Даже если я тебя не вижу. часть IV. главы 17-18

                17

Очнулась я, когда за окнами уже стоял день. Я медленно приподнялась в постели, чтобы оглядеться, с тревогой ожидая вновь увидеть незнакомую обстановку и пиджак Лаврентия Карловича, аккуратно повешенный на спинку стула. Задёрнутые с вечера шторы слабо пропускали дневной свет, и в комнате продолжал царить полумрак, навевая воспоминания кошмарной ночи.

Измученная и не выспавшаяся, я ещё долго лежала в постели и тупо смотрела в потолок, припоминая ясно и отчётливо все детали то ли бреда, то ли сна, то ли… Рассудок бунтовал и приводил неопровержимые доводы, напоминая о законах материального мира. Ради того, чтобы быстрее прогнать призраков, рассеянных в воздухе и побороть не отпускавший меня страх, я заставила себя подняться и подойти к окну. Раздвинув шторы, я увидела не ослепительный солнечный свет, а серое, затянутое облаками небо.

День был хмурым и безветренным. Густой туман тяжёлой, серой копной заполнил всё окружающее пространство. Так же ненастно и туманно было у меня на душе. Я вспомнила прошлую ночь, потом вчерашний день и бледное лицо Андрея. «Одиночество легче, когда не любишь», — пришли на память слова из романа Ремарка. «А разве я люблю? — поймала я себя на мысли. — Из-за портрета? Тогда это самовнушение…» «Нет, — отвечала я самой себе, — это случилось ещё раньше…» Я стояла, застыв, и не чувствовала текущих по лицу слёз. «Почему я не рассказала ему всё сразу? Он бы всё понял. Он бы защитил меня от этого унижения. Он бы был сейчас рядом».

Головная боль нарастала с новой силой и уже не позволяла думать и принимать здравое решение. В горле обжигало и резало при каждом глотке. Выпитые накануне вечером две таблетки анальгина, оказавшиеся давно просроченными, совершенно не помогли. Мне вспомнились две порции эскимо, и я сама поразилась, с какой необузданной жадностью я проглотила их. Как же я себя сейчас за это ругала!
Из-за головокружения я не могла выйти на улицу в поисках ближайшей дежурной аптеки. Было воскресенье, праздник Первого Мая. Если кто-то и работал в этот день, так где-то в центре города, куда в это время пришлось бы добираться невообразимо долго. Мне оставалось только терпеть и ждать. «Время лечит? Нет, просто всё меняет».

Горячий чай с липовым мёдом немного согрел, но не облегчил боль. Я вспомнила примочки и компрессы, которыми бедную Верочку часто обматывала её мама. «А может, зря я смеялась над нею? Наверняка, в этих народных средствах таится какая-та лечебная сила?» И тут я подумала о Любе. «Вот кто обладает такой силой и совсем не ведает об этом. Но разве могу я приехать к ней и сказать: «Чудесная сила твоего шрама излечит меня быстрее, чем лекарства». Может быть так и случится, но опаснее всего, если второго чуда не произойдёт, а моя странная просьба обернётся обидной насмешкой и повергнет её в новую депрессию». Нет, этого делать было нельзя.
И лишь успела я подумать об этом, как зазвонил телефон. Я взяла телефонную трубку и произнесла глухое «Да».

— Надюша? — я услышала встревоженный голос Любы. — Думаю о тебе постоянно, волнуюсь. Уже пару дней не могу к тебе дозвониться! Что у тебя случилось?
— Меня… не было… дома…— с трудом сказала я.

— Ты хрипишь? Ты простужена?

— Ангина…

— Та-ак! Значит, предчувствия меня не обманули. Дорогая моя, ведь это не шутки. Который уже день?

— Второй…— голос сел, и я не смогла произнести больше ни слова.

— А лекарства у тебя есть? Антибиотики?

— Не…

— Ясно. Погоди, — в трубке послышались шорохи и приглушённые звуки. Через минуту я вновь услышала её мягкий голос. — Через час к тебе приедет Илья и привезёт, всё что нужно.

Илья приехал ещё раньше. Я отворила дверь и не узнала его. В его взгляде что-то изменилось. Теперь его глаза лучились теплом и спокойствием. Но он был, как всегда, немногословен. Выкладывая передо мной упаковки и бутылочки с таинственными жидкостями, он пояснял предназначение каждой из них. Я кивала головой и не скрывала своего нетерпения.

— Как дела у Любаши? — с трудом произнесла я.

Илья подумал и сказал:

— Я не знаю, как это у тебя получилось, но она словно преобразилась, — и тихо добавил. — Словно очнулась от забытья… Спасибо тебе, Надежда.

«Нет, это не я», — хотелось мне сказать, но я лишь замотала головой.
— Это чудо, — наконец прошептала я.

Илья кивнул и произнёс:
— Той ночью, будто после долгой разлуки,
  встретившись,
               мы узнали друг друга.
  Её голос, глаза и руки —
              счастья воспоминания —
  были рядом,
              словно и не было муки,
  словно и не было расставания…

Я слушала его, смущённая его откровенностью, и понимая, что только стихами нужно говорить о любви, иначе смысл её будет утрачен и это чистое, нежное чувство огрубеет и обесценится. Илья Григорьевич, строгий и всегда очень замкнутый мужчина, сейчас открыто признался мне в своих переживаниях, в своей заново обретённой любви.

«Когда счастье переполняет, хочется делиться им с другими», — подумала я и почувствовала, как быстро и упоённо бьётся моё сердце. Теперь он перестал быть просто мужем моей подруги. Все десять лет их совместной жизни Илья обращался ко мне торжественно-официально, по имени-отчеству, и я отвечала ему тем же. Но незаметно для нас наше общее несчастье всё переменило. Его мир открылся для меня, делясь своим светом, становясь ближе, роднее. Он ушёл, а свет, живой и тёплый, остался. Я ощущала его закрытыми глазами. Его лучи проникали везде, рассеивая мрак и прогоняя призрачные ночные тени.
   
Я в точности выполнила распоряжения Любы и, выпив таблетки, снова легла в постель. Боль утихла, но заснуть я так и не смогла. После ухода Ильи я уже мечтательно смотрела на хмурое небо за окном. Погода всё больше портилась, но несмотря на это, у меня было прекрасное настроение. Искренняя радость за счастье близких мне людей переполняла моё сердце. Я улыбнулась при воспоминании о трогательном стихотворении Ильи.

Но неожиданно предо мной мысленно возникло много лет пылившееся за тумбочкой письмо, адресованное «моей вечно прекрасной ЛЮБВИ». А разве не об этом письме, разве не об этом чудесном узнавании говорил ей странный ночной незнакомец. Я вспомнила Его слова, обращённые к Любе: «Не удивляйся, если при свете дня я покажусь тебе другим. Важно не явное, а — скрытое. Когда случится чудо, ты узнаешь меня, моя вечно прекрасная ЛЮБОВЬ».

«Но звал он её не по имени. Он не говорил о чувстве. Он обращался к её истинной, внутренней сути! — размышляла я, — А случившееся чудо? Что же было настоящим чудом: моя исцелённая рука или её озарение? Что это за странный знак, похожий на звезду, над её переносицей! Неужели здесь есть какая-то связь? Она что-то увидела? Что-то поняла? — эта мысль мне показалось нелепой, фантастической, — Конечно, этого не может быть!»

Я закрыла глаза, вспоминая обжигающий руку поток, исходивший от этого странного шрама. Что-то невероятное произошло и с Любой. Она посмотрела на нас с Ильёй совершенно другими глазами, будто внезапно прозрела и постигла то, что раньше было скрыто от её взгляда и сознания.

Мне показалось, что я вот-вот ухвачусь за ниточку, ведущую к разгадке. Что смогу наконец-то открыть, угадать, постичь эту тайную связь между странными, ночными видениями и случившимися реальными событиями. Мне представилась великая, неведомая сила, вопреки всем законам природы вдруг преступившая привычные границы человеческого понимания о материальности нашего мира...



                18

В понедельник утром в ожидании участкового врача я позвонила в школу, чтобы мои уроки смогли заменить другими учебными предметами. Я знала, что мне придётся говорить с Ядвигой Вольфовной и мужественно выдержала её громыхание. 

— Вы очень «мудро» поступили, что взяли больничный! — язвительно усмехнулась она, — Но и этот лживый трюк Вам с рук не сойдёт! И если Вы думаете, что объявленная Вам на субботнем собрании благодарность спасёт от моего громогласного доклада на педсовете, то напрасно радуетесь!   

— Вы правы. Для этого нужно не просто заболеть, но и оглохнуть…

Я зло бросила трубку. «Сразу, как только вернусь в школу, всё им выскажу… Хватит молчать…»

Мои размышления прервал звонок телефона. Ожидая снова услышать голос «волчицы», я нервно прохрипела в трубку:

— Что ещё?

— Надежда?

— Это Вы, Андрей? — смущённо произнесла я, но подумала: «Конечно же ты! Как я рада, что ты позвонил! Значит, ты поверил мне, а не им!»

— Да, вот… решил позвонить. Вы не вышли на работу… Как Ваше здоровье?
Его голос звучал сдержанно и тихо.

— У меня ангина, — прошептала я и при этом подумала: «Это совсем не важно. Ты не представляешь, как я хочу видеть тебя!»

— Вам что-нибудь нужно? Может быть, лекарства?

— Нет, нет спасибо. Уже всё есть… Обо мне позаботились, — я с благодарностью подумала о Любе и Илье. «Мне не нужны лекарства! Мне нужен только ты!» хотелось сказать, но в горле саднило, и я с усилием подавила кашель.

В трубке воцарилось молчание.

— Алло? — еле прошептала я и растерянно прислушалась к тишине в трубке, а сердце трепетало и задыхалось: «Андрей! Я люблю тебя! Приезжай!»

— Я рад за Вас. Выздоравливайте.

Он положил трубку.

— Алло! Алло! — кричала я в трубку, срывая остатки голоса, но в ответ слышала одни короткие гудки. — Андрей!.. Нет! Нет! Я хотела тебе сказать…

Свернувшись под одеялом калачиком, я безмолвно плакала и вспоминала тот день, когда моя подруга Вера, улучив счастливый момент, чтобы поговорить с Николаем, не сказала ему главных слов, а лишь глупо смеялась и несла всякую чушь. И мой скулёж неожиданно превратился в горький смех. «Неправильно, Верочка, всё неправильно. Нам даётся шанс, а мы тратим его на пустую болтовню…» 

А ведь дело не в словах, разумных или бессмысленных, а в том, что этого внутреннего света мы стесняемся больше всего на свете. И прячем его поглубже, забывая о нём и продолжая жить с чувством ущербности и обиды на жизнь.

…Я долго не могла заснуть в эту ночь и сидела у окна, не в силах унять горько-солёные слезы, которые текли и текли по щекам. «Вот так и мечешься в поисках смысла жизни, а сердце понимает, но сказать не может, вот и болит. И поди разберись, какой в этом смысл?..» Так говорила я самой себе, разглядывая в ночном небе сверкающие, подобно алмазам, далёкие звёзды.

В который раз я поражалась этой бесконечной громадиной и сверхъестественной силой сущего мира. Земное притяжение удерживало меня на Земле, а неуловимый зов космоса призывал в свою беспредельность, обещая поделиться неведомой тайной бытия. Там наносная мишура и суетность вмиг обратятся в пыль, которую легко удалить влажной тряпочкой.

продолжение следует...

http://proza.ru/2023/03/05/1590