Бывает и так

Э-хе-хе!
(рассказ)

– Милостивый Государь, Господин Редактор! Пишет вам обыкновенный русский мужик – крестьянин села Ново-Шипуновское, Покровской волости, Змеиногорского уезда. И что же это такое творится, спрашиваю вас? Пошто по милости одного несознательного человека жизнь наша стала с оглядкой. Кто таков тот злопыхатель мы не знаем, так как скрывается имя его в вашей газете, куда он пишет всякие свои разные кляузничества на нас, – честных тружеников деревни. Потому и я не буду называть своё имя и мою фамилию, чтобы не тыкали в меня пальцем всякие, кому заблагорассудится, особливо тот, кто пишет в вашу газету всякое такое, от которого и жисть не в жисть стала. 
Перво-наперво докладаю вам, что народ мы грамотный. В селе у нас 435 домохозяев, винная лавка за № 439 и пивная. Выписываем всяких газет и журналов по много экземпляров, но особливо любим вашу газету, потому как в ней прописываются всякие местные выдающиеся события, о которых мы и слыхать не слыхивали и которые шибко нас удивляют.   
И что это за газета такая ваша, которая, не разузнав всё как след, прописывает такое, что мы аж за голову хватаемся и думаем, может быть, сидеть на печи и не высовываться со двора, чтобы кто-нить тот, кто пишет гадости всякие о нашем селе, не опозорил и меня на весь свет. А я, скажу вам Господин Редактор, Милостивый Государь, не заслужил такого к себе обращения. Ну, и что, что пару раз, – иногда, что уж душой кривить, и три и четыре раза в неделю напиваюсь до поросячьего визга. Именно так говорит моя жена: "До поросячьего визга", но на свои же пью, в долги не лезу! У деток пимы есть, правда одна пара на всех семерых, но ничего, здоровее будут, неча заздря шастать по улке и простывать заздря. У жены кацавейка овчинная есть и платок пуховый от бабки ейновской. А ей больше и не надо. Куда ходить-то ей? В стайку к корове, да в курятник, ей и этого более чем...
Так вот, господин хороший, Государь Милостивый, Господин Редактор, спрашиваю я вас, кто таков тот оглоед, который всё прописывает про наше село? Назовите его имя, и мы воздадим ему как положено за злобство его, чтобы не писал напраслину разную на нас, честных тружеников-крестьян. Кто ж он такой, прямо как невидимка какой-то, али ещё хлеще дух нечистый, поганец нечестивый? Откройте имя его нам, коли ваша газета такая правдолюбивая, а иначе получается, что пишете вы всякие безобразия анонимные, и газета ваша от этого тоже получается, какая-то мутная, сообразно бумаге вашей серой, на которой печатаете вы всякие непроверенные факты.
Это что же получается? После ваших пропечатанных статеек боязно ужо купаться зимой при 30-ти градусном морозе. Нельзя и пчёл отпеть, которые померли, нельзя и в кредитном товариществе, али у пивной лавки побуянить, нельзя и к соседке молодой в гости сходить, когда муж её на охоте, али ещё где всю неделю отсутствует, нельзя и с товарищем три коромысла вина купить в винной лавке Кобылкина и выпить всё в один присест! То нельзя, это нельзя! А что же можно? Вроде как уже и нечего! И какой это чёрт всё пишет? А вы поддакиваете ему и подхлёстываете, чтобы он и дальше писал всякие гадости на нас.
А тут ещё и Филька Пустобрех (это у него фамилия такая – Пустобрех), туда же! Как газету вашу, где раздобудет, тут же на коня и ну по селу по дворам гонять и разносить по несознательным людям всякие безобразия, что пропечатаны про нас – добропорядочных русских крестьян. А ежели кто супротив него выступает, сказывает, что врёт он всё, перед тем добрым человеком с рожей ухмылистой газетой вашей потрясает и огульно шерстит всех подряд, особливо меня. А я ему, что такого плохого сделал, а? Я ж с ним даже и кружки пива никогда не выпил! А он меня понужает, как будто я с ним три ведра вина выпил. Всем, злыдень этакий, – от мала до велика разблаговестит всякие пакости обо мне, – с кем из баб сплю и как с ними чего делаю, как будто, падла этакая, стоял у наших с Марусей ног, али у ног с Клавой, Тосей или Верой. Я ж не виноват, что девки меня любют.
Милостивый Государь, Господин Редактор! Настоятельно прошу вас выдать нам того "писателя", который хаит наше село почём зря! Вот тогда мы доберёмся до него, расправимся как того он достоин, выгоним из села, как нечистого духа, пущай пропадом пропадает, ежели не хочет жить как все живут, – мирно пиво пить, когда надо бабу свою уму разуму научить, когда детишек за уши потеребить, чтобы родителев своих слухались, а когда кому и в морду за дело дать, чтобы всякое такое, что неслед не говорил.
– Э-хе-хе, до чего жизнь пошла нынче паскудная, не жизнь, а одно безобразие! И всё из-за таких оглоедов!
А ведь было всё так хорошо. Водку пей, где хошь, а теперича за свои любезные не выпьешь где попало, сразу на крючок и в газетку вашу, будь она неладна! Раньше-то мы и воров били, с моста их на лёд бросали, али задним местом об пень, а нынче за это доброе дело можно и в каталажку угодить, а всё благодаря вашей газете. Даже в дому своём бабу свою и то побить нельзя, – всё пропишут.
Э-хе-хе! Вот такая наша жизнь стала – никудышная! Что-то будет лет через сто. Обнакновенный человек и правду не найдёт, такие, как наш деревенский злыдень, всё обхаят и у власти встанут. Ежелиф сейчас я и пишу вам, Милостивый Государь, Господин Редактор, и вы конечно ж прочитаете эту боль мою, то в будущем редактора и читать не будут письма от народа. Почему? А вы подумайте! Вот такая она эта Э-хе-хе!

Убитая любовь
(рассказ)

Плотное чёрное покрывало заволокло небо, вдалеке – за чёрными гребнями вздымающихся к небу волн вспыхнул горизонт и через миг раскатистый гром потряс небольшое моторное судно, на палубе которого, ухватившись друг за друга, стояли она и он.
– Мы погибнем! Мы все погибнем! – влившись в тело любимого всем своим существом, трепетала она и с мольбой смотрела в его глаза.
– Не бойся! Не бойся! Я с тобою! Я умру сам, но тебя спасу! Я вынесу тебя на берег, уложу на мягкий песок, а сам умру.
– Не говори так! Не говори, любимый! Я не смогу прожить без тебя ни дня, ни минуты, ни даже секунды! Я люблю тебя, милый мой!
– И я люблю тебя, дорогая! Я жизнь отдам за тебя!
Новый взрыв морской грозы, накрывший взбесившуюся водную ширь, потряс корабль. Крутая волна накатила на него, приподняла на свой пенный гребень, подержала на нём минуту, покрутила и понесла в серую пучину. Морское судно заскрипело, запищало, застонало, но выдержало этот первый удар. Выдержали он и она, крепко ухватившись друг за друга и за поручни надстройки корабль.
– Спаси, спаси меня, милый! – дрожа от страха, молила она и он, не переставая, говорил ей искусанными в кровь губами: "Я спасу тебя, родная, спасу! Я жизнь отдам за любовь твою!
А взбесившаяся буря, как бы надсмехаясь над утлым судёнышком и двумя его пассажирами, глухо рычала тысячами грубых голосов, злобно смеялась над своими пленниками и всё яростнее наваливалась на них своими исполинскими валами. Серая липкая пена срывалась с них и слепила расширенные от ужаса глаза девушки, и она всё настойчивее и настойчивее обращалась к своему возлюбленному с одним единственным вопросом: "Милый, ты спасёшь меня!"
– Я спасу тебя, родная! – отвечал он.
И буря, слыша эти слова, с ещё большей силой набрасывалась на корабль, бросая на него тонны пенных серых вод.
Берег, скалистый дикий берег, он рядом, его видно невооружённым взглядом, он видится ей и ему спасительным убежищем, но он лишь хрупкая соломинка на грани жизни-смерти, – он не менее опасен, чем морская бездна! Острые рифы окружают его и буйный Посейдон их владыка.
Миг от первой до второй, от второй до третьей волн кажется им вечностью, в которой грохот, рёв, стон и боль слились в единый плотный жгут, давящий жаром грудь и сердце. Тяжело дышать, тяжело говорить, но она вновь спрашивает своего любимого: "Родной, ты спасёшь меня?"
– Спасу! – ответил он.
Четвёртая волна ударила по кораблю. Он вздрогнул, протяжно застонал и… внезапно раздался крик: "Спасайся! Идём ко дну!"
Обезумевшая команда корабля мгновенно захватила единственную шлюпку и, спустив её за борт, уплыла.
На корабле остались двое – он и она.
Вот судно треснуло, как перезрелый орех, выплюнуло из себя оставшихся на её борту пассажиров, – его и её, и, расколовшись пополам, пошло ко дну.
Они тонули, крепко держась за руки, но какая-то неведомая сила вдруг подхватила их, выбросила наверх, и уткнуло в спасательный круг.
Судорожно, с огромной жаждой жизни, ухватились они за "соломинку", и она держала их, и несла к берегу
– Милый, спаси меня! – в полубеспамятстве простонала она и он, захлёбываясь горькой водой, ответил:
– Спасу!
Берег рядом, его видно невооружённым взглядом, но он и далёк, так как скалист и каменные валуны окружают его. Пробраться сквозь этот каменный барьер трудно, неимоверно трудно, но они держатся за круг и надеются на спасение.
– К жиз-ни! К жиз-ни! К жиз-ни! – стучат их сердца.
Молодая, восемнадцатилетняя, красивая, жаждущая жизни девушка смотрит на него и говорит.
– Ру-ки… оне-ме-ли… я… жи-ть… Спа-си, ми-лый!
Он молчал.
– Спа-си, ми-лый! – из последних сил вымолвила она, с тоской вглядываясь в его глаза.
И он… её возлюбленный… старше и сильнее её, мог спасти её… Он крикнул: "Я не хочу умирать!" – и… стал бить её своими сильными руками по её слабым рукам.
С тоской и ужасом она смотрела на него – своего любимого, своего милого, своего родного человека, и не могла понять, почему бушующая  плоть моря отдаляет его от неё.
Крутая волна подняла его, бросила на острый риф, и брезгливо выбросила на берег.
На берегу стояли рыбаки, они видели борьбу двух людей со стихией моря, и молили об их спасении.
Первым был найден он. Молодой красивый человек был мёртв, его тело разбили волны об острый риф.
Девушку нашли минуту спустя.  Она была жива.
– Где он? – с мольбой в глазах проговорила она и не удержала слёзы. По молчанию людей она поняла, что её любимого, её дорогого, её родного человека больше нет.