Запах нафталина и консервных банок

Город N медленно, но неизбежно стирался с государственной карты незримой рукой будущего. Хотя город N всё ещё отмечался на всех актуальных картах, никто его нарочно не искал вот уже несколько лет. В этом забытом Богом месте едва ли проживала сотня человек: молодые разъехались кто куда в поисках лучшей жизни; старшие же один за другим меняли этот ветхий городишко на небеса обетованные. Оставшиеся немногие старички и старушки упорно высиживали лавочки у покосившихся подъездов домов, возведённых ещё в те милые времена, когда были молоды их родители. Один день здесь был похож на другой, другой день был похож на третий, и бесконечная вереница однообразных дней растягивалась в бесконечность.

Если у кого-то из местных в занимаемой клетушке прорывало трубу, о том в одночасье становилось известно всем обитателям города N, и в местной газете даже появлялся кричащий заголовок о том, что где-то на Гаити наводнение вот также начиналось с прохудившейся трубы, но в итоге дело обернулось десятками и десятками жертв разбушевавшейся стихии. Павел Петрович был единственным штатным сотрудником местной газеты, главным её редактором. Почти все небылицы, исполненные с мастерством любительского театра, были делом его рук. Он занимался и подбором материала, и написанием статей, и корректурой, и вёрсткой. В конце месяца Павел Петрович сам отправлялся в крупный и многообещающий город, где в одном из переулков высилось здание типографии. С каждым годом совершать эту деловую поездку становилось всё труднее; в ноябре грядущего года Павлу Петровичу должно было исполниться уже семьдесят четыре года. Но ежемесячно по платформе стучала его сумка-тележка, ежемесячно он тёрся на коричневой лавочке электрички, задумчиво глядя в окно на пробегающие мимо пейзажи, и даже было совершенно неважно, простуда донимала Павла Петровича, артрит или иная напасть. Павел Петрович всегда был на страже новостей города N: сияющее лицо правды должно было вовремя выходить в народ.
В сумке-тележке Павла Петровича неизменно наличествовала парочка бутербродов: один бутерброд с копчёной колбасой и другой бутерброд – с сыром. Тяжелым грузом катался на дне термос горячего чая. Путь до города больших возможностей был неблизким.
Прибыв на вокзал, который больше напоминал произведение искусства, чем вокзал, Павел Петрович устраивался на широкой чугунной скамеечке в сквере, что был разбит напротив вокзала. Павел Петрович здесь закусывал и разглядывал лица прохожих, живущих в ногу с современностью.  И в нынешнюю субботу Павел Петрович своему правилу не изменил, целеустремлёнными шагами пересек широкую улицу и оказался в сквере, наполненным первым дыханием весны. Под калошами Павла Петровича весело звенели лужи, а безжизненные палки деревьев над головой приходили в вдохновенное движение в ожидании распускающейся листвы. Только замерший фонтан производил тяжелое, неприятное впечатление. Его пустые белые раковины с налипавшей грязью, казалось, говорили: «Вода – это жизнь, и вот что остаётся, когда жизнь из нас уходит». Павел Петрович покачал головой. Перекусил, как обычно.

Типография была недалеко от вокзала: каких-то три остановки на автобусе. Подъехав на место, ещё из окон автобуса Павел Петрович увидел, что что-то изменилось. В здании слева от типографии случилось торжественное открытие чего-то, что именно открывалось – не разглядеть, но что открывалось что-то новое и интересное, то было несомненно; об открытии кричал яркий плакат и десятки воздушных шариков, которые одетые в белые блузки девочки небрежно держали в своих маленьких ручках. Нет-нет, а какая-нибудь егоза ненароком отпускала шарик в пасмурное весеннее небо, за что огребала крики от суровых женщин-надзирательниц. Павел Петрович вышел из автобуса и присел на остановке, ему хотелось подольше побывать свидетелем этого торжественного безобразия. Такой красивый город, такая современная жизнь, а какие же злые люди!... Даже Душечка из семнадцатой квартиры напротив, одинокая старая дева, - и та была во со крат милее и опрятнее, чем эти женщины. Душечка угощала пирогами всех приходящих к ней в гости и уж на детей, определённо, никогда не злобилась. Она даже открыла приют для животных в городе N, и все, кто с ней общался, не могли не подумать, что уж кому-кому, а Душечке нужно было иметь своих детей, она была бы матерью, о которой мечтал каждый.
Надзирательницы над детьми были одеты в коричневые твидовые костюмы, лицо их обрамляли строгие очки в толстых оправах, волосы, можно сказать, налипали на голову, - такой типаж Павел Петрович в своих номерах обычно рисовал в качестве немецких бездушных frau.
Что же открывалось в этом здании?... Ведь в городе больших возможностей Павел Петрович видел и тысячи порхающих весёлых девушек, одетых в лёгкие ситцевые платья, и статных элегантно одетых женщин, чьё лицо излучало только доброту и мудрость. Кому же понадобилось на открытие приглашать таких грубых женщин и таких несчастных детей? Павел Петрович перебирал в голове многие варианты: магазин стройматериалов, отделение какой-нибудь ультраконсервативной партии, управление службы исполнения наказаний… Но нет. Прищурившись, Павел Петрович, наконец, рассмотрел вывеску – «Дом литераторов».
 
Павел Петрович несколько опешил. Поборов первое возмущённое удивление, он решил во что бы то ни стало переговорить с этими женщинами. Ему стал вдруг нестерпимо любопытно, о чем собирались писать литераторы, выбравшие лицом своего творчества таких грубых женщин? Верно, в этих книгах не будет любви, это будут какие-нибудь очень правильные и точные научно-фантастические книги, о физике или инженерии.

— Добрый день, - откашлялся Павел Петрович, подходя к женщинам-frau, - Любите литературу? А какие именно книги вы любите?
Одна из женщин уставилась на него.
— Я не читаю, - буркнула она и поспешно отвернулась от Павла Петровича к своим двум коллегам: мол, у меня важный разговор.
Павел Петрович вкрадчиво посмотрел на топчущихся детишек, которые явно скучали.
— А вы какие книги любите?
Дети растерянно смотрели друг на дружку, а одна из надзирательниц быстро зашипела:
— Гражданин, зачем вы к детям пристаёте, идите своей дорогой.
Павел Петрович совсем уж вышел из себя: что, собственно, такого предосудительного он сделал? Что в его намерениях могло было быть расценено как «приставание»? Эта несправедливость, это дурное обращение, нельзя было оставлять без ответа, никак нельзя. Павел Петрович решился:

— Так это вы к детям пристаёте со своими криками. Зачем кричать? Выпустили шарики в небо – красиво же.

Дети посмотрели на Павла Петровича с любопытством: теперь этот пасмурный официозный день внезапно обещал стать весьма интересным. Девочка с высоко поднятым хвостиком, стягивающим пышные каштановые волосы, непринужденно, но очевидно нарочно отпустила свой белый шарик в пасмурное небо.
 
— Лена, ты зачем хулиганишь! Сейчас Иван Сергеевич подъедет, председатель Союза. Покажи мне, как мы ему кланяемся, - суровая женщина не решилась разразить свой гром на пожилого человека и сделала вид, что не замечает его, а вплотную занимается детьми.
Леночка усиленно сделала книксен с единственным оставшимся розовым шариком в руках и выкатила наружу свой язык - «Э!»
У высокого тротуара остановилась черная блестящая от лака машина. В пору молодости Павла Петровича на таких колесили высокие чиновники, заседающие в дубовых кабинетах.
— Вот главный литератор приехал, его о книгах и спросите! – шепнула Павлу Петровичу на ухо женщина с изможденным лицом. От неё разило крепкими духами.
— Какой же это литератор, это какой-нибудь министр… - сказал было Павел Петрович, но женщина уже отошла от него и вытянулась в струну.
Павел Петрович привык держаться с начальством вежливо, но без подчёркнутой наигранности. Ему всегда импонировал образ простого парня; этому образу он и старался по жизни следовать. Однажды кто-то даже сказал ему, что в его манере себя преподносить угадывается простая русская душа: душа очень открытая, простая и в то же время с вселенской печалью на глазах. Этим замечанием Павел Петрович очень гордился, при каждом удобном случае кому-нибудь об этой своей характеристике рассказывал, хотя её автора решительно не помнил. Что поделать: память уже не та!...

Лицо выходящего из машины литератора (литератора же?...) было добродушным, можно даже сказать ласковым, как из сказки. В то же время он держался несколько отстранённо от окружающих. Во многом эта отстранённость была обусловлена тем, что на литераторе сидел излишне дорогой и излишне начищенный костюм. Ни пылинки, ни пятнышка, ни складочки. Как же такого человека правильно, по-литературному, назвать? О, «педант» - вспомнил Павел Петрович. К педантам Павел Петрович относился всегда с некоторой осторожностью. В его представлении, если в человеке внешне всё было совсем уж идеально, изъян имелся где-нибудь на душе, по-другому никак, потому что без какого-нибудь изъяна человеку было бы быть никак невозможно.

—  О, ну прямо как в мои старые добрые времена, - заметил литератор, глядя на вытянутых женщин и построенных улыбающихся девочек. Его старые добрые времена были, по всей видимости, лет с двадцать назад. Сейчас литератору было что-то около пятидесяти пяти-шестидесяти лет.
— Какие же это добрые времена? – воскликнул Павел Петрович, - Да и не старые это времена. Островок сталинского ампира[1]посреди модерновых стеклянных панелей и только. Как будто весь мир уже убежал куда-то вперёд, но осталось нечто всеми забытое…
— Островок консерватизма, традиционности посреди всего этого новомодного разврата, гражданин! Вместо дерева – ДСП, вместо шёлка – синтетика, вместо лепнины – шведский минимализм, - литератор, думается, разозлился, — Литература – это очень приличное, солидное искусство. Антураж соответствующий. Мы не клуб танцулек каких-нибудь!
— Чем же вам так танцы не угодили? Сколько прекрасных крепких браков вышло из так называемых танцулек, эх!...

Павлу Петровичу очень резануло слух это выраженьице – «солидное искусство». Так говорят либо о меблировке комнаты – «солидная обстановка», или же, конечно, о костюме. «Солидный пиджак». Но литература?... Эх, кажется, этот педант не различил бы порывы души человеческой и потуги изысканно пообедать!

- А сколько пар распалось из-за танцулек, гражданин! Завтра она с одним танцы-обниманцы, завтра уже с другим! – литератор злился всё сильнее. Дети непонимающе моргали глазами. Бойкая Леночка отпустила розовый шарик и пискнула:

- Я люблю танцы. Занимаюсь классическими бальными.

Все смолкли. Надзирательницы не спешили одёрнуть Леночку: пусть вмешиваться в разговор старших и неприлично, но ведь женщины в твидовых костюмах и сами любили танцевать, а классические танцы вызывали в них особенный трепет по благородным временам, когда по паркету порхали барышни и высокообразованные юноши в мундирах. Литератор долго решался сказать Леночке, что, мол, ясное дело, бабы любят крутить задами, да так и не решился такое сказать по причине слишком маленького роста стоящей перед ним «бабы». А Павел Петрович тихо и смущенно улыбался себе. Он всегда улыбался при виде детской непринужденности, на которую нечего было возразить. 

- Что ж, спасибо за тёплый приём, - наконец, сказал литератор и скрылся за массивной дверью, которую приотворил, придержал и аккуратно приладил на место швейцар. Павел Петрович подивился, что до сих пор не замечал его.

Нужно уже было расходиться, но что-то держало Павла Петровича у этого монументального здания с громкой вывеской. То ли птица, пролетая в небе, подала странный сигнал Павлу Петровичу, то ли его сердце подвело и предательски забилось былыми порывами, но Павел Петрович раскрыл свою тележку, изъял из нее напечатанные на машинке статьи-новости города N и отдал их в руки изумленной Леночки.

- Читай, дочка, на этих страницах кипит жизнь…

Он неуклюже развернулся и пошел в сторону вокзала, пешком. В сквере ему повстречался молодой человек, что-то быстро печатающий на странном устройстве, напоминающем большую складную книжку, повернутую непривычной стороной. Павел Петрович уже видел это устройство раньше, но не понимал, для чего оно предназначено. Видимо, неведомая птица всё ещё подавала Павлу Петровичу странные сигналы свыше, потому что он вдруг спросил у молодого человека, где приобрести такую книжку, которая, как оказалось, носит название «Ноутбук». Молодой человек подсказал адрес ближайшего магазина. Павел Петрович, недолго думая, зашел и купил себе такой. Отчего-то он чувствовал себя счастливым.

[1]Архитектурный стиль эпохи правления И. В. Сталина, 1940-е-1950-е годы.