Девочки

Это случилось, когда мне было четырнадцать лет, я учился тогда в восьмом классе, и изо всех сил старался заработать себе нормальную репутацию среди учителей. Мне казалось, что очень важно, чтобы у меня были хорошие оценки в аттестате основной школы. Я только перешел в другую школу, а из прежней мне дали очень плохую характеристику. Зловредная и неграмотная классная руководительница, которой я часто дерзил, указывая на её пробелы в знаниях по биологии и географии, которые она преподавала, решила мне отомстить таким образом. В то время я уже окончательно не верил в то, что учителя могут хоть иногда поступать честно.

Новая классная руководительница выгнала меня со своего импровизированного урока закона божьего, за то, что я не религиозен. Новая директор об этом узнала, и запретила ей приглашать проповедников на классный час. В классе были в основном девицы, которые казались мне уродливыми и глупыми, но они получали неплохие оценки, потому что подлизывались к учителям. Мне неприятно было находиться с ними в одном помещении, но я решил, как-то отмучиться до окончания девятого класса. Жизнь превратилась в мучительное ожидание конца очень неприятной для меня процедуры обучения, вернее проверки знаний, которые надо было получать в основном самому из учебников. Мало кто из учителей что-то объяснял. Хотя были исключения - часто отсутствовавшая учительница английского и  учительница математики, которая просто бредила своими цифрами. Математику я откровенно не любил, просто не видел смысла в решении уравнений до конца, писал просто метод, которым они решались, и это, порой, доводило её до истерики, ей нужна была окончательная цифра. Тем не менее я её уважал за преданность делу.

В классе была пара пацанов, перешедших со мной из моей прежней школы, один был мелкий, тощий с рахитичным животиком и вредный, а другой был толстым длинным и глупым, он часто смеялся дурным смехом, похожим на вой. Толстого прозвали Прыщиком, из за обилия прыщей не лице. Меня прозвали Чириком, вероятно из-за фамилии, а вредного малыша прозвали Рохликом. Мы втроем как-то не вписывались в новый коллектив и потому держались вместе, а вот наш бывший одноклассник Эдя прекрасно поладил с девками, даже начал встречаться с одной из них. Она носила очень короткую юбку и туфли на шпильках, да брызгала на всех ядом своего очень примитивного сарказма. Эдик допускал разные публичные вольности в её отношении и ей это, похоже нравилось. Порой он начинал лапать её за начинавшуюся развиваться грудь или не очень пышные ягодицы. Но чаще этот Эдик подкалывал Прыщика, называя его жирной скотиной, которая все-таки заработала четыре, (самую маленькую проходную оценку по десятибалльной системе). Класс в большинстве своем хохотал над подобными замечаниями, а бедный Прыщик, не отличавшийся остроумием в ответ мог сказать только какую-то глупость, вроде того, что Эдику никто не давал права вскрывать его пороки, и класс только ещё больше смеялся над ним.

И вот, как-то раз Эдя удачно съязвил над Прыщиком, а тот не нашелся, что ответить, погнался за ним, чтобы надавать ему затрещин, но споткнулся о чей-то ранец, и звонко шлепнулся на пол. Все хохотали, особенно подруга Эдика, которая гадливо сморщила свою злую мордочку и назвала Прыщика мешком с жиром. А тот поднялся и сказал Эдику, что ему незачем за ним гоняться, когда девушка обидчика рядом с ним, и он на ней отыграется. Отыгрался он достаточно тупо - задрал ей короткую юбку, так что все увидели её красные не соответствовавшие её стилю трусы. Защищать честь своей дамы Эдик не стал, только посмеялся над её нижним бельем вместе со всеми. И злая девушка решила во что бы то ни стало отомстить Прыщику за такое. Она посоветовалась с нашей классной руководительницей и подружками одноклассницами, они составили коллективное прошение о том, чтобы Прыщика исключили из школы за недостойное поведение и неуважение к одноклассникам. И все это прошение охотно подписали, кроме меня и Эдика.

Сначала принялись давить на меня. Девки меня обступили, и заявили, что, если я не подпишу, то они составят такое же прошение и на мое имя, и меня-то с моей характеристикой в два счета выпрут из школы. Мне дали пару дней на размышление, и в это время Рохлик, переставший общаться с Прыщиком и Эдей, усердно уговаривал меня подписать прошение вместе со всеми, уговаривал ласково, будто заботился о моем будущем. Я ему сказал, что его рвение эти мегеры вряд ли оценят, а нас в будущем ждет то же самое, что и Прыщика сейчас. Но он говорил, что если я подпишу, то у меня хотя бы есть шанс получить аттестат нормальной школы а не отправиться в вечернюю, куда ходят малолетние уголовники, где уровень обучения ниже плинтуса, с аттестатами которой даже в училища не хотят принимать. Он рассказывал, что там постоянно на переменах кого-то бьют, вымогают деньги, унижают...

В очень мрачном настроении вечером того дня я рассказал все маме, и она сказала, что лучше мне пойти на компромисс со своей совестью и подписать эту бумагу, потому что вечерняя школа - это ужасно, а учителя все сволочи, и они поддержат этих гадин одноклассниц. Я не сомневался в том, что Прыщика исключат, что учителя и директор примут сторону большинства, а не одного глупого отщепенца. Я тогда уже уверовал в то, что мир несправедлив, потому, чтобы в нем выжить, нужно быть такой же дрянью, как и пресловутое большинство. На следующий день я ещё немного поломался, и поставил свою подпись.

Но тут несправедливый мир меня сильно удивил, так что мне стало очень стыдно. На последнем уроке алгебры, когда основная часть девиц активисток отправились на олимпиаду по латышскому языку, учительница возмущенная невниманием к своим объяснением девушки на шпильках отобрала у неё постороннюю бумажку, прочитала её и в ужасе спросила у всех, что это за мерзость. Девушка на шпильках и в неправильном нижнем белье елейным голоском начала рассказывать, как Прыщик её гнусно оскорбил. Учительница сказала ей, что гнусно поступила она, составив такой документ, и гнусно поступил весь класс, кроме Эдика, подписав его. Она велела всем сидеть на своих местах и пошла за новой директрисой и нашей классной руководительницей. Новая директриса полностью согласилась с учительницей математики и строго спросила у нашей набожной классной руководительницы, знала ли она что-то об этом документе, и та, не моргнув глазом заявила, что ничего об этом не знала, да ещё и строго спросила у своих любимиц, как они до такого докатились, почему не посоветовались с ней. Мне жутко хотелось сказать, что она нагло лжет, потому что она тоже говорила мне, что если я не подпишусь, то у меня будут проблемы, но я молчал, ждал развязки, решил сказать об этом не при всех, а то её не уволят и она мне может потом организовать какую-то неприятность. Директор строго спросила у активисток, знала ли классная об их прошении, те принялись выкручиваться, вроде как они были злы на Брониславовну за то, что она их так сдала, а сама решила выйти сухой из воды, но с другой стороны они боялись мести с её стороны, если её не уволят. Директор прервала их невнятный лепет хором, сказала, что ей все ясно о нашей классной руководительнице. При нас она её отчитывать не стала.

И вот Брониславовна занервничала, и принялась призывать своих любимиц защищать свою точку зрения, но они только пытались пустить слезу, и говорили, что их заставили, что они боялись пойти против коллектива в одиночку. Потом весь класс по очереди ходил к школьному психологу, которая объясняла, что главное - это честь, которую надо беречь смолоду, как платье, пока оно новое. Я честно признался психологу, что просто не ожидал, такой реакции от учительницы математики и директора, что чувствую себя мерзко из-за того, что осознавал свое бессилие не только против одноклассников, но и против системы. Она меня успокоила, сказала, что иногда приходится идти на компромисс, и это нормально в мелочах, но в важных вопросах надо все же проявлять принципиальность. После этих слов психолога мне стало ещё хуже.

Пытаясь хоть как-то реабилитироваться, я публично попросил у Прыщика прощения за то, что подписался. Девицы бывшие на олимпиаде потом шипели сначала на меня из-за этого, грязными ругательствами, а потом и на своих сообщниц, обвиняли их в том, что не смогли довести начатое до конца, что надо было быть решительнее, тогда директриса приняла бы их сторону. Ну и, конечно, они всем угрожали сделать гадости в будущем. А я понимал, что в этой школе такая же мерзость, как и в вечерней, только там она откровенная, а здесь она прикрыта кружевами. Я хорошо запомнил, как оступился тогда, и старался больше так не поступать, как бы мне ни угрожали. Я знал, что можно скрыть такой свой позор от других, но от себя-то его спрятать некуда.

Тогда у меня началась мизантропия. Многие парни уже начинали ходить на свидания с девушками, а я вспоминал об этих одноклассницах, и меня начинало тошнить. И даже потом, годы спустя, когда я знакомился с какой-то женщиной, я начинал думать о том, как бы она поступила в такой ситуации, начинал задавать ей осторожные наводящие вопросы, про большинство, про сплоченность коллектива. И так получалось, что мне попадались те, ответы которых вынуждали меня чувствовать тошноту в их присутствии, и я прерывал едва начатые отношения. Потому поиск женщины для меня был весьма неприятным занятием, и чтобы его прекратить, я принял на эмоциях очень плохое решение - жениться на первой попавшейся, и вылепить из неё то, что мне понравиться. И кончилось это очень плохо...