Келейные записки. Тетрадь вторая 5

ЕРМОЛАЙ И ЕГО ПЛЯСКИ

Где находится родник, я не знал и только подумал о том, чтобы спросить дорогу у кого-нибудь из местных, как ко мне подошёл паренёк лет двадцати. Он был довольно прилично, но не по-деревенски одет – в модном жилете с продетой в петлю серебряной цепочкой, при галстуке и в сапогах с «моршиной» Что-то в его продолговатом лице с пробивающимся под носом и на подбородке пушком мне показалось знакомым.

– Если не ошибаюсь, вы – Михаил Ефимович Кондаков из Петербурга? – спросил он, смешно расшаркиваясь калошей и стремясь при этом выглядеть достойно и независимо.

– Не ошибаетесь, – ответил я, пытаясь припомнить, где и при каких обстоятельствах мог с ним встречаться.

– Ермолай Ферапонтович Барыгин, – представился юноша и протянул мне руку.

– Здравствуйте, Ермолай Ферапонтович, – ответил я, подавая ему ладонь.

Он торопливо обхватил её своими тонкими детскими пальцами:

– Покорнейше прошу извинить за вчерашнее.

– Ах, – после секундного замешательства догадался я, – вы племянник Александра Егоровича Крилова и должны были меня встретить на дебаркадере. Не так ли?

– Именно так-с, – подтвердил юноша. – Дядюшка уже сделал мне выговор за неисполнение наказа. Сегодня мне дан шанс оправдать себя. Прошу простить, сжалиться и поехать со мной к дядюшке – он ждёт нас. Акварель тоже ждёт. – Ермолай жестом показал на привязанную к коновязи невдалеке от монастырских ворот гнедую кобылу, впряжённую в модную, необычную для наших северных краёв бричку на высоких рессорах.

Кобыла лениво пережёвывала сено из подвязанного к её морде холщового мешка и изредка помахивала хвостом, отгоняя ещё не слишком назойливых мух. В бричке, запрокинув голову к солнцу так, что большая чёрная коса свисала до колёсного обода, неподвижно и расслабленно полулежала девица в холщовом сарафане.

«Ба, да ведь это та самая певунья со звонким голоском, что вчера босиком отплясывала на волжском берегу, – пронеслось в голове. – А племянник Александра Егоровича, – догадался я, откуда мне знакомо его лицо, – балалаечник, который в новеньких сапожках отплясывал сначала перед этой девицей, а потом перед богатой пассажиркой. Вот как всё поворачивается!»

Но, так или иначе, ехать сегодня с Ермолаем в Ефаново* я не мог, о чём ему и сообщил.

– Мне от дядюшки попадёт – ждёт нас, – просительно загнусавил в ответ паренёк.

– А я ждал вас вчера.

– Поверьте, моей вины в том нет. Я всё объясню.

– Даже если объясните, не смогу сейчас поехать.

– А когда сможете?

– Не знаю.

– Мне всё равно хотелось бы объясниться, чтобы не было непонимания.

Я промолчал – времени до встречи с игуменьей было достаточно. Вот только перекусить страсть как хотелось – с утра кроме просфоры, полученной при причастии, во рту ни маковой росинки.

– Пройдёмте к бричке – у меня там молочко припасено, хлебушек, пирожки, – всё тем же просительным тоном гнусавил юноша. – Винцо есть деревенское, если желаете.

«Как всё сегодня ладно получается, – подумалось мне. – К игуменье не знал, как подойти, – она со мной первая заговорила. Забеспокоился, что её другие люди отвлекают, – люди в сторону отошли. Под ложечкой от голода засосало – пирожки предлагают. Что ж, от даров судьбы не отказываются».

Мы подошли к бричке.

– Глаша! – окликнул Ермолай расслабившуюся под тёплыми лучами девицу, – сходи к сестрице в монастырь, посудачьте о чём-нибудь полчасика, мы тут о делах поговорим.

Девица открыла глаза, ойкнула, увидев меня и, оправив на себе сарафан, плавно сошла с брички на землю. В этот раз она была обута. Но что это за обувь – разношенные лыковые лапти, надетые поверх онучей. Правда, онучи были одного цвета и одной фактуры с платьем, что говорило о наличии у девицы вкуса.

Ермолай предложил мне устраиваться в бричке, отстегнул у лошади мешок с сеном, привязал его позади сидений, а мне подал из дорожного ящика корзину со снедью и посудой. Сам забрался на козлы, развернувшись ко мне лицом. Глаша, беспрестанно оглядываясь на нас, пошла к воротам монастыря.

Припасов в корзине хватило бы человек на пять. Я налил в алюминиевую кружку молока из большой трёхлитровой бутыли, отломил ломоть ржаного хлеба и с удовольствием приступил к своему позднему завтраку.

Ермолай, собравшись с мыслями, начал свое оправдательное повествование издалека.

– Мои родители – люди бедные, а братьев да сестёр одиннадцать человек. Прокормить такую ораву родителям было не под силу, вот и отдали меня в семью дядюшки – у Александра Егоровича-то с тётей Нюшей детей не было. Баловали они меня поначалу. А как вырос, дядя корить стал, что не в его я масть пошёл – жилки предпринимательской нет. За что меня корить, если баловал? Сам ещё пацанёнку балалайку подарил. Через неё я пляски да частушки полюбил, а потом и Глашу. Сказал о Глаше дяде, а он осерчал. У самого, говорит, в голове одни танцульки, и невесту-голодранку под стать себе нашёл! Тетушка за нас с Глашей заступаться стала, так он и на неё цыкнул. Я, говорит, думал приумножателя капиталов вырастить, а вырастил прожигателя. Помру – всё пропляшут со своей лапотошницей, и тебе – это он тётеньке – куска хлеба не оставят. Сказал, что если я за ум не возьмусь, то лишит меня всякого наследства. Потом отошёл немного и поручил, как последний шанс для оправдания, сразу два дела: вас встретить и Марфу Игнатьевну плясками да частушками восхитить, чтоб установить с ней более тесные отношения, а потом посвататься.

– Марфа Игнатьевна – это та дама с кружевным воротничком, перед которой ты вчера выплясывал, а потом в центр круга вывел? – поинтересовался я, вытирая платком губы.

– Она-с. Одним пароходом с вами прибыла. Я краешком глаза видел, что вы ждёте меня на дебаркадере.

– Так чего ж не подошёл?

– Я же говорю вам, даму обхаживал.

– Так эта дама почти вдвое тебя старше!

– Зато вдова-с, и землицы у неё поболее, чем у моего дяденьки. К тому же восемь десятин – по соседству с дяденькиной землей. Дяденька считает, что это хороший шанс пристроить меня, ибо Марфа Игнатьевна – баба хваткая, не позволит профукать капиталы.

– Значит, Глаша теперь побоку, – резюмировал я услышанное и сложил платочек в карман.

– Всё зависит от вас.

– ???

– Если вы поедете сейчас со мной к дядюшке, допустите до дел и поможете проявить себя, то дядюшка, возможно, переменит свое мнение обо мне и позволит жениться на Глаше. Со своей стороны, смею вас заверить, что я стал человеком ответственным, на которого можно положиться и буду стараться во всем вам угодить.

– Какой же ты ответственный, если пустякового поручения не выполнил – не встретил меня на дебаркадере? Послал бы кого сказать – ждать или нет.

– Я же вам объяснял, что занят был – увлекал Марфу Игнатьевну. И к тому ж полагал, что вы тоже к нашему кругу подойдёте. Все говорят, что я и плясун, и балалаечник от Бога – как же можно было мимо пройти? А когда увидел, что вы пропали, по всей Мологе потом искал.

– Глаша тебя любит?

– А как же!

– Давно ты с ней гуляешь?

– С год.

– И ты считаешь ответственным поведением обнадёжить девицу, скомпрометировать своим гуляньем с ней, а потом в сторону увильнуть?

– Так я ж ещё не увильнул и не хочу увиливать – всё зависит от вас!

Мне стало жалко и Глашу, и Александра Егоровича, и Марфу Игнатьевну; да и этого инфантильного юношу, который не хотел и не умел распоряжаться своей жизнью, а значит, пока не захочет и не научится, был обречён обижаться на всех и на вся, попрекать других в собственных несчастьях и без конца перед всеми оправдываться. Незавидная судьба. Нравоучения тут бесполезны – разве что встряска хорошая.

– Ладно, – подвёл я черту. – Встречай меня у Святых ворот после вечерней службы.

– Давайте встретимся не у Святых – они закрыты будут, а со стороны Подмонастырской слободы у выхода из Успенской церкви, вечерняя служба в ней проходит, чтобы миряне на монастырский двор не заходили, монахинь не беспокоили.

– Договорились, – согласился я, спрыгивая c брички на землю.

*Деревня Ефаново – расположена в двух верстах к югу от села Веретея, бывшего до революции волостным центром. В настоящее время входит в состав Веретейского сельского поселения Некоузского района Ярославской области.


Продолжение романа - http://proza.ru/2023/09/28/383

Содержание - http://proza.ru/2023/09/27/517