Обращение лейтенанта 1

РАЗМЫШЛЕНИЯ

Лейтенант перелистал страницы лежащих перед ним тетрадей и вернулся к последней строке: «Любящий Бога – воистину Его образ и подобие!». Прочитал её вслух, закрыл глаза, повторил несколько раз про себя.

Память оживила всё когда-то виденное, слышанное, пережитое и тут же вспышкой озарения соединила, казалось бы, разрозненные события в единое целое.
Стали понятными и просьба Серапиона рассказать об Алисе, и кто такой «барин», которому Настя должна передать тетради. Но самое главное – это неожиданно пришедшее к Евгению Иосифовичу понимание того, что вся его жизнь до этого момента была лишь прелюдией к настоящей жизни. А настоящая только-только начинается, потому что только сейчас он всеми фибрами своей души, каждой клеточкой тела осознал – нет чужой боли и чужой радости, мир един, ибо основа его – любовь.

Как всё просто и необычайно высоко! Как на фоне заповеди любви убога и зверина другая заповедь, которой Евгений Иосифович Байдер следовал всю свою сознательную жизнь – заповедь ненависти, заповедь насилия, заповедь классовой борьбы.

В Мологском уездном НКВД был стенд с портретами чекистов, погибших в борьбе за советскую власть. Среди них и портрет Иосифа Ароновича Байдера, отца лейтенанта. В первые годы советской власти, провозгласившей равенство всех наций, отделившей церковь от государства и уравнявшей все вероисповедания, в ряды чекистов хлынул поток униженных в годы царизма национальных меньшинств: латышей, поляков, евреев.
Они были преданы новой власти до мозга костей, но православную культуру воспринимали как нечто чуждое, враждебное им.

Потом «на работу» в ЧК потянулись прикрывавшиеся революционной риторикой, но искавшие своей выгоды преступные элементы и люмпен-пролетариат. Для них уже любая культура представлялась чем-то чуждым, непонятным.
Идейных чекистов с «холодным умом и чистым сердцем» можно было перечесть по пальцам.
Бесконечные зачистки «карающего меча революции» вплоть до расстрелов руководителей высшего ранга положения не спасали, потому что беспрецедентная жестокость органов ЧК была предопределена не столько кадрами, сколько культивируемой по всей стране заповедью ненависти.
Необходимость и правомочность насилия пролетариата над эксплуататорами, кулаками, мироедами, попами и несознательными элементами обосновывалась выступлениями вождей, бесчисленными статьями в газетах, призывавшими к борьбе, расстрелам, мести...

Подлинные герои не те, чьи портреты украшают стенды в уездных НКВД, а их безвинные жертвы – апостолы достоинства и чести. О жертвах, а не о палачах с болью и нежностью вспоминают на Руси в тишине крестьянских изб. Сила их духа, сила объединяющей людей любви была и остаётся самой востребованной силой в мире.

Нет, у лейтенанта Байдера, когда он ответил Серапиону, что не знает ни Алисы, ни отца Петра, не было намерения ввести монаха в заблуждение – в тот момент эти имена, как нечто мимолетное, были сокрыты от него сотнями других имен, связанных с громкими делами, с личными обидами, наградами или потерями.
Как быстро всё меняется: значимое источается до мимолетных эпизодов, а казавшееся когда-то мимолетным соединяет с вечностью.
Отец Пётр, настоятель Скорбященской церкви в Петербурге, духовник автора записок, иеромонаха Серапиона, был в числе первых жертв Красного террора*. Лейтенант Байдер знал об обстоятельствах его гибели из рассказов отца.
Произошло это в январе1918 года, когда по приказу комиссара общественного призрения Александры Коллонтай в Александро-Невскую лавру с целью реквизиции помещений и церковного имущества были направлены матросы и красногвардейцы.

«На территории лавры было полно народа, – рассказывал Иосиф Аронович. – Гремел набат. Нас распределили по объектам. Несколько ребят остались дежурить у ворот, чтобы не допускать в лавру посторонних лиц, кто-то полез на колокольню. Меня и человек семь послали в Митрополичий корпус.
В коридоре нас обступили со всех сторон кричащие, разъяренные бабы. С нами были две девки-большевички, подруги Коллонтай. Они попытались растолковать верующим, что помещения лавры нужны новым властям для размещения в них беспризорных детей, а позолота с икон пойдёт на закупку хлеба голодающим.
Но бабы упрямые попались – никак не хотели расходиться, наглухо заслонив собой проход.
С улицы вошли два священника, и один из них, вместо того чтобы утихомирить паству, стал нас увещевать не производить насилия над верующими, не издеваться над народными святынями.
Кто-то из наших вскинул револьвер и пальнул в него.
Священник осел на пол, изо рта кровь брызнула, глаза закатились.
Всё бы ничего, справились бы и с бабами, но одну из наших большевичек вдруг закачало из стороны в сторону, она упала на колени, ткнулась попу в грудь, ухватилась ручками за его рясу и зашлась в крике: “Батюшка Пётр! Батюшка Пётр! Прости за слепоту – не ведала, что творим!”
Я рядом стоял. Мне бы оттащить её, а меня будто кто по рукам связал – ни единым пальчиком не могу пошевелить, аж мурашки по коже пошли и пот на лбу выступил.
Подруга её тоже в ступоре поначалу стояла, а потом как завизжит: “Алиса, бежим отсюда!” И тут же рядом сразу несколько женщин заголосили: “Батюшку Петра убили!”, “Изверги!”, “Убийцы!”
Толпа на нас накинулась: плюются, винтовки у бойцов из рук вырывают.
Тут уж не до нашей Алисы – так и осталась с попом рядом лежать, а мы, сбившись в кучку и прикрывая шинелями головы, двинулись к выходу.
На площади немного пришли в себя, у кого осталось оружие – постреляли в воздух да и ушли в тот раз из лавры ни с чем**.
До сих пор не могу понять – почтенных лет старичок, семьянин, а ровно как сам свою смерть искал.
Рассказывали, что того священника у ворот в лавру сын пытался вразумить, а позже семинарист какой-то увещевал уйти от греха подальше – кругом стреляют, пулеметы развернуты – глупо с пустыми руками на рожон против силы лезть.
Но самое непонятное во всей этой истории с лаврой – кто мне тогда руки без верёвок вязал, кто страхом сердце сковывал?
Даже на фронте, лицом к лицу с врагами ничего подобного не испытывал. После того я и к водочке пристрастился – она мыслям расползтись не даёт. А большевичка та, говорят, в монашки подалась – что-то у неё в голове сдвинулось».

«Вот и в моей голове что-то сдвинулось, – подумалось лейтенанту, – а как от этого радостно!»
Потом пришли другие мысли: «Как там Настя и Курт – добрались ли до конторы НКВД? Всякое может статься, если не приведётся свидеться, надо будет самому исполнить просьбу Серапиона и передать тетради “барину”. Конечно же, старик имел в виду Морозова – другие баре давно за границей или в лагерях».

С «последним помещиком России»*** Евгений Иосифович знаком был лично – общался в первый год своей чекистской карьеры. Не особо приятное вышло тогда общение. До уездной ЧК дошли сведения о дружбе Морозова с сосланным в мологские края из Ленинграда лютеранским богословом Муссом****. Начальство поручило молодому сотруднику провести беседу. Евгений Иосифович явился в усадьбу и потребовал от её хозяина прекратить дружбу с врагом советской власти. Морозов в ответ выставил чекиста за порог и велел управляющему принять меры, чтобы впредь таких наглецов до него не допускал.

Начальство накатало жалобу на помещика Дзержинскому.
Спустя пару недель пришла из Москвы бумага, что пастору Муссу прощаются все прегрешения и даётся право на свободное проживание в любой точке Советского Союза. Вот с какими связями оказался борковский барин! Больше Евгений Иосифович в Борок носа не совал.

«При случае, коль доведётся свидеться с Николаем Александровичем, – прощения попрошу за былое хамство», – решил лейтенант.

За окнами начинало светать. Какое-то время Евгений Иосифович сидел в задумчивости и наконец задал сам себе уже давно подспудно зревшие в голове вопросы: «Как совместить заповедь любви с работой? Если Бог один у всех, разница лишь в обрядах да толкованиях, то какую веру мне, еврею, исповедовать, и главное – где найти наставника, способного направить, поддержать, научить неофита молитвам и обрядам?»

Помолчал, вслушиваясь в доносящиеся из леса голоса птиц, будто не он сам, а эти птицы должны были ответить.
Птицы самозабвенно свиристели о своём, птичьем. Им не было никакого дела до лейтенанта НКВД с его вопросами, они просто жили своей жизнью по установленным для них Творцом законам.
Не найдя ответа, Евгений Иосифович оставил разрешение вопросов до лучших времён и, поднявшись из-за стола, заковылял из избы во двор – посмотреть на мерную щепочку.

Воды прибыло. Она почти доходила до крыльца, но до пола в избе такими темпами ей ещё день или два добираться, а значит, можно спокойно ложиться спать.

*Ф. Э. Дзержинский определял Красный террор как «устрашение, аресты и уничтожение врагов революции по принципу их классовой принадлежности». В целом по стране число жертв Красного террора по разным источникам колеблется от пятидесяти до ста сорока тысяч человек. Точная цифра вряд ли будет когда-либо установлена, так как далеко не все карательные меры, включая расстрелы, документировались.
Для сравнения: в царской России – «тюрьме народов», как её называли большевики, с 1825 по 1905 год по политическим преступлениям было вынесено 625 смертных приговоров, из которых только 191 был приведён в исполнение.

**Протоиерей Пётр Скипетров скончался вечером 19 января 1918 года.
21 января состоялся всенародный крестный ход из всех питерских церквей в Александро-Невскую лавру и затем по Невскому проспекту к Казанскому собору. Здесь митрополит Вениамин обратился к народу со словом об умиротворении страстей и отслужил молебен и панихиду по протоиерею Петру.
Волна народного протеста, поднявшаяся после убийства отца Петра Скипетрова, заставила большевиков отступить – вплоть до 1933 года они не предпринимали попыток закрыть Александро-Невскую лавру.
Постановлением Священного Синода Русской православной церкви от 26 декабря 2001 года имя отца Петра включено в Собор святых Новомучеников и Исповедников Российских.

***В 1921 году Н.А. Морозов передал имение Борок Советскому государству, но в 1923 году специальным постановлением Совнаркома СССР на основании личного распоряжения Ленина усадьба была возвращена прежнему хозяину в пожизненное владение «за заслуги перед революцией и наукой», что дало Морозову повод шутливо называть себя «последним помещиком России».

**** Мусс Курт Александрович (1896-1937) – родился в Санкт-Петербурге. Закончил богословское отделение Юрьевского университета, затем – Петроградский Богословский институт. В 1924 году был сослан на поселение в деревню Кашеварка расположенную в трех километрах от усадьбы Борок. У него завязываются с хозяином Борка приятельские отношения, и в июне 1926 года Морозов ходатайствует перед Сталиным о предоставлении Муссу права на свободное проживание. Курт возвращается в Ленинград и становится пастором в Петеркирхе (Петропавловская церковь). В 1929 году был арестован по «Делу кружков Закона Божия при лютеранских церквях Ленинграда» и в августе 1937 расстрелян.

Окончание романа - http://proza.ru/2023/09/27/463

Содержание - http://proza.ru/2023/09/27/517