Письмо к детским онкологам

Я, Еремеев И.А., прошу всех моих знакомых переслать это письмо своим знакомым, в первую очередь  врачам, с просьбой переслать его дальше. Надеюсь, что таким образом данное послание дойдёт до врачебного сообщества, прежде всего детских онкологов.

Суть дела вкратце такова. В период с 09.12.2022 г. по 31.01.2023г. моя дочь проходила лечение в отделении онкогематологии педиатрического университета СПб., где скоропостижно скончалась после начала интенсивного курса химиотерапии  (как я понял со слов лечащего врача Костылёва А.А., курс лечения моей дочери курировался со стороны НМИЦ онкологии им. Н.Н.Петрова, которым заведует проф. Кулёва С.А.). Лечение, состоящее в череде курсов химиотерапии (сначала лёгкой, затем интенсивной), определялось на основе замеров количества бластных клеток в костном мозге.  Каждый такой анализ делался как в местной лаборатории, так и отправлялся с курьером в Москву – в НМИЦ ДГОИ им. Дмитрия Рогачёва.  Приоритетным для принятия решения (в соответствии с принятым протоколом лечения) являлся анализ московской лаборатории. Ниже я привожу три письма:
1. моё письмо в центр им. Дмитрия Рогачёва;
2. ответное письмо из центра им. Дмитрия Рогачёва,
3. моё второе письмо в центр им. Дмитрия Рогачёва, в котором я задаю вопросы, оставшиеся неразъяснёнными.
В сущности это второе письмо в центр им. Дмитрия Рогачёва является обвинением.

(Детская онкология – очень закрытая область. Родителей, отказывающихся от предлагаемого лечения, врачи сначала увещевают, а затем грозят полицией и ювенальной юстицией (разумеется, именем защиты жизни ребёнка). При этом нередко смерть случается не от болезни, а от химиотерапии. Забери родители своего ребёнка из клиники и он прожил бы ещё сколько-то, может быть полгода, может больше, сколько Бог даст. По большому счёту столь опасное лечение может быть названо «лечением» с большой натяжкой. Но за неимением альтернативы, такое лечение онкобольных пациентов является сегодня общепринятой практикой. В случае смерти детей многие родители обвиняют лечащих врачей, обращаются в суд и пр. Это по-человечески понятно. Закон, конечно, всегда на стороне медицины, которая боролась за жизнь, но в данном конкретном случае болезнь оказалась её сильней. В  случае доказанности врачебной ошибки, врачи получают строгий выговор с занесением в личное дело и, как правило, остаются работать на прежнем месте. Если бы дело обстояло так просто, то есть если бы речь шла лишь о врачебной ошибке, допущенной в самый последний день, то я бы не стал писать этого письма. Дочь мою этим не воскресишь, а вы лечите, как умеете, и тут не о чем говорить.)

Подписывая своё «информированное согласие» на «лечение», приведшее к летальному исходу, мы оказались введены в заблуждение. Согласно подсчёту количества бластных клеток местной лабораторией (2 % и 2,5%) предыдущий курс лечения был продуктивен, а согласно анализу московской лаборатории (44%) – категорически нет. В результате чего и было принято решение об интенсивной химиотерапии. Как выяснилось (я консультировался с профессором-онкологом, правда взрослым и частным образом), метод, показавший 44% (проточная цитометрия), не предназначен в принципе для подсчёта количества бластных клеток и, следовательно, на него нельзя было ссылаться при определении конфигурации лечения. Тем не менее, химиотерапия была спешно начата, а через два дня (!) на мою электронную почту пришёл истинный результат анализа из лаборатории центра им. Дмитрия Рогачёва, в котором говорилось, что биоматериал очень плохого качества (!) и поэтому подсчёт количества бластных клеток затруднён. Несмотря на такую оговорку их количество было определено как 8,5% и 10% (формально эти цифры больше 5%, что оправдывает проведение данного курса химиотерапии). На следующий день после получения этого письма моя дочь умерла. Конечно, если бы мы получили ТАКОЕ письмо раньше, то не дали бы своего «информированного согласия» на проведение опасного курса лечения, показанием к которому являлся анализ «некачественного биоматериала», и который к тому же сильно разнился с анализом местной лаборатории (как следует из прилагаемых ниже писем, эти расхождения носили систематический характер).
 
(Разумеется, я написал в Федеральный фонд обязательного медицинского страхования, который финансировал лечение моей дочери. В ответ на мою просьбу провести медицинское расследование гибели ребёнка я получил стандартный ответ, в котором говорилось, что в ходе проведённого расследования никаких нарушений не было выявлено. Тогда я написал второе, более обстоятельное, письмо, из которого следовало, что эти нарушения очевидны. Это письмо я отправил Почтой России как заказное с уведомлением. Уведомления о получении фондом данного письма (которое должно было прийти на указанный мною адрес) я не получил, но на мою электронную почту пришло письмо без подписи (!), в котором говорилось, что в соответствии с такими-то статьями законодательства «повторное расследование не предусмотрено». О качестве «проведённого расследования» можно судить по тому, что в данном письме было неправильно указано место лечения моей дочери – вместо педиатрического университета, что в СПб., был указан московский центр им. Дмитрия Рогачёва. Впрочем, всё это настолько ожидаемо и типично для российского здравоохранения, что об этом опять же можно было бы и не писать.)

Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ВСЕ ПРИЧАСТНЫЕ К ДАННОМУ НАРУШЕНИЮ ПРОТОКОЛА ЛЕЧЕНИЯ МОЕЙ ДОЧЕРИ ПОНЕСУТ ЗАСЛУЖЕННОЕ НАКАЗАНИЕ, А ЛЕЧАЩИЙ ВРАЧ КОСТЫЛЕВ А.А. ПОКИНЕТ ПРОФЕССИЮ.

Еремеев Игорь Алексеевич,
отец  погибшей во время проведения химиотерапии Еремеевой Маргариты, девочки 12 лет.