой площадке, с которой обозреваешь, помимо соборов,  стройную, необычной формы колокольню  Никольской церкви и  Никольский двор – недавно отреставрированный аналог Гостиного или Апраксина торговых дворов. Полвека этот двор стоял в совершенном забытьи и запустении, и все неравнодушные  люди опасались, что власти доведут здание до состояния  неподлежания  ремонту и сравняют с землёй.  Но чудеса, видимо, случаются. А Иечка продолжает исследовать Коломну -- заповедный уголок, любимый и воспетый жившим некогда в ней Пушкиным.

        Ещё один гранитный спуск к воде, куда причаливают небольшие суда, доставляющие туристам несказанное удовольствие взглянуть на все красоты с воды  и узнать что-то прежде неведомое про волшебный город, хранящий несметное количество тайн.  Здесь канал огибает Никольский собор и течёт параллельно оживлённой Садовой улице, но вскоре  он уходит влево и начинает самый крутой живописный изгиб, подбираясь чуть ли не к Мойке,  приводя  Иечку, может быть, к самому любимому месту города, где,  как живые,  сидят четыре белоснежных льва, охраняющих  Львиный мост первой четверти 19 века, один из трёх сохранившихся цепных мостов. Это сейчас он своим местонахождением, отреставрированностью  и ухоженностью привлекает любителей прекрасного, а  каких-то лет пятьдесят назад  здесь бывало вавилонское столпотворение, особенно по выходным. Дело в том, что бюро и агенств по обмену и приобретению недвижимости ещё не существовало в нашей природе, а потребность в жилье у людей уже стала обнаруживаться. Вот народ и создал себе народное агенство недвижимости, где на груди участников висели соответствующие  таблички  типа «Меняю две комнаты в разных местах на однокомнатную квартиру».  Поскольку у Иечки с мужем был рай в шалаше, разделяемом свекровью, они тоже иногда там засвечивались.  О том счастливом прошлом сейчас ничто  не напоминает: нет ни окурков, ни брошенных табличек, ни вытоптанных газонов. Только красавцы львы – свидетели былого.

       Дальше – больше: явственнее ощущается близость суеты большого города, его центральной части.  Но что это? В воздухе над водой плывёт ещё одна неистребимая нотка: здесь жили персонажи Достоевского и видно дом Раскольникова на противоположном берегу, и вас посещают соответствующие видения …
      Почти у самой Сенной площади  попадается  уже-приобретшая-популярность-вывеска « Первая пышечная», хотя общеизвестно, что самая знаменитая пышечная была и, к счастью,  остаётся на Желябова, или, как она теперь называется,  Большая Конюшенная улица.  Все части тела уже хором намекают о  необходимости  заглянуть в заведение, где оказалось чисто,  уютно, малолюдно, вкусно, дёшево,  а главное, аутентично, в смысле меню: свежайшие  хрустящие пышки, посыпанные сахарной пудрой,  в компании кружки кофе-с-молоком  –  всё удовольствие за 125 рэ.
      Перейдя Кокушкин мост, Иечка выходит на Сенную площадь, облик которой  за долгую  историю многократно менялся: от сенных возов до стеклянной башни. Сегодня нет ни того, ни другого.  Строго спланированная площадь, много зелени в кадках, как это сейчас принято, столики под навесом,  скамейки, уличные кафешки  -- красиво. Но людно.
       Ия было собиралась покинуть площадь, чтобы продолжить  путь по каналу к уже желанной цели  -- окончанию маршрута -- , когда её взгляд остановился на здании, привычно открывающем Московский проспект – громоздком,  довольно безвкусном,   с  вычурными  элементами модерна.  Страшилище прошлых эпох, сегодня его фасад благополучно отреставрирован.
       Запах этого здания запечатлился  в Ииной памяти навечно. Итак, самое начало 90-х гг., помимо всего прочего,  характеризующееся небывалым взлётом интереса к разговорному английскому,  как следствие перестройки и замаячивших перспектив доступа сограждан   на мировую арену, вроде благоволившую  к новому одеянию государства,  провозглашённого в 91-ом.
      Быстрее грибов полезли из ниоткуда курсы разговорного языка, на которые устремился народ  с деловой жилкой  и без оной. Шарлатанство было беспредельным,  шарлатаны были весьма творческими,  поэтому  большие  бабки они срубили по-быстрому, пока народ не очухался  и не понял, что все провозглашённые новейшие методики были не что иное, как теперь говорят, фейк.
      Другое дело курс Натальи Шурыгиной, обосновавшейся на чердаке этого дома. Учебников английского, кроме академического издания  знаменитой троицы  Бонк, Котий, Лукьяновой и единственной просочившейся  на отечественный рынок  симпатичного учебника Экерсли,  абсолютно ничего не было. Но по этим пособиям не заговоришь и даже не успеешь толком спросить, как добежать до туалета.  И только благодаря ухищрениям г-жи Шурыгиной  в СССР–Россию  ввезли первый серийный учебник, формат которого существует  по сей день и с помощью которого народ действительно  заговорил – это был учебник «Стримлайн».
       Ну, так вот: Иечке выпала честь после напряжённого языкового интервью  стать  преподавателем на этих курсах, но в памяти сохранился не только этот приятный факт. Вы,  вероятно, уже поняли, что райончик Сенной, Сеннухи, как его называли обитатели, был ещё тот: пьянь, рвань, бомжи обоих полов были его главной приметой. Это были ребята, привыкшие удовлетворять свои  разнообразные физиологические потребности по мере их ощущения, независимо от местоположения.  Короче, справляли нужду где попало – лучше, если под крышей.  Такую крышу прекрасно предоставлял  угловой дом в начале Московского проспекта. Вестибюль и лестницы не просыхали круглогодично, но это были лишь цветочки. ЛюдЯм хотелось интима для такого деликатного занятия, поэтому особым спросом у них пользовалась  кабинка лифта  - согласитесь,  там  теплее и уютней.  Напомним, что курсы были под самой крышей шестиэтажного дома: забегаешься по вонючей лестнице. По первости несведущие    преподавательские головы нацеливались на доставку  в класс лифтом, ещё  не ведая, что стоять в нём  придётся по голень в  продуктах  жизнедеятельности.
       Что же они делали? Нашли паллиатив: они выскакивали на холод (читай: снег, мороз, дождь, ветер), хватали ртом побольше воздуха, опрометью бросались в кабину лифта, зажав руками рот,  нос и прочие  отверстия и уже в лифте, как можно медленнее,  выпускали воздух, чтобы его  хватило надольше.  Худо-бедно срабатывало.  Поэтому теперь при виде этого здания и не столь астрономических цен  на квартиры в нём,  думаешь, не потому ли арендатор пошёл на уступку, что в воздухе по-прежнему царит  неистребимый дух.

       Иечка начала спурт: впереди призывно маячили игрушечно-мозаичные купола Храма Спаса, а значит,  скоро конец маршрута. Она пересекла Гороховую, бывшую в пору её первой молодости улицей Дзержинского, и  на очередном изгибе канала показался всем-известный Банковский мост со львами-грифонами (1826 год), отягощёнными золотыми крыльями и изогнутыми фонарями над головами.  Эти львы обречены выполнять немыслимо  трудную задачу: коль скоро здание,  вытянувшееся   позади них за резными чугунными воротами, в котором ныне обитает Экономический Университет, или более привычный питерскому уху  «Финэк», было в прошлом Ассигнационным банком, то задачей львов с золотыми крыльями было, естественно, стеречь золотые запасы государства российского.
       Само здание связано с именем великого итальянского архитектора восемнадцатого-начала девятнадцатого  века Джакомо Кваренги, создавшего в Петербурге и его пригородах множество настоящих шедевров: Эрмитажный театр, Александровский дворец в Царском Селе, построенный по приказу Екатерины  для любимого внука, ставшего потом  Александром   Первым, Смольный институт, Конногвардейский манеж и многое другое.
       Лет двадцать тому назад случилось  Ие проходить мимо Финэка  и, рассматривая  невзрачный бюст архитектора в заросшем маленьком палисаднике,  выходящем на Садовую улицу, увидеть объявление  о проходящей там выставке проектной  графики, созданной  рукой Кваренги. Прошло немало лет, но Ия  до сих пор под впечатлением от  количества и качества  исполнения  десятков, если не сотен чертежей  мастера. Ей захотелось вновь повидаться с великим архитектором, но делать большой круг, идя в обход   здания,  она была уже не в силах. И не зря: в интернете  на карте города  при упоминании известного Ие памятника написано: «Временно закрыто». Но мы-то знаем, что нет ничего более постоянного, чем временное. Тем более, что в 2003 году на Манежной площади появилось четыре бюста итальянских архитекторов  -- создателей шедевров, которыми культурная столица гордится  и поражает весь мир. Среди них есть и условный Джакомо Кваренги,  история создания памятника которому,  ныне недоступного,  весьма интересна. Он появился в 1967 году  к памятной дате – стопятидесятилетию со дня смерти архитектора.  Работа скульптора Л. Лазарева не всеми была принята однозначно. Маститые скульпторы, архитекторы выражали две точки зрения: одни считали, что надо придерживаться «портретного сходства», другие убеждали, что важен художественный образ. Широко известны несколько рисунков с изображением архитектора, обладавшего своеобразной внешностью. Его современник  Филипп Вигель вспоминал: «Старик Гваренги часто ходил пешком, и всяк знал его, ибо он был замечателен по огромной синеватой луковице, которую природа вместо носа приклеила к его лицу». А спустя сто лет скульптор Лазарев перед комиссией сказал: «…Нам хотелось, чтобы памятник олицетворял то, что он [Кваренги] построил, а так, если сделать сходство, то будет стоять удивительно несимпатичное лицо перед красивым зданием, и будет полное несоответствие». Обидно за мастера, но не исключено, что  памятник не вернётся на законное место, а найдёт приют в хранилище  Русского музея.

       Слева вырисовывается красавец Казанский собор работы Андрея Воронихина,  крепостного графа Строганова, сооружённый в честь победы России над Наполеоном, перед которым горделиво высятся  фигуры полководцев России  Барклая де Толли и Михаила Кутузова, праху которого можно и нужно поклониться под мрачными  сводами собора.
       Казанская площадь тоже преобразилась: нарядная, цветочная, уютная. Обычно Иечка смотрит  на неё, попивая кофе на втором этаже Дома Книги, куда она периодически заскакивает посмотреть на выставленный ассортимент своих изданий  на английских полках; однако  сегодня она смотрит наоборот  и это странно и непривычно.

        До конца маршрута,  т.е. до встречи с Мойкой осталось два квартала, но здания здесь  такой архитектурно-литературно-исторически-художественной  насыщенности, что для  рассказа  о них потребуется  очень много сил -- ваших и наших. Кроме того, любой гость города неизбежно сам отведает этой  красоты, глядя на уже упомянутый Дом Книги, Михайловский театр, Русский Музей,  Храм Спаса. Ну, а Иечку, как всегда, тянет к тишине и покою. Справа к себе влечёт  роскошная  решётка Михайловского сада. Ия обходит лубочный памятник погибшему царю -- храм, сооружённый по печальному поводу, ибо  здесь произошло покушение на Александра Второго,  и останавливается  на последнем  сегодня  Мало-Конюшенном мосту. Всё: она на месте слияния канала Грибоедова и Мойки.
       
       Но что-то не даёт Ие покоя – какое-то чувство незавершённости, недосказанности  витает в воздухе. Но что? Она никак не может ухватиться за тающую дымку  и понять  ускользающий,  извиняюсь,  мессидж.  Внезапно пришло понимание того, что круг замкнулся: она стоит на Конюшенной площади перед зданием церкви, известной  тем, что   здесь отпевали Александра Сергеевича Пушкина. В  это мгновение Ия  осознала, что весь сюжет рассказа проходил под крылом Пушкина, начиная с первого дома, где он жил с родителями по окончании лицея,  заканчивая  последним его  пристанищем  в Петербурге. Из  квартиры на Мойке 12, где сейчас его музей,   тело поэта перенесли сюда, в маленькую церквушку, чтобы следующим утром отвезти на Псковщину для захоронения.      
       По свидетельству современников более десяти тысяч пришло попрощаться с поэтом.  Сопровождать   тело  царь велел Василию Андреевичу Жуковскому, ближайшему другу Пушкина, который  любил  поэта необыкновенно, преклонялся перед ним и в то же время был привязан к нему,  как к сыну. В свою очередь Пушкин называл Василия Андреевича «ангелом-хранителем».  По дороге люди, узнав, кого везут  на почтовых лошадях, говорили: «Вот Пушкин,  а мчат на почтовых,  в рогоже  и соломе, прости господи, как собаку».
      Последний приют тело великого поэта нашло в Святогорском монастыре.  Жена приехала через два года…

         P.S. Порадуемся за Джакомо Кваренги -- после ремонта бюст с его подлинными чертами вновь стоит перед главным зданием  теперешнего Экономического университета. Правда, за непроходимой решёткой...