Поднебесье

     Посвящается Ей и только Ей…


     В чёрной и пустой комнате, среди зеркальных стен, танцевал человек. Отражение ему немило, утомляло несловесным, как ему казалось, осуждением: ни танец, ни исполненная им композиция неугодны, элементарны и скучны. Однако человек суров, непозволительно требователен к себе и считает послабления в отношении чего-либо – в первую очередь, затрагивающие развитие его как личности, – немыслимыми.

     Он молод и красив, а черты бледного лица прекрасны, утончённы и выразительно остры. Чаще взгляд его спокоен, запоминается ясностью и светлостью заключённых в нём мыслей, но редко – кроткий, искрящий хитростью, – завораживает сколько не намерением творить дела, столько убеждённостью в этом. Им он смерил пространство небольшой комнаты и вышел на улицу.

     ***

     Его встретил поздний вечер; шелест колыхающихся листьев ивы, тронутые тёплым ветром, созвучно украсило тихое журчание бегущего поодаль ручья. Справа виднелась беседка; над её крышей возвышалась глициния, чьи струящиеся лиловые ветви висели над выросшими тут и там кустами белых гортензий. Гармония природы воистину торжествовала в своём прелестном и трогательном многообразии. Под пурпурным небом, кое исподволь багровело, темнело в сумрачном окончании дня, человеку помесь звуков подобна проникновенной минорной композиции сколь-нибудь талантливого скрипача. В подвижной водице ручейка он всматривался в дно, откуда почти отчётливо, в силу неосознанного представления, слышал заунывные и тягучие ноты.

     Они лились, подчиняясь воле скрипача, когда наступила ночь. В обволакивающей округу непроглядности тьма, царствуя над миром всего живого, побуждала минуты сей часа срастаться с вечностью; она умело повелевала и душой, и телом, ведя к поистине высокому и незнакомому для человека. И если к высокому он стремился сам, то неведомое рождало в груди необъяснимое волнение: от встречи ли с этим или от нежелания повиноваться фатуму. Отнюдь, предчувствие успокаивало, подсказывая: «Это что ни на есть самое близкое для тебя, сплачивающее сердце и дух и подзывающее счастье столь наивысшее, что мало кому отзовётся», – и напоследок предупреждающе заметило: «Изволь предостеречь тебя: тому, кто всегда пренебрегал верой, сия благодать дастся тяжким бременем и мукой. От неё ты зависим, как почва от воды. Так, будь волен, ответствуй».

     Человек устало вздохнул и, ступая по низкой траве, направился к беседке, вовсе не возлагая надежд, что там, перед своей совестью, огласит решение на что бы то ни было.

     У беседки, оказалось, выложена каменистая тропинка. Ступенька, которую он едва разглядел в темноте, толстые колонны с выполненной на них резьбой и оградка, должно быть, выполнены из мрамора, – судя по холодной и гладкой поверхности колонны, до которой человек дотронулся ладонью. Под крышей, словно куполом храма, его настигло чувство безопасности и умиротворение: отныне целый мир доброжелателен и открыт ему, и в нём обличены все гримасы страхов и грехов, ибо он помнил: Бог вездесущ и ко всем без исключенья справедлив.

     Пройдя скромное убранство беседки, человек вновь коснулся рукой холодного камня и взглянул вдаль. Тишина и тьма окутали его, и если не порывистый ветер, он в них мог бы согреться, – вполне мог и жаждал этого, поскольку свобода – вот то пламя, сохранявшее тепло его большого сердца. А пространная свобода, открывшаяся ночным пейзажем с россыпью огней города, явилась ему мироощущением, извечное странствие которого есть его доподлинная суть. В нём возможно познать своё существо, мировое устройство, религию, искусство. В этом крылся истинный, как человек уверил самого себя, смысл его не значимого ни для кого существования, и он, сей смысл, гораздо ценнее, нежели его жизнь в целом. В бескрайнем небе он представлялся себе дикой птицей, которую необходимо если не пристрелить, то поймать и приручить – не для того, чтобы кто-то смел дрессировать её, а для учения жить в мире по новым законам, где старые, до единого, упразднены. По его мнению, лишь таким жестоким и суровым способом взаправду можно вплести иные, сшивающие личность нити. Отвергая старое и постылое, отпирается дверь к переменам.

     Раздумья охватили его, из-за чего он не сразу приметил широкую тропу, ведущую невесть к какому дому на холме. Воодушевлённый и радостный своей находке, человек старательно вгляделся в очертания стоящего на возвышении сооружения. «Это храм», – прошептал он, словно кто-то мог услышать и выдать его тайну. Человек нахмурился, когда, опираясь на ледяную ограду, вновь тихо проговорил: «Идти недалеко – около получаса. Что же, настала пора давать ответ».

     Человек покинул успевшую ему полюбиться беседку и, прежде чем никогда сюда не вернуться, обернулся к ней с грустной улыбкой на устах. Здесь, среди искусно украшенных ажурной резьбой колонн, навсегда останется место его некогда духовной силы, и предавать его забвению попросту гнусно и непростительно.

     Слава никогда не упомянет об этом: он шёл чуть больше одного часа, небо светлело в утренней, просыпающейся заре, и ни одна птица, ни один зверь не повстречались на его пути. Вокруг старого и деревянного храма, – что нисколько не оскверняло его величественность, – рос высокий ковыль, напоминающий густой пышностью изгородь, смастерённую самой матушкой Землёй.

     Толстые, высокие стены храма окружены ореолом священности и таинства; в его сиянии поётся единственная книга, читается единственный сонет, и маленький человек растворяется в изобилии белого агата и янтаря, жёлтой позолоты и серого мрамора. Головой он трезв, глазами – полон высшего блаженства, исходящего от алтаря, а над ним – от сакрального произведения искусства, нарисованного тончайшей кистью живописца. Мастер не оставил на ней ничего от себя, нисколько не пожалел мелодий души и благоразумного, ставшими духовной пищей для умов. Как живая вода из гнилого колодца, она исцеляет и калечит неугодных, вдыхает жизнь и душит злонамеренных. Все мечтают заменить воды океанов и озёр да напиться ею, а она верна себе и своим корням – ей место предписано природным приговором и силами небесными.

     ***

     Четыре года назад священник любезно впустил его в обитель Бога. Спустя шесть лет зелёные большие глаза преисполненного мудростью человека глубоко смотрели в душу каждому прихожанину; в них – тайна печально неизбежного и одухотворённого. Человеческое начало позабыло его: будто перевоплотившись в музыку – уникальную симфонию, – он слышал её пение снаружи и внутри, а ноты – в крови и венах. Его бытие, столь мирное и бестревожное, переродилось в мгновенье времени, которое хранит и прячет вечность, бессмертие разума и души. Миг жизни человека стал таким хрупким, таким самодостаточным и быстротечным, но неиссякаемым во вселенной. Он искупил грехи, познал катарсис, принял веру и теперь следовал предначертанной ему судьбе: быть самым преданным среди всех созданий божеством, быть всецело воспевающей Бога молитвой, чего бы ни стоили собственные страдания.

     Подобно сему рождается невиданное и новое: изумительное, чистое и непостижимое для мира, лишённого всего человеческого в месте пребывания человеческих существ. После становления Нового Времени, Новой Эпохи и обретения Новой Плеяды приходит Новый Человек.

     Его имя неизвестно, да вскоре утратит своё затишье. Ибо в его могуществе Добро, коим выстроит города из руин, коим объединит разобщённых людей.

     Его заслуги признают неумолимыми, и у всякого нечестивого не останется сомнений: Он – Новый Человек разрушенного и Древнего Мира.

     И пускай не страшится он амбициозных свершений и не типичных его темпераменту поступков. Делает то, что должно – и на благо себе, другим, на помощь близким и родным. Да помогут ему в трудностях и сомнениях его незыблемая сила, дарованная от природы уверенность и великая мудрость.

     Пусть ослепляющее над горизонтом солнце покровительствует и направляет, покамест у него имеются воля и упорство. Дарует свыше некто терпение и вознаграждение за него, за что почитаем и несломленным провозгласим будет. Дай благ главных ему на свете: крепкого здоровья, усердия и широты познания насущного, ибо помыслы его чисты и благородны, чтобы сей творец жизни был свободен и молодым душой, открыт сердцем и от злого и мнимого отрешён. Дабы всякое тоскливое и некогда печальное утратили власть над ним. И внутри него всегда горел ярчайший из всех возможных Свет. Поскольку впереди – дорога к будущим землям, морям и извилистая дорога к самому себе.

     Важно ради него преклонить голову, в робком признании промолвить слова: «Мы будем с тобой всегда, несмотря на часы размолвок и разногласия. Помни: каких жертв ни стоили бы преграды, ты любим и этого не отнять. Ты как дар; ты есть спасение, в котором Любовь нашла в нас утешение. И мы, лелея её тонкий, мелодичный голос, страстно желаем её воспеть. Ей ты нас научил впервые, за что пожизненно тебя благодарим. Какой бы день ни воцарился, мы, верные обожатели и последователи, неустанно говорим: «Дорогая наша, знай: на веки вечные мы тебе принадлежим».

     - L. | 02 сен.'23 в ред. от 22 сен.'23