Время хлопка

Сентябрь - золотая пора на севере Киргизии. Тепло, сухо -
порой всю осень.
Всем хорошо, кроме студентов, которые работали на картошке и свекле.
На юге тяжелая трудовая пора - сбор табака и хлопка. Даже школьников
выгоняли на поля. Что уж говорить о студентах.

Мы - университет (тогда он был государственный, один такой огромный вуз, кроме нескольких пединститутов)уродовались на хлопковых полях Киргизии. Сначала там был машинный сбор - выхватывал самую полную красоту, за ним первый сбор, тоже нормально дозревшие и открывшиеся миру коробочки - это колхозники. А нам - остатки второго после них сбора, немного, но что-то еще есть, и подбор - когда в
сухих колючих чашечках оставались только молекулы ваты.

Собрать норму было для меня непосильным издевательством.
Личный рекорд за три года с/х работ - 19 кг. Это мы забрели на
узбекский кусок поля. Тогда они были рядом, и узбеки припаздывали с
уборкой на периферии. В основном - 9-10 кг. Огромный кусок ткани -
фартук - двумя концами заводится за спину и завязывается на талии. Два другие конца поверх тем же макаром. Вовнутрь этой сумки с двух сторон надо совать собранный хлопок. А чего собирать-то? Его до нас ободрали.

Меня дважды вызывали на комсомольское бюро, сильно ругали, требовали давать норму. Я  им объясняла, что поступала на филфак, а не в хлопкоробы.
Все экзамены на пятёрки, а из-за хлопка выгоните? Оставили в покое.

А дорога на юг в поездах была весёлой. На первом курсе уже в сентябре
добрали к двум третью группу - в том году было два выпуска - 10
и 11 классы по прихоти минобразования Союза, сокращавшего на год пребывание в школе. Так что абитуры кругом было как собак нерезаных. В усиленном составе поехали 17 сентября в Джалал-Абад. Заранее накупили кабачковой икры, хлеба, сигарет и вина. Первый вечер знакомились. Старшекурсники ходили по вагонам и с серьезными рожами собирали по 20 копеек на спортивные костюмы - потом выдадут. Мы, наивные, как зяблики, послушно сдавали им на пропой заветные двугривенные.

Сразу выяснилось, что у нас есть парни с гитарами и двое сумасшедших - тридцатилетний философ  Вася и Зулайка. Несли такую пургу, что на
глаз легко определялся срок их учебы - до зимней сессии.
Нарезали хлеба, намазали икрой кабачковой заморской, разлили по кружкам вино.
Подъем душевный невероятный на пути в незнаемое. Поём. Учим на ходу слова:
"Цыц вы,  шкеты под вагоны! Кондуктор сцапает вас враз..." Слышу пацанячий голос выводит: "Каждый искал в ней любви и забавы. И на груди у неё засыпал... Пара гнедых, запряжённых зарёю..."
Это кто ж там засыпал? Сидит - бело-розовый щен, с персиковыми в пушке
щеками под солдатской  летней панамой.
- А кой тебе годик?
- Скоро 17.
Это ж из-под десятого класса детёныш. Рядом, тоже с гитарой, спортивный, плечи, руки, суровый взгляд боксера из-под такой же панамы - пацан поделился и назвал друга на всю жизнь Батя. Так и остался до выпуска Батей мой будущий муж. Царствие небесное!
Кое-как угомонились. А рано утром голодные, как звери. Все вчера съедено и выпито. Хлеба немного осталось. Чаю дали - проводницам велено было в титане заваривать.

Незнаемое встретило на городской площади в Джалал-Абаде. На горизонте чёрные силуэты незнакомых гор, а здесь, в синеве раннего утра,  ансамбль "Бахор". Девочки в национальных костюмах танцуют под восточную музыку. Она, эта музыка вошла в меня на всю жизнь: гортанные низкие звуки длинных труб. Карнаи. 
Что-то исконное, древнее, связывающее с веками истории.  Вспомнила, в детстве приезжал к нам в Рыбачье цирк, и гимнаст шёл по проволоке под такое же звучание.

Привезли в Бекабад, разместили в  школе, дали сена в матрасовки и наволочки, одеяла с собой привезли. А дальше нудные будни, веселые вечера. И выходные - когда сильный дождь  и собирать мокрый хлопок нельзя. Еды в такие дни колхоз не давал. Варили котел чая. Ходили на пятак, где местные пекли в тандыре лепешки. Ели с виноградом - это ПЕСНЯ!  Или покупали в столовке кусочки сливочного масла - и на горячую лепёшку - вкуснее ничего не ела ни в каких Европах-Америках.

Там я получила первое предложение руки и сердца от маленького умного  однокурсника, Царство и ему небесное! - оборжала, а наутро он решил не вынести отказа. Жил как корреспондент университетской многотиражки с парнями в недостроенном доме. Дождался, когда все приедут с поля, за пару минут залез на стол и накинул петлю из шарфика. Тут и ребята подошли. Согнали со стола. Третьекурсник учил: хочешь повеситься, то утром, когда нас нет. Недоповешенный ходил со своей группой по рядам в цветном шарфике, страдал, показывал девам странгуляционную борозду. Подошла я, предложила привязать за шарфик к тутовнику, чтобы не потерялся. Не знала еще, чему стала виной.

В общем, Бекабад, Карасу, где мы, вечно голодные, воровали с сараев еще неубранные дыни, колхоз - или совхоз? - "Москва". Гастрит, заработанный на жуткой похлебке, которую на поле привозили наши хитрые поварихи, ни разу не сварившие дома яйца вкрутую. Гуляние с Батей вечерами. А потом в темноте кусок хлеба, оставшегося от ужина в столовке, смачивала водой и посыпала сахаром из мешка, который для сохранности ставили в нашу девичью комнатку. Поднимались сонные головы: "И мне сделай!... И мне!" И всем.

Кончалась страда в последних числах октября. Но в первый год не выполнили
план, недосдали  государству, и держали нас до середины декабря, когда уж
ничего на полях не было. 

Как нас ненавидели столичные парикмахерши, когда  толпы с юга вывозили в город, пропускали перед общежитием через баню, а наутро мы предъявляли для маникюра
свои чёрные, изодранные страшными острыми коробками лапы:
сделайте нам красиво!