Князь

Из-за ненависти к некоторым однокурсникам я ушел с третьего, последнего, курса училища, при отличном поведении и успеваемости, когда мне оставалось доучиться пару месяцев. Работу в семнадцать лет я найти не мог, на дворе был девяносто седьмой год, до вступления Латвии в Европейский Союз и экономического роста было ещё далеко, советская промышленность окончательно исчезла, а из новой были в основном крохотные фирмы, где большая часть людей работала нелегально, соответственно могли выгнать без объяснений, не заплатить денег, работодателям можно было, как угодно, измываться над работниками. Выехать из Латвии на работу в другие страны Европы тогда уже было можно, но это было не так просто, нужно было оформлять визы, получать разрешение на работу, да и найти эту работу было трудно, соответственно, в стране было много лишних людей, и предприниматели этим нагло пользовались.

Семья моя тогда была в бедственном положении. Мама ещё до конца не прошла переквалификацию, чтобы работать по специальности бухгалтером, а отец никогда не горел желанием работать, при советах он ничего не делал на должности цехового художника и мог промотать зарплату за три дня. А в девяностых он стал свободным художником, перебивался случайными заработками, и их тратил в основном на свои личные нужды. Работать я, уйдя из училища, очень хотел, был готов на все, но только не ходить по офисным зданиям, чтобы пытаться продать разные неликвиды. Я пытался наняться нянькой, уборщиком, подсобным рабочим, предлагал старушкам попилить и поколоть дрова. Иногда удавалось заработать пару лат, но я их, как правило, пропивал. В итоге мой отец по требованию мамы отвел меня к одному своему знакомому, у которого была фирма, изготавливающая стальные двери, решетки на окна, и вообще разные металлоконструкции. Отец сказал, что я буду работать бесплатно, чтобы научиться ремеслу. И попросил Жору, потомка армянских князей, держать меня в ежовых рукавицах, даже бить, если понадобиться.

Армянский князь был похож на Ленина, с этой бородкой клинышком, усиками, хитро прищуренными глазками, лысиной, рыжим венчиком вокруг неё. Говорил он тоненьким голоском, скороговоркой, нараспев, спина его была согнута, и большая голова при разговоре покачивалась. У меня было такое ощущение, что это церковнослужитель читает молитву. В его зеленых глазах была уверенность в том, что он всех в итоге перехитрит. Он семенил по территории своей фирмы, находившейся на руинах оборонного завода в центре города, а я вышагивал за ним. Кругом там царил бардак, но Жора с гордостью рассказывал, где у него что расположено. Я переоделся в свою старую одежду, которую выбросить было не жалко, в бытовке, которая некогда была шикарным офисом с камином. Там жутко воняло нестиранными носками, было очень холодно, везде валялась старая одежда и обувь, а некогда белая раковина была покрыта толстым слоем засохшей черной мыльной пены. Меня все это тогда не пугало, не удручало, я был счастлив шансу получить работу.

Первой моей работой было шлифовать швеллера для дверной коробки самыми разными машинками. В итоге с помощью обрезной машинки мне удалось практически идеально загладить поверхность. Но для того, чтобы отшлифовать несколько дверных коробок, мне пришлось три дня по двенадцать часов стоять с этой достаточно тяжелой вибрирующей машинкой на полусогнутых руках. Мужики просили, чтобы я хоть иногда давал машинке отдохнуть, если мне самому не надо, но Жора сказал, что в ней есть тепловое реле, потому она сама выключится на время, если перегреется. Через три дня Жора, очень довольный мной, публично меня похвалил, и заплатил пятнадцать лат, чего я никак не ожидал, и был счастлив.

На этом сюрпризы от доброго начальника не закончились, на следующий день меня обучили варить рамки для решеток электросваркой. Как я выяснил через много лет на курсах сварщиков, никто в той фирме правильно варить не умел, но этот труд был для меня уже квалифицированным, и я был этому рад, к тому же мне велели работать на разных обрезных и сверлильных станках, учили точить сверла, и я был этому ужасно рад, и мечтал со временем начать делать стальные двери, и получать десятку за день, как элита того производства. Но прорваться в элиту того маленького коллектива было очень непросто, хотя спрос на двери и превышал возможности той фирмы.
 
Через пару месяцев, Жора уже должен был мне порядка двухсот лат, и сказал мне, что если я буду «заниматься рэкетом», то есть клянчить у него свою зарплату, то он во мне разочаруется и уволит. Я начал курить уже постоянно, как и пить разведенный спирт с точки, ведь это делали почти все мои коллеги. Работать иногда приходилось сутки без отдыха, потому что Жора хотел похвастаться заказчикам, что его «орлы» могут за ночь сделать все, что угодно, да и брал дополнительную плату за срочность. Нам за эту срочность он ничего не доплачивал, только штрафовал, если с устатку и впопыхах мы допускали ошибки. Один мой коллега посоветовал мне договориться с Жорой, чтобы он мне платил зарплату каждую неделю. Он понял, что Жоре очень жалко отдать сразу крупную сумму в сто лат за месяц, а вот пятнадцать за неделю, он вполне может отслюнявить, после некоторых ломаний. В отношении долга за два месяца Гунар сказал мне, что я могу про эти деньги забыть. Если он очень хорошему мастеру вечно должен пять сотен, и тот из-за этого все время грозиться уйти, а замену этому дверному мастеру найти очень трудно, то подсобникам, вроде меня он вполне может не заплатить, и тут же нас заменить на таких же, потому что желающих работать восемь часов за три лата полно.

Подсобные рабочие, вроде меня у Жоры менялись очень часто, долго работали только те, кто делал двери, на них было постоянно много заказов. А вот заказы на решетки были время от времени, как и на заказы токарям и фрезеровщикам, потому мы часто занимались работами по хозяйству – таскали ведрами воду для умывальника, убирали в цехе и гардеробе, обустраивали новые производственные площади, воровали с остатков завода все, что попадало на глаза Жоре, в холодный сезон ещё топили печки и заготавливали дрова. Я очень хотел научиться выполнять сложные работы на токарных и фрезеровочных станках, но Жора вдруг сказал, что нечего мне чему-то большему учиться, а то я и так зазнался.

Часто, когда работники жаловались директору на тяжелую и нищую жизнь, он говорил, что он и сам живет в ужасных условиях, ездит на стареньком Форде, который в свое время у кого-то забрал за долги за дверь, что он носит уже десять лет одни и те же брюки и куртку. Многих, когда не было заказов, он возил к себе домой, чтобы делать там ремонт. В четырехкомнатной квартире он убрал все полы за исключением одной комнаты, где он жил с мамой, женой и двумя детьми. Он собирался сделать подогреваемые полы, но, когда дело дошло до того, чтобы вложить в это деньги, он как-то замешкался, решил подождать, пока это станет дешевле. Убрал он и ванну, и раковину, ведь демонтировать дешево, но новые не поставил, потому что покупать их было дорого. Зато, когда мы ставили ворота бурильщикам, он велел нам украсть у них несколько пластиковых толстых труб, их он решил со временем оклеить пленкой под мрамор и поставить в квартире, как колонны. Он говорил, что ест только один раз в день в дешевой пирожковой. Он показывал всем вечно пустой кошелек, когда у него клянчили свою зарплату. Потом все поняли, что в другом кармане у него есть другой кошелек, в котором деньги есть, когда он один раз перепутал карманы.

И какое-то время на некоторых работников эта его скромность производила впечатление. Они верили, что сейчас надо потерпеть, он купит больше материала, больше техники, мы сделаем больше заказов, получим больше денег, и на эти деньги он, как и обещал, возьмет нас на работу официально, построит нам гардероб с душевыми и даже баней, купит нам приличную рабочую одежду, мы сможем в случае болезни не являться на работу и отдыхать на больничном, получая деньги, у нас будут оплачиваемые отпуска каждый год по месяцу, а за сверхурочные часы мы будем получать двойную оплату. На производстве будет соблюдаться техника безопасности, и никто больше не будет травмироваться и лечиться за свой счет. Он мог часами рассказывать о светлом будущем, которое вот-вот наступит, ждущим зарплаты работникам по пятницам. Вероятно, он вспоминал, как в былое время выступал на партийных собраниях на заводе. Тогда он не очень хотел работать токарем, пытался сделать партийную карьеру, а потом началась перестройка, и он основал кооператив, в котором на пару с другом в крохотной каморке на территории завода начал варить стальные двери…

Один новый, очень серьезный работник, слушал рассказы директора о светлом будущем два часа на морозе, а жена этого работника тоже ждала его на морозе, волновалась, думала, что он попал в аварию. Но Леша считал кощунством прервать Жору, который измеряя шагами расстояния, планировал глобальное строительство. Потом Жора даже заявил, что люди мы несерьезные, потому давать нам деньги опасно для нас же самих. Мы же пьем, курим, вредим своему здоровью, едим всякую гадость, травимся ей. Он сказал, что будет лучше, если он какое-то время будет покупать нам еду оптом, а наши зарплаты он вложит в развитие своего производства, после чего наступит светлое будущее, где все станет бесплатно. Однако, к тому времени появились новые люди, уже не такие пришибленные, которые сказали, что в таком случае они поедут собирать апельсины в Испанию по рабочей визе, а он пусть нанимает бомжей за разведенный спирт.

Да, бомжей Жора нанимать пытался, но с ними проблем было намного больше, чем прибыли.  Им было нечего терять, они привыкли обходиться малым, и потому совсем не боялись, что их уволят. Один из них сказал, что да, на улице холодно иногда бывает, но еду он всегда найти может, как и деньги на спирт с сигаретами, и ради этого ему не надо стоять двенадцать часов у станка, и ещё выслушивать вопли этого начальника. Пытался Жора припахать и подростков, его сын как-то привел своих однокурсников по училищу, но те сразу потребовали хорошие перчатки, и в конце рабочего дня потребовали оплаты, да и не очень-то напрягались.

Иногда на нашего директора что-то накатывало, и он мог подойти к прохожему на улице, и попросить у него помощи, чтобы он ему что-то не территории фирмы перетащил, хотя в этом и не было острой необходимости, и при этом он этим людям за их помощь ничего не платил. Как-то он нас вез на установку тяжелых ворот. Мы проезжали мимо армянской церкви, и кто-то его спросил, верит ли он в бога, а он категорически ответил, что денег не даст. Мы спросили, кому, он не даст денег, усомнившись, понял ли он вопрос. Он ответил, что никаким попам, никогда ни за что не даст ни сантима. Не давал он денег и своему сыну, которого частенько припахивал на своем любимом производстве. Сын басом говорил, что хочет жрать, а тот вопил своим тоненьким голоском в ответ, что нет у него никаких денег, что он все вкладывает в дело, а его все постоянно душат. И он совершенно не смутился, когда один из работников протянул его сыну лат, чтобы тот купил себе поесть.

Сначала Жора разрешал работникам пить алкоголь на рабочем месте, думал, что это благотворно повлияет на производство. Он так думал, потому что сам, работая токарем, да и пока сам варил двери в своем кооперативе выпивал. Когда он стал директором, он стал выпивать реже, но по праздникам напивался так, что демонстрировал, как может доску ударом головы сломать и устраивал ралли по заводу на своей машине, снося столбы и заборы. Однако, он заметил, что, работая в ночь, выпившие люди засыпают, и не выполняют заказы в срок, было много травм, то кто-то опиливал себе пальцы, то кого-то закручивало в станок, не говоря уже о порче инструмента и материала. И тогда он начал штрафовать своих распустившихся работников за запах алкоголя, исходящий у них изо рта. Употреблять алкоголь стало возможным только если он лично разрешил, иногда такое случалось, когда он хотел кого-то поощрить. Пить работники не перестали, но благодаря штрафам он списывал свои задолженности по зарплате. Один мой коллега один раз после некоторых расчетов, понял, что он больше двухсот часов за месяц отработал бесплатно, и задолжал другим за сигареты и продукты, да и на точке за спирт накопился долг.

Я ушел от Жоры, когда сдал экзамены в училище экстерном, на следующий год после ухода оттуда. В стаж мне этот год работы не пошел, опыт оказался бесполезным, да и здоровью я своему алкоголем и курением навредил основательно, а были ещё бессонные ночи, интоксикации во время работы со всякими ядовитыми веществами при покраске изделий, при сварке без вентиляции. В принципе я с таким же успехом мог просто просидеть дома этот год, потому что деньги за питание и квартиру маме приносил не очень часто. Когда я сказал, что ухожу, Жора почему-то разнервничался, сказал, что на руках нас носит, а мы ему на голову норовим нагадить, и пошлепал себя по лысине. Сказал, что больше меня работать не возьмет, если я приползу к нему на брюхе, я согласно кивнул и пошел прочь, забыв о тех деньгах, что он мне остался должен. Слышал потом, что бывшие работники пытались поджечь его машину.

Жора был знаком с родственником одной знаменитости из Риги, и этот родственник инвестировал деньги брата в фирму Жоры. На эти деньги он приватизировал четверть завода, а потом очень выгодно продал эту землю, потому что она была в центре города. Новые владельцы переоборудовали весь завод под складские и офисные помещения. А в одной части этого завода теперь и вовсе концертный зал. Жора переехал со всей свой старой краденой советской техникой в промзону на окраине. Теперь принимать людей неофициально чревато большими неприятностями, да и от разных инспекций уже не отделаться взятками, как ранее. И сам пролетариат теперь не считает зазорным в случае чего пожаловаться в трудовую инспекцию. И никому не нужны обещания светлого будущего, новое поколение к такому не привыкло, как те осколки советской диктатуры, которые работали у него во времена моей молодости.