Обратный отсчёт

"Чистые погоны- чистая совесть!"
(Из Армейской Тетради}.                Вся служба - “in a nut shell”.
               
        Дембель затянулся, даже слишком, как роман с нелюбимой женщиной. Я лежал на койке в сапогах в том самом помещении в здании расположения части, в котороe меня когда-то привезли служить срочную в первый день карантина, перед отправкой на Проклятый Остров. А теперь меня оставили на дополнительные 2 недели, в наказание за вызывающее и порочащее советского военнослужащего поведение в офицерской школе в Плисецкe, куда меня послали в конце срочной службы, как имевшего высшее образование. Главной целью этого мероприятия было, после месячного формального натаскивания по верхам, присвоение какого-нибудь лейтенантского звания и далее, добровольно-принудительное зачисление на 2 последующих года в армию в этом качестве (таких называли «квантунцами» и не спрашивайте – почему). «Непобедимая и легендарная» нуждалась в кадрах после беспощадного Хрущёвского сокращения.
    Это резко противоречило моей концепции дальнейшей жизни, не говоря о том, что всё, связанное с армией в период службы на острове, где со мною приключилось больше ЧП, чем за всю предыдущую, а может и последующую жизнь и вызывало злобную реакцию идиосинкразии и тошноту. Поэтому, следуя местной поговорке, что дальше Проклятого Острова всё-равно не сошлют, а любое наказание или «губа» на материке  – просто желанный санаторий, по сравнению с пребыванием на острове, я твёрдо и непреклонно решил «откосить» от высокого звания офицера и навсегда остаться в самом почётном статусе рядового в запасе. Для этого понадобилась незаурядная наглость и набитые на Проклятом за время службы, почти буквальные мозоли на тех эфемерных местах, где у нормальных людей находятся душа, совесть и страх.
  Там я постоянно демонстрировал, то преступную неловкость на стрельбище в обращении с заряженным пистолетом Макарова, как-бы нечянно направляя его ствол с линии огня в сторону офицеров - инструкторов, то в наглую, средь бела дня, перемахивал через забор и, уходил, иногда на сутки, в самоволку в ближайшую таёжную деревеньку, где потомки бывших зеков обоего полу, наливали, стелили и не задавали ненужных вопросов. Я старательно мешал учебному процессу в классе своими едкими, саркастическими замечаниями по теме и без. А что больше всего вызывало негодование майора - начальника курсов, с говорящей фамилией Нечитайло, так это мой, намеренно, расхристанный вид. Парень я был свободолюбивый, да и не привык на острове к армейским, материковым формальностям, а потому ворот гимнастёрки носил расстёгнутым на все пуговки, демонстрируя из под него неуставную тельняшку (положенную по статусу только «старикам-дедам» на Проклятом), а саму застиранную свою гимнастёрочку лихо напускал на ремень и фраерски опускал в гармошку голенища сапог. На злобные команды кипящих, как чайники, офицеров: - «Заправиться!», улыбался очровательной улыбкой, отвечал – «Есть!», и, не торопясь, но чётко, с шиком, разворачивался кругом, снимал ремень, как бы желая перезаправиться, закидывал его через плечо и, слегка покачиваясь, матросом по палубе, уходил по коридору, не обращая внимания на отрывистый лай: «Стоять! Назад!».
     Снискав уважение личного состава, не успевшего, впрочем, разложиться, и лютую ненависть учебного офицерья, я таки добился своего –  и вышел позорящий меня приказ об отчислении и неприсвоении воинского звания, к величайшей радости «опозоренного». Но, всё имеет, как известно, свою цену – за неделю до этого вышел Приказ Министра Обороны о дембеле, означавший  конец треклятой службы с этого дня,  а это ещё больше, чем согласие любимой девушки выйти за тебя замуж. А тут, мне привесили эти лишние 2 недели ареста в наказание, когда, казалось и часа лишнего уже не выдержать. Ну, а в моей родной части, охренев от неслыханной, сопроводительной характеристики с курсов, решили с особым цинизмом, вместо материковой, войсковой «губы» - «Ощипаный Лебедь», отправить меня дослуживать этот плюсовой срок обратно на Проклятый в качестве наказания.
   А пока вот, я лежал и гадал, когда дадут команду погрузки на транспорт - вертолёт или катер, идущий на остров, куда меня должны были вернуть на эти сучьи, пыточные 2+ недели до дембеля. В этом-то и была пытканеизвестностью - средств доставки было мало,  такие, как я точно не были в приоритете, да ещё и от погоды (вечно мерзкой) зависило, так что просто нужна была оказия и эти дни ожидания на материке, конечно же тоже не засчитывались. Это означало неопределённую, дополнительную задержку и, сама мысль об этом, вызывала тоскливый, рвотный рефлекс.
    Вместе со мной, здесь находился, в похожем статусе, ещё один колоритнейший характер – старшина Перетятько - личость, бывшая легендарной в части, огромного роста, с усами, как у Тараса Шевченко (или Бульбы). Он отслужил уже 2 года срочной в дивизионе на материке, когда, по невыясненым обстоятельствам, устроил пожар на радиолокационной станции, а потом, отчаянную драку с вязавшим его персоналом (можно только себе представить ущерб, учитывая его физические кондиции), затем трибунал, 3 года дисбата и, по окончании срока, был отправлен дослуживать ещё 1 оставшийся год срочной, на Проклятый остров, куда ссылали всех дисбатчиков и всякую прочую криминальную шелупень дослуживать своё. Вообщем, в сумме - 6 лет и каких! Был он конечно, «Дед» из «дедов». Что интересно, - мы встретились в «вертушке» год с лишим назад, когда он летел на остров дослуживать свой год, а я - служить свою срочную и, смешно сказать, теперь дембельнулись по тому же Указу и снова вместе ждали транспорт на нашу Голгофу.
 Да, так вот, он, получив бумаги ДМБ и прибыв с острова на материк, в расположение главной части в городе, перед отлётом домой, как и обещал, давая обет на дембель, в тот же день, вышел из части, пошёл в центр, где стоял памятник Ломоносову в полный рост и, залезши на пьедестал, почистил сапоги знаменитому помору, захваченными с собой, гуталином со щёткой. В этом военном, закрытом и напичканом патрулями городе, его, конечно, быстро забрали и теперь, он, так-же, получив за это «дежурные» 14 суток с отбыванием по месту службы, ждал отправки назад на остров на этот срок.               
       Теперь, коротая время вдвоём в опустевшем, пахнущим чем-то санитарным, здании, точно, как и год с лишним назад, мы думали каждый о своём. Он, наверное, грезил наяву родной хатой и дородными украинскими дивчинами, а я, как острое и реальное Dеjа vu, вспоминал, как будто это было целую эпоху назад, именно здесь, первые свои дни карантина, и сопровождавший почему-то меня тогда, неотвязный мотив и слова, крутившиеся в голове: "Even the bad times are good,..." популярной тогда группы The Tremolos, как-будто убеждал себя, что может быть что-то хорошее в ожидаемой жизнедробилке. Я, конечно, осознавал тогда, что будет плохо, но не представлял насколько. А на плацу, бритые новобранцы, со всё ещё намазанными лизолом лобками, разучивали строевые песни – «Не плачь девчонка, пройдут дожди...» и «Мы, ракетчики...». Всем своим плечевым поясом вспомнил я и «машку», - приспособление для мытья полов – тяжеленный, стёсанный по длине с одной стороны чурбан с наглухо прикреплённой к нему длинной палкой, превращавшей мытьё огромной казармы в физическое испытание, не снившееся и Репинским бурлакам. И ночные, многократные истязания на потеху сержантов - «Подьём – 45 секунд! Отбой!, Подьём - 45 секунд! – Отбой ...», как и постоянные рассказы »ужасники» о Проклятом Острове, куда отправляли всякое провинившееся «отребье» с материка и дослуживающих после дисбата, и где несравненно хуже и опасней любой лагерной зоны. Ну, а как венец карантинного пребывания, – универсальный прививочный укол от всех болезней – этакий коктейль из 10 что-ли, компонентов, от которого у меня, не переносящего и небольшую температуру, она поднялась до 41 с отключением из жизни на двое суток там же в казарме. Единственным бенефитом этого было то, что меня, как непригодное тело, не трогали пока изверги-сержанты, а очухавшись, я с удивлением обнаружил, что жив ещё в практически уже пустой казарме. Проникшийся удивлённым уважением к себе, как выжившей особи, я решил, что самое страшное позади...и был неправ.
      Впереди был как раз этот Остров и бессоные ночи, где меня заставляли рассказывать «сказки», то бишь рассказы о гражданке или прочитанном, не спящим по ночам последисбатовским и преддембельским «дедам», заждавшихся и изнывавших по гражданке. Они-то высыпались днём. Где дослуживавший 5-ый год после дисбата, неприметно, а потому опасно озверевший Рома Каплан – московский центровик в прошлом, завзятый театрал, с утончёнными чертами лица, раскроивший голову молодому (салаге) одним ударом тяжёлой алюминевой миски, за то, что тот потянулся первым за хлебом в столовой. И всеказарменная драка, в которой я был сasus belli и где мне, почти до мозгов, непоэтично, разбили голову табуретом, с последующим лазаретом. Прямо перед глазами, был и полёт «ласточкой» с вышки, головой в землю, с хрустом ломающихся шейных позвонков и мгновенной смертью, рядового Олифировца – белорусского паренька из глухой деревни, доведённого до отчаяния или сумашествия, издевательствами «фазанов» батареи. И замёрзшего насмерть в лютую метель, «квантунского» лейтенента Колю  Алёшина – хорошего, вполне гражданского парня, с которым вместе мы вышли встречать на лыжах ГТТэшку, вёзшую мешок водки с материка перед Новым Годом для всех. Облучение СВЧ полученное на учении, из-за пьяного майора - командира батареи, не выключевшого станцию напомнит мне о себе потом не раз. Будет там и плац, простреливаемый через окна «оружейки», из ,всего имевшегося в нём стрелкового оружия, засевшими там поддатыми и обкуренными Деевым с Барсуковым, на котором я буду лежать мордой в землю, рядом с одним из немногих замечательных людей встреченных там и единственным образцовым офицером ФФ – Феноменальным Финном – майором Ранталла, мастером спорта и фанатом стрельбы с которым необычно и искренне подружились. Ну и, конечно, горящая кабина грузовика ТЗМ с заклинившими дверями и волком воющим, паникующим водилой Зайковым, с его острыми локтями, забудется нескоро...,  как впрочем, и многое другое, что могло бы составить книгу отдельных рассказов, где на обложке были бы непременно, весело бегущие по белому снегу замёрзшего ледовитого океана, серо-белые гривастые и, не в пример своим облезшим, лесным собратьям, мощные полярные волки. Я то их, помню, ну, а они меня наверное - только, как несостоявшийся обед...