Томас Манн и война

   Немногим более ста лет тому назад, когда по Европе вовсю катился кровавый прибой Первой Мировой,  Томас Манн написал толстую, невнятную, растрепанную и растерянную книгу  с  нелепо - претенциозным  названием “Рассуждения аполитичного”  (какая к черту может быть аполитичность в  подобный момент). Он пытался как-то осмыслить происходящую вокруг резню, по возможности найти оправдания  как для тогдашнего слета нечисти на Лысой Горе, так и для роли Германии в оном. 

           С  точки зрения писателя война была конфликтом «цивилизации», которую олицетворяла Антанта ( в основном, легкомысленные  французы ) ,  и «культуры», за которую горой  стояла Германия.  (Вопрос о том, на стороне цивилизации или на стороне культуры была  Российская Империя  смахивает, как мне кажется,   на известное  вопрошание Венечки Ерофеева : «Где нас больше ценят — по ту сторону Пиренеев, или по эту? »)

          В чем по Манну суть неприятной ему «цивилизации»?

«Мы не в силах выразиться яснее: филантропия и изящная словесность — это определение политики, определение республики, а также литературы, цивилизации, прогресса и гуманистичности. Это всё одно; не только литература и цивилизация, в чём мы уже самостоятельно убедились выше, но и литература и политика, литература и республика. И сие блистательное, воодушевлённое филантропией единство идей и волеустремлений совокупно со всем, что ему сопутствует и что нам ещё предстоит детально разложить по полочкам, политик обнимает одним именем, слогом, своим коронным-кровным словом, ликующим военным кличем, заветной, волшебной формулой, которую подобно факиру повторяет без устали, до практического впадения в транс,— он величает его демократией.»

        Для прежде всего художника, которым был Томас, в первую очередь важно то место, которое занимает в обществе искусство. И его вывод примерно таков:

«(Искусство) - иррациональная сила, но огромная, и приверженность к ней людей доказывает, что обходиться рациональным, то есть знаменитым трёхчастным, уравнением демократической мудрости «разум = добродетель = счастье» они не могут и не хотят.

И добродетель, и «демократия», и сладострастие политической удали порой означают лишь одно — предательство креста.»

     Томас явно «антидемократичен» – в пользу идей Гете - Шопенгауэра - Ницше о «врожденных заслугах», иерархии, Jedem das Seine   и т. п. Очень немецких идей, на самом деле.  И не только немецких.

           «Демократия» по Манну это  союз «литратуры» – читай  машины для промывания мозгов Школа - СМИ — Голливуд, «филантропии» – читай бесплатной похлебки для бездомных,  Panem et circenses,  и «республики» – читай марионеток в парламенте, которыми управляют малозаметные кукловоды за кулисами. Так ли она идеальна?

       Недемократичная, милитаристская, антитолерантная Германия конца 19 начала 20 века дала миру Планка, Эйнштейна, Шредингера, фон Брауна… Чем отличилась Германия, приведенная к демократической норме  после Второй мировой? Гей-парадами, Фольксвагенами с дизельным мотором, перестроечным порно на кассетах? Немецкому льву сточили клыки и когти, остригли его под пуделя, и теперь он, как образец для подражания,  кушает своих курочек в клетке – довольно  урча,   послушный заокеанскому дрессировщику…   

      Вопрос о том, что станет с миром, если из него вдруг исчезнет зло, крайне интересен и не так прост, как кажется на первый взгляд. Аргумент Манна состоит в том что искусство в мире ясной разумности станет невозможным – оно растет из чувственного, подсознательного, его корни слишком переплетены с корнями зла для того, чтобы возможно было извлечь одни, не затронув другие.

         Положительное в войне находят не только воспеватели мясорубок в стиле  Гумилева  («Наступление»)  или Юнгера («В стальных грозах») - такие мыслители как  Достоевский и Ницше  не видели в войне ничего особенно плохого. „Международная война приносит лишь одну пользу, во всех отношениях, а потому совершенно необходима,“ –  милый афоризм Федора Михайловича. По его мнению, хорошее кровопролитие  освежает народные силы, поднимает дух, мирит господина с рабом и позволяет удовлетворить человеческую потребность участвовать в великодушной идее...

       Громил войну как целиком безнравственное и неразумное дело Лев Толстой.  Исходя из  разума,  действительно очень тяжело понять, какие проблемы заслуживают того, чтобы ради них убивать и рисковать быть убитым. Однако, человек – об этом непрерывно говорит Достоевский и сходные с ним духом авторы разумен лишь ничтожной долей своего существования – в жизни зло неотделимо от добра, и насильно лишая человека зла мы превратим его неизвестно во что – в больного  уж  точно, возможно в смертельно больного…    

    Надо сказать, идея благотворности неразумного не находит у меня лично никакого позитивного  отклика, мне казалось и продолжает казаться, что весь прогресс человечества в нравах  за пару тысяч лет связан лишь с очень  небольшим повышением среднего уровня разумности гомо сапиенса. Человечество – если смотреть в среднем  очень медленно  – но отказывается от совсем уж дремучих предрассудков,  примитивной агрессивности, пыток,  сжигания ведьм, права первой ночи,  оно понемногу обучается проводить связи между причинами и следствиями. Однако,  столетие – вот характерное время таких процессов, и наука по чьему-то меткому выражению, сделала нас богами раньше, чем мы получили право называться людьми… 
 
  И еще одно место в книжке, возможно, не лишенное интереса и  для наших дней – описание роли Британии:

«...день, в который фельдмаршал Гинденбург сбросит в море английский десант, навсегда отбив у этого народа охоту ступать на континент, станет важнейшим не просто немецким, а всемирным праздником. Ибо в политико-историческом аспекте слова о внеевропейской и даже антиевропейской силе суть чистая, буквальная и неумолимая правда. Все большие европейцы континента видели в них правду, раньше других — Наполеон Бонапарт, о чьем конечном поражении в борьбе со своей державой англичане постоянно напоминают сегодня для собственного воодушевления; ещё европеец Ницше напоследок назвал «взаимопонимание» с Англией (взятое им в многозначительно недемократические кавычки) неотвратимой необходимостью. Это какая-то трагическая странность: каждый крупный европейский народ в своём роде —рок для Европы как целого (Германия не менее остальных), но Англия — в особо эгоистичном, неосознанном, хладнокровном, непоколебимом и умном роде. Она издавна настрополилась стравливать народы континента, извлекать выгоду из их распрей и, преследуя собственные цели, наблюдать за тем, как они истекают кровью. Её правители могут быть донельзя добродушны — они лишь исполнительный орган политико-исторической властной сущности, которая вынуждена жить и функционировать по закону, приведшему её в действие, и жизненные интересы которой враждебно противостоят преуспеянию Европы. Это не европейская, а мировая держава, прежде всего азиатская, почему ей и пришлось в начале века отвлечь русскую волю к экспансии с Востока на Запад, против Европы, частью коей она всё-таки является — с душевной, так сказать, точки зрения. И сделала она это не со злобы, а под влиянием роковых особенностей своей политико-исторической жизни. Ибо в политике царят механические, внечеловечные, внеморальные, а потому не хорошие и не плохие законы, укутывать которые гуманистическими толкованиями, увешивать гуманистическими украшениями Англия, правда, всегда умела лучше других.»