Красота

   Я приглашаю её к себе, когда мне становится совсем невмоготу. Когда паршиво настолько, что в горло не лезет ни виски, ни транквилизаторы. Тогда моя рука сама тянется к телефону, и я не глядя набираю спасительный номер.
–  Добрый вечер... – женский голос на том конце незримого провода сочится искусственной истомой, подкатывает к моему горлу тошнотворной приторной нежностью. – Вы позвонили...
    Милая, хочется сказать мне, я прекрасно знаю, куда я позвонил. Ну давай, перечисли мне весь ассортимент разнообразных услуг и частей тела, которые в них задействованы. Я мог бы и сам составить этот устный каталог. Я фотограф в одном из тех журналов, которые читают (точнее, смотрят) мужчины с тринадцати лет и до тех пор, пока бьётся сердце... Но я не перебиваю и терпеливо молчу. Для того чтобы в конце мысленно швырнуть ей в лицо её словесные кружева и сказать: «Нет, мне нужна именно она». И услышать на том конце провода немое удивление и непрозвучавший смешок по поводу моих странных предпочтений. Но, милая, ты же знаешь: о вкусах не спорят... 
    Ту, которая мне нужна, зовут Лиля. Лилия. И, кажется, это её настоящее имя.
    Будь на её месте любая другая женщина из службы досуга для мужчин, я бы сказал, что я её «вызываю». Но Лилию я именно «приглашаю». Она из того времени, когда женщинам подавали руку и вели в танце. Когда женщины не платили за себя в ресторанах, не рвались в политику и не умели держать в руках молоток. Одним словом, Лилия из тех далёких доисторических времён, когда женщины были женщинами, а мужчины мужчинами. Но самое главное, что отличает её от остальных дочерей Евы, живущих в этом городе, это то, что она настоящая.
   
... Тридцать лет назад грянул бум в биоинженерии и пластической хирургии. Все, кто был недоволен своей внешностью, бросились ретушировать себя с помощью науки. Сначала волна нового модного помешательства захватила, естественно, женщин. После она подхватила и большую часть мужчин. Вокруг стали появляться девушки, похожие на фарфоровых кукол. Сеть наводнили фотографии и видео с людьми, словно спустившимися с другой планеты. Художники и фотографы раньше могли представить себе такое только в нетрезвом воображении:  волосы всевозможных оттенков, глаза невероятных цветов, тела, вылепленные в определённых пропорциях... Внешность, скроенная не природой, а научной мыслью.
    Теперь с данной от рождения внешностью остались только нынешние старики и старухи. Моих родителей не стало десять лет назад. Я помню каждую морщинку на лице своего отца. Я помню, какими тёплыми и нежными были руки моей матери... Я предал их тела земле. Прах к праху. Как и должно быть.
    Я думаю иногда: что будет с искусственными телами, когда из них уйдёт жизнь?..
    Когда я был тощим нескладным подростком, я смотрел на себя в зеркало и прикидывал в уме, что в себе подправлю после окончания старшей школы. Правда, мысли мои ограничивались тренажёрным залом и утренней пробежкой в парке. Я не мог представить себя лежащим на столе хирурга или глотающим таблетки «для идеальной внешности». Каждый раз, когда я думал о том, что нечто инородное вольётся в мою кровь, проникнет в каждую клетку моего тела, меня охватывало чувство омерзения.
    В пятнадцать лет я впервые поцеловался. Она была моей одноклассницей, и у неё уже тогда были искусственные губы. Наш поцелуй был коротким. Я едва успел отпрянуть от неё, чтобы отвернуться – меня вырвало. Она заплакала и убежала. Я вытер рукавом рот и бросился её догонять. Дело не в тебе, объяснял я ей, это со мной что-то не так. За это откровение (впрочем, это стало откровением не только для неё, но и прежде всего для меня) она наградила меня пощёчиной.
    «Что-то не так» и не думало меня отпускать. В юности меня воротило от сотворивших себя девиц, которых становилось всё больше (про себя я стал называть их «переделанные»). Я научился держать их за руки. Я научился целовать их так, чтобы не испытывать тошноты. Я приучил себя к их переделанным телам. Я заставил себя привыкнуть к их искусственным локонам, ненатурально белоснежным улыбкам и неестественно безупречным лицам. Но отвращение не проходило.  Один психотерапевт сказал мне, что это разновидность какой-то новой фобии, и даже заморочился с названием на латыни. «Вы редкий случай, – сказал он. – Сбылась мечта каждого человека – стать таким, каким он хочет, а не оставаться несовершенным, каким его сотворила природа, а вы...» Тут, наверное, он хотел добавить слово «неблагодарный», но тактично умолк.  И оставил меня наедине с моим непонятным диагнозом.
    Я решил вылечиться сам. Я стал фотографом. В надежде, что объектив покажет мне то, чего я не видел раньше,  и тогда моё «что-то не так» наконец отпустит меня, и я буду наслаждаться новыми стандартами внешности, а не терпеть их. Но сколько бы ни было фотосессий для журнала «для взрослых», я видел одно и то же: гладкие тела с матовой силиконовой кожей, ярко-розовые чувственные губы, накаченные какой-то химией, большие глаза, цвет радужки которых был создан биоинженерией. На кукольных лицах девушек и женщин не было следов времени, по их чертам почти невозможно было определить, о чём они думают и что чувствуют. Они все казались мне одинаковыми. Они научились подделывать даже взгляд. А я так и не смог избавиться от страшного, глубинного отвращения ко всему искусственному.
   
    С Лилией я познакомился тогда, когда это отвращение хлынуло через край.
    В тот день мне исполнилось тридцать и я выставил за дверь очередную подружку. Накануне она увеличила свою грудь до размера, не помещающегося в моих ладонях (издевательский подарочек с её стороны). Это был уже перебор для моей психики – я только-только смирился с её сделанными губами и прочим апгрейдом, и вот...
– Ты больной урод! – крикнула она мне перед тем, как дверь за ней захлопнулась. – Тебе лечиться надо! И работать не фотографом, а могильщиком!
– Да, лечиться... – равнодушно согласился я. Закрыл дверь на замок, взял из бара бутылку виски и устало опустился на диван. Плеснул виски в стакан и отхлебнул его неразбавленным. Меня обожгло изнутри, я скривился и снова сделал глоток. Да пошло оно всё...
    Я очнулся, когда уже наступила ночь. Открыл глаза и обнаружил себя полулежащим на диване со стаканом в руке. На дне его плескались остатки тёмно-янтарной жидкости. Изрядно опустевшая бутылка валялась на полу. В голове моей плясали и качались тысячи пьяных матросов. Я снова закрыл глаза. Мне почудилось, что к матросам присоединились портовые шлюхи с приклеенными улыбками и силиконовыми бёдрами. И тут целое море воспоминаний захлестнуло меня...
    Дальше я всё вижу будто со стороны. Я приподнимаюсь на диване и в ярости швыряю стакан об стену. Недопитый виски разливается по паркету. Осколки рассыпаются звенящей пылью. Остро пахнет алкоголем. Я пьян. Я взбешён. Я в отчаянии. Я не хочу жить в этом изуродованном искусственном мире! Я так и буду всю жизнь ходить по одному кругу...
    И вдруг в этом пьяном безысходном мареве вспышкой фотоаппарата в моей памяти высвечивается визитка, которую когда-то дал мне один приятель. «Девочки у них – высший пилотаж, – сказал он. – И для фотосессии тебе подойдут, и для всего остального. Есть и такие, с которыми даже можно поговорить».
    Для «всего остального» я сейчас ни черта не годен, а вот поговорить...
    Цифры на визитке расплываются и пляшут, как те пьяные матросы в моей голове. Я дрожащей рукой набираю номер. Меня приветствует томный женский голос с лёгкой хрипотцой.
– Доброй ночи... Кого желаете? У нас есть...
    Куда я звоню? А, в магазин... Мне предлагают купить куклу...
– Мне нужна... Как бы вам объяснить...
    Пол подо мной качается, и голос мой качается.
– Давайте я вам помогу... – томный голос улыбается. – Может быть...
    На том конце невидимого провода передо мной выстраивают кукольную вереницу. Пьяные матросы начинают бить в моих висках в барабаны, шлюхи отплясывают канкан, высоко задирая ноги.   
– Вы... – мне не хватает воздуха, я задыхаюсь, и чтобы окончательно не задохнуться, перехожу на крик: – Вы можете прислать ко мне кого-нибудь не из ваших... (я ввернул гадкое слово), а обычную, нормальную женщину?! Надеюсь, вы ещ; знаете значение слова «нормальный»?!
    Я думал, там бросят трубку, и мой номер заблокируют навеки. Но какой-то Ангел, Помогающий Всем, Кто в Меланхолии, помог и мне в ту пьяную, страшную ночь.
– У нас есть одна... дама, – ответили мне уже без томности. Мне показалось, чуть брезгливо. – Говорите адрес.
    Так на пороге моей квартиры возникла она.
    Лилия.
    Когда я впервые открыл перед ней дверь, я остолбенел. На меня смотрела женщина, сошедшая с кадров старых забытых фильмов.
    Немолодая. Лет пятидесяти, может, чуть старше. На лице – ни единого следа пластики. Сдержанный макияж, который теперь называют «ретро». Каштановые волосы, убранные в высокую причёску, на висках чуть тронуты серебром. Бледно-жёлтое льняное платье без рукавов оттеняет светло-золотистую кожу. Кожа едва уловимо пахнет не духами, а цветочным мылом. Но самое главное – глаза. Я сто лет не видел таких глаз – цвета нежной весенней зелени, немного поблекшие и уставшие из-за отражённого в них прошедшего времени. Настоящие глаза.   
    Я мгновенно протрезвел, как если бы узрел чудо. Впрочем, так оно и было. Женщина, последняя настоящая женщина в этом кошмарном городе с чёртовыми куклами!
– Добрый вечер, – улыбнулась она, и тонкие чёрточки морщинок разбежались вокруг её глаз. Голос у неё был мягкий, без тени манерности. – Меня зовут Лилия. Можно просто Лиля. Мне сказали, вам нужно поднять настроение и успокоить.
    Я посторонился, пропуская её в прихожую. Она вошла, такая чистая, аккуратная, что мне тут же стало неловко за свою несвежую рубашку и помятые брюки. И стыдно за то, что от меня разит алкоголем и я нетвердо держусь на ногах.
– Сделать вам кофе? – вежливо осведомилась она. Я тупо кивнул, всё ещё разглядывая её. – Тогда покажите мне, где у вас кухня...
    Через десять минут мы сидели за столом и пили кофе. Оказалось, что Лилия неплохо управляется с туркой. Я смотрел на её руки, держащие фарфоровую чашку, и любовался тем, какие они ухоженные и при этом непеределанные. На овальных ногтях не было лака, но они блестели. Я не выдержал и попросил разрешения дотронуться до её руки. Она вскинула на меня слегка удивлённый взгляд, но с благосклонностью королевы разрешила.   Я осторожно провёл пальцами от её предплечья до кисти руки. И не поверил своим ощущениям. Настоящая кожа... Я почувствовал, как в носу что-то защипало, и к моим глазам неожиданно подступили слёзы. Лилия, должно быть, заметила моё состояние, потому что подалась вперёд и успокаивающе дотронулась до моего плеча.
– Что с вами? – мягко спросила она.
    И слова хлынули из меня, как из истеричной пьяной девицы.  Я рассказал ей всё: о том, что я фотограф, который снимает то, что ненавидит; что на фотосессиях я  вдоволь насмотрелся на полуголые искусственные тела, пытаясь понять, в чём их эстетика; что девушки встречаются со мной только из-за того, что я непеределанный, а потому я для них – «экзотика», чистое любопытство, ничего серьёзного, извини, парень... Я даже признался ей, что хочу сходить к врачу и взять направление на анализы, чтобы просто убедиться, что в моих жилах всё ещё течёт красная кровь, а не синтетическая жидкость непонятного цвета...
    Лиля слушала меня молча. Непонятно было, сочувствует она мне или нет, но слушала она внимательно. Потом мы переместились в комнату.       Ничего интимного, предупредила она, у меня особая категория клиентов – те, которым нужны только разговоры. Она села на диван, я лёг и положил голову ей на колени.
– Расскажи мне что-нибудь, – попросил я.
    Она рассеянно погладила меня по волосам. От её прикосновений мне стало спокойно и потянуло в сон.
– Вам нужно поспать, – проговорила она. – Если хотите, я посижу с вами, пока вы не заснёте.
    Я послушно кивнул и через секунду провалился в мягкую пустоту. 

    Мы стали видеться раз в две недели – примерно с такой периодичностью на меня накатывает моя «болезнь». Лиля приходит ко мне, я откупориваю бутылку вина, и мы, как в каком-нибудь старом романтическом фильме,  устраиваемся у окна и смотрим на вечерний город. Пьём вино и беседуем обо всё на свете. Иногда я вспоминаю что-то занятное, и тогда Лиля смеётся, легко, беззаботно, как девчонка. Мне нравится, как она смеётся. У неё губы, слегка тронутые розовой помадой, и зубы цвета слоновой кости.
    Однажды она рассказала мне о себе. Она никогда не была замужем, но у неё есть сын «от одного когда-то очень близкого человека». Сын уже взрослый и почти не вспоминает о ней. О том, как она оказалась в «службе досуга», она мне никогда не рассказывала. Сказала только, что в тридцать пять «вышла на пенсию», и е; оставили «для особых клиентов». То есть для таких, как я: которые одиноки настолько, что им некому позвонить посреди ночи. 
    Как-то я осторожно спросил, почему она не стала, по примеру других женщин, изменять свою внешность. «Аллергия, – грустно улыбнулась она. – Аллергия почти на всю косметику, на синтетическую ткань, на то, чем теперь накачивают тела, чтобы они оставались в форме в любом возрасте». Я сказал ей, что благодаря этому «недостатку» она уникальна – во всяком случае, для меня.   
    Иногда я приглашаю Лилию в свою студию (за отдельную плату, разумеется), и тогда даю волю и свету, и ракурсам, и своей фантазии. В моих снимках нет ничего фривольного («Я старовата для фотосессий в стиле ню», – смеётся Лиля), и от этого в них больше жизни, больше настоящих эмоций. У Лилии оказалась удивительно выразительная мимика, и в целом она довольно фотогенична. Ей даже редко приходится специально позировать: достаточно подумать о чём-то – и её выражение лица и поза изменяются. Я запечатлел лёгкий поворот её головы, когда она рассеянно смотрела куда-то в сторону. Я поймал медные блики в её каштановых волосах, когда на них упали солнечные лучи. Я сфотографировал изящные кисти её рук и живой взгляд светло-зелёных глаз. Я словно крал черты её внешности и сохранял их в фотографиях. Впервые в жизни я почувствовал себя настоящим фотографом. Даже не так – художником.
    Моё отвращение к искусственному не прошло, но мне стало спокойнее. Лиля словно дала мне противоядие. Только иногда страх расползается холодом в моей груди: что со мной будет, когда её не станет? Что будет с этим миром, когда не останется таких, как я и она?..

    Наши с ней встречи у меня дома всегда заканчиваются одинаково. Когда  вино допито, а за окном сумерки уже перетекли в ночь, мы идём в комнату и устраиваемся на диване. Я, как и в первый наш вечер, кладу голову ей на колени, и она гладит меня по волосам. Я начинаю беззлобно жаловаться на ту часть реальности, которая мне отвратительна, и, как старик, пускаюсь в рассуждения о том, как жили раньше, а  Лиля слушает меня долго и внимательно. «Бедный мой мальчик», – тихо произносит она и целует меня в лоб. И это большая близость, чем если бы мы лежали в одной постели, обнявшись.
    Я успокаиваюсь и закрываю глаза. Я засыпаю быстро, только когда Лилия рядом. В моей голове будто щёлкает фотоаппарат. Вспышка – и я проваливаюсь в сон. 
    Но перед этим – как последний кадр реальности – передо мной возникает лицо Лили.
    Её глаза цвета весенней зелени.
    Трогательные морщинки в их уголках.
    Её губы, похожие на два розовых лепестка шиповника.
    Летящий изгиб её тёмных бровей.
    Её естественность.
    Её красота.