Шнырь

Мурзик был парень – сам себе на уме. С виду вроде бы нормальный малый, а приглядишься – немного не в себе. Тем не менее свою пользу не упускал нигде и ни при каких обстоятельствах. Очень складно рассуждал о жизни и о своем месте в гуще жизненных событий.

Отслужил в Армии, а после окончил всевозможные курсы по рабочим специальностям: водитель, тракторист, бульдозерист, скреперист и т. д. Но ни по одной из этих специальностей никогда не работал. Его призвание заключалось в другом.

Когда устроился в артель старателей, то он очень к месту пришелся в роли шныря. Шнырь – это помощник по хозяйственным вопросам, если официально. А по жизни шнырь он и есть шнырь – принеси то, унеси это.

Мурзик был своим человеком у председателя артели – шефа, как его между собой называли рабочие. Так как Мурзик кроме своих прямых обязанностей шныря, еще и стучал тому исправно, то по этой причине был с шефом накоротке. Он собирал на всех компроматы, таскал тому информацию на каждого работника и даже на своего непосредственного начальника – Иннокентия Васильевича.

А председатель их артели, Борис Борисович, очень ценил таких людей, поэтому прощал Мурзику все его прегрешения и относился к нему по-отечески тепло и ласково. А грехов у того было предостаточно: кроме того, как собирать досье и красиво врать, он не проходил мимо того, что плохо лежит.

Казалось бы, как такому мелкому человеку, а таковым он был не только по интеллекту, но и делами своими, изловчиться отправлять домой ворованные вещи возами. Это же надо такую комбинацию провернуть, вовлечь в это дело нужных людей, наконец, суметь взять то, что ему не принадлежит.

Чего только не было в его, спрятанных в укромном месте, баулах. Начиная от продуктов питания, заканчивая различным тряпьем, к которому нормальный человек и притронуться побрезговал бы. И все это барахло, аккуратно и со знанием дела, было разложено по всем его тюкам.

Кеша самолично, как-то обнаружил два огромных мешка, хозяевами, которых были Мурзик вместе с поварихой. Все «заработанное непосильным трудом» подельники исправно делили между собой, и каким-то неведомым образом отправляли на «большую землю».
 
Воровать в условиях, когда он сам вместе с остальными находится на одной «подводной лодке»;–;поступок, которому вряд ли можно найти оправдание. А ведь он проходил службу в рядах советской Армии, а там за воровство наказание бывает гораздо более жестким, граничащим порой с физическим увечьем.

Кеша и хотел было настучать ему по голове по-мужски, без свидетелей, но у того всегда, на этот случай, была припасена фраза:

— А я Борисычу скажу!

И все-то ему сходило с рук, никто не хотел с ним связываться, хотя были люди и крепкие физически и те, которые помногу лет испытали на себе тяготы лагерной жизни. Нет, никто не хотел марать об него руку.

Как-то он устроил Кеше, начальнику производственного участка, тихий бунт. Во всеуслышание объявил тому, что устал ходить шнырем и хочет поработать, как все нормальные мужики на бульдозере. Молва мгновенно разлетелась по артели и все с интересом стали ждать развязки.

Как нельзя, кстати, под руку Кеше подвернулся один бульдозерист, нормальный мужик – мастер своего дела, которого ему нужно было наказать за какие-то мелкие проступки. И тут ему на ум пришла восхитительная идея временно поменять их местами.

Он так и поступил: Мурзика посадил на бульдозер, а того серьёзного мужика отправил в услужение к поварихе. Те ребята, что присутствовали при обмене должностями, тихо давились смехом: гадали, что же выйдет из этой затеи их бугра.

А Мурзик, когда понял, что его и на самом деле переводят на технику, весь побледнел, покрылся обильным потом, глазки забегали, губки задергались, весь он сделался жалким и несчастным – того и гляди прослезится.

А народ меж тем, уже в открытую смеялся над бедным Мурзиком. Конечно, он всем, практически, успел напакостить своими мелкими доносами. И рабочий люд жаждал мщения, никому и в голову не пришла мысль, как-то пожалеть его, защитить.

А тот, зная поддержку Борисыча, и чувствуя незаменимость на своем поприще, не единожды провоцировал начальника участка подобными заявлениями:

— Вот уйду я от вас, уйду на бульдозер, а вы справляйтесь, как хотите без меня!

Ну вот случай, наконец, и представился Мурзику – доказать всем, что и он способен на большие дела. Но сам он за то короткое время, пока Кеша давал указание об их перестановке, успел не раз пожалеть о своем скоропалительном решении. И все же до самого последнего момента надеялся, что бугор отменит свое решение, и он вновь займется своими привычными делами.

Зная о внутренних терзаниях Мурзика, и чувствуя настроение своих работяг, которые от души хохмили над ним, Кеша твердой рукой решил довести задуманное дело до конца. Хотя и понимал, что такой неравноценный обмен тут же скажется на производственных показателях.

После рекогносцировки местности Мурзик, скрепя сердце, приступил к «боевым действиям». А его коллега, человек малосведущий в делах профессионального шныря, с руганью и матами поступил в распоряжение поварихи.

Однако и дня не прошло, как он взмолился, чтобы бугор вернул его на старое место – готов был и трудодни потерять, и отпахать бесплатно смену, другую, но лишь бы не прислуживать. Так и сказал:

— Служить бы рад, да прислуживаться тошно! – начитался на тюремных нарах умных книжек.

В унисон с ним запела и повариха:

— Васильич, верните Мурзика!

А Мурзик на новом месте наворочал кучу дел, что после него впору можно было десятерым матерым бульдозеристам исправлять его халтурную работу. А сам же он, все это время смотрел на Кешу,  молящими и просящими глазами. И взгляд этот, как бы говорил:

— Ну, все хватит! Поигрались, и будя! Давай отыграем обратно.

Каким бы Мурзик не казался чудаковатым парнем, но он понимал, что не царское это дело ворочать рычагами многотонной махины. Говорить-то, говорил, что мол хочу на бульдозер! А на деле, вон-а, как получилось.

А Васильич, несмотря даже на очевидные убытки от такой деятельности Мурзика, решил выдержать три дня – проучить его и показать тому почем фунт лиха.

В общем, когда он после завершения эксперимента, все вернул на круги своя, счастью Мурзика не было предела. Глаза его засветились, грудь расправилась, а походка вчерашнего еще старичка преобразилась в легкую поступь, парящей над землей, лани.

Первым делом он, после «освобождения», резво пересчитав ступени высокого крыльца с перилами, забежал в рабочий балок Кеши:

— Иннокентий Васильич, – забыв на радостях, что нормальные люди в кабинете босса ведут себя сдержанно и не так прямолинейно выкладывают то с чем, собственно, и пожаловали в его «высокую обитель», – у меня есть три литра самогонки, вы обождите малёха, я мигом её притараню!

Кеша ему:

— Пошел вон отсюда, тоже мне – благодетель свалился на мою голову!

А Мурзик в ответ:

— У меня и закусь приготовлена, щас я мигом туда-сюда, только к Тоньке-поварихе заверну!

Господин начальник уже не терпящим возражения тоном:

— Я те сказал, пошел на х… отсюда!

Мурзик с тысячью извинениями попятился назад и, толкнув дверь вагончика тощим задом, юркнул за угол балка, временно потерявшись из поля зрения.

Однако, не прошло и пяти минут, как ввалилась к нему повариха, неся перед собой поднос с обильными разносолами, а за ее спиной маячил счастливый Мурзик – рот до ушей, с трехлитровой, слегка початой, банкой самогонки.

Кеша успел подумать:

— Его в дверь выталкиваешь, а он, надо же сволочь какая, в окно лезет!

Иннокентий Васильевич по жизни был человеком скромным. Никогда не утруждал себя какими-то просьбами. Не досаждал никому выслуживаться перед ним. Стукачей, наподобие Мурзика, обходил за три версты и гнал от себя прочь. Чтобы взять подношения из нечистых рук – Боже упаси!

Набрал в легкие побольше воздуха, только хотел было гаркнуть на всю ивановскую, как за порогом раздался взрыв смеха. С удивлением осмотрелся по сторонам, приоткрыл двери. А там вся артель сбежалась посмотреть на бесплатный концерт по заявкам зрителей. В сердцах махнув рукой, он и сам рассмеялся, вслед за своими подчиненными.
 
Он так «хохотался», что не заметил, как эта счастливая парочка в мгновение ока превратила его убогую комнатенку во вполне респектабельный кабинет. И после наведенного марафета с подобострастием кланяясь, оба покинули пределы его «нэзалэжной» территории.