Деревенская быль

                ДЕРЕВЕНСКАЯ БЫЛЬ

         Не знаю почему, но все думают, что все деревенские избы вовсе похожи друг на дружку словно сиамские близнецы: да, все они серенькие, приземистые, непременно в жирных лопухах и непролазных зарослях одичавшей малины. А вот и непохожи, а вот и не так и не так, ну, то-есть, не совсем так... Да, у Кузьмы изба и впрямь неказиста: два окна на улку, три во двор, крыта не пойми чем, кажется шифером... Она странно схожа с неряшливой, расхристанной бабёнкой. И подле двора у Филоновых не всегда прибрано; зато хозяин -- гармонист. А вот у его соседа Афони... Эх, Афоня, Афоня!..
                *      *      *
      ... Уже и позабыл Кузьма, когда в последний раз брал в руки гармошку, а нынче взял. Сидит на табурете и наяривает: играет яростно, самозабвенно, а сам слезами обливается. Жёнка ему: "Что ж ты творишь, окаянный! Что люди подумают о нас..." А Кузьма словно не слышит. Вчера он похоронил своего друга-приятеля Афоню. Только-только до семи десятков соседушко дотянул и -- на тебе... Жить бы ещё да жить! Ухайдакала, укатала бедолагу судьбина мужицкая. Нечем Кузьме утишить боль жгучую, сердечную ни водкою горькою, ни винишком сладеньким. Играл Афонину любимую "По диким степям забайкалья, где золото роют в горах..." Будто похоронный марш играл. Бывало дивился тот: "Афонь, ну чем она тебе глянулась, песня эта? Ведь окромя своей Устиновки ты ни  в горах, ни в степях, ни в больших лесах -- нигде не бывал... Правда, срочную где-то в Хибинах служил, и то в предгорьях; а ты -- про горы... Где заболел ими?" Тот и сам не знал.
         На кладбище, когда уже собирались заколачивать домовину, Кузьма склонился над землисто-серым бездыханным ликом Афони и, словно живому, молвил: "Афонь, ты там это... похлопочи... Словом, поклонись нашим от меня; пущай не гневаются, что я ещё тут... царствую, нёбушко копчу... Скоро и я буду..."
                *      *      *
      ...Сомкнул гармонист меха, уронил буйну голову и утонул в воспоминаниях. Вспомнил, как однажды, давным-давно, годов эдак тридцать назад, Афоня пришёл к нему и сказал: "Играть научиться хочу... очень хотца! Покажь, а." Отчего же не показать -- показывал: на какую кнопку каким пальцем нажимать, как брать аккорды... ( трёхлетний внук Афони Лёнька, которого тот всегда брал с собой, белые кнопки называл таблетками) Год мучились! Научился ли Афоня хоть чему-нибудь? Нет, не научился. Ничуть! Плюнул в сердцах и больше к неподатливому инструменту не прикасался. Но приходить приходил, просил: "Кузь, сыграй, а!" "По диким степям?" "Ага." Играл. А Афоня, вытянув морщинистую шею и страдальчески сомкнув над переносицей косматые брови, пел. Пел плохо, мимо нот, но как вдохновенно! "Выступай мы на концерте, нас бы утопили в овациях" -- тая усмешку, говорил Кузьма и Афоня ему верил. Да и невелика беда, что Афоня с гармонью не поладил; ну не его это, зато он в технике силён, ох как силён! У Афони не изба -- терем сказочный: наличники резные, палисад резной, крылечко будто кружевное -- из дошечек сосновых набрано. Верея, -- столб, к которому крепятся ворота, -- и та у него резная, да не просто резная, а в форме былинного витязя выполнена: в островерхом шлеме, латах на мощной груди, правая десница воина держит копьё, левой он открывает-закрывает вычурной резьбы дверь, да при этой процедуре ещё и речь молвит, совсем короткую речь голосом Афони. Входящему говорит: "Добро пожаловать! Здравствуйте!" Покидающему подворье: "Всего доброго! До свидания". Как любопытствующие ни выискивали откуда, из какого потайного динамика слышится Афонина речь, так ничего и не нашли. Прицокивали деревенские: "Ах, какой уважительный витязь!" Увы, оказалось, не всегда и не со всеми страж ворот бывает столь вежлив и приветлив, в чём однажды убедился и Кузьма. А дело было так: Впрочем, всё по порядку.
         Вы конечно же слышали как звучит падающая капель: "Динь-динь, буль-буль, плим-плим, кап-кап..." Монотонно, скучно... А вот у Афони капель исполняет "Вальс Мендельсона"... Не верите, думаете чушь несу  Вот-вот, я сам не верил, никто не верил: как это -- в музыке мужик "дуб дубом" и вдруг... Проверить бы, но как -- на небе ни облачка .Ждали дождя  И дождались: в первый день недели прямо с утра закропал дождик, небольшой дождик, но с крыш потекло, весело потекло... Что тут началось: вся деревня! -- все девятнадцать человек, -- собрались у избы Афони: послушать вальс... И вальс зазвучал: "Тамта-та-та-тта, тамта -та-та-та-та, та-та..." Может то был и не "Мендельсон" и может не вальс вовсе, но очень уж похоже, ну прям заслушаешься! Расходились будто помолодевшие. И ещё приходили... Всем понравилось, деревне всей, а супруга Афонина, -- вот чудачка! -- и на дух сей вальс не приемлет; заладила: "Переделай на чёнить другое, не то я твою консерваторию в пух и прах разнесу!" И ведь разнесёт, и ведь ухайдакает -- с неё станется... Хотя ей и бить-то, в общем, нечего: внизу, под крышей не рояль стоит, там всего-то два десятка разнокалиберных стеклянных пузырьков на порожних жестяных банках и всё... А насчёт переделать; это запросто, это можно, это в два счёта! Правда репертуар у "композитора" пока невелик; сколь Афоня ни старался, ничего окромя "Мазурки" и "Танца с саблями" у него не вышло... В общем, выбирай, Татьяна Петровна! Ничего не выбрала. А тут, как на грех, дожди заладили. Публики хоть и поубавилось, но не намного; даже с дальнего хутора послушать свадебный вальс пришли, а с ними прикултыхал "ни разу не женатый" девяностолетний бобыль дед Макар с рыженькой шавочкой Дуськой; говорят, беспородная Макарова "сожительница" с таким упоением подвывала музыкальной капели, что даже голоса лишилась...
        А Татьяна Петровна лютовала; всё ей набрыдло: и сам вальс и его поклонники... Ладно бы просто слушали, а то ведь и в избу толкутся: тот погреться, тому водицы испить, кому в зеркало поглядеться... А вырезанный из дуба дурень с копьём знай долдонит: "Добро пожаловать! Здравствуйте!" "Всего доброго! До свидания" Тьфу! Она поступила хитро: на музыкальный инструмент не посягнула, но музыку отключила, и вот как: рымбу (так у нас называют водосток) приделала -- не сама, конечно, Кузьма сие деяние совершил. Выждала коварная когда супруг по делам в город отлучится, и к соседу: "Так, мол, и так: Афоня, мол, попросил тебя рымбу подвесить... Не откажи, Кузь! Он бы и сам, да куда с его ногами..." Как другу отказать -- сделал Кузьма. Когда корячился под крышей, спросил ещё: "Чего эт на него нашло? Да ещё так срочно..." "А кто его ведает, -- отвечала хозяйка. -- Ну вот, а водичку -- на тепличку; неча её на вальсы тратить!" От угощения мастер отказался, сказав: "вечерком подойду".
         Вот и вечер. Идёт Кузьма к другу; ему недалече идти -- через три заколоченых избы терем Афони. А вот и он -- с резным палисадом... Поднялся Кузьма на взлобок, подошёл до калитки, протянул руку, а ему: "Поди к такой-то матери и больше не приходи! Понял?" Опешил Кузьма и, задрав голову, вопросил у стража в островерхом шлеме: -- Т-ты это... Ты что меня гонишь, нехорошими словами обзываешь? Что худого я сделал тебе?" А страж ему: "А то не знаешь... Рымбу подвесил зачем?" "Дык попросили же..." "Кто попросил?" "Ну как же... Ты же сам... Тойсь, Танюша твоя, по твоему повелению..." "А ты и ухи развесил, брехуху-бабу послухал... Эх! Ладно, входи уж, коль пришёл." Покосился Кузьма на "швейцара" в средневековых доспехах и бочком, бочком... Протиснулся.
         Обиделся ли Афоня на соседа? Кто его знает. По его признанию он и сам намеревался прекратить представление: потешил, повеселил народ и довольно, а то ведь и приесться, наскучить может, да и дожди не всегда идут, к тому же он ещё чего-то замыслил, а чего не говорит -- сюрприз готовит.
         Дотемна просидел Кузьма у Афони. За что про что гутарили мужики, о том нам не ведомо, хотя догадаться нетрудно. Ну конечно же о делах домашних, о детях, внуках, о погоде... Странная она какая-то в этом году: где должно было жарить, там залило, а где лить -- зажарило... Может это нам сигнал свыше, который люди ещё не расшифровали? Может и это обсуждали мужички? Как знать, а только вышел Кузьма от Афони в добром настроении, точно фильм хороший поглядел.
         Зимой же, когда все летне-весенние хлопоты позади, а соленья-варенья, закрутки-закатки опущены в погреба и можно заняться ничегонеделаньем, повалять дурака, приходил Афоня со своею разлюбезной Петровной к Фетисовым на чай. Чай пили зверобойный, из чёрного семилилитрового чугуна, томлёный в печи, с шиповником и калиной... Потрескивали в грубе поленья, о чём-то бубнил телевизор... Афоня просил: "Кузя, сыграй!" "По диким степям?" -- спрашивал Кузя. "Ага!" После того, как бродяга из песни добрёл-таки куда шёл, хозяйка дома Авдотья говорила, вздыхая: "Танюша, а давай-ка нашу." И, соединишись плечами, затянут: "Гуля-я-яет по Доу, гуля-я-яет по Дону, гуля-я-яет по Дону казак молодо-о-ой..."." Допоют, поохают, повздыхают и сменят "пластинку", другую зачнут: "Куда бежишь, тропинка милая, куда бежишь, куда ведёшь? Кого ждала, кого любила я, уж не догонишь, не вернёшь..." Потом "скричат" про то, как белым снегом ночь метельная все стёжки замела, а там про молодого казака, что по Дону гулял-разгуливал, а там... И так чуть ли не до полуночи. "Парни" им: "Будя тоску нагонять! А ну-к давай весёлое чёнить!" А они отрут слёзки да как врежут "В роще калина, всё стало видно..." Ну вот, совсем другое дело, а то рассопливились... А смолкнут, Афоня палец к губам и шепотком: "О, тихий ангел пролетел..." И вновь загомонят.
         Ссорились ли они меж собою? Всяко было. Но любые ссоры у них почему-то всегда превращали в смешные недоразумения. Помнит Кузьма, как однажды Афоня потерял ключ от своего "жигуля". Ездили в лес по грибы. Грибов набрали, но "посеяли" ключик. Супруга ему: "Где он у тебя был?" "В кармане задних штанов" -- отвечает обескураженный Афоня. "Где, где? -- округляет глаза "половина". -- это што за штаны такие -- задние?!" Поняв, что сморозил чушь, Афоня обречённо выдыхает:  Дырочка там... выпал... Но я найду, я обязательно его найду!" И бросился на поиски. И нашёл ведь! Как? Он и сам не ведает как. Говорит, забрёл в чащу, кусты   раздвинул: глядь! -- на валежинке ключит лежит -- от его "шохи" ключик...
         И меж семьями у них брани не было, не считая мелкик перепалок, без которых скука точно сожрала бы их всех. Почему? Да по качану. Во-первых, о развлечениях здесь даже не вспоминают; это раньше, при народе, в клубе было и кино, и концерты, и танцы-жманцы... А нынче... Да что там! Связь никакая; чтоб позвонить -- на  бугор бежать надо, телевизор работает через раз, да и что в нём можно узреть кроме сводок о происшествиях, пошлятины и рекламы... Одна отдушина -- канал  "Культура"; мира, добра и благоденствия его сотрудникам! Н-да. Вот и избегают устиновцы скуки, как могут. К примеру, прошлой осенью за деревенской околицей  появился берёзовый крест со звездой на заострённом верху и надписью на фанерной табличке: "Здесь похоронены комнатные цветы, умершие мученической смертью.". Кто водрузил его, так и не узнали... Долго судачили о том "инциденте".
                *      *      *
      ...Супруга вкатилась в избу вся какая-то возбуждённая, запыхашаяся и к Кузьме:
      -- Всё сидишь, горюешь всё... Побрился бы, что-ли; зарос-то как!
Кузьма только рукой махнул:
      -- Перед кем харапутиться, перед кем красоваться мне!
      -- Как это перед кем? А перед сыном с невесткой, а перед внучатами! -- И подбоченясь: -- Звонили. Едут.
Как пружиной подбросило Кузьму...
      -- Что ж ты молчала, а?
      -- Вот, сказала...
      -- Сказала она... Когда же будут?
      -- К вечеру обещались.
      -- Ну, дык это ж совсем другое дело. Грей, баб, воду -- бриться буду! Эх, ма! Жизнь-то продолжается!
      -- Продолжается, -- согласилась Кузьмина "половина" и засеменила на кухню мужу воду греть.

                Владимир ХОТИН
                15. 08. 2021