Война
Первые сведения, которым можно было более или менее доверять исходили от телефонисток, работавших на районном телефонном узле. Два роковых страшных слова, — началась война, — под большим секретом стали быстро растекаться по станице. День был солнечным и жарким, но у всех на душе был мрак и холод. К полудню, следуя своему обычному расписанию, прибыл пароход из Ростова на Дону. На нём работал громкоговоритель. С речью выступал министр иностранных дел Молотов. Жители узнали: Германия нарушила договор о не нападении, объявила войну Советскому Союзу и вторглась на территорию СССР. Народ стал собираться в центре станицы на базарной площади. Там состоялся митинг, на котором районные власти призывали встать на защиту отечества, – молодёжь с оружием в руках, пожилых – самоотверженным трудом ковать победу в тылу. Представители молодёжи в запале воинственного духа предсказывали скорую победу. Старшее поколение, умудрённое опытом первой мировой и гражданской войны, оценивали обстоятельства намного реальнее. Так, один из станичников, офицер, бывший активный участник двух прошедших воин, сказал: — «Война будет тяжёлой и продолжительной, но мы победим». Именно эти слова дали станичникам общий настрой понимания трагедии начавшейся войны. Мужчины восприняли эту новость с суровыми лицами. Они знали: им придётся взять оружие. Многие женщины оскорбели и заплакали. Они хорошо понимали: их ждёт расставанием с мужьями и братьями; и не всех они дождутся назад; все тяготы хозяйских дел лягут на их плечи.
Василий и Катерина жили на отшибе. Новость до них дошла на следующий день, когда привезли корм для кур и забирали яйца. Василий воспринял эту новость полный решимости с оружием в руках защищать отечество, не щадя своей жизни. Катерина подошла к Василию, обняла его, прижалась и заплакала.
– Ничего, Катюша, выстоим!
На следующий день Василий отправился в станицу в райвоенкомат.
На улице перед райвоенкоматом стоял гомон, там уже было много народу, и люди продолжали пребывать. Все, желавшие защищать отечество шли сюда. В основном это были молодые ребята призывного возраста, но были и люди старше. Многие приходили в сопровождении сестёр, жён, матерей. К площади прихрамывая подходил пожилой мужчина. Одна из стоявших там женщин, весьма бесцеремонного характера, которая любила часто давать всем непрошенные советы и делать грубые замечания, обратила на него внимание и с удивлением насмешливо сказала:
– А ты–то, куда собрался?! Ты же старый и культяпый.
Он в тон ей ответил:
– Куда сокол летит, там вороне делать нечего.
¬ Ага, это значит я у тебя ворона. – Ей не нравилось, когда получала достойый ответ.
Другая женщина вступилась за него:
– Ну, что ты на него окрысилась? Он же не на гулянку собрался. Военком разберётся – кому куда.
Внезапно откуда–то вышел военком и, проходя быстрым шагом мимо Василия, отрывисто бросил:
– Самсонов, зайди ко мне.
Василий пошёл вслед за военкомом и с ним же вместе зашёл в кабинет.
– Ты не подпадаешь под призыв. Своей работой в тылу будешь вносить вклад в победу. Так что отправляйся домой.
– Почему? Я здоров, могу воевать с оружием в руках!
– Я не хочу напоминать тебе о статье, по которой ты сидел. Сам знаешь.
– Но я ведь отбыл наказание.
– Этот вопрос не обсуждается. Кругом, шагом марш! – строго отдал команду военком.
Василий поплёлся домой.
Оккупация
Летом 1942 года немецкая армия вплотную подошла к Ростову на Дону. Сражение за Ростов склонялось не в нашу пользу. На расширенном заседании райкома партии секретарь райкома напомнил присутствовавшим:
– Товарищи, в соответствии с известным вам постановлением ЦК партии в случае оккупации фашистскими захватчиками нашего района мы обязаны остаться на месте, уйти в подполье и организовать сопротивление. Хотя наши войска упорно стоят за Ростов, мы здесь, надеясь на лучшее, должны готовиться к худшему.
Далее секретарь райкома предложил план создания подполья. Было принято решение: организовать две группы. Основная подпольная группа должна состоять из взрослых мужчин, прошедших армейскую службу. В задачу этой группы входило выполнение боевых заданий. Вторая группа – истребительный отряд, в задачу которой входило уничтожать всё ценное, что мог бы захватить и употребить враг себе на пользу или использовать против нас. Было решено: этот отряд сформировать из молодых ребят допризывного возраста. Обсуждались вопросы конспирации, взаимодействия с воинскими частями Красной армии и какие задачи должны выполнять подпольщики. Заседание прошло активно и поделовому. Как оказалось впоследствии, все принятые решения были правильными, и поставленные задачи были выполнены. И в то же время оккупация всех разделила на три части – истинных сынов отечества, предателей и трусов. Первых оказалось несравненно больше. Они не по долгу, а по совести, из любви к родине ценой своих жизней с честью до конца исполнили свой долг. Их дух сопротивления и неуёмная жажда победы давали им силы и смелость.
Но до изгнания оккупантов из нашего края было сто пятьдесят тяжелейших кровавых дней.
Ожесточённое сражение за Ростов на Дону окончилось в пользу вермахта. Красная Армия оставила ворота Кавказа. Немецкая армия, не встречая на своём пути серьёзного сопротивления, продолжила наступление со скоростью танков на восток – к Сталинграду. Это был важнейший стратегический пункт. К тому моменту река Волга оставалась пожалуй единственным значимых путём доставки нефти и нефтепродуктов Красной Армии. Взятием Сталинграда фашисты хотели перекрыть Волгу, отрезать нашу страну от нефтеносных районов Кавказа. Тем самым рассчитывали создать нехватку горюче смазочных материалов. Тогда остановились бы танки, не летали бы самолёты, заглохли бы автомобили. Боеспособность Красной Армии была бы серьёзно подорвана. Наступление было стремительным и жестоким. Беженцы, покидавшие оккупированный Ростов, не могли оторваться от немцев. Их догоняли, расстреливали, давили танками.
Фронт приближался к станице. Несколько дней было слышно, как где–то далеко от станицы гремела канонада. Вечером и ночью на горизонте были видны яркие вспышки взрывов. В ночь с 27 на 28 июля 1942 года секретарь райкома партии связался с руководителем истребительного отряда:
– Мы не успели вывезти зерно. Перед рассветом амбары нужно поджечь. Предупредительной стрельбой не допустить того, чтобы люди могли брать зерно из горящих амбаров. Стрелять из укрытий, чтобы немцы впоследствии не смогли выявить наших из истребительного отряда.
– Может быть, позволить всё–таки нашим станичникам взять хотя бы немного зерна. Ведь год трудились, и всё напрасно получится, – стал просить руководитель истребительного отряда.
– Нет! – твёрдо отрезал секретарь. – Немцы будут знать, что у людей есть зерно и будут их терроризировать. Вышибут из них всё – до последнего зёрнышка, до последнего куска хлеба. Этого нельзя допустить.
Василий по обыкновению проснулся с восходом солнца. Вышел на улицу, глубоко вдохнул прохладного ещё не раскалившегося от летнего зноя воздуха. Он почувствовал запах свежего выпеченного хлеба. Василий стал наслаждаться знакомым с детства приятным ароматом. Как вдруг встрепенулся: «Откуда это? Что это?» Не сразу дошло до Василия. Из хаты выскочила Катерина:
– Где–то пшеница горит, – встревоженно сказала она.
Василий обвёл вокруг взглядом.
– Вон! На окраине станицы у Дона дым пошёл! – Обеспокоенно сказал Василий. – Амбары в заготзерно горят.
– Надо бежать тушить!
– Не надо, Катюша, – стал успокаивать её Василий. Он знал – что происходит.
Через короткое время начал подниматься высоко густой сизый дым, и появились языки пламени. Запах печеного хлеба смешался с едкой гарью. Послышались крики, надрывные голоса, бабий вой и беспорядочная стрельба.
– Такого пожара я не видела в своей жизни. Мне страшно, Василий. Что это? – Катерина заплакала.
– Это значит, что вот–вот сюда войдут немцы. Зерно жгут, чтоб им не досталось.
На следующий день, 29 июля, станица была оккупирована немцами и румынами.
Станичники знали о зверствах фашистов из сообщений по радио, из писем с фронта. Но теперь они увидели их ненависть к людям своими глазами и были потрясены этим. Одна еврейская семья, проделав путь в двести километров из Ростова на восток, остановились на ночлег в нашей станице. Утром шестилетний мальчик, беженец, услышав рёв моторов, ускользнул от пригляда родителей и вышел на улицу. Колонна немецких танков шла по станице. Один танк остановился, из него вышел офицер, достал пистолет и выстрелил мальчику в голову. Потом он сел обратно в танк и, как ни в чём не бывало, загремел дальше. У офицера не было приказа расстрелять этого паренька. Он сам приговорил этого юного отрока, ещё не жившего на свете и не совершившего никакого преступления, к смертной казни, и сам же привёл приговор в исполнение. Свобода и безнаказанность тёмной личности привела к жажде насладиться властью неправедного судьи и жестокого палача над беззащитным мальчуганом.
Длинным косогором в кочевых кибитках, запряжённых лошадьми, спускались в станицу румыны. Издалека они были похожи на большой табор цыган. Когда они подъехали ближе, то станичники их разглядели: румыны были одеты в потёртых шортах, грязных от пыли и пота рубашках с короткими рукавами, помятыми и выгоревшими на солнце матерчатых шляпах и стоптанных башмаках. Они как голодная саранча сразу кинулись лазить по домам, погребам, сараям, огородам, курятникам, свинарникам. Под ножами завизжали поросята. Закричали куры, словно хори залезли в курятники. Навзрыд завыли бабы: «Ах, вы окаянные обиралы! Последнее выгребли». Тащили всё и даже не только то, что можно съесть. Слышно было, как одна женщина возмущённо кричала румыну:
– Отдай моё ведро! Оно мне нужно!
Каждое утро эта женщина тщательно мыла его и вешала на плетень сушить. Румын замёл это ведёрко, налил колодезной воды, сунул своё пыльное лицо и пил как конь, наслаждаясь прохладой колодезной воды в тот жаркий июльский день. Затем он, издавая нечленораздельные звуки удовольствия, опрокинул ведро с водой на себя, и только потом что–то грозное прорычал в ответ той женщине, мол, отцепись, а то получишь… Люди между собой стали говорить:
– Вот вам и оккупация…
– Да…. В своём дом – не хозяин.
– Не только в доме, но и везде мы теперь никто.
– Могут убить любого, и разбираться не будет никто: было, за что или не было.
– Глядите. Вот, что он ходит, приглядывается ко всему? – одна женщина, кивая в сторону чем–то озабоченного румына, полушёпотом спросила собеседниц.
– На другом краю станицы уже поймали одну девушку, – также тихо ответила другая.
– Ой, Господи! Спаси и помилуй нас грешных. – Все перекрестились.
– Что делать теперь? Как жить?
– Надо своим помогать. Гнать их отсюда, – озираясь по сторонам, тихо сказал один из присутствовавших.
– Как? Что мы можем? – начали беспомощно недоумевать женщины.
– Живите тихо, спокойно. Случай сам доведётся. – Тут участвовавший в разговоре мужчина обвел женщин многозначительным взглядом и добавил. – Тогда уж не отнекивайтесь.
Эти просто, сказанные слова ободрили женщин. Им уже не казалось, что так всё безысходно.
– Другого выхода нет. – Все стали соглашаться.
Для всех действительно оказалось, что другого выхода нет. Однако некоторые всё–таки нашли другой выход. Через несколько дней из подвалов и чердаков повылазили дезертиры. Появились предатели. Хотя их было малое число, но они представляли большую опасность – много знали про своих станичников. Им нравилась не только чёрная немецкая форма полицаев, но больше та практически безграничная власть, которую им дали оккупанты над своими земляками. Однако не все сотрудничавшие с фашистами были кончеными негодяями. Жизнь в оккупации была подневольной. Человеческая слабость под дулом автомата может изменить судьбу. Под угрозой расстрела могли принудить к сотрудничеству любого, даже того, кто ненавидел фашистов и ждал своих освободителей. Тогда перед человеком вставала сложная психологическая драма, которая могла продолжаться всю жизнь.
Атаман
По всей станице был расклеен приказ немецкого командования: «Всем мужчинам в 10 часов утра собраться в доме культуры. За неисполнения приказа расстрел». Николай был в своём курене, сидел в горнице за столом, опустив голову, время от времени глубоко вздыхал, и тогда из него вырывалось «Вот, дела какие …». Он не желал дружбы с немцами. Его душе это было противно. Он был уверен – наши вернутся, и, в конце концов, победа будет наша. Однако угроза расстрела заставляла его искать выход. «Как же мне не хочется идти?! Чую – не к добру это. А не пойти – немцы расстрелять могут».
Да, ещё жена подогревала страх. Тамара сидела тут же и привычными движениями рук перебирала спицы – вязала шерстяной носок. Вид у неё был обеспокоенный.
– Иди, Николай. А то, чего доброго, и вправду расстреляют. Уж если все пошли на этот сбор, пропади он пропадом, то может быть и ничего – обратилась жена, боясь строгости немецкого приказа.
На стене, клацая маятником, висели ходики. Николай взглянул на них. Часы показывали четверть одиннадцатого. Он продолжал размышлять: «Там уже началось. А если я приду, в зал заходить не буду, в дверях постою и всё. Мелькну, чтоб видели, дескать, был, и уйду раньше». Эта идея ему показалась подходящей.
Николай подошёл к часам, подтянул гирьку, потом стал глядеться в большое зеркало. В нём показалась аккуратно одетая статная фигура. Он поправил почти уже серебряную шевелюру, тщательно подстриженные усы и бороду.
– Ладно, ничего не поделаешь. Пойду.
– Иди. Господь с тобой, – Тамара три раза перекрестила мужа.
Потом она услышала стук шагов по ступенькам порога и певучий скрип калитки.
Дом культуры снаружи даже без крестов сохранил вид церкви: те же боковые врата, тот же центральный вход и алтарь. Только теперь алтарь использовался в качестве сцены. На ней сидели три немецких офицера. Один из них хорошо говорил по–русски. По виду он был старшим и, вероятно, был более чем просто переводчик. По сторонам вдоль стен стояли солдаты с автоматами. Офицеры внимательно следили за тем, что происходило в зале. На подходе к дому культуры через отрытую дверь Николаю стали слышны голоса – народ о чём–то громко спорил. Как только он появился в проёме двери, так сразу все, не сговариваясь, словно по команде обратили на него свои взоры, будто он среди них главный, и они ждали от него чего–то спасительного. На долю секунды всё стихло. Потом, перебивая друг друга, все закричали:
– Николая в атаманы …! Николая …! Его давай …! Любо!
Один из сидевших на сцене офицеров подал знак – всем замолчать. Вероятно, своей внешностью Николай соответствовал тому классическому образу казачьего донского атамана, которого себе представляли немцы. К тому же, видя, что он имеет большой авторитет среди станичников, стали одобрять:
– Корош, корош, подойдёт, – громко произнёс первый и кинул взгляд на Николая. Николай и переводчик встретились взглядами, и пристально посмотрели друг на друга, будто пытаясь что–то вспомнить.
– Гут, – подтвердил второй.
– Я, я …, – согласился третий.
Николай не сразу понял – во что вляпался, – а когда дошло, то стал было отнекиваться, да куда уж там …. Все посчитали, что дело решенное, вскочили со своих мест, крестясь и благодаря Бога: «Слава Тебе Господи, за то, что не я!», – заторопились на выход. Некоторые всё–таки с сочувствием говорили: «Видать, Николай чем–то Бога прогневил, что выбор пал на него». Немецкие офицеры тоже были с довольными лицами: наконец–то ко всеобщему согласию нашлась подходящая кандидатура.
В детстве Николай слышал о язычниках и их человеческих жертвоприношениях. Из жития святых, которых читал его отец длинными зимними вечерами, собрав всю семью, он вспомнил один отрывок, в котором описывалось, как воины взяли в плен одного красивого юношу и вели в свою страну, чтобы передать жрецу для жертвоприношения. Юноша плакал и просил, чтобы его отпустили, но никто его даже не слышал. Тогда у Николая часто мелькала мысль – что чувствовал тот юноша, которого выбрали для жертвы? Теперь он испытывал нечто похожее и этого не мог выразить словами.
На этом же сборе немецкое командование решило и другие вопросы. Немцы объявили, что у них есть пленные красноармейцы, поскольку их немного, то предложили станичникам взять их к себе по домам на поруки. При этом семьи, взявшие красноармейцев на поруки, должны зарегистрироваться в комендатуре и, если кто–либо из них покинет станицу даже на короткое время, хозяин должен обязательно доложить об этом. Кроме этого, был зачитан приказ, чтобы все коммунисты, работники райисполкома, деятели профсоюза и комсомольской организации района в обязательном порядке должны зарегистрироваться в комендатуре.
Встреча
Выбором атамана немцы завершили смену местной власти в условиях оккупации. В тот же день атамана вызвали в комендатуру.
– Атаман, ваша обязанность – поддерживать немецкий порядок, надзор за исправной работой колхоза и исполнять всё, что я прикажу. Для этого вам в подчинение даётся полиция из местных. За любое неподчинение расстрел на месте. Но некоторых будем подвергать жестоким пыткам, – тут немецкий офицер пристально взглянул прямо в глаза атаману, на секунду замер, пытаясь что–то вспомнить, потом продолжил:
– Вы должны к завтрашнему утру вот сюда, – офицер потыкал пальцем в середину кабинета, – доставить тех, кто поджёг амбары с зерном. Это не было случайностью. Поджёг был профессиональный, сгорело всё быстро дотла. Наше командование рассчитывало на эту пшеницу. Мы примерно накажем этих партизан, чтоб другим отбить охоту сопротивляться немецкой армии. Всё ясно?
– Да, господин офицер! – чётко по–военному ответил атаман.
– Идите!
– Есть, господин офицер.
Атаман направился к выходу. Открыв дверь, он обернулся и взглянул на офицера, как бы ещё раз удостоверяясь – он это или нет. «Да, он это – тот самый Карл». Сомнений у атамана больше не осталось.
– Что–нибудь ещё? – спросил офицер.
– Нет, нет …, – «не сейчас, потом. Дело уж больно не простое». Подумал атаман и удалился.
Николай шёл домой и всё сам с собой разговаривал: «Поджёг был профессиональный. Ага, а то как же иначе. Михал Карпыч своё дело знает и делает с немецкой точностью. Весь в папашу. Только они по разные стороны. Карпыч–то наш, его надо выручать». Атаман знал, что Карпычу не удалось покинуть станицу, и догадывался – где он находился. Немцы с помощью их осведомителей могут быстро выйти на Карпыча, и тогда ему уже помочь будет нельзя. Спасать его надо немедленно. Николай пришёл домой, отдохнул, привёл свои мысли и чувства в порядок, наметил – что делать дальше, как построить разговор с немецким офицером – и вновь отравился в комендатуру. Адъютант доложил о приходе атамана. Майор принял его сразу.
– Хотите доложить об исполнении задания? Так быстро нашёл поджигателя? Похвально. Мы его перед расстрелом будем жестоко пытать на глазах у всех жителей, чтоб другим неповадно было оказывать сопротивление немецкой армии. – Офицер был доволен успешным началом работы атамана.
– Всё это так, господин офицер, но дело–то не простое, – тут атаман немного помялся, потом осмелев начал прямо говорить немцу. – В первую мировую войну в одной семье из хутора Крутого погиб сын. Остались престарелые родители и дочь.
При этих словах немецкий офицер сразу насторожился. Что–то давно забытое начало всплывать в его памяти. Атаман продолжал:
– С хозяйством они справиться не могли. К ним пригнали пленного немецкого солдата. Тот солдат должен был выполнять в семье всё, что выполнял бы погибший сын. Прожил он в той семье два года. Война окончилась, и он уехал в Германию. Карл – так его звали.
Немец уже приготовился к такому разговору. Глядя на атамана, он смутно кого–то ему напоминал. Потом окончательно вспомнил:
– Колька?! – произнёс немец. – Тогда ты был юноша, теперь пожилой человек. Но я всё–равно тебя узнал. Да, в своё время я бывал в этих краях, жил в одной семье. Надо отдать должное – они меня приняли хорошо. Я жил у них как член семьи. В конце войны даже уговаривали остаться. Но я возвратился домой. Кстати, как они поживают? Наверное, дедушка и бабушка умерли, а Маша осталась одна? – Немец предался воспоминаниям. По нему было видно – эти воспоминания ему приятны, то были не самые худшие времена в его жизни.
– Нет. Она не одна.
– Она вышла замуж? У неё есть дети? – Тень ревности мелькнула на его лице. – Однако вернёмся к делу. – Карл напустил на себя важный серьёзный вид.
– Вот, мы уже и подошли к этому делу.
Карл вопросительно и строго посмотрел на атамана, – мол, каким это образом?
– После вашего отъезда через восемь месяцев Маша родила Мишу. У Миши волосы были красные, словно жаром горели. Лицо покрыто мелкими конопинами. Маша хотела мальчика записать отчество Михаила как Карлович, но её плохо поняли и записали Карпович. Мальчик рос у меня на глазах. Он был добрый послушный. Женился рано. У него родились три сына такие же рыжие. Михаил выучился, стал главным пожарником района, переехал жить в станицу. Теперь вам понятно? – Продолжал атаман, – почему поджог был профессиональным и, замечу, сделан с немецкой точностью.
– Если вы позволили себе на до мной так пошутить, то эта шутка обойдётся вам ценой в жизнь.
Немец встревожился, понимая, что оказался в положении, не зная – что делать. И в тоже время ему было очень любопытно – кто же это такой. Некоторое время он сидел в растерянности и думал. Потом он приказным тоном обратился к атаману:
– Приведите этого человека вот сюда. – Немец потыкал пальцем, указывая на середину комнаты. – Я должен узнать обо всём не только с ваших слов.
Атаман уловил настрой немца: – «У Карла возник личный интерес к Михаилу, но не как к человеку, который сжёг амбары с зерном. Потому при их встречи Михаилу не грозит расправа». Атаман решил устроить их встречу.
– Это так, господин офицер. Однако вам лучше встретиться в другом месте. Если ваши узнают, что это он поджёг, то вы не сможете ему помочь. Его будут жестоко пытать, рвать тело. Это вашу плоть будут рвать на куски. Из него ручьями потечёт кровь. Это вашу кровь будут втаптывать в грязь.
– Замолчи! – Офицер стукнул рукой по столу. Видать, эти слова терзали его душу. – Где я его могу увидеть?
– Зайдите ко мне домой через два часа, – предложил атаман.
Офицер на минуту задумался, забегал глазами. По нему было видно – его что–то за беспокоило, и это атаман заметил.
– Вас будет двое, я – один. – Офицер вопросительно посмотрел на атамана, давая понять на различные варианты исхода встречи.
– Боже, сохрани! Вот вам истинный крест, – атаман размашисто осенил себя крестным знамением.
– Для вас эти клятвы ничто. Я знаю – вы совершенный безбожник. Я хорошо помню, как распевал на церковный манер «Отец Захарий упал в лужу харей, усмешительно, усмешительно», смеялся в след священнику. Но мне сейчас вовсе не до смеха.
– Примите меры на своё усмотрение, господин офицер.
– Пожалуй, я так и сделаю.
– Я должен доставить его так, чтоб никто из станичников не видел. Если узнают, что он побывал у вас и вышел живым, то для советских это будет очень подозрительно, и он может серьёзно пострадать. Получается обоюдно острый нож.
– Ну, что ж, атаман, я буду у вас через два час.
***
Николай запряг бричку, накидал в неё сена и поехал в сторону мельницы, где жила полуслепая бабка Улита, крёстная мать Михаила Карпыча. Атаман подъехал ко двору, спрыгнул с брички, накинул вожжи на плетень, вошёл во двор. На крылечке флигеля сидела бабка Улита и занималась рукоделием: чесала овечью шерсть, рядом с ней лежало веретено. Услышав стук калитки, прищуриваясь она стала всматриваться:
– Кого это Бог принёс ко мне?
– Здорово дневали, Улита Макаровна, – по–казатски поприветствовал её атаман.
– Слава Богу, – ответила старушка.
– Как вас Бог милует?
– Милует …, только вчерась об притолоку так шибанулась, что на лбу теперь шишка до сих пор болит. На прошлой неделе попарила ноги сенной трухой так намного лучше стало … .
Она продолжала изливать свою душу атаману: о бесчисленных болячках; о том, какие травы оттапливала и пила, да как одна курица ни с того ни с сего захромала и прочее и прочее. Старуха говорила без умолку, а в это время атаман тихо прошёл на задний двор, вошёл в сарай. Там никого не было, но атаман знал – Карпыч под крышей.
– Миша, – если бы я пришёл тебя арестовывать, то тут были бы вооружённые полицаи. Я пришёл как друг и хочу помочь тебе. Послушай, тот главный немецкий офицер, который в комендатуре у нас в станице, Карл, твой отец. У него нет намерения – расстрелять тебя. Он хочет видеть тебя.
Зашелестело сено на потолке. Потом через дыру в потолке сарая просунулись ноги, и оттуда спрыгнул молодой мужчина. Он молча уставился на Николая, вероятно, не зная что на это сказать.
– У ворот стоит бричка. Постарайся незаметно пройти, и спрятаться в ней под сеном. Я тебя отвезу к себе, туда же придёт и Карл.
Через некоторое время Михаил Карпыч очутился на сеновале у атамана.
Сначала он стал разгребать сено, желая спрятаться в нём. Потом передумал, ушёл за перегородку. Но и оттуда вышел. На середине сарая стоял пень, атаман приготовил его для дровосеки. Карпыч сел на него, опёр голову руками и погрузился в глубокую задумчивость. Вскоре послышались шаги. В сарай вошли двое и в нерешительности остановились. Михаил Карпыч встал. Перед Карлом предстала стройная крепкая фигура молодого гордого мужчины. Ему было столько же лет сколько и Карлу, когда он покидал эти края, возвращаясь в Германию. Карл стал всматриваться в него – та же выправка, те же черты лица, те же рыжие волосы и конопины на лице. «Боже! Это я в молодости!» – подумал Карл. Его охватило волнение.
Атаман, глядя на них, вспомнил, как мать Михаила часто говорила – «Ну, вылитый Карлуша». Михаил взглянул на Карла. «Мама, а где мой папа? Почему его нет с нами? Сынок, была война, и он погиб. Я же тебе говорила. В прошлый раз ты говорила, что он пропал без вести. Ты каждый раз говоришь по разному. А может быть он жив и когда–нибудь приедет. Мама, я очень хочу, чтобы у меня был папа». – Вспоминал Михаил и подумал – «Наверное, я слишком сильно хотел, вот, он и появился».
Через дверной проём сеновала был виден палисадник. Карлу бросилась в глаза вишня. Её ствол был растрескан. Во многих местах из неё вытекала смола. Рядом с засыхающим деревом тянулось вверх стройное молодое деревцо. На его ветвях кое–где висели плоды. Эти два дерева стояли отдельно друг от друга, но они были на общем корне.
Глядя на Михаила, в глубине души Карла эхом что–то отозвалось будто кто–то постучал, напоминая о себе. В его памяти всплыли словно живые образы жены и дочери. Они ласково смотрели на Карла. «Вот моя семья, но их нет, а он есть. Он вырос без меня. Этот молодой человек уже определил для себя – что для него ценно в этой жизни и к чему нужно стремиться. Мы по разные стороны» – подумал Карл.
Карл снял часы с руки и протянул их Михаилу:
– Возьми. Это знак признания. Ты мой сын хотя и не законный.
Тут же стоявший молча атаман заметил:
– Это смотря какие законы принять во внимание. Война вас соединили с его матерью, и война вам устроила встречу. У войны свои законы и писаные, и не писаные. Так что, он ваш сын по законам войны.
Михаил застенчиво принял часы и поблагодарил.
– Ты будто что–то оживил у меня внутри, – печально произнёс Карл. – Моя жена и дочь были в Гамбурге и попали под английскую бомбёжку. Их потерю я пережил очень тяжело, до сих пор не забыл.
Карл был человек с крепким характером. Душа его была закрыта. Он никогда ни с кем не делился своим личным горем, переживал его в одиночку. Но в этот момент, глядя на Михаила, он почувствовал потребность открыть свою семейную трагедию. В ответ на это Михаил сочувственно покивал головой.
– Чем бы ни окончилась война – я хотел бы уйти из жизни раньше тебя. – продолжал Карл. – Ты мой сын. Я дал тебе жизнь и должен постараться и сохранить её.
И обернувшись к атаману Карл сказал:
– Атман, у вас есть место, где можно надёжно спрятать его?
– Найду, – ответил атаман.
– Я не приказываю, я прошу вас – сделайте это.
Продолжая всматриваться в Михаила и разглядывая схожие с ним черты, Карл сказал:
– Я прошу тебя: не входи со мной в противостояние в зоне моей военной ответственности. Тогда я не смогу защитить тебя, – Карл искренне попросил Михаила.
На это Михаил ответил:
– И ты мне не попадайся на поле боя. Я не хочу смотреть на тебя через прицел автомата.
Вот так воины договорились и на этом разошлись каждый в свою сторону.
***
Солнце шло к закату. Летний зной начал спадать. Со стороны Дона потянуло живительной прохладой. Степь благоухала терпким запахом полыни и чабреца. Птиц рыболовов уже не было видно – уселись в своих укрытиях на ночлег. Лягушки громко квакали. Кое–где уже начали трещать цикады. Катерина вышла из хаты:
– Хорошо–то как, Василий.
Вслед за ней из хаты вышел Василий и стал любоваться своей женой. Казалось, будто он хотел открыть в ней на фоне заходящих лучей солнца новые ещё более пленительные черты.
Из–за речки со стороны станицы показалась точка. Потом она исчезла. Через некоторое время вновь появилась, но уже ближе и большего размера.
– Кто–то едет. Уже балку переехал, – обратила внимание Катерина.
– Кому это потребовалось, на ночь глядя?! – сказал Василий недовольно. Ему в этот вечер хотелось быть рядом только с Катериной.
Прошло с полчаса, на бричке подкатил атаман, быстро спрыгнул и сразу перешёл к делу. Все они были когда–то из одного хутора. Атаман полагался на Василия и Катерину – не выдадут.
– Нужно Михал Карпыча надёжно спрятать. Он поджёг амбары с зерном. Его ищут немцы.
Сено в бричке зашевелилось и оттуда показался Карпыч.
– Привет, Михаил, с детства ты любил в сене прятаться, никак не бросишь эту привычку, – поприветствовал своего бывшего хуторянина Василий.
– Привет, Василий, – ответил Михаил, потом поздоровался с кумой.
Катерина и вправду было ему кумой. Она была крёстной матерью у его первого сына. Поздоровавшись с ним, она стала подшучивать:
– Мишка, как же так получается? Ты ведь должен тушить пожары, а ты
наоборот – поджоги делаешь.
– Это зависит от того – что, когда и где. Вот, так, кума.
– Его нужно скрывать не только от немцев, но и от наших. Можно нарваться на соглядатая. Хотя их мало, но опасные, – сказал атаман. – Ну, как, принимаете на постой?
– Не волнуйся, сделаем так, что никто ничего не узнает, – заверил Василий.
Атаман укатил в станицу. Катерина пригласила всех к ужину. За столом разговорились.
– Долго оставаться здесь опасно. Мне нужно уходить… туда, – Михаил махнул рукой в сторону задонья, в направление Цимлянска.
– Сейчас куда–либо идти опасно, нарвёшься на немцев или румын, – сказал Василий. – Поужинай. Мы тебя соберём в дорогу. Побудь до заката солнца. Тогда и отправишься. После захода солнца через один час взойдёт луна. Так что, Михаил, у тебя будет ровно один час, чтобы дойти до Дона и переплыть через него. Дальше иди через Круглинскую, так более безопасно. Через Песчаную балку не ходи, хотя так ближе, но опасней. Там стоят румыны.
Времени было немного – успели только повечерять, как солнце уже село. Михаил ушёл.
Через несколько дней Карл вызвал атамана и, оставшись с глазу на глаз, обратился к нему:
– Я хотел бы встретиться с сыном.
– Это не возможно. Я потерял его след, – ответил тот.
Карл недоверчиво посмотрел на атамана. Он же, уставившись на Карла наивным взглядом, стал убеждать его:
– Вот, истинный крест, правда, – и перекрестился.
– Значит, истинно врёшь, безбожник. Я догадываюсь, что это он со своими дружками за Доном недавно устроили засаду румынам. Уничтожили весь патруль и бесследно исчезли. Да, пропади они эти румыны. Мне сын дороже. Ну, говори, – ведь это он был?! Да?
– Я за Доном уж несколько месяцев не был. Откуда мне знать. А Михаил, сынок ваш, огонь парень, страха не знает, – видя, как от последних слов на лице Карла стала появляться едва заметная улыбка гордости отца за храброго сына, атаман добавил. – Воин – в отца.
– Я знаю – ты связан с партизанами. Но я не тронул тебя из–за сына. Я полюбил его. Не выдавай. Здесь будет другой военный начальник. Тот не пощадит никого. Будь осторожен, Николай.
На следующий день Карла и его воинское подразделение бросили на Сталинград. Одни ушли другие пришли. Германия подтягивала войска к Сталинграду.
Кулугурочка
Рано утром, перед тем как Карл покинул станицу, с ним произошёл неприятный случай. В станице жила одна женщина. Она была на столько некрасивой, что все называли её страшной, конечно не в глаза. В церкви при крещении священник нарёк ей имя Ирина. А станичники нарекли ей другое прозвище – Кулугурочка. Прозвище ласковое, потому что она сама была доброй и со всеми ласково разговаривала. В своё время родители купили усадьбу в хорошем месте, около берега Дона недалеко от сенного пункта, и построили флигель, в надежде хоть кто–нибудь возьмёт её замуж. Однако охотника так и не нашлось. Женщины между собой говорили про неё так:
– Ну, уж, если Кулугурочку смолоду никто не взял, то кому она теперь нужна?! – перестарок.
– Даже Гришка–деревяшка отказался от неё.
– Какой?
– Да, тот, кто с германской войны пришёл на деревянной ноге. Ему же её сватали, а он от неё и руками и ногами отмахивался.
– Кому она нужна такая страшная?!
– В кого она такая страшная выродилась? Отец–то у неё красавиц, ростом под два метра плечистый, кулаки как кувалды. А мать у неё стройненькая как веточка краснотала. В молодости за ней ребята табуном бегали.
– У неё маленькое личико как у матери, а большой нос как у отца и уши не в меру большие для неё. Ходит врастопырку точно бабка Малаша. Она ото всех взяла понемногу, да не в лад получилось.
– Душа у неё хорошая, добрая. Что ни попросишь, всегда поможет.
– Своих детей нет, так она племянников повынянчила.
Личной жизни у Кулугурочки не было никакой. Наверное, поэтому, чтобы чем–то себя развлечь, она иногда гадала на картах. В то утро она шла по улице и встретила Карла. Он её помнил ещё с тех времён, когда был пленным в этих краях. Кулугурочка простодушно предложила ему погадать. В то время немецкая армия, не смотря на ощутимые потери, имела успех в продвижении на восток. Карл рассчитывал на военный успех и пожелал на дорожку развлечь себя: полу в шутку полу в серьёз узнать – какие именно его ждут победы. Но разница между победой и бедой всего лишь две буквы. За свои труды Кулугурочка попросила кусочек сахара. Потом она стала раскидывать карты и говорить лестные слова: какой он хороший мужчина, настоящий солдат, что проживёт долго и прочее, и прочее. И, вдруг, ни с того ни с сего, как будто её за язык бес дёрнул:
– Тебя ждёт дорога и казённый двор. Ой что это я, оговорилась – не двор, а дом. А может и не … это …, – Кулугурочка растерялась. Она поняла, что наболтала лишнего.
– Так что ты мне нагадала? Я опять попаду в плен?! – заорал Карл.
Такое неожиданное предсказание, сделанное полушутя, привело его в ужас. Он стукнул кулаком об стол и, негодуя на Кулугурочку, продолжал кричать на неё. Она, видя свирепевшую физиономию Карла, сильно перепугалась, выскочила на улицу и бросилась бежать. Ей казалось, что он за ней гонится и хочет побить. Вскочила в первый попавшийся двор с открытой калиткой, метнулась через огород, перескочила через перелаз и в степь к Солёнке. Там в прибрежных густых зарослях камыша и чакана затаилась. В это время Карл возмущённо ругался:
– Жаль, нет времени, нужно уходить. А то бы я эту ведьму примерно бы выпорол.
Василий был в станице у парикмахерши и возвращался домой. Когда он подошёл к речке, из зарослей боязливо высунулась гадалка.
– Кулугурочка, ты что это сидишь в камышах как дикая кошка? – удивился Василий.
– Там за мной никто не бежит? – испуганно спросила она.
– Никогда не слышал, чтобы за тобой кто–нибудь бегал, – усмехнулся Василий.
– Я гадала Карлу, а ему что–то не понравилось. Так он озверел и хотел меня побить, а я убежала.
– Ааа, вот, в чём дело. Никто не бежит. Пойдём к нам. Пересидишь время, пока они уедут. И зачем ты взялась гадать, сама ведь знаешь, что врёшь.
– Меня на сладкое позвало. Так захотелось чайку с кусочком сахара, аж прямо не могу вся. Ну, и взялась развлекать его, – виновато ответила Кулугурочка.
«На сладкое её позвало»:– подумал Василий, хитровато заулыбался и спросил:
– А, ты часом не это …? Может, уже ждёшь кого–нибудь?
– Нет, Василий. Я ведь ещё в девичестве, – с огорчением вздохнула Кулугурочка.
– Не огорчайся. Зато ты перед Богом чистая.
– Зачем Бог тогда сотворил мужчин такими хорошенькими. Иной раз увижу так внутри всё оборвётся и вся затрусюсь.
– Это так только по первости, а потом – «И охота тебе каждый раз, отстань, спи». Однако дом уже близко. Катерина услышит, и разговор ей может не понравится.
Катерина угостила Кулугурочку чаем с кусочком сахара. Потом они сидели вспоминали, разговаривали.
– Хорошо–то как у вас тихо спокойно прямо как до войны, – улыбаясь сказала гостья.
– Мы живём на отшибе, за речкой. Здесь всё по–старому. Только яйца и кур теперь забирает полицай для немецкой армии. Первый раз, когда приехал, то Василий стал было возражать: «Это же колхозное». А он ему: «Сейчас расстреляем и всё равно возьмём. Не дури, Василий, давай».
– Ничего не поделаешь. Оккупация, – сказала гостья. – Однако мне пора. Лиходей мой теперь уж укатил, скатертью ему дорога.
Катерина проводила Кулугурочку. Василий посмотрел в окно, гостья уже подходила к мостику через реку.
– Как сходил в станицу? Хорошо тебя подстригла Евдокия. Наверное, и нашими подарками была довольна? – стала расспрашивать Катерина мужа.
– По нынешним временам неплохо. – Лицо Василия стало серьёзным.
У Катерины мелькнула мысль: «Значит что–то ещё произошло». Она внимательным взглядом уставилась на мужа.
– Садись, Катюша, – Василий в пол голоса начал рассказывать.
Парикмахерша. Знакомство с доктором.
Василий брился сам, а вот стричься отправился к парикмахерше, Евдокии. Станичную парикмахерскую немцы заняли под свои нужды. И ему пришлось идти к ней домой. Василий вошёл во двор, поднялся по ступенькам и аккуратно постучал. Ему показалось, что из первой комнаты в дальнюю мелькнула тень, будто бы кто–то прошёл туда. Однако, тихо стукнула дверь из чулана в первую комнату. Затем наружную дверь отворила Евдокия. Он понял, что у неё в доме есть кто–то ещё. Длительный и суровый опыт жизни в зоне на лесоповале приучил Василия быть очень наблюдательным и в тоже время к чужим делам не прикасаться. Они поздоровались.
– Евдокия Сергеевна, я хотел бы подстричься. Вот, вам Катерина прислала, – и он, приподняв сумку, показал её парикмахерше.
Та обрадовалась. «Точно кто–то есть и не один, еды не хватает» – подумал Василий.
– Проходите. Садитесь в передней, в дальней комнате у меня беспорядок, да и там я никого не принимаю.
Василий вошёл в комнату. Дверь в другую комнату была зашторена. Но в середине между двух половин штор была небольшая щель. Входя Василий увидел через эту щель зеркало, в котором было отражение человека. Они встретились взглядом. То был мужчина средних лет. Он пытался спрятаться, прижимаясь к печке. «Я пришёл к парикмахерше подстричься. Меня больше ничего не касается». – Мысленно сказал сам себе Василий. Евдокия разложила инструменты и принялась за свою работу, стригла быстро и ловко. Когда она окончила работу и веником смела волосы с пола, то к её страшному изумлению, она увидела, как тот мужчина вышел из укрытия. Видя на её лице ужас, он обратился к ней:
– Бессмысленно скрываться и молчать. Он увидел меня по отражению в зеркале.
Потом, глядя прямо в глаза Василию, с тревогой и серьёзным тоном стал говорить:
– Молодой человек, я с семьёй бежал из Ростова, но немцы догнали нас здесь. Мы евреи. Эта женщина, рискуя своей жизнью, спрятала нас у себя. Мог бы я с вами договориться? Не выдавайте нас, пожалуйста. Нас всех расстреляют.
– Но, если узнают, что я вас не выдал, то меня тоже расстреляют, – ответил Василий.
– Да, это верно. – Мужчина протянул Василию блестящую монету желтого цвета.
Василий взял монету, стал разглядывать. На его лице появилась улыбка. Он вспомнил счастливое детство:
– Это золотой царский червонец. Когда–то до революции наша семья была богатой. У нас были такие. – Василий, вложив в руку мужчины, вернул червонец. – Не надо. И не беспокойтесь – я не донесу.
Мужчина стал было настаивать на том, чтобы Василий принял от него этот подарок.
– Это вам ещё пригодится. – Василий на отрез отказался.
Мужчина подумал: «А, ведь мог взять червонец и донести. Его бы не тронули, и червонец был бы в кармане. Наверное, всё–таки не выдаст». Этими размышлениями он ободрился:
– Меня зовут Абрам Моисеич. Легко запомнить. У евреев такие имена не редкость.
– Василий. – Они ради знакомства пожали друг другу руки.
– Я врач терапевт, – продолжил беженец, – работал в Ростове в больнице. Дай Бог вам здоровья, но в случае чего могу прийти к вам на помощь.
На том попрощавшись расстались.
Торжественное собрание в честь очередной годовщины октября и прочие события в ноябре
На Дону обычно к началу ноября заметно холодает. Погода пасмурная, ветряная, частенько идут дожди иногда с мокрым снегом. Сильных морозов в это время не бывает, но ночные заморозки частые гости. Легко одетого человека влажный холодный ветер и без мороза проберёт до кости. Словом, уютно только в доме около тёплой печки. И несмотря на эти неудобства из-за погоды, седьмого ноября ежегодно торжественно отмечали очередную годовщину октябрьской революции. 1942–й год не стал исключением.
На кануне собрался актив подпольной организации. Решали оргвопросы – как организовать демонстрацию и торжественное собрание в условиях оккупации. Определили список участников демонстрации, время начала шествия. Маршрут решили оставить прежний, как в былые времена до войны, – пройти по тем же улицам. Было предложено торжественное собрание провести у Филимоновых. Это недалеко от Дона. У них курень большой и тридцать человек поместится, хотя будет тесно. Хозяин дома согласился. Назначили несколько молодых людей из числа комсомольцев и досужих подростков для наружного наблюдения.
На следующий день комендант и ещё два немецких офицера сидели в комендатуре и решали практически те же вопросы, но со своей стороны.
– Господа, седьмое ноября считается днём установления советской власти в СССР. Это государственный праздник, его отмечают повсеместно уже более двадцати лет. У них он вошёл в привычку. Попытка местными жителями поддержать эту традицию будет логична. И мы располагаем сведениями, подтверждающими, что они готовятся. Главный вопрос – какие меры мы должны принять.
Началось обсуждение. Приводились разные доводы и склонялись к разным решениям. Один офицер предлагал:
– Как только все соберутся в доме на собрание, так всех арестовать. Это будет надёжнее всего, мало ли что от них ожидать.
Другой возражал:
– По нашим сведениям, они не планируют вооруженную провокацию. Посидят, поболтают, выпьют по стакану самогонки, как у них водится, и сами разойдутся. Ненужно без малейшей необходимости будоражить местное население.
Разговор подытожил комендант:
– То, что здесь обстановка спокойная, это важно не потому, что нам комфортно. Важнее всего нормальная работа колхоза. Доставка продовольствия становится всё более затруднительным делом, и мы это чувствуем по нашему рациону. Не забывайте, что колхоз – это солидный дополнительный источник свежего продовольствия. Если серьёзно обидеть колхозников, то нарушится снабжение. К тому же, я не исключаю, что можно получить и пулю в спину. Этого допустить нельзя.
Один офицер вслух задался вопросом:
– Они сильно рискуют, но ради чего? Я не понимаю – чего они этим хотят добиться? Неужели русские думают, что мы о их приготовлениях не знаем?
Комендант на это ответил:
– Я думаю, что они знают. Или по крайней мере, допускают такое. Это война и русские воюют с нами здесь пока без огнестрельного оружия. У них есть поговорка «лучше упасть брюхом, чем духом». Этим они хотят сказать местным жителям, что мы здесь (при этом комендант потыкал себя пальцем в грудь) временные. Нужно ждать своих и не идти на сотрудничество с нами. Вот их задача, и, похоже, они её выполнят.
– Так нужно помешать её выполнить. Я не желаю им удачи в достижении их цели. – Не унимался тот.
Комендант продолжил разъяснять:
– Эта цель небольшая. Она не будет способствовать достижению главной.
Тут комендант резко вскинул правую руку на восток, оттопырил указательный палец и повышенным тоном чётко произнёс:
– Там главная цель – Сталинград! Он уже близко. Если мы его возьмём, то здесь легко навести порядок, а то и всё само по себе успокоится.
В итоге комендант принял решение: вести только зоркие наблюдения за «торжествами», но никого не трогать.
7 ноября день был солнечным весёлым, можно сказать, праздничным. К вечеру небо вызвездило. Стало примораживать. Приморозило так, что грунтовые улицы превратились в дороги с твёрдым замёрзшим покрытием. Солнце зашло за горизонт. Луны на небе не было. Сразу наступила кромешная тьма.
Началась демонстрация. Колонны, как это бывало в прежние времена, не было. Шли по одному, по два, редко по три человека, соблюдая установленную дистанцию. Станичные собаки неистово лаяли, особенно усердствовали писклявые шавки. Однако все участники шествия старались соблюдать тишину. Станичники умеют хорошо держаться нужной дороги тёмной ночью и в степи, и в займище, а в станице – подавно. Наконец пришли к нужному дому, вошли, загремели засовами, затворились. Зажгли керосиновые лампы, плотно завесили окна.
Напротив дома поодаль стояли два подростка лет четырнадцати. У них было задание: если заметят что–нибудь подозрительное, то должны дать сигнал зажигалкой. Вдруг вдалеке от них по улице замелькал фонарик. Через некоторое время они услышали шаги. Мальчишки немного напугались, но не бросились бежать. Они подали зажигалкой сигнал опасности. К ним подошли двое: один полицай из местных и другой немец.
Полицай из местных спросил:
– Ребята, уже поздно темно, почему вы не дома?
Один из подростков ответил:
– Мамка послала к Дону на сенной пункт, поглядеть: осталось там сено или нет. Я взял друга, и мы шли туда.
Полицай понимал, что это откровенное враньё. Какая мамка пошлёт сына–подростка ночью в кромешную тьму на сенной пункт, который находится на крутом берегу Дона?!
Немец сделал жест рукой, что означало: «Дай–ка зажигалку».
Ребятам это добавило страху. Но делать нечего. Второй подросток вытащил зажигалку из кармана и подал немцу. Тот стал светить на неё фонарём, вертеть в руке и, найдя надписи, стал читать. Да и без чтения было ясно всем – зажигалка из, ворованных рождественских подарков для немецких солдат. Немец с саркастической улыбкой и, понимающе покачивая головой, возвратил зажигалку. Потом что–то буркнул полицаю.
Полицай приказным тоном сказал:
– Так, ребята, по домам, чтобы вас больше на улице не было.
***
В это время праздничное собрание уже шло полным ходом. В основном говорили о положении дел на фронте. Связь с фронтом осуществлялась с помощью простого детекторного приёмника. Руководители подполья были хорошо осведомлены. Старший сообщил, что оборона Сталинграда складывается в нашу пользу. Однако требуются ещё огромные усилия, чтобы переломить и закрепить ситуацию. Нам здесь партизанить негде. Займище – это редколесье вдоль Дона. Хорошо просматривается. Дальше от реки голая степь. Всё видно, как на ладони до самого горизонта не вооружённым глазом. Тут есть, как вы знаете, несколько балок, в которых можно было бы укрыться, но их мало. Они скорее стали бы не укрытиями, а ловушками. Помимо исполнения получаемых приказов с линии фронта, наша задача – работать с населением – ободрять и сохранять веру в победу. Стараться сохранять продовольствие и всё, что жизненно важно. И ещё. В 3й колхозной бригаде из–за её удалённости осталось не вывезенным зерно. Нужно посыпать его мелом.
Впоследствии немцы приезжали в ту бригаду. Видя, что пшеница посыпана белым порошком спросили у сторожа: «Что это?». Он ответил, что ещё летом какие–то люди приехали, посыпали каким–то белым порошком и между собой говорили: «Теперь пусть немцы берут и едят». Услышав это, немцы весьма недовольные возвратились без добычи.
Самым обсуждаемый вопросом на собрании был – военное положение дел под Сталинградом и вообще на фронте. Потом – какие обстоятельства сложились к этому моменту в районе как военные, так и бытовые. Собрание прошло с высокой активностью участников. Оно и понятно, – обсуждались животрепещущие вопросы.
По окончании мероприятия расходились небольшими группами.
Болезнь и смерть Катерины
Наступил декабрь месяц. В тот год зима была на редкость холодной. Ночью, когда всё стихало, можно было слышать треск деревьев, куреней и прочих строений. Трескучие морозы установились уже в первой половине декабря. В это же время установились и самые длинные ночи. В одну из таких долгих зимних ночей Василию приснилось: будто он шёл через серую непроглядную мглу, гонимый ветром. Он не хотел идти, но не было сил свернут с этого пути, настолько ветер был сильным. Вдруг он увидел: на пять шагов впереди него послушно ветру катилось перекатиполе. Он спустился в балку. Ветер стих. Он очутился рядом с большим кустом боярышника. Вдруг из–под земли появился мертвец с прорубленной головой. Василий узнал в ней Антонину. Она открыла глаза и заговорила: – «Ты увидишь как, один умирает, а другой от этого безмерно страдает. Ты узнаешь цену человеческой жизни. А ты лишил меня её». Василий начал просыпаться. И сквозь сон слышал, как всхлипывал и повторял: «Прости меня, Господи». Целый день он был под впечатлением сновидения, в невольном ожидании чего–то плохого, вздрагивал от каждого стука. Наследующий день стал забывать, а потом и вовсе, как будто ничего не было.
На Андрея Первозванного Катерина заболела. Василий хорошо протопил хату. Но Катерина жаловалась, что ей холодно и всю трясёт. На следующий день её кинуло в жар. Василий старался сделать отвары, настои известных ему лекарственных трав, припасённых за лето, но ничего не помогало. Ей становилось только хуже. Он понял, что болезнь Катерины очень тяжёлая. Тут он вспомнил Абрама Моисеича и решил – как только стемнеет, так пойдёт к нему.
Догорала малиновая вечерняя заря. Небо потемнело. На нём появились звёзды. Они были такие большие и яркие, что казалось можно достать рукой. Василий переходил речку по дощатому мостику с большой осторожностью. От мороза он трещал так будто вот–вот развалится. Слабый ветерок устилал на замёрзшей речке пушистую снеговую перину и тихо подвывал в зарослях чакана и камыша. Они шепеляво ему отвечали шуршанием сухих листьев. Когда Василий подошёл к дому парикмахерши, уже было совсем темно. Было тихо, от сильного мороза не гавкали даже станичные собаки. Василий осторожно постучал в окошко. Через некоторое время он услышал голос Евдокии:
– Кто там?
– Это я, Василий.
Жалобно завыла дверь, и гость вошёл в хату.
– Евдокия, я пришёл к Абраму Моисеичу. Катерина тяжело заболела. Не знаю, что делать.
Евдокия прошла в большую комнату, что–то в полголоса сказала, и оттуда вышел Абрам Моисеич. Они поздоровались.
– Что с ней?
– Вчера её трясло от холода, сегодня кинуло в жар. Давал отвары трав, но толку нет.
– Понятно. Сейчас соберу необходимое и пойдём.
Из большой комнаты вышла женщина:
– Мой дорогой, ты рискуешь, это очень опасно. – Василий понял: это его жена.
– Ах, золотце моё, а кому сейчас безопасно?! Постарайся успокоиться и проследи, чтобы дочка вовремя легла спать.
Слегка отодвинув штору, на Василия смотрел один глаз девочки подростка.
Доктор оделся тепло. Василий спросил:
– Найдётся ли верёвочка длиной около метра, – и, увидев на жене Абрама Моисеича платье с пояском, добавил. – Вот, это бы подошло, – указывая на поясок.
– Да, пожалуйста, никто не против, – видя, как её муж утвердительно покивал ей головой, она сняла и подала Василию. – Пусть он будет вам на удачу. – Сказав так, она поцеловала мужа.
Зачем он нужен? никто не понял, но расспрашивать не стали – доверились. Василий вышел из хаты первым, за ним Абрам Моисеич.
– Ах, Боже, мой. Тьма кромешная. Как мы пойдём? Я совершенно ничего не вижу.
– Вот, вам один конец, идите туда, куда будет тащить пояс вашей жены.
Захрустел снег под ногами. Сначала Абрам Моисеич шёл медленно, старался ощупывать, куда наступает. Потом осмелел, и они пошли быстрей.
– Вы уверены, что мы правильно идём?
– Да. Видите, в домах тусклые огни?
– Я не вижу домов, а только отдельные огни, но как по ним можно найти дорогу – не понимаю.
– Вон, видите справа мерцают два огонька?
– Вижу.
– Это дом Кириловых. У них всегда зажжены две лампады перед иконами. Я хорошо знаю – в каком доме какие огоньки.
– Дальше я не вижу ни единого огонька.
– Это значит, что мы вышли из станицы. Чувствуете ногами, что дорога пошла немного вниз?
– Да, мы куда–то спускаемся.
– Мы спускаемся к речке. А теперь слышите? Шуршат листья камышей: подошли к речке.
Василий на короткое время остановился и замер, вслушиваясь в ночную тьму.
– Мост немного правее шагов двадцать.
– А, я совершенно ничего не вижу.
– Я ведь тоже не вижу. Я слышу. От сильного мороза деревянный мост трещит.
Они перешли мост. Впереди едва заметен был огонёк. Василий на поводке довёл доктора до самой хаты. Катерина лежала в дальней комнате, тяжело дышала, у неё был сильный жар. Она была в полубреду. Абрам Моисеич подошёл к больной и внимательно осмотрел её. Василий спросил:
– Что с ней, доктор?
Абрам Моисеич, что–то ответил невнятно, потом опять стал проверять пульс, приложил фонендоскоп, ещё раз внимательно прослушал лёгкие. При этом он время от времени бросал на Василия серьёзный взгляд. Потом достал из сумки упаковочку лекарства и положил на столик.
– Это снизит жар, ей будет легче.
Василий на упаковке прочитал «Аспирин». Он вспомнил, как лагерный врач приходил в барак к больному, кидал на постель несколько таблеток аспирина. А потом через несколько дней беднягу околевшим увозили на лагерное кладбище. Василий понял – он теряет самого дорого в его жизни человека. У брызнули слёзы. Они прошли в переднюю комнату. Василий взял себя в руки, спокойно и твёрдо сказал:
– Это наша жизнь, и мы хотим знать всё, что с нами происходит. Ненужно никакой врачебной тайны.
– У вашей жены двустороннее воспаление лёгких. Медицина пока не имеет средств лечения от такого заболевания. Но я знаю много случаев, когда организм сам побеждал эту болезнь.
– Спасибо, доктор. – Василий подал ему приготовленную сумку с продуктами.
– Простите, что я вам не могу помочь. – Доктор уж было хотел отказаться.
– Пожалуйста, доктор. – Василий вручил ему сумку.
Хозяин угостил Абрама Моисеича чаем. Потом они вышли на улицу.
– О! Стало светлей, – удивился Абрам Моисеич.
– Луна восходит, – ответил Василий.
Хотя свет восходящей луны был ещё слаб, но уже были различимы силуэты моста и прибрежных зарослей. Абрам Моисеич шёл уверенно сам – без поводка. Василий проводил доктора до дома и стал возвращаться. Как только он перешёл реку, так на него навалилась страшная тяжесть скорби потери Катерины. У него потекли слёзы. Он, не сдерживая себя, рыдал и рычал как дикий зверь. Едва успокоившись, возвратился домой.
Василий почерпнул из ведра полкружки воды, добавил горячей воды из чайника, потрогал – «тёплая, пойдёт», – подумал он и прошёл в дальнюю комнату. Достал таблетку аспирина и стал уговаривать Катерину:
– Катюша, прими таблетку, доктор сказал, что тебе станет легче.
Катерина была в тяжёлом состоянии, но поняла – что просил сделать её муж, и выполнила его просьбу.
– Теперь обязательно запей тёплой водичкой. – Василий приподнял ей голову и поднёс кружку к губам. – Ну, вот, теперь есть надежда на улучшение. Ты поправишься. Обязательно поправишься, Катюша. – Ободрял он жену.
Василий долго не мог заснуть. Потом провалился в сон. Кочеты пропели во второй раз, и стало светать. Василий проснулся. Подошёл к жене. Она тоже уже не спала. Ей чуть–чуть стало легче. Это обрадовало Василия:
– Вот, доктор был прав, эти таблетки тебе помогут. Давай–ка выпьем ещё одну. Тебе станет на много лучше.
Катерина не возражала. Василий приготовил в кружке тёплую воду, подал таблетку жене. К полудню она стала веселей. Это подало надежду, что она всё–таки поправится. Доктор дал такой шанс.
– Катюша, у тебя что–нибудь болит?
– Нет. Ничего. Только голова немного кружится, и стоп ног я не чувствую.
Искрой пролетевшая надежда, погасла навсегда. Василий пошёл в переднюю комнату, стал перед иконой Вседержителя и не в слух обратился:
– Душа моей жены уходит. Я ничем ей помочь не могу. Никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Только Ты, Всемогущий, можешь остановить. Но если уж ей суждено уйти из жизни, то прости её и прими в Свои Небесные Обители.
Василий возвратился к жене:
– Я помолился за тебя, Катюша.
Она слегка улыбнулась:
– Прости, я не подарила тебе детей, ты ещё молод, и сможешь создать семью. У тебя будут дети. Любила я тебя. Прости за то, что тогда предала тебя.
– И меня прости. – Василий стал на колени и склонился перед женой.
Катерина сняла со своей руки обручальное кольцо:
– Возьми это, Василий. Скоро я тебя освобожу от брачных уз. Не хочу, чтобы оно было закапано в землю. Ты встретишь женщину, и оно пригодится. Не пробуй оставаться один. Ты по натуре не одиночка.
Он не мог что–либо ответить, настолько был растерян лишь повторял:
– Да …, да…
– Устала я, – тихо сказала Катерина. – Немного посплю.
– Да, да, Катюша, отдохни.
Василий поплёлся в переднюю комнату. Там была кровать. Он лёг. Его мысли были прикованы к тому, что его жена умирает. Но чувством он не постигал, что её не будет рядом. Она уходила из жизни, но не из его любящего сердца. Василию в голову приходили разные мысли: почему человек живёт, потом умирает. А для других это становится невыносимой скорбью. Потихоньку Василий стал успокаиваться. Его мысли начали идти сами по себе без особого усилия с его стороны. Потом он провалился в сон. Василий встал с постели. В хате было светло. Он сразу прошел в другую комнату. Через оконное стекло проникали красноватые лучи утреннего солнца. Они падали на лицо Катерины, и от этого оно казалось румяным и живым. Однако, когда Василий наклонился к ней, то понял – Катерина умерла. У Василия обильно потекли слёзы:
– Красавица моя. Господи. Дай мне повидаться с ней на том свете.
Недалеко от хаты на пригорке Василий начал ломом долбить землю. Она промёрзла на метр. Дальше в глубину можно было копать лопатой.
Подъехал полицай, Андрей. Из всех полицаев Василий его уважал. Наверное, потому, что не по своей воле попал на службу к противнику. Ему восемнадцать лет исполнялось в октябре 1942 года. И по этой причине райвоенкомат до оккупации не призвал. Сказали: – «Подожди немного. Войдёшь в года, тогда». Вот он и дождался, когда призвали в полицаи. Слабость человеческая под дулом автомата многое может сделать. Днём раньше он был на птичнике и знал, что Катерина заболела.
– Померла? … . Да? – видя, что Василий капает могилу, растерянно спросил Андрей. – Царство ей Небесное. – Перекрестился Андрей.
Василий ничего не ответил.
– Давай помогу, – Андрей протянул руку, чтобы взять у Василия лопату.
Василий молча оставил лопату и ушёл в хату. Через некоторое время он вышел. На руках у него была Катерина, закатанная в одеяло. Могила была уже готова. Василий стал опускать её в могилу. Андрей помогал. Когда могилу засыпали землёй, Василий, всё это время молчавший, обратился к Андрею:
– Видишь вот тот большой камень? Помоги перетащить сюда и положить на могилу.
На этом погребение было окончено.
– Теперь пойдём, помянем, – Василий пригласил Андрея в хату.
Он разогрел в чугуне борщ, разлил по мискам. Достал четверть самогонки, разлил по стаканам. Зажег лампады.
– Упокой, Господи новопреставленную Екатерину.
Оба перекрестились и, не чокаясь, выпили. Потом похлебали борщ. Скромные поминки окончились. Некоторое время оба сидели в скорбном молчании.
Разгром подполья
К концу декабря положение немецких войск под Сталинградом осложнилось настолько, что для всех был очевиден крах. Руководство подполья об этом хорошо знало. Они получали сведения от наших войск с линии фронта. Кроме того, это можно было заметить по изменению поведения оккупантов.
Даже простые люди определили по своим приметам, что немцы скоро уйдут. Встретились две женщины и разговорились. Одна другой говорит:
– Видать, немцы скоро будут отступать.
– Откуда ты такое знаешь?
– К херу–офицеру, кто у меня в курене большую горницу занял, вчерась приходили ещё два других офицера. От них и узнала.
– А, ты, что по–ихнему понимаешь?
– По ихнем рожам поняла. Дверь–то они в горницу хорошо закрыли. А что мне дверь?! Я приложилась глазом к трещинке в двери и вижу: разложили большую карту на полу и лазят по ней, дорогу ищут. Потом припала к трещине ухом и слышу: Котельниково …, Котельниково …, капут …, капут. После вылазят из горницы с недовольными рожами. Значит им под Котельниково капут.
– Я тоже заметила: бывало, ржали как жеребцы – смеялись, а сейчас что–то не слышно, притихли, смурые ходят. Похоже, правда, что уйдут. Господи! Ослабони нас от этих супостатов. – Женщины перекрестились.
Однако подпольщики заметили более серьёзные признаки ухода немцев. Началась перегруппировка и передислокация воинских подразделений так, что руководство подполья увидело в этом формирование арьергарда, подразделения, в задачу которого входило сдерживание наступление Красной Армии, обеспечивая беспрепятственный уход немецких войск. Успехи Красной Армии под Сталинградом воодушевили подполье. Охваченные патриотическим духом – поможем нашим, подполье смело вступило в бой с арьергардом с целью очистить дорогу Красной Армии, с расчётом на то, что основные силы противника в этот момент будут уходить и не вступят в защиту арьергарда. Однако немцы по неизвестной причине немного задержались. Это и погубило подполье. Это произошло так.
За Доном был уничтожен взвод румын. Немцы опасались того, что вооружённое подполье будет стрелять им, отступающим, в спины. Поэтому они прежде ухода стали искать участников дерзкой атаки и всех, кто способствовал вооружённому нападению. Выявить оказалось совсем несложно. Практически все были зарегистрированы в комендатуре. Ещё летом, когда немцы только вошли в район, тогда под угрозой расстрела обязали прейти в комендатуру всем коммунистам, партийным, советским, профсоюзным и комсомольским работникам и зарегистрироваться.
Немцы считали всех зарегистрированных лиц подозреваемыми участниками боевой операции. И это было логично. В основном именно из этой среды было сформировано подполье. В регистрационном списке были указаны фамилии и адреса проживания. Немцы стали посылать полицаев, которые доставляли подозреваемых в комендатуру для допросов. Среди допрашиваемых были очень простые люди: звеньевая овощеводческой бригады, конюх, тракторист и другие работники сельского хозяйства. Допрос проводил опытный в таких делах офицер. Некоторых осматривали.
Одного мужчину завели в кабинет к фельдшеру и приказали раздеться. По голени и бедру словно по линейке проходил длинный не глубокий шрам. Фельдшер спросил:
– Откуда это?
Человек ответил:
– Быка поил, а он головой мотнул и вот прямо вот так рогом пропорол.
Было совершенно очевидно, что это огнестрельное ранение, и оно получено совсем недавно.
– Ага. Ладно. Иди в эту дверь налево, – фельдшер показал рукой куда ему идти.
Немцы долго не трудились. Вскоре выявили и арестовали почти всех подпольщиков, которые участвовали в той операции. Однако некоторым удалось избежать ареста. Атаман старался спасти подпольщиков – предупреждал об арестах. Хотя он всем помочь не мог, однако некоторым всё–таки с его помощью удалось спастись, в том числе и Михаилу. Арестованных зверски пытали, их истерзанные тела за ноги волоком протянули через станицу и выбросили в прорубь в Дон.
Отступление
Андрей, видя, что Василий, не смотря на большое горе, держит себя в руках, и способен говорить о серьёзных делах обратился к нему:
– Я ведь к тебе по очень важному делу. Завтра в станицу к полудню войдут наши. Слыхал я от кое кого, что ты тоже в расстрельном списке за то, что снабжал продовольствием немецкую армию. Уходить нам надо с немцами.
– О таком позоре я не мечтал, – ответил Василий.
– Расстреляют нас, пойми. А, что тебя держит здесь? Жену похоронил. Ты один одинёшенек. За тобой хвост не тянется.
Василий подумал: – «Жизни мне здесь не будет. Я в лагере на отсидке нагляделся – бывали случаи как своих же расстреливали не понятно за какую вину и без сожаления».
– Ты прав. Надо уходить. – Решил Василий.
– Вдвоём лучше. У меня конь хороший и бричка. С вожжами будем на переменку. Один отдыхает, другой правит. Давай будем вместе. Я тебе доверяю.
– Хорошо. Договорились.
– Все уходят завтра утром. Я приеду к тебе чуть свет, утром, – сказал Андрей и уехал.
Василий начал собираться, но что взять с собой – в голову не приходило. Потом всё–таки собрался с мыслями, стал укладывать в мешки одежду, постель, в корзинки продовольствие, лёгким одеялом обмотал иконы, в маленькую сумочку обручальное кольцо Катерины и кое–что ещё, оставшееся от Антонины. Окончив сбор, лёг спать. Но сна не было: навалилась скорбь по жене. Василий без всякого стеснения дал волю слезам, рыдал и причитал, вспоминая её самыми лучшими словами. Потом стал утихать и заснул. Ещё вторые кочеты не прокричали, как его разбудил стук в окошко. Это был Андрей. Они быстро погрузились и отправились в станицу, чтобы примкнуть к общей колоне. Но перед тем, как уехать, Василий подошёл к могиле Катерины, взял три горсти земли насыпал в небольшой мешочек, стал на колени:
– Катюша, друг мой любимый, обещаю тебе – буду молить Бога, чтобы довелось побывать здесь и похоронить тебя на кладбище по нашему христианскому обычаю.
***
Немцы стали разворачивать свою военную технику дулами в противоположную сторону, готовились к спешному отступлению. Началась паническая суматоха среди полицаев. Атаман был рад. «Наша взяла» – крутилось у него в голове. Раздался стук в дверь куреня атамана.
– Кто там? – спросил атаман.
– Это я, Анфиса, – ответила женщина, кутаясь от мороза в пуховую шаль.
– Что ж тебе дня не хватило? Уже смеркается. По такому морозу с другого края станицы пришла.
– Николай, иди не мешкая ко мне. Это срочно и важно для тебя. – Сказав так, Анфиса заторопилась обратно.
Атаман доверял Анфисе. Её сын был в подполье, и атаман помог ему спастись от ареста. Он оделся и отправился в сторону маслозавода, где жила Анфиса. Под ногами скрипел снег. Изо рта шёл пар и инеем оседал на усах и бороде. Стало совсем темно, хоть в глаз коли. Через окна можно было видеть тусклый свет иконных лампад. И в каждом курене лампада мерцала по особенному. У некоторых горели или керосиновая лампа, или зажжённая свеча. По этим приметам атаман без труда находил дорогу в потьмах. Пискляво залаяла сучка. Тут он свернул направо и, пройдя две усадьбы, вошёл во двор. Окна дома были тёмными. «Тщательно завешаны. Видать, кто–то есть» – подумал атаман и постучал. Дверь отворила и впустила в курень Анфиса.
– У нас тепло. Скидай тулуп, запаришься, – предложила она.
Атаман разделся и прошёл в горницу. Большая комната освещалась тремя зажжёнными лампадами, висевшими над иконами в святом углу. В полумраке атаман разглядел сначала фигуру, а потом присмотревшись и лицо Петра, сына Анфисы, сидевшего на сундуке. Они поздоровались.
– Николай, – сразу перешёл к делу Петро. – Наши руководители говорят – «Как войдём в станицу, так первым расстреляем Николая, немецкого атамана, как пособника оккупантов». Дело в том, что их не было на оккупированной территории. Они скрывались в меловых пещерах. Теперь им надо давать отчёт в обком партии о проделанной работе. То, как ты помогал нам, они уже приписали себе, будто бы они так умело управляли подпольем. А тебя устранят и не дадут возможности сказать что–либо себе в оправдание. Твои слова покажут их бездеятельность во время оккупации. Чтобы спасти себя и своих дочерей у тебя выход только один – отступай с немцами.
– Да, как же так! По моей вине ни с одного человека даже волос с головы не упал. Ты ведь знаешь всё, и Михал Карпыч тоже знает, – от такого поворота событий Николай растерялся. – За что меня расстреливать?! – От досады и несправедливости у него потекли слёзы.
– Мы знаем. Да. Можно попытаться тебя защитить, но, вдруг, если не получится – тебе будет конец. Они настроены решительно. У них уже готовы документы на тебя. Риск очень большой. Тебе решать – уходить или остаться. Если будешь уходить, то скажи – какая нужна помощь. Постараемся сделать всё, что в наших возможностях. Времени у тебя практически нет. Немцы уходят утром, к полудню в станицу войдут наши.
***
В подавленном состоянии Николай вышел из дома Анфисы. Мороз стал ещё крепче. Небо вызвездило. Взошла луна. Николай шёл и всё время тихо повторял: «Почему так случилось. За что со мной так не справедливо». При этом из глаз текли слёзы и застывали на щеках. В лунном сиянии завиднелись очертания дома культуры. От слёз его очертания искажались и принимали различные формы. В какой–то момент Николай ясно увидел храм с куполами. Внутри Николая как что–то кольнуло, побуждая его вспомнить нечто забытое. Потом этот укол бесследно погас. Всю дорогу Николай шёл, погружённый в себя, в поиске ответа – есть ли справедливость на свете. Дома эту новость встретили с воем и причитаниями. Потом стали собирать самое необходимое в дорогу. Для Николая и его семьи это была трагедия на всю жизнь.
***
Впереди двигалась немецкая колонна: танки, солдаты на машинах и на мотоциклах. Сзади хвостом пристроились на телегах полицаи, предатели и все, кто помогал немцам во время оккупации. Они кутались от холода. Многие закрывали лица толи от мороза, толи от стыда. Попутный ветер дул им в спины. Этот серый угрюмый хвост представлял собой печальное зрелище. Словно невидимый садовник выметал опавшие осенние листья.
Атаман сокрушался: как же так получилось, что ему с семьёй пришлось сесть на телегу и катить по степи неизвестно куда. Он не имея вины, покидает отечество, родную станицу, где ему всё близко и дорого. Навалившееся горе мучило его, не ослабляя тяжести ни на минуту. Он плакал. Потом и слёзы перестали течь, видать, все вытекли. Он стал со стонами надрывно дышать, всхлипывать, тупо уставив взгляд вникуда. Даже не верующий человек в такие минуты обращается к Богу, спрашивая: «Боже, где Твоя справедливость?». Измученный душевными страданиями, Николай провалился в сон. Вдруг в сновидении он увидел: «Идёт твёрдой поступью по станице в новых сапогах. Седоватой бороды нет, только усы. Шевелюра густая. Проходя мимо заготзерно, Николай увидел, как люди из амбаров отгружали в баржи зерно. Потом он подошёл к церкви. Оттуда один его знакомый выносил иконы и укладывал на телегу. Николай обратился к нему:
– Ну, что? Наконец–то решились церковь закрыть?
– А то.
– Давно пора, – одобрительно сказал Николай.
– Вначале надо было попа сослать, да кое–каких упорных активистов с ним вместе. Теперь руки развязаны. Давай, помогай выносить это добро, – показывая, на телегу и, сваленные кое–как на ней иконы. – Это теперь никому не нужно. – С радостной ухмылкой объявил разоритель.
– Ты же богомазом был, иконы рисовал, а теперь сам же их выкидываешь, – желая узнать: что на это скажет богомаз–разоритель, спросил Николай.
– Теперь ветер с другой стороны подул. Я рисую звёзды и пишу агитплакаты, призываю строить светлое будущее. Заработок тоже неплохой. – Богомаз подвинул икону дальше от края, чтобы не свалилась по дороге. – Давай, помогай.
Николай вошёл в храм. На полу ликом вниз лежала большая храмовая икона. Он нагнулся, взял её, вышел и положил на телегу. Потом ради простого любопытства захотел посмотреть лик иконы. Николай повернул её и увидел – это была икона святителя Николая. Святой печально посмотрел на него и отвернулся. В этот момент подошёл тот знакомый и, укладывая последнюю икону, засмеялся:
– Своего святого вынес из церкви. Молодец.
Разоритель–богомаз–звездописец сел, взял вожжи и, поднимая пыль, загремел телегой в степь неизвестно куда. Николаю от той похвалы стало как–то не по себе».
Очнувшись от сна, Николай встрепенулся: «Всё, что я видел сейчас во сне, было в точности. Это произошло, когда закрывали церковь в двадцать девятом году, осенью. Помню, как первое время меня мучила совесть, а потом постепенно всё забылось …. Забылось …, но никуда не исчезло. Теперь будто чья–то невидимая рука меня посадила на телегу, и я еду неизвестно куда».
Увиденное во сне, произвело на Николая сильное впечатление. «Не надо было помогать тому человеку. Прошёл бы мимо, и теперь на душе было бы спокойней. Если не ходил в церковь, то и не обязательно разорять её». – Размышлял Николай. Воспоминания о тех событиях витали вокруг него, и он поражался точности совпадения увиденного и произошедшего много лет назад. Однако одну разницу ему заметить удалось: В день закрытия храма, когда Николай вынес икону и повернул её, чтобы посмотреть лик, то увидел святителя Николая так, как он есть написан на иконе. В сновидении он увидел, будто святитель на иконе ожил и печально отвернулся от него.
Когда человек в горе, то он хватается за всё, что могло бы его порадовать, как по поговорке «утопающий хватается за соломинку». Этим питается надежда человека. Но тут получилось на оборот: из сновидения Николай особенно обратил внимание на то, как его святой отвернулся от него. И это добавило ему душевных мук.
В детстве он послушно ходил с родителями в церковь. Николай утратил веру в юношеском возрасте, когда в его сознание стали приходить вопросы о вере, о Боге. Иногда он стал размышлять о том, что слышал во время богослужения. «Что это значит: Приложи им зла Господи, приложи зла славным земли. Разве может Бог людям зла прилагать?!». Как он считал, никто ему, не давал вразумительных ответов. Однажды священник в конце беседы с ним сказал: – «Поживёшь – многое поймёшь». Николай счёл это за отговорку, и это было его последнее посещение церкви.
Телега катилась, потряхиваясь и подскакивая на мёрзлых кочках, Временами она проваливалась в занесённую снегом колею. Тогда телега резко наклонялась в сторону, кастрюли и сковородки, упакованные в корзине, загромыхали; дочки визжали; а его жена испуганно ахнет и вымолвит: – «Ой, Господи! Чуть не опрокинулись». Николай ни на что не обращал внимания. Он съёжился, уткнулся носом в тулуп и терзался теми же мыслями. Ему было настолько тяжко, что его душа по свойственной ей природе стала искать – за что ухватиться, чтоб это стало пусть даже малым, но утешением. Искала и не находила – почти для всех земляков он стал предателем, даже святой от него отвернулся. «Господи, почему со мной поступили так не справедливо?» – снова и снова повторял он сам себе. Тем временем его жена, ловко управляя телегой, утешалась чтением священного писания. До него доносились слова «… Господи! в бедствии он искал Тебя; изливал тихие моления, когда наказание Твое постигало его…». Николай услышал эти слова, и они дали толчок другим воспоминаниям и размышлениям.(Исаия 26 глава, стих 15 / Русский Синодальный текст издание Московской Патриархии). Он вдруг вспомнил того человека, который просил его помочь выносить из церкви иконы. Запрестольный крест был большим и не проходил ни через боковые, ни через царские врата. Вероятно, его установили раньше иконостаса. Тот человек взял пилу и опилил крест. При этом отпилил Спасителю кисти рук и стопы ног. Через год он поехал в Сталинград, там попал под трамвай. Люди удивлялись, – как это могло получиться так, что трамвай отрезал ему кисти рук и стопы ног. Первое время он ещё как–то жил, но потом на Дон пришла засуха и бескормица. Немало людей с руками и ногами не смогли добыть себе пропитание и умерли от недоедания, а он в таком состоянии тем более. Так и умер от голода.
У Николая не осталось сомнений – почему он изгоняется из отечества. «Это всё мне в наказание. Господи, виноват я перед Тобою, прости меня. Святитель Николай, прости». По мере осознания своей вины приходило, и некоторое облегчение на душу. Он теперь смотрел на тех, кто внёс его в расстрельный список, не как на негодяев и злоумышленников, а как на простых исполнителей Воли Божией. Чувство несправедливости, порождавшее безутешную скорбь, стало проходить, ослабляя горечь в сердце. «Господи, дай время на покаяние. Хоть бы дочек успеть вырастить».
Николай дошёл до Германии, дождался окончания войны, прошёл очень трудный путь первых лет эмиграции. Потом его жизнь обустроилась. Господь щедро отсыпал Своей горстью время на покаяние. Николай, достигнув старости маститой, увидев правнуков своих, почил. Его дочери в своих письмах к подругам, которые жили в родной станице, среди прочего писали: Не было дня, чтобы папа не стоял перед иконами и не молился со слезами.
От того момента, когда Катерина умерла, и до того, когда Василий с Андреем покатили в след за немцами, он держался: надо было похоронить, собрать вещи к отступлению. Похороны Катерины и сбор к отступлению отвлекали Василия. К тому же он знал, что числился в расстрельном списке. Всё это не давало ему расслабиться, дать волю чувству скорби о потере любимой жены. Теперь же, сидя в телеге, все заботы разом кончились. Временами словно волна на него накатывала нестерпимая боль в душе, и тогда он, обхватив голову руками и уткнувшись лицом в овчинный тулуп, стонал и выл как зверь. Потом, когда волна спадала, он тупо устремлял глаза в никуда. Степь ему представлялась пустой и безжизненной, а на душе было полное безразличие. В один из таких моментов мысленным взором он увидел, гонимое ветром, перекати–поле и Антонину, одетую так же, как в тот роковой день, бесцельно бродившую по степи. «Господи, Ты опять напомнил о моём злодеянии» – подумал Василий. Тут он вспомнил слова своего лагерного друга, Константина, «Ты раскаялся, но за такой грех полагается епитимия». Василий думал, что не так он уж и провинился, чтобы его включать в расстрельный список и считал, что изгнание из родных краёв – несправедливо. Теперь он понял, что на это есть серьёзная причина, от этого ему стало немного легче на душе. Пошёл слабый снег. Ветер клубил позёмкой по степи. Ветер судьбы гнал Василия в неизвестность. От сильных переживаний он устал и провалился в дрёму. Вдруг он увидел пожилую женщину. На ней было тёмное платье с горошками и белый платочек. Василий почувствовал в её взгляде, чертах лица что–то родное. Она смотрела на него ласково и печально.
– Мама, мамочка … , – хотел было он кинуться к ней.
Но она остановила его жестом руки:
– Не надо, нельзя. – Она продолжала нежно смотреть на него и с грустью продолжала. – Померла я, сынок. Померла, так и не дождалась тебя. Много лет за тебя молилась, море слёз пролила. Даже после смерти за тебя душа болит.
– Мама, как ты там?
Она отрицательно покачала головой и сказала:
– Нельзя говорить. Нельзя.
– Мама, прости меня. Я плохой сын, но я люблю тебя.
– Прощаю тебе всё. Сынок, живи правильно. Ободрись, не впадай в уныние. Теперь мне пора. Прощай.
В поле зрения Василия всё смешалось, и он очнулся. Рядом с ним в телеге сидел Андрей и хныкал:
– Я домой хочу. Дома мама, папа, младшие братья и сестра. Им без меня будет тяжело справляться с хозяйством. Куда едем? Зачем едем?
– От расстрела бежим, как и все, – ответил Василий, показывая на серый унылый хвост беженцев. – Если ты очень хочешь домой, то обязательно рано или поздно ты будешь дома. Вытри слёзы. Запасись терпением. Другого выхода у нас нет. – Стал успокаивать спутника Василий.
Однако не все так переживали уход из родных краёв. Сзади Василия и Андрея так же на подводе ехала семья. Они были обеспокоены только одним: как бы благополучно уехать отсюда дальше и скорей.
– Будь они прокляты, эти колхозы. – Ветер донёс до слуха Василия мужской голос.
– И те, кто их придумал, – добавил женский голос. – Всё отняли ироды проклятые.
«Как же всё?!» – с недоумением подумал Василий. – «Телега–то загружена добром».
– Сколько людей сослали да сколько голодом поморили, – продолжала тарахтеть писклявым голосом женщина.
– Господи, дай отсюда уехать.
Василий оглянулся, желая увидеть того, кто беспокоил Бога своими просьбами. Там с вожжами сидел бородатый мужчина, тепло одетый в овчинный тулуп, меховую шапку и валенки. Рядом сидела жена и подростки дети. Женщина достала из корзинки пирожки, один сунула в рот мужу, потом стала раздавать детям. И они все притихли. Эту семью Василий знал. Когда–то они жили зажиточно. Его два брата не пошли в колхоз и их с семьями сослали в Сибирь. Третий брат вступил в колхоз и лишился имущества, как впрочем, и все, ставшие колхозниками. Они озлобились, затаили обиду, жили, от городясь от людей. В станице их стали называть – нелюдимые.
Сбившись в одну кучу, ехали шумной толпой полицаи и прочие, которые трудились на немцев. Некоторые трусливо притихли. Их мысли были заняты только одним – только бы убежать и не попасть в руки своих. Другие же были в полу пьяном веселье. Они громко разговаривали, смеялись, спорили. Если бы ни боязнь немцев, то их веселье переросло бы в мордобой. Ветер относил их голоса, но в какой–то момент Василий ясно услышал:
– Насиловать нельзя, а неволить можно, – и сразу раздался дурацкий смех нескольких человек.
Василий понял – они предавались преступным воспоминаниям.
– Я уже есть хочу, – сказал Андрей.
Освобождение
Как только немцы покинули станицу, так почти все станичники вышли на улицу. Все были в радостном ожидании своих. Дух победы носился над станицей. Некоторые мальчишки залезли на крыши куреней и всматривались в заснеженную степь. Сначала послышался шум моторов. Потом из Крестовой балки показались танки.
– Наши! – стали раздаваться звонкие мальчишеские голоса.
Через некоторое время по улице прошли танки. Потом на машинах проехала пехота. Станица их встречала радостными приветствиями. Многие женщины со слезами благодарили.
На следующий день неистово загавкали станичные собаки. Послышались необычные звуки и окрики «Давай, давай… Не отставай. Пошевеливайся. Из колонны не выходить». По улице конвой сопровождал пленных немцев. Это шествие чем–то напоминало похоронную процессию. Люди вышли из домов, стояли вдоль дороги у своих заборов молча. Только иногда можно было услышать, как у какой–нибудь женщины сквозь слёзы вырывалось из груди: «Что натворили Ироды проклятые». Станичники печально смотрели на мимо проходивших пленных, теперь они видели уже совсем других солдат. Это были не те выглаженные, начищенные, сытые, гордые и весёлые, жаждавшие новых воинских побед. По улице шли пленные немецкие солдаты в рваном изношенном обмундировании, измождённые голодом, холодом и усталостью. Их полуобмороженные уши слышали жалобный словно погребальный вой степного ветра, и это усугубляло их угнетённое настроение. Но особенно их подавляло осознание своего поражения. Только теперь многие из них задумались: «Что нам нужно было в этих пустых и холодных краях. Здесь ведь нет ничего». Один из них задавал себе этот вопрос во второй раз.
По какой–то особой причине или так было положено была дана команда, и колонна остановилась. Вдруг послышался радостный громкий женский голос:
– Глядите! Вон, Карлуша наш. – Это была Кулугурочка.
Карл плёлся, едва переставляя ноги, без цели и надежды. Ему казалось, что он идёт в ад на вечные муки. Он думал: – «До конца я не дойду. У этой степи конца нет. Если споткнусь и упаду, то не встану. Другие скорее всего поднимать не будут, сами еле идут. Вот и окончатся мои муки». Так Карл нарёк себе судьбу, и тихо с ней смирился.
– Как это он тебе – наш? – не понимая, почему эта женщина говорит так о пленном немецком офицере, спросил один из конвоиров.
– Он в первую мировую войну у нас в хуторе два года плен отбывал, – с наивной радостью, что увидела своего давнего знакомого, ответила Кулугурочка, а присмотревшись к нему, лицо её погрустнело – вид его был жалок.
Тут сразу же посыпались шутки, и раздался хохот:
– Вторая ходка …, вечный пленник …, сладко же ему сюда в поход ходить.
Только одному человеку было совсем не до смеха. Он прошёл вдоль колонны ближе к Карлу. Карл заметил его и направился к нему. В это же самое время к старшему из конвоиров подошёл Петро, Анфисин сын, из подпольщиков, наклоняясь к нему ближе, стал что–то тихо говорить:
– … у них осталась одна дочка… жил в семье … после войны уехал … . Он наш подпольщик, – Петро незаметно кивнул головой в сторону Михаила.
– Да, очень похож. Надо же, какая странная история, – потом старший конвоир громко скомандовал, – прекратить смех!
Михаил расстегнул полушубок и взял отца в объятие. Через некоторое время Карл перестал дрожать от холода и притих. Потом Михаил услышал, как Карл начал едва слышно всхлипывать.
– Не плачь, отец. Для тебя война закончилась. Ты остался жив. Радуйся, – он стал его успокаивать.
Карл высунул голову из полушубка и ответил:
– Сынок, в моей жизни было много счастливых дней, но блаженство я испытал впервые, отогреваясь на тёплой груди родного сына.
Карл прижался к Михаилу. Он слышал его дыхание, как бьётся сердце. «Всё моё родное»: – думал Карл. От этой мысли ему становилось сладко на душе. Он стал чувствовать прилив сил.
– Прости, сынок, в детстве у тебя не было от отца даже мячика в подарок.
– За то часы хорошие подарил. Они мне очень годятся. Спасибо.
– Жаль, я не видел твою семью.
– Да, вот, они рядом со мной стоят.
Из–за спины Михаила уставились на Карла три пары любопытных мальчишеских глаз.
– О! Такие же рыжие, – смеясь сказал Карл. – Сразу видно – твои сынки.
– Это, моя жена, – указывая на рядом стоящую молодую женщину, сказал Михаил.
– Валентина, – представилась она. Потом добавила. – Мы приготовили для вас кое–что на случай, если увидим вас здесь. Она вытащила пирожки из сумки, один дала ему, остальные стала рассовывать по карманам.
– Ешь пока ещё тёплые, – заботливо сказал Михаил и снял с себя шарф, надел на Карла, потом подал ему свои рукавицы. – Возьми, они шерстяные тёплые.
– Ну, вот. Будто бы на свадьбе сына побывал. – Лицо Карла светилось счастьем.
Прогремела команда на построение в колонну и шагом марш. Карл, прежде чем встроиться в колонну, на мгновение обратился к Михаилу:
– Сын, когда я шёл сейчас, то не видел ни цели, ни смысла куда и зачем мне идти. Теперь я хочу жить ради того, чтобы вновь увидеть тебя и твою семью. Я не одинок. Ты дал мне силы, и дойду в конце концов до дома и дождусь тебя.
Унылая вереница пленных поплелась дальше.
Василий в лагере ДИ ПИ
Уйдя с немцами, Василию, чтобы как-то выжить, пришлось работать у немцев: заготавливать дрова, чистить отхожие места и прочие подсобные тяжёлые и грязные работы. По окончании войны он оказался в советской оккупационной зоне. В этом лагере среди людей с похожей судьбой преобладали слухи, что их расстреляют. Василий опасался этого и дерзнул на побег куда угодно, чтобы только не оставаться в советской зоне.
Василий вышел из леса. Перед ним раскинулось большое поле. В глубине его он увидел лагерь. Этот лагерь был похож на военный. Бараки стояли в два ряда напротив друг друга. За бараками пространство было разбито на маленькие участки с возделанными грядками. Пред бараками тоже были грядки, однако, большая часть пространства между ними занимала улица. Вдруг, Василий увидел: на одном из бараков виднелся восьмиконечный крест. Он возвышался над лагерем, словно маяк и спаситель русскому православному человеку, терпевшему бедствие на чужбине в житейском штормящем море. Германия, чужая сторона, но, вдруг, в этот момент за долгое время скитания он почувствовал что-то родное и близкое.
- Слава Тебе, Господи! – Василий с радостным трепетом перекрестился. Ему показалось – будто он, наконец, добрался до цели.
На память ему пришли детские воспоминания Страстной пятницы и слова священника «…Один разбойник хулил Спасителя, а другой просил Его, - помяни меня Господи во Царствии Твоем. И Спаситель обещал ему, - ныне же будешь со мной в Раю …».
- Господи! Вися на кресте, разбойнику даровал Царствие Небесное. Дай мне хотя бы кружку воды и кусок хлеба, силы покидают меня. Не на кого и не на что мне надеяться кроме Тебя.
Это был лагерь для перемещённых лиц, так называемый ДИ ПИ. Таких лагерей по всей западной Европе было много. Василий слышал, что такие существуют и, в них живут бывшие граждане царской России, после гражданской войны оказавшиеся вне пределов исторической Родины. Василий внимательно осмотрел местность, потом ещё раз окинул взором лагерь, и только теперь он заметил – лагерь не огорожен, стоят лишь какие-то метки, вероятно, они обозначают границу лагеря. Перед улицей стояли лёгкие ворота и калитка - дощатые прямоугольные рамы, редко обтянутые колючей проволокой. У ворот стояла будка. «Наверное, в той будке дежурный. Входить и въезжать нужно там»: - Подумал Василий. Несмотря на то, что напрямую ему было гораздо ближе к баракам, Василий всё-таки сделал большой крюк и пошёл к проходной. Вид креста влёк его. Он не размышлял: как его здесь встретят – или помогут, или арестуют и сдадут в НКВД. Он шёл по вере на крест, как к единственной надежде на помощь и спасение.
- Кто таков? Куда идём? По какому делу? – став на пути, спросил по-русски, вышедший из будки дежурный.
- Я бегу из советской оккупационной зоны, долгое время не ел, не пил, валюсь с ног.
Дежурному нетрудно было видеть, что пришедший измождён голодом и обессилен. К тому же для него это был не первый случай. Скольких он здесь таких встретил, бегущих от НКВД, спасающихся от возвращения в СССР. Там их ожидала ссылка на тяжёлые работы в Сибирь или расстрел на месте. Это зависело от тех обстоятельств, по которым каждый оказался в Германии. Лагерь ДИ ПИ никому не был судьёй. Уж если кто добежал сюда, то его принимали и старались помочь.
- Был голоден, и вы накормили меня, жаждал и вы напоили меня, - дежурный повторил слова из Евангелия, - потом, обратившись к Василию сказал, - Ну, что душа грешная, пошли.
Он повёл его в лагерь, прошли мимо нескольких бараков и вошли в тот, над которым был крест. Это был православный храм. Он был небольшой, но был устроен как настоящий православный храм: алтарь, иконостас, царские врата, боковые врата. На стенах висели иконы, посреди храма стоял аналой, и на нём лежала икона Рождества Пресвятой Богородицы. Запах ладана умилял сердце.
- Недавно отошла праздничная обедня. Богомольцы разошлись, - пояснил сопровождавший.
Василий, став на колени, склонился перед праздничной иконой и тихо произнёс:
- Господи! Велика Твоя любовь ко мне. Как хорошо мне в доме твоём быть. Я чувствую - будто бы в родительском доме. Во истину Ты наш Отец Небесный. Боже, я немощный человек. Не отступи от меня. Выбор Ты мне дал небольшой: или бежать, чтобы остаться живым; или отдаться в руки НКВД и быть расстрелянным. Я выбираю жизнь. Благослови, Боже, и не оставь меня.
Сопровождавший его человек, видя, что Василий закончил молиться сказал:
- Пошли.
Он проводил его в соседнюю комнату, там была трапезная. По обычаю здесь кормили обедами детей из церковной школы, пожилых немощных людей и прочих находившихся в крайней нужде, а также устраивались праздничные трапезы. На кухне гремя кастрюлями и громко переговариваясь, заканчивали уборку две женщины. Сопровождавший был капитан лагеря. Он дал распоряжение:
- Дарья, покорми этого человека, - обратился к одной из них.
- Хорошо, Александр Фёдорович, - ответила женщина.
Она подошла к Василию, внимательно посмотрела на него. Вид у него был как у затравленного зверька. Она жалостливо сказала:
– Исхудал то как. Я тебе сейчас щей налью. Будешь?
Он ей ничего не ответил, только утвердительно кивнул головой. Василий ел, Дарья тайком разглядывала его: - «Какой хорошенький. Когда отдохнёт, да умоется, совсем красавец будет». Дарья почувствовала, как её сердце наполняется теплом и всё тело становится лёгким. Такое чувство она испытывала впервые и понимала, что это была не жалость.
В трапезной вновь появился капитан лагеря. Он спросил у поварихи:
- Ну, что, Дарья, накормила новенького?
И, не ожидая ответа, сказал Василию:
- Теперь расскажи подробней: кто ты, откуда, как попал сюда, какие у тебя планы и какую помощь от нас ждёшь.
Василий коротко рассказал о себе:
- Я, Василий Самсонов, из донских казаков. Мой дед был станичным атаманом. Отец и дед погибли в 1918 году. Мы остались втроём: мама, я и младший брат. Обеднели, жить было очень трудно. В 1931 году меня сослали на лесоповал. Вернулся в 1940 году. Во время войны оказался на оккупированной территории. Когда немцы отступали, я ушёл с ними. В конце войны оказался в советской оккупационной зоне. Бежал оттуда и попал к вам. Документов никаких нет. Спасаюсь бегством. Уехать бы в другую страну.
Василий важные в обычной жизни подробности не договаривал. В данном случае, вероятно, эти подробности не были важны, и о них капитан лагеря не стал допытываться. Он не спросил – как погибли его дед и отец, за что сослали на лесоповал.
- Мы здесь никого не судим, стараемся помочь любому человеку. Практически все, здесь находящиеся, желают того же – уехать в другую страну. Лагерь состоит из лиц, вынужденно покинувших Россию до второй мировой войны. Наш лагерь находится в Британской оккупационной зоне. Но это ещё не гарантия твоей безопасности. Сталин с союзниками договорился, что все лица, оказавшиеся за пределами СССР в результате второй мировой войны, должны быть возвращены в СССР. Ты как раз подходишь под эту категорию. НКВД здесь бывает, и тебе следует остерегаться их. Тебе нужно обзавестись новыми документами, точнее говоря, фальшивыми документами. Иногда нам удаётся помочь в этом. Иногда нет. Тогда этого несчастного увозят в СССР. Если ты по документам – русский, то тебя обязательно схватят даже с новыми документами, если не сможешь от них отбиться. Так что лагерь советую не покидать.
Капитан лагеря взял амбарную книгу, стал перебирать губами, подыскивая новую фамилию для Василия, потом сказал:
- Теперь ты будешь … Василий Карнаух, белорусс.
Это прозвучало странно и даже неприятно. До этого времени Василий не знал - какое значение для него имеет фамилия. Он тяжело вздохнул и отвернулся. У него промелькнули воспоминания: «Ты чей же будешь, казачок? – однажды спросил у него случайно проезжавший мимо казак из другой станицы. Самсонов – ответил Василий. Эту фамилию носили брат, отец, дед, прадед и все его предки. Он чувствовал связь со своими предками на много десятилетий в глубину прошлого, и он осознавал себя частью своего семейства. Однажды, меня, когда я был мальчишкой, спросил дедушка: - Как твоё имя и фамилия? Я ответил: - Василий Самсонов, как ты дедушка. Дедушка похвалил: - Молодец. Помни и не посрами своих предков. Любимая жена, Катерина, пред самой свадьбой, когда было всё решено, без всякого стеснения, обнимая Василия, с волнением и трепетом произнесла: - Мне уже не терпится стать Самсоновой. Карнаух – вымышленная фамилия, для него пустая. Такое чувство на сердце, будто я превращаюсь ни в кого – в человека без прошлого, - будто я отрекаюсь от своей родни. Но выбора у меня нет».
- Знаю, знаю как это тяжело. Но ничего поделать нельзя. Ну, что? Писать?
- Да, - односложно ответил Василий.
Капитан стал заносить его имя в список насельников лагеря.
- Год рождения?
- Одна тысяча девять сот десятый, - ответил теперь уже Василий Карнаух.
- Ага, … десятый. Тебе нужно отхлопотать нансеновский паспорт. НКВД знает об этих фальшивых документах. Старайся без особой нужды не покидать лагерь. Встреча с ними может стать роковой даже с этим паспортом.
Потом капитан перешёл на бытовую тему.
- Подыскал для тебя место, где ты можешь поселиться. Пошли.
Идти было недалеко, да и сам лагерь был не большим. Его весь можно было обойти минут за пятнадцать. Они зашли в крайний барак, прошли по коридору до конца. В последней комнате находились пожилая пара, можно сказать –дедушка и бабушка: Михаил Артемьевич, в царское время работал начальником железнодорожной станции, и Галина Николаевна, его жена, преподавала в гимназии.
- Вот, Василий Карнаух, будет жить с вами в комнате. Он человек молодой в силе будет вам помогать: грядки копать, воду приносить и относить. Живите дружно, - сказав это, капитан удалился.
Они познакомились. У этой супружеской пары есть сын, который получил визу в Америку, уехал и уже устроился на работу. Он нашёл там ещё родственников, и теперь они их выписывают туда. Сын уехал недавно. Одеяло, отделявшее часть комнаты, где он находился, было ещё не убрано. Дедушке нравилось иногда там уединяться.
- Васенька, устраивайтесь, наш сынок здесь был. Теперь будите вы, - ласково по-матерински пригласила бабушка нового жильца.
- Спасибо большое. Наверное, я стесню вас и буду обузой. Я вам буду помогать.
— Вот и замечательно. Будем друг дружке помогать, и так выживем, - дружелюбно говорила бабушка. – Мы, ведь, ждём вызова в Америку.
- Тут все куда-то пишут, от кого-то ждут приглашения, - вступил в разговор дедушка.
- У меня нет родственников в других странах, писать некому. Наверное, так и застряну здесь никому не нужный, - огорчился Василий.
- Это как сказать?! Ты – молодой, здоровый. Таких приглашают на работу в другие страны в первую очередь. Не огорчайся.
- Да, ты, Васенька, отдохни. Вид у тебя усталый, наверное, долго был в пути. Миша, давай не будем ему мешать. - Галина Николаевна дала ему кое-что из постели и задёрнула одеяло.
Он уснул мгновенно и проспал до утра. Пробудившись от глубокого сна, он с трудом вспомнил – где находится и, что немало важно – свою новую фамилию – Карнаух. Мысли стали бродить в голове: никуда бежать уже не надо, что делать дальше, как жить. Потом Василий встал, вышел из своего угла.
- Опять Елизавета Никитишна включила свою электроплитку не в свою очередь, - послышался женский голос из коридора барака.
- Как так не в свою очередь?! Я включила в своё время, - в ответ звонким голосом прокричала Елизавета Никитишна.
- Ох, Васенька, у нас такая чехарда с этим электричеством. Готовим пищу на электроплитках. Электричества на всех сразу не хватает. Договорились – кто в какое время готовит. Но часто бывает электричество слабым и времени требуется больше. А у кого-то уже подошло его время. Он включает свою плитку и всё везде сразу отключается. Потом завели очередь, но всё равно от путаницы не избавились. Я встаю рано и стараюсь прежде других сделать свои кухонные дела. Ну, вот, умывайся и садись за стол. Будем завтракать. Будем есть отварной картофель и по кусочку ветчины.
Расселись, начали завтракать.
- Васенька, к принудительным работам нас не привлекают, а чтобы было что поесть, оккупационные власти выдают военный паёк. С голоду конечно не умираем, но … . Вот ветчина и хлеб как раз из этого пайка, а картофель и зелень с нашего огорода, - не умолкала Галина Николаевна. – А, ты, Васенька, слушай и кушай.
Такое материнское внимания со стороны Галины Николаевны побуждало Василия вспомнить свою маму и родной дом. От этого на душе становилось теплей и напряжённые волнения, связанные с опасностями бегства, стали отходить от него дальше.
Завтрак подходил к концу. Вдруг совершенно неожиданно для Василия по бараку стал разливаться громкий голос – сопрано с красивым тембром и дискантом:
Что ты рано зоренька побледнела
Что ты девушка похудела
……………………………………..
Некоторые слова певица повторяла и выводила сложные рулады.
- Видать Елизавета Никитишна уже чай попила. Она ведь до той страшной революции пела в опере в Петербурге.
Василий заворожено слушал звуки этого старинного русского романса. В детстве он слышал похожие слова и пение женщин на сенокосах, на бахчах во время обеденного отдыха или в конце дня после работы. Это пение ложилось на душу печалью о прошлом. Оно давало понять, что он безвозвратно потерял своё отечество. До этого момента постоянные опасности войны не давали возможности Василию задуматься об этом и осознать своё новое положение. Теперь он ясно представил себя перекати-полем, сорвавшимся с родных корней и гонимым в неизвестность ветром судьбы. Василий сидел с грустными размышлениями - «Что ж теперь я не смогу повидаться с мамой, с братом?! До тюрьмы и после я мог их навестить. Они были недалеко и, никаких препятствий не было, а я откладывал на потом. Не надо было. На лесоповале иногда искрой сверкала надежда на возвращение и встречу, но теперь надеяться не на что». Василий всей душой ощутил невидимую непреодолимую преграду, отделяющую его от отечества и от своих родных. Ощущение этой преграды во много раз усилило тоску по родным краям и близким людям, чувство вины перед матерью.
- Ну, вот. Только тоску навеяла Елизавета Никитишна. Но у нас в других бараках есть певицы и певцы повеселей, - глядя на опечаленного Василия, сказала Галина Николаевна. Потом продолжала. - Раньше я преподавала в гимназии, знаю английский и немецкий языки. Васенька, мне кажется, вам нужно учить английский. Сейчас большинство людей уезжают в Америку, Канаду или Австралию.
- Вы занимайтесь английским, а я иду на огород. Картофель пора выкапывать. - Михаил Артемьевич встал из-за стола.
- Я с вами, для меня это дело привычное. – Василий присоединился к дедушке.
- Хорошо. Урок будет вечером, - согласилась с мужчинами Галина Николаевна.
Для Василия выкопать и собрать картофель с небольшого участка, было очень просто. Дедушка давал только общие указания, но и без них Василий мог обойтись. Он справился с этой работой быстро.
- Тому человеку, наверное, трудно, - Василий показал в сторону пожилого человека в шляпе, тощего как пестик лопаты. – Может быть ему помочь? – спросил он у дедушки.
- Да, Василий, ты у нас молодой здоровый сильный как конь. Работал лопатой, будто играл ею. Сходи, помоги. Только помни – мы здесь всех хорошо не знаем – кто есть кто. Так что о себе больше помалкивай.
Василий прошёл несколько небольших огородов, подошёл к тому человеку.
- Наверное, вы устали. Я мог бы вам помочь, - обратился к нему Василий.
- Премного благодарен. Копать картофель не моя профессия, но, увы, как говорит народ – голод не тётка.
Василий принялся за работу. Человек в шляпе начал читать стихи с выражением и театральными жестами. Потом стал рассказывать о себе.
- Я ведь, знаете ли, поэт и актёр. Играл в московских театрах, конечно, не заглавные роли, но мой талант был востребован, и я рос по актёрской карьере. Злой рок не дал сбыться моим мечтам. Ах, революция! Она украла всё, что было для меня дорого, - немного помолчав, актёр продолжал. – Раньше я вас не видел. Вероятно, вы здесь новенький, и вам полезно знать, что в третьем бараке наш лагерный театр. В ближайшее воскресенье вечером мы даём «Вишнёвый сад» по Чехову. Буду рад видеть вас в зрительном зале.
Всё это время около седьмого барака там, где была лагерная церковь, Дарья занималась какими-то делами и с явным интересом посматривала в сторону огородов. Она ждала, когда Василий бросит на неё случайный взгляд, ну, хотя бы посмотрит в её сторону. Но её никто не замечал. Только когда возвращались и проходили недалеко, Василий и дедушка вежливо поздоровались с ней. Она учтиво ответила. Василий взглянул на неё, Дарья смутилась и опустила глаза. Наверное, её взгляд был очень внимательным и поэтому запечатлелся в его памяти. Потом после ужина, лёжа на своём месте, он вспомнил Дарью и её смущённый взор. «Чем-то похожа на Катерину. Нет. Черты лица совсем другие, не такие как у неё. Катерина была несравненная красавица. Однако такое чувство будто сходство есть»: – мысленно рассуждал Василий. Потом он стал вспоминать Катерину, сравнивать её с Дарьей. Для молодого мужчины такие размышления были всласть. – «Ах, вот, что. Она смотрела на меня также как Катерина, когда впервые увидела меня. И также опустила глаза, когда я на неё взглянул. Наверное, я понравился Дарье. А, мне это приятно». Впервые за долгое время его посетила тихая радость. Он разомлел и погрузился в блаженную дрёму.
Неожиданная встреча Василия с братом Алёшей.
Покатились деньки барачной жизни Василия в лагере для перемещённых лиц. Он иной раз сравнивал жизнь в этом лагере с тем, в котором отбывал срок наказания. Для Василия было совершенно очевидно сравнение в пользу этого лагеря. Обитатели его не были такими угрюмыми и злыми. Здесь не было принудительных работ. Он мог прогуливаться по территории лагеря. Здесь не было грубых надзирателей. Однако и здесь нужно было держать ухо востро. О чём его предупредили с самого начала пребывания.
Внимание Дарьи было по душе Василию. За короткое время они подружились. Их можно было часто видеть вместе, прогуливающимися по лагерю, или сидящими на лавке, порой с весёлым разговором от радости встречи, порой с грустными воспоминаниями о родных краях. Василий рассказал подруге о своей жизни на родине почти всё. Однако, о некоторых серьёзных событиях он умолчал. Боялся – как Дарья их воспримет, а вдруг отвернётся от него. Словом, считал, что он, да и Дарья тоже, не готовы к такому разговору. Дарья с присущей ей простодушностью рассказала о себе всё. Да и скрывать ей было нечего:
– Сами мы с Донбасса, из-под Луганска. Жила с папой, мамой и младшей сестрой. Началась война. Папу призвали на фронт. В начале июля 1942 года немцы вошли в наш посёлок. Через некоторое время, я слышала, что по приказу немцев в других сёлах стали составлять списки молодых женщин для угона в Германию. Но у нас произошло иначе. Однажды в летний знойный день я и другие молодые женщины с одной полеводческой бригады работали в поле. Немцы подогнали машину. Местные полицаи принуждали грузиться в машину. Потом отвезли на стацию и поездом увезли в Германию. Я и ещё несколько таких же девчонок работали на фабрике «Дефа», делали киноплёнку. Денег нам не платили, работали за брюквенную похлёбку и кусок хлеба, да за барачное жильё. Свободно никуда выходить не разрешали, только барак и фабрика. Работа была не такой уж тяжёлой. Только вот неволя в чужих краях да в отрыве от своих родных. Вот это переносить было тяжелей всего.
Тут Дарья опустила голову и стала всхлипывать.
– Я уже здесь больше трёх лет. О своих родных ничего не знаю – как они, живы, здоровы? Очень соскучилась по них. – Сквозь слёзы сказала она.
Потом, немного успокоившись, продолжила:
– Как же мы были все рады, когда война закончилась! Все только и ждали – когда вернёмся домой. Да не тут-то было. Большинство девчонок правда отправляли домой. Но до нас доходили слухи, что прежде чем отправить делали проверку. Посылали куда-то запрос. Если приходило подтверждение, что насильно угнана, то отправляли домой. Некоторые не могли доказать. Им говорили, что вы сами по своей воле приехали в Германию. Таких отправляли в Сибирь. Мою самую близкую подругу отправили туда. Тогда я узнала, почему так получилось. Из нашего сельсовета, на неё пришёл ответ: «В списках, насильно угнанных в Германию, не числится». А мы ведь с одного села. Какие там списки?! В поле под окрики полицаев погрузили нас как скотину и увезли в чём были. А некоторые были очень легко одеты. Таким было холодно. А чтобы там разрешить зайти домой хотя бы попрощаться с родными и что-то взять с собой!? Так и близко не было!
Вот так нас с подругой вместе угнали. Значит меня ждёт таже участь – отправят в Сибирь. Я страшно перепугалась, не знала – что делать. Боялась Сибири и боялась бежать. Однажды вечером после работы в бараке от такой безысходности я разрыдалась и только повторяла: «Господи, помоги. Господи, спаси, надеяться больше не на кого ни на своих, ни на чужих …». Выбилась из сил и забылась сном. Во сне явился седой старик, весь белый. Он ласково смотрел на меня и сказал:
– Беги. Беги прямо сейчас, а то будет поздно. Не бойся строгой охраны. Я тебя сделаю невидимой. Беги хоть с открытыми глазами, хоть с закрытыми. Твои глаза не будут видеть пути, но всё равно прибежишь куда надо. Я проведу тебя.
– Старик исчез, а я проснулась, – продолжила Дарья. – Сразу выскочила из барака. Солнце начало всходить. На дворе было светло, но стоял густой седой туман. Он был настолько сильным, что не видно было ничего даже на расстоянии вытянутой руки. Я кинулась бежать. Меня никто не остановил, не окрикнул, не гавкнула ни одна сторожевая собака. Бежала не думая – куда. Только старалась бежать быстрей. Не знаю сколько времени бежала. Всё было как во сне. Вдруг стали чуть-чуть заметны очертания больших деревьев. Потом деревья, кустарники и даже трава стали хорошо видны. Я остановилась. К этому времени солнце стало выше и начало проглядывать сквозь туман. Вскоре он рассеялся, и я пошла на запад. Шла и повторяла: «Дедушка, седой старичок, не бросай меня, доведи до конца. Без твоей помощи пропаду». Через некоторое время вышла на просёлочную дорогу и остановилась, не зная в какую сторону идти. На дороге завиднелся автомобиль. Это оказался британский джип. Автомобиль остановился. За рулём сидел конопатый ирландец и что-то спросил по-английски. Я поняла, что попала в британскую оккупационную зоне. Мне стало на душе легче, но не на много, – до своей цели ещё не добралась. Я ведь не знала ни слова по-английски, но по обстоятельствам поняла, что он мог спросить: кто ты, что здесь делаешь, куда направляешься. И потому ответила по-русски:
– Русская, русская…, лагерь, лагерь …
– Рашен Ди Пи? – переспросил водитель.
Обитателям русских лагерей Ди Пи не запрещалось на свой страх и риск покидать лагерь. Поэтому ирландец не удивился, что встретил в поле русскую девушку. А что она здесь делает, – его это не интересовало. Видать, его дела беспокоили больше. Однако он понял так, что она направляется в свой лагерь Ди Пи, – и предложил ей помочь добраться. Дарья слышала о этих лагерях, что там русские, и именно туда она хотела попасть.
– Ехали мы около часа. Ирландец остановил машину перед развилкой, – продолжала Дарья. – Он стал указывать рукой вправо на просёлочную дорогу. При этом повторял – «Рашен ДИ ПИ»:
– Вот так я попала сюда, – закончила рассказ Дарья.
***
Осеннее утро было холодным и хмурым. Дул сырой порывистый ветер. Его порывы срывали с деревьев желтые листья и швырял их в грязные лужи. Низкие тучи нависли так, что солнца было не видно. Поле, на котором располагался лагерь, и лес были затянуты сивой дымкой тумана. Василий прошедшую ночь спал плохо и был таким же хмурым как утро. В комнате дедушка и бабушка готовили всё к завтраку: Михаил Артемьевич принёс с грядки зелень, Галина Николаевна сварила картофель, вскипятила чайник, сделала заварку из зверобоя и ромашки. К ним пришла Дарья и сразу принялась помогать бабушке по хозяйским делам. Она, заметив сумрачное настроение друга, стала звонким голосом игриво шутить:
- Что ты, Васенька не весел? Что ты голову повесил?
- Подстать утру - туманному, - стараясь ободриться, ответил Василий.
- А, что туман?! Вспомни, я тебе рассказывала: туман – седой старик помог мне. Если бы ни он, то была бы уже где-нибудь в Сибири. – Потом с болью в сердце, понизив голос, добавила. - Нет на мне вины. Не справедливо было бы это. Ладно, не буду вспоминать грустное.
Весёлое щебетанье Дарьи приподняло настроение Василию. Хмары с души схлынули. Ветер усилился, туман стал сворачиваться в клубки, рваться в бесформенные клочья и рассеиваться. Через некоторое время туман исчез. Стало видно не только лес, но и через редкие деревья на опушке лесную дорогу. Засияло солнце, и заблестели лужи в колее грунтовой дороги, раскисшей от осенних дождей. Послышался гул машины. Сквозь деревья её было мало заметно. Насельники лагеря, которые находились на улице, слыша шум машины, насторожились. Через некоторое время из леса выехал британский военный джип и направился прямо к лагерю. Обитатели лагеря знали этот автомобиль. Советские военные представители, для выявления лиц, подлежавших возвращению в Советский Союз, посещали лагеря ДИ ПИ только в сопровождении военных от оккупационной власти. На этом джипе британский офицер привозил советского офицера НКВД. По лагерю разнеслось:
- НКВД …, НКВД … .
Бежать куда-либо было поздно.
- За одеяло быстро, - вскрикнула испуганная Галина Николаевна. – Я буду молиться, чтобы Господь сделал вас невидимыми. – С единственной и последней надеждой сказала пожилая женщина.
- Бабушка, выйдете, пожалуйста, посмотрите – сколько их, - обеспокоенным голосом попросил Василий.
Галина Николаевна вышла из комнаты, прошла по коридору и остановилась у входной двери барака. Через некоторое время возвратилась.
- Из автомобиля вышли два человека: британский офицер, мы его уже знаем, он бывал здесь много раз, как увидит Татьяну Белову, так к ней с разговором лезет, и с ним советский офицер, не знаю - кто, - сообщила бабушка.
- Оставьте дверь в комнату приоткрытой. Я должен слышать – что делается в коридоре, - строго сказал Василий. Его голубые глаза стали серыми, выражение лица приняло агрессивный вид. Было видно – он готовился к бою.
- Мне страшно. Нам конец, - заплакала Дарья.
- Не плачь, - стал успокаивать её Василий. – Я с тобой. Я сумею тебя защитить. – Он обнял её, поцеловал и прижал к себе.
Так они сидели неподвижно пока по бараку не разнеслось:
- Идут…, идут …
- Прячься за меня, - строго скомандовал Василий своей девушке.
Дарья спряталась за спину своего друга. Несмотря на то, что в коридоре были постоянно слышны чьи-то шаги, Василий легко отличил твёрдую поступь двух людей с военной выправкой. Он услышал, как открылась дверь в первую комнату, как они прошли туда и закрыли за собой дверь, услышал шёпот и приглушённые разговоры в коридоре. Все эти звуки перед мысленным взором Василия создавали картину. Он, сидя в комнате за одеялом, как бы видел всё, что происходило в бараке. Этот навык он получил ещё в лагере на лесоповале: «Вот, шаги … остановился недалеко … это сосед по нарам, сейчас ляжет на своё место. Особенно он отличал шаги ночью тех несчастных, которых утром, уже околевшими, снимали с петель. Он чувствовал, как будто некая невидимая сила, убив даже малейшее сопротивление и желание жить, овладевала их душами и тащила в петлю. При этом невыразимый страх наваливался на Василия, и тогда он повторял только одно: Господи, помилуй. Господи, помилуй … . Зашевелился кто-то в углу: этот во сне перевернулся на другой бок … , а этот не спал, встанет, куда пойдёт? - или по малой нужде, или зарезать, – кого проиграл вечером в карты …». Для того, чтобы выжить, нужно было слышать каждый шорох и понимать – что это значит.
В одних комнатах проверка проходила быстро, в других офицеры задерживались. Оставалось для проверки несколько комнат, и Василий услышал шаги только одного офицера и приглушённый весёлый разговор и смех, доносившийся через не плотно прикрытую дверь последней из проверенных комнат. Василий мысленным взором ясно видел британского офицера, любезничавшего с Татьяной Беловой, его рыжие волосы, улыбающееся конопатое лицо и местную красавицу Татьяну, кокетничавшую с ирландцем. «Но что это? Образ советского офицера расплывчат. Ничего разобрать не могу». - Василий вёл сам с собой разговор. Он понимал, что это всего лишь воображаемые образы, на самом деле это могло выглядеть иначе, в чём он неоднократно убеждался. Однако, когда он напряжённо следил за каким-либо важным событием, его воображение всегда работало именно так и помогало ему не упустить очень нужные мелочи, собрать все силы и нанести сокрушительный отпор. Тюрьма научила многому. Потом, напрягая до последнего возможного предела своё воображение, он увидел: офицер остановился, зашёл в очередную комнату. Там была пожилая стройная ещё сохранившая остатки былой красоты женщина. Она подала документы. Василий услышал шелест бумаг в руках офицера, но его так и не увидел. «Загадочная личность». – Это всё, что Василий мог о нём подумать. Проверяющий вышел, и вот уже шаги направились к последней комнате. До трагической развязки оставалось пять стуков офицерских каблуков по барачному полу. Но Василий не растерялся, не напугался, он был полон решимости вступить в схватку, пусть даже в последнюю и смертельную. И стуки этих же шагов давали ему подсказку. «Его шаги тише, половицы под ним скрипят не так, как подо мной. Он легче меня. Как только войдёт в комнату, так мгновенным броском смогу сбить с ног, одеяло на лицо и за горло что есть мочи. Тогда он не полезет за оружием, а попытается освободить горло от моих рук. Я смогу, у меня хватит сил не выпустить его. И всё будет по-тихому. Что будет потом, потом и увижу». Всё тело сжалось, как пружина, было готово к прыжку. Пальцы полусогнуты как крючья, от напряжения дрожали, могли в любой момент смертельно пережать горло. «Как только войдёт в комнату, так сразу …». – Стучало в голове Василия. И, вот, дверь распахнулась. Ещё не переступив порог комнаты, офицер, поздоровался и попросил:
- Приготовьте документы.
Выговор и манера говорить этого человека словно чем-то тяжёлым ударили Василия по голове, - «Кто это? Какой знакомый говорок!»
- Пожалуйста, возьмите. У нас всё в порядке, - ответил дедушка.
- Вы здесь только двое, или ещё кто-нибудь есть? – спросил офицер, заходя в комнату.
Слова и речь прошли прямо в сердце Василия и навеяли добрые воспоминания о чём-то не понятном, но родном и близком. Он не заметил, как пропустил момент решительного броска. Ему непреодолимо захотелось видеть этого человека.
- Да, мы здесь только вдвоём, - ответила бабушка. Она была убеждена, что выдавать людей и говорить правду это разные понятия. Для неё – правда это Заповеди Божии, а выдавать людей на смерть – большой грех.
Офицер усмехнулся, глядя на четыре чашки, паривший чайник и приготовленную заварку; некоторое время шелестел бумагами, потом спокойно сказал:
- Да, у вас всё в порядке. Вот, пожалуйста, ваши документы.
Всё это время Василий сидел, затаив дыхание, в застывшей позе. Дарья настолько притихла за спиной друга, что словно исчезла. И, вот, настал момент. Проверяющий правую руку сунул в кобуру пистолета, резким движением левой руки отбросил одеяло в сторону. В первое мгновение наступила тишина. Два лица пристально уставились друг на друга. То, что произошло дальше, не ожидал никто. Внезапно, офицер, поражённый увиденным, будто мальчик-подросток, тихо прокричал:
- Папа … , папа …
- Алёшка, брат! - они кинулись в братские объятия друг друга. И радость была до слёз.
К этому времени Василию было тридцать шесть лет, столько же, сколько было их отцу, когда его видели в последний раз незадолго до расстрела. Василий был очень похож на отца.
Алексей был искренне рад неожиданной встрече с братом после долгой разлуки. Первым делом Василий спросил:
– Как мама?
Алексей ответил:
– Мама скорбела из-за того, что плохо ушёл – с топориком счастье тесать. Она часто плакала. Всё ждала тебя, надеялась на чудо. В декабре 1942 года мамы не стало.
На мгновенье воцарилась тишина…скорбной памяти мамы……………..
Василий вспомнил как во время отступления в полусне она ему явилась.
Алексей продолжил:
– Главные события в твоей жизни в общих чертах мне известны, – сказал Алексей, давая возможность Василию промолчать о себе.
Потом Алексей стал рассказывать, как сложилась жизнь после ухода из дома Василия.
***
Ты ушёл, я очень скучал по тебе. А
Потом меня призвали в армию. Возвратился весной в 1936 году. Как раз в это время в станице проводил отпуск дядя Миша. Он работал в НКВД. При встрече со мной он стал предлагать:
– Алексей, пошли к нам работать. Что ты будешь делать в этой глухой станице в земле всю жизнь ковыряться, да за скотиной ухаживать?!
А я ему в ответ:
– Наши отцы, деды и прадеды так жили. А станица наша – родное место. Как по мне, то другого лучшего места для жизни нет.
Но дядя Миша не унимался:
– Да, ты в жизни ещё ничего не видел, поэтому так рассуждаешь. Завтра ближе к вечеру я зайду к вам и поговорю с твоей мамой, Верой Николаевной, и ещё раз с тобой. Это серьёзный вопрос, и на ходу вот так – дело не годится.
На следующий день он пришёл. Разговор был долгий. В конце – концов, он разогрел во мне интерес к работе в этой организации, и я согласился. Мы продали усадьбу, переехали в Ростов. Мама пошла на работу на протезный завод.
Меня взяли в НКВД, но не сразу в кадры, а поначалу чему-то учили, присматривались – на что я гожусь. В общем, подробности тебе будут не интересны. А вот что произошло осенью – тебе будет очень интересно. Это был невероятный случай, и он касается нашей семьи.
***
В середине октября в том же 1936 году, сразу после Покрова, в субботу никого в увольнение не отпустили. Начались внеочередные проверки, учёбы и прочее. Питание было усилено. В воскресенье после обеда нам дали хорошо отдохнуть. Ребята между собой тихо поговаривали, что нас готовят к операции, скорее всего – к ночной. После ужина нам сказали, что прямо сейчас отправляемся на ликвидацию очень опасной банды. При этом сообщили с кем и с чем столкнёмся, в какие обстоятельства можем попасть и как нужно действовать. Словом, провели полный инструктаж. Отвезли к берегу Дона и посадили на катер. К этому времени солнце уже село и наступила темнота. На катере мы неспешно пошли вверх по Дону. Редкими огнями светились посёлки по обеим сторонам реки. По них я без труда определил, – подходим к Аксаю. На небе появилась луна. Я немного высунулся за борт, пригнулся и стал всматриваться вперёд. По отблеску от водной глади серого лунного света я заметил на реке некий объект. Вдруг наш катер выключил двигатель и сигнальные фонари. Через короткое время с того объекта открыли по нам огонь. Один снаряд попал в борт нашего катера. Он начал крениться, и было ясно, что не удержится наплаву. Мы все кинулись за борт и поплыли к берегу.
После короткой паузы с иронической улыбкой Алексей сказал:
– Вот так, в одно мгновение ситуация изменилась, – то сидели на катере, тихо переговаривались, шутили, и вдруг очутились в холодной воде. Тогда я понял: почему последнее время каждый день у нас проводили водные процедуры – обливание холодной водой. Ты же знаешь, брат, какая холодная вода в Дону на Покров.
Потом серьёзным тоном и по-деловому Алексей продолжил:
– Однако операция была подготовлена очень тщательно. Предусматривались различные осложнения. По обоим берегам Дона были установлены замаскированные орудия и, кроме того, выше по течению стоял военный катер. Бандитское судно было окружено. По нему был открыт сокрушительный огонь. Оно вспыхнуло и начало тонуть. Было видно, как бандиты прыгали в воду и старались плыть к берегу. А там вдоль берегов слева и справа их уже ждали отряды НКВД. Никто из них не ушёл, выловили и тех, кто пытался затаиться в прибрежных зарослях чакана. К утру возвратились в казарму. Завтрак был по обычному расписанию.
– Опасная у тебя работа, – с беспокойством о брате сказал Василий и, глядя на него подумал: мальчишкой всегда за меня прятался, а сейчас стал сильным и отважным мужчиной. Потом с удивлением добавил. – Но что здесь имеет отношение к нашей семье?
Алексей продолжил:
– Прошло несколько дней. Меня вызвал командир. Спустились в подвал. Прошли по коридору. Командир открыл дверь камеры. Она была небольшой. Там стояла только одна табуретка. На ней сидел пожилой худощавый мужчина с длиной бородой. Командир спросил меня: знаю ли я этого человека. Я ответил, что нет, не знаю. Он спросил ещё раз: может быть, я его видел когда-нибудь. Я ответил, что никогда его не видел. Командир в третий раз сказал, чтобы я внимательней посмотрел и, может быть, вспомнил бы этого человека. Я в третий раз ответил, что никогда не видел и не знаю его. Тогда командир сказал, что проведённое расследование показало – именно он расстрелял нашего отца в конце ноября 1919 года на западной окраине Константиновки в большом овраге.
Наступила тишина. Оба брата вспомнили отца и свою скорбную жизнь без него. Тогда они познали – каково без отцовской любви и его заботы.
Алексей продолжил:
– Брат, в тот момент я впал в ярость. Едва сдерживал себя, чтобы не задушить его своими руками. Командир предложил мне участвовать в расстрельной команде.
Немного помолчав, добавил:
– Он ответил за наше и не только наше тяжёлое сиротство.
Однако, радостная встреча подошла к концу. Подошло печальное расставание.
– Что ж, Василий, мне пора.
Братья обнялись и долго не отпускали друг друга.
– Алёша, я верю, что придёт время, и мы встретимся. – С этими словами братья простились.
Алексей ушёл. Радость встречи сменилась тягостным воспоминанием об утрате отечества, родных краёв, близких людей. А внутри сердце словно выстукивало – здесь кругом всё чужое. Однако, в этот раз Василий, глядя на Дарью, вдруг отчётливо почувствовал, что она для него стала единственным утешением. Дарья была тут же, ласково и преданно смотрела на Василия. Он нежно её обнял одной рукой и сказал:
– Ну, вот. Ты теперь много знаешь про меня и мою семью.
Пережитые волнения встречи с братом Алексеем дали внутренний толчок чувствам, которые таинственным образом стали их сближать.
Дарья, находясь в Германии на рабском труде, была несвободна внешне. Но душа её была свободна, и в ней вызревали чувства молодой девушки. Она грезила о встрече с любимым человеком. Что касается Василия, то Катерина была права, – он не одиночка. Он не забыл Катерину, она ушла куда-то вглубь сердца, и острота чувств, при воспоминании о ней, стала притупленной и менее живой. Василий видел много девушек симпатичных ласковых весёлых, но Дарья вызывала в его душе особое тепло. Они почти каждый день подолгу гуляли. Особенно им нравилось уединяться в ближайшей роще. Василий и Дарья протоптали тропинку к счастью. Дарья дождалась жарких ласк друга. Василий не мог унять свой пыл и проявлял нетерпение. В один из дней он сделал ей предложение. При этом сказал:
– Давай пойдём по жизни вместе. Попросим отца Никиту нас обвенчать.
На венчании было много народу. Были не только те, с которыми наша счастливая пара успела подружиться, но и другие, которых знали как бы издалека. Все восприняли эту новость с особой радостью. Людям хотелось праздника. Сыграли свадьбу всем лагерем вскладчину. Унылая лагерная жизнь озарилась весельем. Никитишна пела старинные свадебные песнопения, Максимилиан веселил публику, – сообразно случаю рассказывал басни. Образование семьи невольно побуждало размышлять о будущем. Обитатели лагеря восприняли свадебное веселье знаком изменения их бытия к лучшему. Появились надежды.
***
Лагерь начал пустеть.
Лагерь начал пустеть. Многие куда-то писали, чтобы получить приглашение переехать в другую страну и устроиться на работу. И некоторые действительно получали положительные ответы и уезжали. К примеру, Михаил Артемьевич и Галина Николаевна дождались вызова от сына и отправились в Америку. Но таких было мало. Основной отъезд был организованным и появился немного позже.
Окончание войны поставило перед всеми странами, участвовавшими в ней, новые масштабные задачи по восстановлению промышленности и
налаживание мирной жизни. Для этого требовалась рабочая сила в большом количестве. В тоже время по миру образовалось много беженцев. Особенно их было много в Германии. Их устройством озаботилась Организация Объединённых Наций, в частности Беженский комитет при ООН. Представители этого Комитета распределяли потоки беженцев по странам, сопровождали до пункта назначения и там каждому индивидуально давали направление: где, кем будет работать и сколько будет получать денег. В основном требовались рабочие на стройках и на плантациях. То есть приглашали туда, где применялся тяжёлый труд с применением физической силы. Из местных жителей было мало охотников идти на такие работы. Вот и набирали горемык, которые были, можно сказать, в безвыходном положении. Нужно отдать должное, что при этом оплата предлагалась неплохая.
Василий и Дарья попали в поток беженцев, которые направлялись в Австралию. Они довольные ждали переезда. А вот Максимилиану не везло. Однажды в дружеском разговоре с Василием он поделился своим огорчением:
– Я уже дважды писал в Америку в Голливуд, но, как говорится: «ни привета, ни ответа». Неужели я так и застряну здесь?! Даже отец Никита пакует иконы, готовится к отъезду в Австралию с вами. А что будет со мной?
Я потерял отечество, Богом данную землю обетованную. Здесь я как рыба на суше. Мне нужна среда обитания. Я актёр, вот – почему я хочу только в Голливуд.
Василий попытался что-то сказать в утешение другу:
– Может быть, не так пишешь? Товар-то, ведь, надо лицом показать.
Максимилиан задумался и вдруг, будто до него что-то дошло, сказал:
– У артиста лицо и есть товар. Надо было бы послать фото, но оно у меня только в единственном экземпляре. Я им дорожу. Но без фото ответа не дождусь. Да, и если пошлю, то могут посмотреть, выбросить и забыть. Как поступить? Посоветуй, Василий. Иначе мне самому из этого замкнутого круга не выйти.
Василий, долго не раздумывая, твёрдо сказал:
– Посылай. У тебя лицо особенное. Даже когда ты молчишь, оно будто что-то говорит. И ещё, оно у тебя такое, что кажется – ты немного на всех похож. Наверное, все твои роли отпечатались на лице. Сразу видно – опытный актёр.
– Пожалуй, пошлю. Эх…, была-ни-была, – ободрился принятым решением Максимилиан.
Пришло время отправляться. Василий и Дарья простились со всеми, с кем успели подружиться. Особенно с Максимилианом. Они высказали друг другу хорошие пожелания, и под конец Максимилиан сказал:
– Прощайте. Хотелось бы, чтобы когда-нибудь встретиться.
На это Василий ответил:
– Гора с горой никогда не встретится, а человек с человеком может встретиться. Авось увидимся.
***
Беженцев из лагерей перемещенных лиц автомобилями доставляли на железнодорожную станцию и далее поездом до Неаполя. Оттуда на греческих и итальянских пароходах отправили в самый дальний уголок планеты. Кораблей было много. Только уже на корабле в пути с беженцем заключали договор. Им объясняли, что на основании этого договора беженская организация будет каждого трудоустраивать и предоставлять жильё. Все были рады подписать договор. При этом между собой рассуждали так: «Вот, и хорошо. Теперь есть кому о нас позаботиться». Беженцы – это, как правило, были простые люди. Никто не вникал в подробности договора, которые при некоторых обстоятельствах могли сыграть серьёзную роль. Да и если бы кто-то с чем-то не согласился, то всё равно бы контракт подписал. Корабль был уже в океане, с него не спрыгнешь и вплавь до берега не доберёшься. То есть, подписание договора – было делом безвариантным.
Некоторые корабли останавливались на западном побережье Австралии. В этой части австралийского материка климат чрезвычайно тяжёлый – лето продолжительное и жара выше 40 градусов. Там старались не селиться даже местные австралийские аборигены. Обширная западная часть континента, омываемая Индийским океаном, была пустынна и не защищена. Единственным более или менее значимым местом был небольшой город Перт. Охотников из эмигрантов поселиться туда, даже за обещанные длинные доллары, было мало. Поэтому подвидом поломки некоторые суда останавливали в Перте и высаживали переселенцев якобы для ремонта на короткое время. Однако высаженные и по сей день там. Василию и Дарье повезло, они доехали до Мельбурна.
Вот наконец и долгожданная Австралия – страна, с которой беженцы, измученные войной, связывали свои надежды на устройство спокойной жизни.
Жизнь в Австралии
В морском порту прибывавших сразу же пересаживали в вагоны и перевозили в транзитный лагерь – бывший военный лагерь. Сюда регулярно приезжали представители организации по трудоустройству и сообщали кто, куда определён на работу. Не привлекали к работе только тех, кому было меньше шестнадцати лет. Они считались малолетними детьми. Среди прибывших были люди семейные. Если в семье не было детей, то могли мужа и жену отправить в разные места. Трудно себе представить каково было состояние этих людей. Сначала они думали, что это ошибка. Однако им объяснили, что никакой ошибки нет. По подписанному контракту, каждый должен отправиться работать туда, куда его направят. Все должны в течении двух лет отработать затраты на переезд и все прочие расходы. И только после этого каждый имеет право уволиться с работы и уехать куда пожелает. Крепость этих семей многие годы подвергалась жестокому испытанию войной и лагерной жизнью. С радостным настроением они отправлялись в Австралию с мыслью о том, что доберутся до спокойной жизни. Однако приехали к ещё одному испытанию. Со слезами и рыданиями расставались с любимыми. И ничего изменить было нельзя.
К счастью, Василия и Дарью не разлучили, их обоих направили в небольшой городок недалеко от Мельбурна. Они попали в строительную кампанию, которая занималась строительством жилых домов. Всех рабочих определили жить в бараках, оставшихся от бывшего военного лагеря. Мужчины и женщины находились в отдельных бараках. То, что некоторые были муж и жена, во внимание принималось только в случае, если в этой семье были дети. Тогда их селили вместе. Василий и Дарья жили в разных бараках, но не далеко.
В то время новых строительных технологий ещё не было. Дома возводились по старинке. Все нужные детали делали вручную на месте – тесали, пилили, строгали, прибивали. Эта работа требовала определённого навыка. Кто его не имел, у того получалось плохо. Василию пришлось вспомнить – как он, подросток, помогал отцу строить новый курень. Он быстро освоился на этой работе. Василий ловко и уверенно работал с инструментами. Глядя со стороны, создавалось впечатление: он хорошо понимает – что и как нужно делать. Со временем начальство это заметило, и его назначили бригадиром.
Дарья работала в женской бригаде. Женщины приводили в порядок участки вокруг построенных домов, а также выполняли другие подсобные работы.
Всем хотелось, как можно скорей приобрести своё жильё и выселиться из бараков. Рабочие старались экономить на всём. Через два с небольшим года многие уже смогли купить участки для застройки. В выходные дни народ любил приходить на свои участки. Там они проводили свободное время, устраивали пикники и были счастливы от того, что никто не подойдёт и не будет спрашивать: «Вы кто, и что вы здесь делаете?». Они чувствовали себя дома. Это то, к чему они долго стремились, преодолевая неимоверные трудности. Многие после приобретения участка сразу же старались и поселиться. При этом ставили палатки или делали помещения из подходящего строительного материала. Морским путём в Австралию доставляли грузовые автомобили. Для сохранности в пути их обивали досками. Поскольку эти доски были в употреблении, то и дёшево стоили. Многие люди построили из них себе временные жилища, – лишь бы только уйти из бараков. А для некоторых, это жильё оказалось постоянным. К примеру, отец Никита сделал себе хату из этих досок, со временем подключил воду и электричество. Оказалось, что ему этого вполне достаточно. Да так и прожил там до своей кончины.
Построить дом было делом на много сложней и дороже. Своих денег не хватало, нужен был кредит. Банк давал деньги взаём, но при этом требовал справку от работодателя. В справке должно быть подтверждение о доходе заёмщика и то, что его работодатель не предполагает увольнять. Эмигранты понимали своё нетвёрдое положение. Поэтому, чтобы упрочиться в новой стране, они трудились упорно и добросовестно. Как правило, работодатель выдавал справку, и банк давал кредит.
Вскоре пространство, занятое русской колонией, было застроено. Приглашали священника на освящение, устраивали новоселья. Дарья при вселении припала к порогу и плакала. Она вспомнила, как совсем ещё молоденькой девушкой её по-воровски угнали в Германию. Вспомнила несколько лет рабского труда и барачной жизни под надзором. Ей было до слёз обидно за покалеченную молодость. И в тоже время она была рада – «наконец я дома; у меня хороший муж; у меня будет ребёнок. У меня всё получилось». Горечь и счастье смешались и вытекали слезами.
Через полгода с небольшим у Василия родился сын. Новый дом наполнился особой атмосферой бытия. Василию было уже сорок лет, и он был готов стать отцом. Дома только и разговоров было, что про малыша. Василий дал ему имя Алексей, как звали брата. Он хотел, чтобы в его семье по-прежнему звучало это имя. Оно побуждало вспоминать родителей, брата и свою счастливую юность. Через два года родилась дочь.
Серьёзные житейские трудности стали отходить. Через десять лет люди в русской колонии обжились. Жизнь заметно изменилась к лучшему. Появилось много детей, рождённых уже в Австралии. Особенно их было много у русских эмигрантов из Китая. Была построена церковь, организована приходская школа.
***
28.Встреча с дочерью Константина
В русской общине Василия знали, как человека, умеющего по домашнему хозяйству сделать практически всё. Не редко к нему обращались с различными просьбами: устранить протечки в кранах, наладить слив канализации, заменить дверь и прочие бытовые мелочи.
Однажды в церкви после службы к Василию подошёл пожилой мужчина весьма интеллигентного вида. Они иногда видели друг друга в храме, но знакомы не были.
– Позвольте представиться. Сергей Семёнович Марков, – и в знак приветствия отвесил лёгкий поклон.
– Василий Фёдорович. Рад познакомиться.
Они пожали друг другу руки.
– У меня есть племянница. В её хозяйстве, в доме, возникли некоторые проблемы. Она вдова, поэтому нужен человек, который бы помог. Я видел, как вы с бригадой строили прицерковный дом. У вас хорошо получалось. Я прошу вас помочь ей. Она не останется в долгу.
Василий особенно не искал подработок. Он и без этого неплохо обеспечивал семью, но согласился, не хотел отказать в помощи. К этому времени у Василия уже появился автомобиль, он научился им хорошо управлять, ему не составило труда в условленный день и время приехать по адресу. Его с любезно улыбкой встретила женщина средних лет. Они познакомились. Её звали – Татьяна. Она провела его по дому, показывая, – где, что не так, и чтобы она хотела поправить. При этом несколько раз повторила:
– Большой дом, большие хлопоты. А я что могу сделать?!
Когда обошли первый этаж, она сказала:
– Наверху, что-то хлопает. Я не знаю – что.
Она увидела, как Василий вопросительно и с удивлением посмотрел на неё, и поспешила разъяснить:
– Наверху один раз в год бывает батюшка. На Крещение он кропит святой водой весь дом. Вот тогда он поднимается туда. А я там с того времени, как похоронила мужа, не бываю. Мне там делать нечего. Я занимаю только одну комнату, кухню и санузел. Остальными помещениями не пользуюсь.
«Странно. Такое слышу не в первый раз. Строят большие дома, занимают только его часть. А то и вовсе в нём не живут, обитают в пристройке к гаражу. На вопрос – почему так? Отвечают уклончиво. Ладно. Я не охотник до чужих секретов, но всё-таки очень странно».
Для умелых рук Василия всё сделать было несложно. Долго он не возился. После окончания работы к нему подошла хозяйка, протянула конверт и сказала:
– Это ваш гонорар, – потом продолжила. – Ко мне приехал дядя. Я приглашаю вас обоих к столу на чашку чая.
За столом свободно говорили обо всём. Видя доброе расположение к нему хозяйки и её дяди, Василий решился спросить:
– Почему некоторые люди строят большие дома, но занимают только маленькую часть, а то и вовсе в них не живут?
Татьяна попыталась объяснить:
– Из-за экономии средств. Маленькое помещение зимой легче отопить, а летом поддерживать комфортную температуру кондиционером. Так меньше затраты на электроэнергию.
Однако Василий на это возразил:
– Как-то по случаю я был у Белоусовых. У них большой двухэтажный дом, но живут в пристройке к гаражу. Конечно, там благоустроено – имеется туалет, душ, стиральная машина и просторная комната, совмещенная с кухней. Но они там не пользуются ни электрическим обогревателем зимой, ни кондиционером жарким летом. Зимой теплей одеваются, а летом, когда нужно, включают только вентилятор. Так экономить можно и находясь в доме, – недоумевал Василий.
В разговор вступил Сергей Семёнович:
– Василий, нужно быть в гармонии с законодательством страны проживания.
На это Василий ответил:
– У меня нет конфликта с законом.
Сергей Семёнович продолжил:
– В данном случае речь идёт не о конфликте. Дело вот в чём. Если у человека при выходе на пенсию есть в банке денежные сбережения, то ему говорят: «Вы сначала используйте ваши накопления, а потом мы будем выплачивать деньги». При этом – есть у вас дом или нет во внимание не принимается. В этих обстоятельствах некоторые люди вкладывают деньги в строительство дома. В этом случае при выходе на пенсию им делают денежные выплаты. А в нужный момент, когда хорошая цена, и нужны деньги, хозяин может дом продать.
– Мой дядя уловил удачный момент и продал свои две квартиры в Харбине, которые сдавал в аренду, – Татьяна с улыбкой посмотрела на дядю. Потом вдруг печально задумалась и продолжила. – После этого, вскоре уже такой возможности не было. Нам из Харбина пришлось уехать в Шанхай, оттуда в Филиппины. В этих путешествиях хлебнули немало горя. А уж потом попали сюда.
Обычный, никого, ни к чему необязывающий бытовой разговор за столом, начал перерастать в нечто серьёзное. У Василия с самого начала посещения появлялось и исчезало непонятное предчувствие. Потом это стало сопровождаться мыслями и воспоминаниями. То он вспомнил не лёгкий труд на лесоповале. То на память пришли воспоминания грубых и обозлённых обитателей лагерных бараков. И наконец тихо и незаметно из глубин его памяти перед мысленным взором Василия предстал Константин. Василий вспомнил последние слова своего друга: «Гора с горой не встретятся, а человек с человеком могут встретиться. Очень прошу тебя: если так случится – ты встретишь мою дочь, Татьяну …». Поток мыслей у Василия продолжался: «Харбин …, Татьяна …, имя тоже …, и по возрасту подходит. Похоже, это дочь Константина. Неужели такое может быть?! Это просто невероятно!»
Василий вежливо спросил Татьяну:
– Скажите, пожалуйста, как вас по отчеству?
Она не знала – зачем ему её отчество и с улыбкой ответила:
– О ... можно просто – Татьяна.
На некоторое время наступила тишина. Василий думал: как выяснить иным способом – та ли эта Татьяна? И решил рассказать эпизод из своей жизни:
– Я отбывал тюремный срок на Севере на лесоповале. Там познакомился с человеком.
Василий по понятным причинам не хотел говорить, – почему он там оказался, слукавил и сказал так:
– Тоже репрессированным, – будто и он был репрессирован.
– Его имя Константин Шабельников.
Татьяна вскрикнула;
– Это мой папа.
Она любила отца. Память о нём хранилась в глубине души. Все годы после отъезда в Россию никаких вестей о нём не было. И вот, совершенно неожиданно перед ней сидел человек, который знал его. Она была потрясена этой новостью.
Сергей Семёнович тоже был поражен таким известием. Однако он, в своей скитальческой эмигрантской жизни много повидавшей случаев подлога и прочих махинаций, решил всё-таки удостовериться – так ли это, спросил:
– Что вы могли бы о нём рассказать?
На это Василий сказал, что он из Харбина, поехал в Россию по делам, но границу перекрыли, и он был разлучён с семьёй. Его дочь звали Татьяна. Словом, он рассказал то, что ему о себе говорил Константин.
– Это точно мой папа, – сквозь слёзы сказала Татьяна.
Тогда дядя попросил Татьяну принести семейный альбом. Она пошла в другую комнату и вскоре вышла с толстым альбомом. Сергей Семёнович открыл альбом, перевернул несколько страниц, положил его перед Василием и с доброжелательной улыбкой сказал:
– Здесь он ещё совсем молод. В России он был уже взрослый. Интересно, он сильно изменился?
Василий прекрасно понял – что ждёт от него собеседник.
На развороте альбома были четыре разные фотографии. На одной из них группа юношей и девушек, человек шесть. Другие фото семейные дома и на природе. Василий внимательно и продолжительно рассматривал каждую фотографию. Тем временем Татьяна и её дядя восприняли медлительность по-своему: не узнаёт, наверное, он говорил о каком-то другом человеке. Василий узнал его сразу на всех фотографиях, но не торопился с ответом. Он вспоминал друга по лесоповалу, ему было приятно видеть его на фотографии.
Наконец Василий произнёс, указав пальцем:
– Вот этой шевелюры у него уже не было, – потом немного помедлив добавил. – Залысины, впалые щёки, морщины на лице, на фото их нет. Это всё появилось потом. А приветливый взгляд и добродушная улыбка сохранились. Это забыть и перепутать с другим человеком нельзя. На фото я узнаю Константина.
Татьяна заплакала и сквозь слёзы говорила:
– Когда папа пропал, мне было пять лет, но я его хорошо помню. Мы его ждали долгие годы, но так и не дождались. Да и нам потом пришлось бежать. Мама умерла в Шанхае, там было очень тяжело жить во всех отношениях. – Татьяна тяжело вздохнула, немного помедлила и сказала. – Значит он был репрессирован. Мы так и думали. Когда он ушёл из жизни?
– На первый день Пасхи в сороковом году, – ответил Василий. – Мне было поручено похоронить его на лагерном кладбище. Перед смертью он сказал, что у него есть дочь, Татьяна, и просил меня. Если так вдруг случится, что я встречу, то передать ей, что он очень любил её и помнил всю жизнь. Благословил на долгую и счастливую земную жизнь.
На короткое время наступило молчание.
Татьяна, прикрыв лицо платочком, тихо всхлипывала и вспоминала папу, маму и свою тяжёлую бесправную скитальческую жизнь, по воле судьбы оказавшуюся вне своего отечества. По выражению лица Сергея Семёновича было видно: и его тоже потревожили тяжёлые воспоминания время лихолетия. Однако Василия дома ждала семья:
– Домой пора. Лёшка и Соня уже пришли из школы. Надо жене помочь с домашними делами.
Они попрощались. Василий уехал. Но после этого посещения их отношения сблизились. Раньше они могли просто мельком видеть друг друга в храме на службе или на праздничной трапезе в прицерковном зале, или на каких-либо других мероприятиях. Теперь же они непременно подходили, привествовали друг друга и увлечённо вели беседу. Их соединяла добрая память Константина, для Василия хорошего друга, для Татьяны любимого отца, для Сергея Семёновича хорошего родственника, которого он знал и хорошо помнил.
Василий решил сам заниматься бизнесом
Строительная индустрия в Австралии интенсивно развивалась. Теперь уже не требовалось как раньше на месте пилить, рубить, строгать, изготавливая детали. Их привозили готовыми, сделанными на фабриках. Для возведения дома нужно было точно знать: какие детали, в какое место и в какой последовательности нужно устанавливать. Это требовало определённого знания и навыка. Особенно это требовалось от человека, который руководил строительством. Василий быстро освоил новую технологию. Это позволило ему остаться в должности бригадира.
По новой технологии дом возводился очень быстро по сравнению со строительством дома такой же площади в России. В Австралии практически нет морозов. Траншею для фундамента прокапывали всего лишь на один штык лопаты. Снаружи дома к стойкам прибивали шалёвку, изнутри к тем же стойкам прибивали гипсокартонными плиты.
Рабочие только устанавливали детали в нужное место и прибивали. Со стороны их работа выглядела так, будто они беспрерывно колотят молотками. А так оно и было. Да и сами они, хоть у любого спросите: «Чем занимаешься?». Отвечают: «Околачиваю дома». Кому-то могло показаться, что эта работа совсем не тяжёлая и не приносит никакого вреда строителям. Однако прибить тяжёлую гипсокартонную плиту к потолку требовались большие мускульные усилия. При этом позвоночник особенно был напряжён и находился в скрученном и согнутом положении. Через недолгое время у рабочих появлялись вывихи суставов, особенно позвонковых. А потом могли появиться и грыжи. Во время перерыва рабочие переговаривались между собой, их излюбленной темой была: кто к какому костоправу ходил.
Построенные дома с виду были красивые, но не уютные. В доме практически такая же температура, как и на улице. Стены-то состоят из двух фанерок: одна снаружи другая изнутри, а между ними пусто. Теплоизоляция фактически отсутствует. Поэтому многие люди, особенно пожилые, зимой в чём ходили по улице, в том и ложились спать. Однако дома раскупали быстро. Причиной тому был большой приток эмигрантов, нуждавшихся в жилье.
По своим обязанностям, Василию было доступно узнать: где и как делались закупки этих сборных домов, как оформлялся участок земли под застрой. Как-то раз он подумал: «Бригада у меня есть. Оформить бы участок. Купить сборный дом. Сделать всё как полагается – сможем. Все дома раскупаются, и у нас бы купили. Продать – не проблема. Получил бы тогда не зарплату, а прибыль. Это во много крат больше».
Ещё ничего не получил, а уже, с едва заметной улыбкой, насладился такими рассуждениями. Ну, так что ж. Если заработать своим трудом, то и не грешно. Радуйся.
Зарплата у Василия была хорошей, такой что он и Дарья могли некоторую часть заработка откладывать впрок. «Но денег на то, чтобы обернуться со строительством дома на продажу не хватало». Эта мысль огорчала его, но не отставала. Она часто крутилась у него в голове как неотвязная муха. Ему было сладко размышлять – какая была бы прибыль. Уж он и мысленно прикидывал, и делал уточнённые расчёты на бумаге. И всегда у него получались одинаковые числа размера хорошей прибыли. Василий порой долго словно завороженный смотрел на эти цифры. В этот момент они казались ему чем-то необыкновенно красивым. Идея строительства дома на продажу, будто дразня, манила его. Стать хозяином бизнеса ради хорошей прибыли – это неплохая мысль. Однако у Василия возможно была и другая причина. Он происходил из потомственных вольных донских казаков. Вольных в том смысле, что он и его предки не были крепостными крестьянами. Он застал ещё то время, когда с дедом и отцом приходилось пахать, сеять, косить сено, ухаживать за скотом, планировать и выполнять все работы, связанные с этим, самостоятельно. Вероятно, Василия тянуло к самостоятельной жизни. Он тяготился быть наёмным работником. Василий искал выход.
***
Однажды после службы на престольный праздника Успения Богородицы Татьяна и Сергей Семёнович пригласили Василия с женой, Дарьей, и детьми на праздничный ужин. Эти люди в русской общине пользовались весьма большим уважением. Дарье было приятно это приглашение. Она сразу же начала вытаскивать из гардероба платья, примерять, вертеться перед зеркалом. Надела очередное платье и с радостным волненьем запела:
– Я надела весёлое платье / И пошла на свиданье к тебе …
Потом игриво спросила мужа:
– Ну, как?…
В этот раз на ней было светлое платье с крупными цветами. Сзади на пояснице был огромный бант. На голове была шляпа с большими полями, на которых лежали кисть винограда и букет камелии. Василий, глядя на жену, молчал.
– Что ты на меня уставился пустыми глазами? – Начала раздражаться на мужа.
Для Василия легче камни таскать, чем отвечать на такие вопросы. Наконец он вымолвил:
– Можно и в этом платье. Оно не грязное, не рваное.
Дарья с негодованием ответила:
– От тебя никакого толку, – и позвала дочку.
Из соседней комнаты пришла Соня и, глядя на маму, сказала:
– Это мода прошлого века. К моей школьной подруге приезжала в гости тётя из Калифорнии. Так она говорила, что там уже такое не носят.
Маме с дочкой было несложно подобрать платье. Они и для папы приготовили костюм.
В это время Василию было не до праздничной одежды. У него вызревали серьёзные планы, потому и смотрел на всё другое пустыми глазами. Василий размышлял: «Вот и случай. Нужно поговорить с Сергеем Семёновичем. Он очень опытный в деловых отношениях, и деньги у него есть. Нужно предложить ему вложиться в строительство дома на продажу».
***
Праздничная встреча была организована у Татьяны. Когда приехали Самсоновы, Сергей Семёнович был уже там. Татьяна всех пригласила пройти в зал. Огромный стол был накрыт разнообразными яствами и напитками. Было много мясных блюд. Ну, как же всё-таки разговенье после Успенского поста. Во время застолья разговаривали о своих и чужих проблемах, о пустом и важном. И всё вперемешку.
Через некоторое время дети напились, наелись и стали тяготиться, сидя за столом. Татьяна предложила им пройти в другую комнату. Там она приготовила, специально для них купленную, игру для развлечения. Женщины увлеклись своим разговором, а мужчины своим.
– Мы уже здесь более десяти лет. Все давно отработали положенный срок на тех работах, куда направили по приезде. Многие сменили место, нашли работу выгодней. А вы, Василий, так на том месте и работаете до сих пор. Наверное, вас там всё устраивает? – Поинтересовался Сергей Семёнович.
На это Василий ответил:
– Я хорошо освоил профессию. Работаю бригадиром. Оплата хорошая.
– В этом случае нет смысла что-то менять, – сказал Сергей Семёнович, думая, что подытожил тему.
Однако для Василия разговор только начался.
– Я всё-таки хотел бы кое-что поменять, не уходя из строительного дела. – Василий сделал короткую паузу. Глядя на собеседника, Василий заметил, что он проявил интерес к продолжению разговора. – Я хотел бы поменять зарплату на прибыль.
– И как это возможно? – удивился Сергей Семёнович. Его удивило – возможно ли это именно для Василия? Как деловой человек он всё прекрасно понимал. Потому сам же и ответил. – Для этого вы должны стать хозяином бизнеса.
– Именно об этом идёт речь, – твёрдо ответил Василий.
Сергей Семёнович бросил на Василия строгий взгляд: «Эка куда хватил?!».
Василий понимал, что сейчас наступил момент, от которого зависит успех его замысла. Суть дела нужно ясно представлять не только самому, но и чётко донести до собеседника.
– Я знаю где и как оформить покупку участка для застройки; где купить сборный дом. Моя бригада имеет большой опыт, работает слаженно. Я прикинул сколько нужно денег на возведение одного дома. На все расходы у меня есть только половина. Вот у меня в чём проблема.
Василий на некоторое время сделал многозначительную паузу, как бы давая намёк: а не поучаствовать ли Сергею Семёновичу во второй половине?!
Он так и понял этот прозрачный намёк, но неожиданно для собеседника заговорил о том же, но иначе:
– Ваша строительная бригада работает в составе строительной кампании и приносит ей хорошую прибыль. Когда вы отойдёте, у них выпадет эта прибыль. Более того, вы станете конкурентом. Владелец строительной кампании вам этого не простит. Будет стараться при всяком удобном случае вас наказать. Кроме того. Строительный рынок сформирован и поделён. Новичкам никто не рад. Вас будут бить со всех сторон. Вход пойдут поджоги, подлоги и прочие мерзости. Помимо этого, сейчас стал применяться более изощрённый способ – провоцирование на юридические нарушения. На сколько мне известно, вы юридически неграмотный, прошу прощения за прямоту. Вас будут стараться разорить так, чтобы уж больше никогда не появился. Это как в джунглях: если ты сможешь постоять за себя, то останешься жив, если нет, то растерзают. – Сергей Семёнович сделал паузу и добавил. – Вот ваши проблемы. А финансовый вопрос можно решить просто – взять кредит в банке.
Василий выслушал всё внимательно и сник. Он слышал о конкуренции, но «лицом к лицу» не сталкивался, уж так сложились обстоятельства в его жизни.
– Значит, никак нельзя, – печально произнёс Василий.
Но Сергей Семёнович, к удивлению собеседника, заговорил на другую тему:
– Сегодня в церкви людей было заметно больше. Было тесновато. Новые люди появились. Подошли к тому, что нужно строить храм. Это было в плане, и участок покупали с расчётом на это.
Он, давний член приходского совета, знал все планы.
– Может быть уже пора делать сборы? – поинтересовался Василий.
Наступила тишина, и в ней вызрело решение, приемлемое для всех.
– Давайте друг другу помогать, – Сергей Семёнович, добродушно улыбаясь, сказал Василию. – Я буду помогать вам советом в юридических вопросах, чтобы уберечь от злых волков. А вместе мы будем помогать строить храм.
Василий обрадовался этому предложению:
– Я не пожалею денег на постройку храм.
Потом Сергей Семёнович попросил Василия:
– Пожалуйста, изложите на бумаге ваш бизнес-план. Я хочу более подробно ознакомиться с вашим предложением.
***
Василий возвращался домой и на его лице светилась радостная улыбка. Оно и понятно, его разговор с Сергеем Семёновичем открыл дорогу к осуществлению замысла – стать самому хозяином. Это сулило повышение социального статуса и увеличение семейного дохода. «Не пожалею денег. Дам сыну и дочери хорошее образование. Тогда никто не сможет сказать, что они неграмотные»: размышлял Василий. Видать всё-таки его зацепили слова Сергея Семёновича, что он не грамотный. Однако Василий не обиделся на эти слова, они побудили его подумать о детях.
***
Василию удалось выделиться в самостоятельную бригаду и с юридической помощью Сергея Семёновича вести успешно своё дело. Интересно отметить то, как восприняли члены его бригады. Их положение не изменилось. Они выполняли ту же работу в прежнем объёме. Поэтому Василий не предполагал какого-то изменения оплаты их труда. Однако члены бригады – это в основном люди из русской общины – рассуждали иначе. Они подошли к Василию и сказали:
– Вот, ты Василий будешь теперь получать намного больше денег и нам тоже надо прибавить.
При этом в их глазах светилась простота и детская непосредственность.
Василий ответил, что подумает. И он, не откладывая дело в долгий ящик, встретился и посоветовался с Сергеем Семёновичем. Тот ему сказал:
– Иди на уступку. Сейчас в русской общине подросла молодёжь. Они ищут работу. Твоя строительная кампания для них станет привлекательной. Принимай на работу и увеличивай объём строительства. Всё окупится.
***
День крещения Руси. Поездка в Сидней.
Конец июля. Завечерело. Василий сидел в кресле на крылечке, слегка поёживаясь и кутаясь в плед от прохладного зимнего ветра. Ему предстояла поездка в Сидней на приход князя Владимира на престольный праздник и для участия в заседании приходского совета. Там должен решаться вопрос окончания доделки прицерковных строений. Он понимал свою роль в этом деле – финансовая поддержка. Но не об этом размышлял Василий. «Кого бы оставить на это время за себя на стройке? Гаврил уже староват. Терентий ещё маловат». В это время из дома выскочил Лёша.
– Сынок, ты куда?
– С друзьями погулять, – ответил сын.
– Зима в самом разгаре, а ты легко одет. – упрекнул отец.
– Нет. Мне тепло. Папа, я не маленький и знаю, что надевать, – огрызнулся сын и убежал.
«Да, уж, двенадцать лет. А ведь, Терентию, когда приехали было столько же сколько сыну сейчас. Так Терентий уже взрослый». – Лицо Василия приняло удивлённое выражение. – «Как быстро, незаметно растут и взрослеют дети. Терентий серьёзный и деловой молодой человек. Пожалуй, его оставлю старшим за себя, когда уеду. Погляжу – как справится. Если хорошо, то поставлю его бригадиром. Делать всё самому уже стало тяжело. Пятидесятилетний юбилей справил два года назад. Уже помощник нужен». – Решил Василий.
***
Встреча с Максимилианом
На престольный праздник всегда бывает многолюдно и в небольшой храм все не помещаются. Обычно часть людей стоит на улице. В русском зарубежье этот праздник посещаем и особо почитается. Всё-таки в этот день отмечается Крещение Руси. После службы устраиваются ярмарки, на которых продают товары национального характера, записи музыкальных произведений, книги религиозные и светские, современные и классика. На некоторых столах предлагают купить пироги, калачи и прочее. А также предлагают попить чаю прямо тут из самовара. После службы у кого не было срочных дел, те ходили между ярмарочными рядами. Кто искал что-то купить, а кто просто глазел. Василий тоже проявил интерес к ярмарке, желая найти что-нибудь интересное для жены и детей. Перед глазами мелькали люди, до слуха доходила разноголосица. Вдруг перед ним мелькнул человек. Их мелькало много, но этот особенно обратил на себя внимание. Василию он кого-то напомнил. «Да, это Максимилиан!» – он окончательно его вспомнил. Василий подошёл ближе и окликнул:
– Максимилиан!
Этот человек обернулся, некоторое время всматривался, потом с восторгом громко произнёс:
– Василий!
Радость встречи выразилась в дружеских объятиях. Они стали расспрашивать и рассказывать, как у них сложилась жизнь. Потом Василий заметил, что здесь в ярморочной обстановке суетливо и шумно, и предложил зайти в кафе и там спокойно беседовать. Максимилиан стал рассказывать о себе:
После вашего отъезда лагерь почти опустел. Остались пожилые и больные. Положение осложнялось тем, что остались практически без средств существования. Я впал в уныние, бесцельно бродил по лагерю. Но запрос и фотографию всё-таки отправил в Голливуд. И к моему радостному удивлению, получил приглашение от одной из киностудий. Причём приглашавшая сторона оплачивала расходы за переезд с условием, что я отработаю эти затраты. Это условие мне понравилось. Оно гарантировало работу. Мне было на что жить. Первые два года работа была простая: уборка в павильонах, чистка отхожих мест, ну и помогал устанавливать и убирать декорации. Роли были редко и без слов – попрошайка с протянутой рукой, пьяный бездомный спит на тротуаре и различные вариации этих образов. Как-то мне было не по-себе от этих ролей. Но чего уж тут … в моём-то положении не покапризничаешь. Но всё-таки это давало заработок, который мне позволял выживать. Когда для съёмок нужен был бездомный или опустившийся наркоман, часто приглашали меня. Хотя кроме меня были другие желавшие. Даже и в этом случае была конкуренция, – всё-таки заработок.
Однажды мне очень повезло. Снимали эпизод. Званный вечер в доме известного богатого горожанина. В огромном светло украшенном зале присутствуют все самые влиятельные люди города. Среди них и прокурор. Это была моя роль, и она была без слов. Передо мной встала задача – как я должен создавать впечатление у зрителя, что я прокурор? Единственным средством выражения был язык мимики и жестов.
Во время съёмок в роли прокурора я ходил по залу, кому-то улыбался, кивал головой в знак приветствия. Сам же, про себя думал: «И ты ещё не на нарах?!» Когда слышал о некоем господине, что тот самый талантливый и удачливый бизнесмен, то глядя ему в глаза думал: «Чем больше у тебя удач, тем толще на тебя досье у меня». В сторонку к пальме в кадке отошли два уважаемых господина и стали что-то с интересом обсуждать. Я устремил на них серьёзный взгляд и подумал: «Вы у меня давно под серьёзным подозрением, мошенники». Когда я мысленно произносил эти слова, то мне так было легче придать лицу соответствующее выражение.
Вот таким приёмом я пользовался для создания образа прокурора. Это был большой труд. И он стоил того результата, которого я добился. Кстати, в этом фильме участвовали прекрасные актёры, он имел успех. После премьеры продюсер поблагодарил всех участников проекта, одобрительно вскользь упомянул и мою работу. Меня заметили. Стали приглашать чаще. Причём предлагали роли с короткими фразами. Однажды мне предложили сыграть одну из главных ролей в очень интересном фильме. По сценарию русский шпион выкрадывает у американцев секрет атомной бомбы. Роль удалась. Да и фильм получился кассовым. Моё финансовое положение значительно улучшилось. Мне удалось купить квартиру. Последние годы я участвую в праздничных представлениях, детских спектаклях и снимаюсь в фильмах. Немного пугаю детей, потом успокаиваю, смешу их. И мне это нравится. Я ведь по возрасту дедушка, вот и развлекаю деток.
Я ещё в Америке слышал, что недалеко от центра Сиднея располагаются огромные парки. Это место привлекает для отдыха сиднейцев своим простором и природной красотой. Но не только сиднейцев. Не редко сюда приезжают киносъёмочные группы из различных стран. Особенно здесь любят снимать экзотические эпизоды киностудии американского Голливуда. Вот и я сюда приехал со съёмочной группой отснять детский развлекательный фильм «Повелитель акул». Я в одной из главных ролей. Но то, что в этом месте есть храм великого князя Владимира, я узнал только вчера. Для меня это была большая радость. Наша память князя Владимира устроила нам с тобой совершенно невероятную встречу. Да, я даже подумать не мог, что когда-нибудь увидимся. Я очень рад встречи. Теперь ты расскажи о себе. Мне интересно – как сложилась твоя судьба.
Василий рассказал о себе, – как он упорно трудился на постройке домов, как ему удалось стать самому хозяином строительного бизнеса, хотя и не очень большого, но с достаточно хорошим и стабильным доходом. Василий рассказал о своей семье – об удачном браке с Дарьей и с особым теплом любви о сыне и дочери. Максимилиан слушал с интересом. Он был рад за своего друга, что у него сложилось всё удачно. «А так ли уж всё?» – внимательно глядя на Василия, усомнился Максимилиан. «Даже когда о чём-то говорит с радостью, – в глазах едва заметна печать тоски и скорби. Это было заметно ещё в лагере. Значит раны души возникли раньше и будто тенью омрачают взор. На некоторое время они задумались и молчали. Как правило, в этот момент эмигранты вспоминали события, заставившие покинуть родину. Первым заговорил Максимилиан:
– Я вспомнил панику в Севастополе. Отчаяние не сумевших сесть на корабль. Нищенское существование в Стамбуле. Грецию, Сербию, Германию. Начало войны. Лагерь ДИПИ. Многие годы унизительной бесправной жизни.
На это Василий сказал:
– Тебе легче переживать прошлые невзгоды, потому что все эти события были не по твоей воле. У меня немного по-другому. Я ушёл из родного дома с топориком счастье тесать. Мама плакала, уговаривала не уходить. Я не послушал. Она ушла из жизни. Я её больше никогда не видел. С годами чувство вины перед ней не проходит, только усиливается. И ничего сделать с этим нельзя. Потом был сослан на лесоповал. В том земном аду пробыл десять лет. Потом война. Лагерь. Кругом разрушения, смерть и скорбь. Многое произошло из-за моих трагических ошибок. Единственный проблеск счастья – это у меня была жена. Я её очень любил, и сейчас не забываю. Она умерла во время войны. Даже любовь мне принесла скорбь.
Максимилиан, желая утешить друга сказал:
– Но сейчас-то у тебя всё есть: хорошая семья, достаток в доме, жена тебя любит, уверен, дети тоже. Живи и радуйся.
Но всё-таки Василий нашёл чему возразить:
– Да, у меня всё есть. Мне не на что пожаловаться. Сейчас мы с тобой начали вспоминать свою жизнь, и в памяти моей мелькнули события давно прошедших дней. Они никуда не деваются. Они живут в душе, иногда предстают перед мысленным взором и, терзая душу, заставляют переживать прошедшее вновь. Это мучительно. Иногда думаю: «Вот бы вернуть всё назад. Я бы прожил свою жизнь совсем по-другому. Но, увы, это невозможно». Нынешняя жизнь, какой бы она сладкой ни была, не может совсем изжить из души прошлое. Вот так я с этим и живу.
Друзья откровенно поговорили.
– Да, кстати. Ты сказал, что после нашего отъезда в лагере остались пожилые и больные, у них не осталось средств к существованию. Так вот, у нас в Мельбурне стараниями двух женщин было создано благотворительное общество «Иоанна Кронштадского». Они собирали средства и отправляли в помощь там оставшихся.
Они собирали средства
Они собирали средства и отправляли в помощь там оставшимся. Помощь начала поступать при тебе, или ты уже уехал в Голливуд? – Спросил Василий.
– Да, при мне. Когда получили, все были рады до слёз. Благодарили Бога и благодетелей. – С чувством искренней признательности сказал Максимилиан. – Потом, вероятно вспомнив евангельские события, с восхищением добавил. – Всё-таки евангельский образ женщин – Марфы и Марии – вечен. Эта помощь помогла людям выжить. Мне было проще. Я вскоре уехал. – Сказал Максимилиан.
– Будет ли у тебя свободное от съёмок время? – Поинтересовался Василий. – Потом сказал. – Я хотел бы пригласить тебя в Мельбурн.
– Думаю, да, время найдётся, – это предложение его обрадовало. Потом со смехом добавил. – Я намажу краской подошвы обуви и пройдусь по центральной улице города, чтобы следы моих ног долго сохранялись.
– Актёры до старости мальчишествуют, – заметил Василий.
Друзья душевно провели время, договорились как поддерживать связь, и расстались с желанием вновь увидеться в Мельбурне.
Через месяц у Максимилиана на съёмках появился перерыв в одну неделю. Он воспользовался этой возможностью и отправился в Мельбурн. Там в аэропорту Туламарин его встретил Василий. По дороге в город Максимилиан, сидя в автомобиле, разглядывал через окошко бескрайние зелёные просторы Австралии.
– Правду говорят про Австралию – зелёный континент, – сказал Максимилиан.
– Сейчас зима. Часто выпадают дожди. Потому кругом зелено, а летом сухо и жарко. Тогда Австралия представляет собой выжженный солнцем жёлтый континент.
Видя, что гость стал ежиться от холода, Василий включил подогрев салона в машине, при этом сказал:
– Ты приехал в зиму, легко одет. В Сиднее заметно теплей, а в Мельбурне холодно. Этой ночью выпал снег. Ну, не то, чтобы сугробы. Утром всё было покрыто инеем. У нас на князя Владимира – разгар зимы. Сейчас конец зимы, но в этом году зима что-то загостилась.
Дом Василия был просторный, благоустроенный с отоплением. Для гостя нашлась отдельная комната. Дарья встретила Максимилиана приветливо. Сын, Лёша, и дочь, Глафира, смотрели на гостя с любопытством.
На следующий день Василий предложил Максимилиану посетить Русское благотворительное общество имени Иоанна Кронштадского. При этом сказал так:
– Если ты хочешь не только с благодарностью помнить своих благодетелей, но и поблагодарить их лично, то такая возможность есть. Он здесь не далеко. Мы без труда доберёмся пешком.
– Буду рад.
В офисе общества были две пожилые женщины, Елизавета и Ольга. Когда-то Максимилиан их знал, они были в том же лагере ДИПИ, но им удалось уехать из Германии года на три раньше. Прошедшие годы своё дело сделали. Им пришлось, хотя и немного, но напрячься, чтобы узнать друг друга. В их глазах светилась искренняя радость. Начали расспрашивать друг друга – как у кого сложилась жизнь? В первую очередь Максимилиан стал благодарить Елизавету и Ольгу за ту помощь, которую они организовали в самые тяжёлые дни оставшихся без средств к существованию никому не нужных пожилых и больных соотечественников в разгромленной Германии. Он выразил своё восхищение их подвигом. При этом назвал их евангельскими Марфой и Марией. Под конец спросил:
– Как вы дерзнули на такой подвиг? Ведь у вас у самих мало что было. Сами ещё не обжились в другой стране. На что вы надеялись? Что вами двигало?
Елизавета ответила:
– Муж получил приглашение в Мельбурнский университет. Мы уехали раньше других. Но уже тогда мы знали, что будут приглашать в Австралию не всех, а только трудоспособных. От прибывавших мы знали, что в лагере положение пожилых и больных становилось хуже. Местные жители ничем помочь не могли, в разгромленной Германии сами кое-как существовали. А немощные старики ДИПИсты ещё хуже. В лагере мы жили вместе, я многих знала, сроднилась с ними. Понимая, что они в безвыходном положении, я не могла быть спокойной. Нужно было что-то делать. Поговорила с мужем. Он согласился, что нужно помочь людям, – и с улыбкой перевела взгляд на подругу. – А в лице Ольги нашла единомышленницу.
Ольга продолжила этот разговор:
– Когда Елизавета поделилась со мной своей печалью об оставшихся в лагере пожилых русских людях, я сказала, что об этом знаю и меня это трогает. И мы с ней начали работать. Стали вести беседы с людьми в русской общине, чтобы организовать помощь. Оказалось, что многие поддержали эту идею. Это было радостно не только за оставшихся в лагере, но и за нас. Если мы сохранили чувство взаимопомощи, то значит выживем в новой стране.
Организовали благотворительное общество. Из-за частых пожаров в Австралии страдали и русские эмигранты. Приходилось помогать погорельцам. Помогли переехать пожилым русским беженцам из Шанхая, так же оказавшимся в очень тяжёлом положении. Для того, чтобы их приютить, построили павильоны. Со временем людей, желавших участвовать в делах благотворительности становилось больше. Увеличивались и возможности нашего общества. Сейчас в плане построить русскую деревню.
Для Максимилиана эта беседа явилась встречей лицом к лицу с проявлением искреннего милосердия. И это вызвало в нём желание приобщиться к добродетели. Перед прощанием со своими благодетельницами Максимилиан внёс посильную лепту в благотворительный фонд, ещё раз поблагодарил за их усердные труды и уехал.
Василий часто сидит в кресле на крылечке и вспоминает прошло
***
Василий жил в пригороде Мельбурна. В этом месте была русская церковь, офис русского благотворительного общества, русская деревня и русский старческий дом. Вокруг этих учреждений в своих частных домах проживала многочисленная русская диаспора.
Начало девяностых годов двадцатого века. Василий вошёл в преклонный возраст. Ему было уже немного за восемьдесят. Однако в нём ещё сохранились остатки былой бодрости духа и физической силы. Старик, жил один в своём доме. Ему нравилось сидеть в кресле на крылечке своего дома, любоваться цветами в палисаднике, смотреть на прохожих, на мимо проезжавшие автомобили или вглядываться в даль. За одноэтажными домами на некотором возвышении располагался пустырь, своим видом очень похожий на донскую степь. Его взгляд всегда привлекал огромный засохший эвкалипт, голый ствол и ветви которого были хорошо заметны издалека. Он своей формой и серой белизной напоминал Василию знакомый ему с детства засохший тополь, стоявший в поле между Доном и высоким курганом. Вероятно, поэтому он любил сидеть на этом месте и предаваться воспоминаниям. К тому же, по улице не редко проходили знакомые русские люди из эмигрантов. Часто кто–нибудь заходил, или Василий иногда сам зазывал к нему на посиделки. Тогда они по долгу наслаждались беседой.
Вспоминая прошлое, Василий ясно осознавал, что в молодости совершенное преступление было настолько серьёзным, что его последствия определили мне место в земной жизни. «Судом был лишён свободы на десять лет. Бог наверное тоже ограничил мою свободу. А что я выбирал? В жизни выбора практически не было. Прожил как перекатиполе, гонимое ветром» –размышлял Василий. Ему казалось, будто тогда ветер, тучи, луна и перекатиполе словно сговорились и действовали заодно водимые неким разумом, и этот разум вступил с ним в какую–то игру, правила которой Василий не знал. Он знал только то, что задумал сделать. «Однако кто ж был главным действующим лицом? Я. Моё неуёмное желание, во что бы то ни стало разбогатеть, сыграло свою зловещую роль. За это ухватился «он». А Антонина? Просто жертва? – мысленно сам с собой размышлял Василий. – Но «его» повадки таковы, чтобы сводить до пары. Интересно, за что «он» её зацепил? И всё пришло к трагическому концу. Много я после каялся, и Бог дал мне возможность достигнуть вожделенной цели – разбогатеть. Эта цель оказалась не такой сладкой, как мне казалось раньше. Она не стоила того, что я сотворил окаянный. За всё пришлось дорого платить. Я лишился своего отечества. Живу я только воспоминаниями и не имею возможности реально прикоснуться к жизни, навсегда утраченных родных краёв, близких людей, словом, всё то, что дал мне Бог в удел во время моего прихода в земную жизнь. Это стало не проходящей печалью, нередко наваливающейся скорбью, словно душу сдавливал могильный камень». При последних словах его мысли перескочили на другое: «Могильный камень… Я не забыл тебя. Я не забыл тебя, Катерина». В это мгновение Василию на память пришли строки из стихотворения одной пожилой эмигрантки:
Есть незаживающие раны,
И никто не в силах им помочь.
Не болят, а ноют непрестанно,
Непрестанно ноют день и ночь.
А порою нападает глухая,
Бесконечно горькая тоска,
Если к ним притронется
Чужая и немилосердная рука.
Когда Василий на одном из праздничных вечеров впервые услышал это стихотворение, он подошёл к автору и спросил:
– Евдокия, ты живёшь небедно. Разве обеспеченная жизнь тебе не помогает унять ноющие раны души?
Ей не нужно было думать, чтобы дать пространный ответ с объяснением. Он ею выстрадан. И она ответила сразу и коротко:
– Нет.
«Это правда», – подумал Василий.
***
Календарная осень в Мельбурне оканчивается в мае месяце. Скорый приход зимы погода давала почувствовать частыми похолоданиями. В тот год зима пришла раньше обычного.
Мельбурнская зима – это совсем не то, что зима в России. Как правило, это прохладная сырая погода с ветерком и частыми дождями. Температура воздуха от пяти до пятнадцати градусов по шкале Цельсия. Иногда ночью бывал слабый морозец, но он редкий гость и, когда бывал, то после себя оставлял рано утром на газонах иней, исчезавший при первых лучах солнца. Да, и то, такое случалось весьма редко.
В Мельбурне, как и во всей Австралии, круглый год какие–то растения цветут и какие–то птички поют. Вот, и у Василия в палисаднике цвели камелии. Они похоже на куст сирени, а их цветы подобны распустившимся красным розам. Красовались герберы. Торчали из земли нарциссы и тюльпаны. Чирикали попеременно какие–то разноцветные причудливые птички, одни заканчивали петь, другие начинали. Истошно орали попугаи. В местах, которые дальше от центра их на много больше, и орут они круглые сутки. Днём ещё можно переносить их крики, а вот ночью не все могут спать под их аккомпанемент. В посёлках далеко от города те, кто не может переносить их крики ночью стреляют из ружей холостыми патронами. На некоторое время всё стихает, а потом опять всё по–прежнему.
В один из зимних дней Василий сидел на своём любимом месте. Мимо проходил Тимофей. С ним он познакомились ещё на корабле по пути из Неаполя в Мельбурн. Потом они были отправлены на работу в одно и тоже место недалеко от Мельбурна. За многие годы у них сложились приятельские отношения. Тимофей помахал рукой в знак приветствия старого друга.
– Давно тебя не видно было. Где ты пропадал? – поинтересовался Василий.
– Далеко.
– Зайди ко мне. Расскажи, – пригласил Василий приятеля на посиделки.
Тимофей свернул во двор, удобно устроился в кресле рядом с другом.
– Я был в России, – зная, что это удивит друга, немного с гордостью объявил Тимофей.
– Да, ну?! Брешешь, – не поверил Василий. – И тебя не расстреляли? Ты же при немцах в Таганроге полицаем был.
– Во–первых, я никого не убивал, не насиловал, не грабил. Я приспосабливался к тем условиям жизни, какие были. – Потом как бы оправдываясь добавил. – Да. Приспособленец я. Жить–то хочется, вот и вертелся туда–сюда, с боку на бок переворачивался – и вашим, и нашим.
– Да, ладно. Я всё это знаю про тебя. Лучше дальше рассказывай, как съездил.
– Ну, вот, – продолжил Тимофей. – Ты же знаешь, что Советского Союза уже нет, развалился. Мне дали визу и в новой России не преследовали. Ты тоже можешь съездить, если хочешь.
– Неужели время такое пришло? Кто бы мог подумать?! – недоумевал Василий. – И всё по–тихому обстряпал?! Никому не сказал. – Укорил его Василий.
– Да, знаешь?! … Мало ли что могло бы случиться … Я решил, что расскажу потом, когда вернусь.
– Ну, расскажи, как ты это дело провернул? – Василий очень заинтересовался.
В эмигрантской среде не редко случалось, что в разговорах люди могли что–нибудь не договаривать, но в этом случае скрывать что–либо не было смысла, и Тимофей рассказал старому другу со всеми подробностями, как он организовал поездку в Россию.
После этой встречи Василий был под впечатлением от рассказа Тимофея. Услышанное взволновало его. Он никак не мог представить себе, что произошло в России и до конца поверить в то, что свободно может поехать на родину. В тоже время, Василий обратил внимание – на приходе стали появляться новые люди. Их появление вызывало живой интерес прихожан и всякие разговоры от серьёзных до простого любопытства. Они и раньше были.
Вот, к примеру, Василий вспомнил такой случай.
Случай с приезжим. Появление новой волны эмигрантов.
За столом сидели кроме знакомых и друзей хозяев молодой человек лет тридцати. Он недавно приехал в Австралию на соревнования по теннису. По окончании соревнований отказался ехать назад в Советский Союз. Невозвращенец. Хозяева были люди состоятельные и любили угостить друзей от всей души. Гости наслаждались не только яствами и питием, но и беседами о том: кто какую купил машину, куда ездил в путешествие, ну и конечно о болезнях, врачах и лекарствах. Они вспоминали былые тяжелейшие годы бегства. Тогда не все достигли цели. Из разговоров этот молодой человек понял, что пожилая пара, сидевшая напротив, весьма состоятельна с давних пор. Он дерзнул так прямо и спросить:
– Если эмиграция была такой тяжёлой и опасной, как же вам удалось сохранить капитал?
Дедушка обвёл рассеянным взглядом зал и, обратился к бабушке:
– Акулина Тимофеевна, а где моя шляпа?
Она ему в ответ:
– Небось в прихожей на вешалке, Григорий Исаич. Там ты её оставлял. Ой. Засиделись. Пора домой. Простите, – и незаметно слегка ткнула дедушку в бок.
– Ой. Да. Нам пора, – ойкнул дедушка, вышел из-за стола, откланялся, чхнул в кулак и подкашливая направился в прихожую.
За ним поправляя юбку, крестясь и охая, поплелась Акулина Тимофеевна.
Хозяин и ещё несколько человек пошли проводить пожилую пару. Там они провожались полчаса, наслаждаясь беседой. Невозвращенец сидел за сытым столом один и чувствовал некую растерянность, не зная – как себя вести.
На следующий день невозвращенец гулял по центру Мельбурна. Впереди на некотором отдалении он заметил, – навстречу ему шёл Григорий Исаич. «Вот, и хорошо. Я постараюсь выяснить, – что вчера произошло». Потом вдруг обратил внимание на красиво оформленные витрины магазина. На минуту он увлёкся разглядывать сияющие сверкающие блестящие предметы. А когда посмотрел вперёд, то Григория Исаича не увидел. С недоумением посмотрел по сторонам, – дедушка сосредоточенно и торопливо вышагивал по противоположной стороне дороги. «Это не случайно. Вчера я наверное что-то сказал не то, или что-то сделал не так». Подумал невозвращенец. До него, как говорится, стало доходить.
Григорий Исаич возвратился домой. Бабушка сидела за рукоделием – зашивала подушку.
– Правду люди говорят: «Придут советские и всё заберут».
Акулина Тимофеевна с полной уверенностью в справедливости этих слов как бы назидательно напомнила мужу. В ответ дедушка покачал головой в знак согласия. Потом она, сделав последние стежки, продолжила:
– А я вторым швом прошлась. Так оно будет надёжней.
Подушёнка-то среднего размера невзрачная на вид, но бабушка благоговейно как нечто ценное с ненужными предосторожностями унесла в другую комнату. Скорее всего там могли быть деньги, скопленные на похороны.
***
«Однако тогда эмигрантов было заметно меньше и это не было знаком того, что уже можно посетить Россию» – продолжал рассуждать Василий.
После этого случая прошло около десяти лет. Картина с приезжими поменялась. Появились торговцы. Они около храма на земле на подстилке, разложили советские воинские награды и уговаривали прихожан покупать. То появилась дама, второй молодости, шикарно одетая, в шляпе с бутофорской кистью винограда на широких полях, своим поведением давала понять – «Ну, вот, я пришла»; то скромно одетый молодой человек лет тридцати пяти военный инженер из Мурманска, потерявший работу в России, в поиске – как бы устроиться в Австралии. Новоприбывшие были очень разные люди, и их с каждым днём становилось больше.
По очередному поводу старые эмигранты собрались вместе отпраздновать кому-то 75-летие. Разговор вели на разные темы. Кому сколько лет уже стукнуло; кто жив, а кто уже почил в Бозе; про свои болезни и лекарства. Всё болит, врачи мало что понимают, лекарства дорогие, а пенсия маленькая. Потом, как правило, начинают говорить о новоприбывших.
– Раньше приезжали голодранцы. А теперь стало меняться? … Вот, к примеру, этот, кто на новой машине к храму подъехал и не туда поставил. Ведь, не давно приехал, а уже у него и новая машина, и добротный просторный дом с большим участком земли. Это стоит огромных денег. Интересно, откуда у него такие деньги? Так их ещё нужно и переправить сюда. – удивлялся тот самый Григорий Исаич.
Теперь пришёл его черёд удивляться, завидовать и осуждать. Завидовать и осуждать это свойство грешной души любого человека в том числе и «советского» и «кадетского». Был бы повод, и повод был. Народ дружно загомонил. Среди них был весьма пожилой глуховатый старик. Слова он разбирал плохо, но всегда всем поддакивал. Но если непосредственно его спросить о чём-то, то он прикладывал ладонь к уху и спрашивал: «Что это? Говори мне решшы». Видя дружное оживление за столом, он полюбопытствовал, – о чём идёт речь? – и приложил ладонь к уху. Один из сотрапезников дал разъяснения по этому приболевшему к ним вопросу.
– Говорят, что он приватизировал магазин в Москве, продал его за дорого и, как говорится: Дай Бог ноги.
– Вот бы мне так – взять и приватизировать магазин или хоть бы что, а потом продать. Так ведь тут такого нету. – Позавидовал Григорий Исаич.
– Да, как же нету?! Вот какой случай был. Один частный банк работал хорошо. Потом хозяин помер, банк достался сыну. А он оказался не способным к этому делу. Доходы стали падать, и банк начал разоряться. Хотя банк был небольшой, но важный. Государство его выкупило, вложило средства, довело до рентабельности, провело приватизацию, т.е. продало с хорошей прибылью в частные руки. Вот тут как происходит приватизация.
– А в России дело крутится в обратную сторону. Никак не пойму, – что в России происходит? – выразил недоумение один из присутствовавших, и с ним согласились остальные.
Глуховатый дед сумел-таки расслышать главную мысль, и он дал свою оценку:
– Значит тот человек продал казённый магазин и скрылся с деньгами. Грешно это. Грешно…
Через некоторое время друзья насытились яствами, насладились беседами. Потом они загремели стульями, выходя из-за стола, разошлись восвояси.
Василий засобирался в Россию
Мысли Василия путано роились, но постепенно из этого роя выделилась главная мысль – сейчас пришло время исполнить своё обещание. Прошла неделя, и Василий принял твёрдое решение – съездить в Россию. Об этом первому он сообщил сыну.
Не вставая из кресла, он дотянулся до телефона, нажал несколько кнопок, и через короткое время начал говорить:
– Привет, Алекс, – на австралийский манер Василий поздоровался.
– Привет, папа, как ты сегодня? – на тот же австралийский манер прозвучало приветствие в телефоне.
– Я хочу съездить в Россию, – Василий решительно объявил сыну своё намерение.
– Я не ослышался? Ты собираешься ехать в Россию? – с недоумением переспросил Алекс.
– Да! Сын. У меня там есть незавершённое дело. Несколько лет назад я тебе о нём говорил.– О, да. Я помню. Но папа, это так неожиданно. Я сейчас не знаю, что на это ответить. – Немного помолчав, продолжил. – Я слышал о переменах в России. Ты уверен, что тебе туда уже можно ехать?
– Тимофей Шишкин уже побывал. Я с ним не давно виделся, он с восторгом рассказал, как побывал в России, какие там перемены. Вот и я засобирался. Нужно ехать сейчас иначе через некоторое время для меня будет уже поздно.
Алекс, как бизнесмен хотя и некрупный, но интересовался тем, что происходит в мире. До него доходили в общих чертах сведения о наиболее значимых событиях, происходивших на родине его предков. Немного подумав, он согласился с отцом:
– Раз уж Тимофея пустили в Россию и выпустили обратно, то, я думаю, тебе тоже можно. Потом он начал излагать соображения относительно поездки:
– Лучше всего ехать, когда в Австралии осень или весна, тогда в России наоборот – весна или осень. Погода будет приблизительно одинакова. Легче перенесёшь поездку. Я поеду с тобой.
– Сынок, я не обременю тебя этой поездкой. Занимайся своими делами.
– И не думай, что я не отпущу тебя одного. Ты должен считаться со своим возрастом. В поездке может случиться всё что угодно. Рядом должен быть свой надёжный человек. У меня, конечно, есть очень важные дела, я их должен закончить. Для этого потребуется не меньше месяца. Но и оформление паспортов и виз возьмёт времени столько же.
– Со мной поедет Васька.
– Как!? Дедушка с внуком договорились за моей спиной, и мне ничего не нужно знать? – Алекс выразил удивление и некоторое недовольство.
– Пока он ничего не знает. Это я так решил, – поспешил успокоить отец сына. – Но я его уговорю, и в университете его дела тоже можно уладить. Отлучка на короткое время ни на что не повлияет. А что упустит, то наверстает – он у нас способный мальчик.
Несколько секунд оба молчали.
– Может быть, этот вариант лучше. У меня действительно серьёзные дела: даже если допустить малейшую ошибку наша фирма понесёт большие убытки. Есть один не очень надёжный поставщик, он нуждается в постоянном внимании.
«Хороший у меня сын: не алкаш, не наркоман, работящий, любит семью. Но «жало в плоть» его терзает. Алексей дома один. Вот и момент задать ему один вопросик», – мелькнула мысль у Василия.
– Этот поставщик из Баларата?
– Почему ты говоришь – из Баларата?
– У тебя туда частые деловые поездки. Что ты там делаешь?
Алексею ещё ни разу в своей жизни не удавалось что–нибудь скрыть от отца. И в этот раз ему казалось, что отец всё знает. Поэтому он решил сказать прямо:
– Папа, я взрослый и сам разберусь – куда и зачем мне ездить.
– Да уже можно сказать мужчина, сорок лет.
– К тому же, с ней, в смысле с Баларатом, всё кончено.
При этом Василий подумал: «Хоть он говорит, что всё кончено, однако, кажется, что не всё», и вслух сказал:
– Замечательно. Теперь вспомни: ничего не оставил у неё. Если оставил, то пока не поздно … , – намекнул Василий сыну. – А то придётся, как в прошлом году, выкупать у красавицы твою десяти долларовую майку за тысячу. Уж если не можешь удержаться, то хотя бы научись заметать за собой следы.
– Мне неприятно, что ты напомнил об этом.
– И мне тоже, но ты понимаешь, что я забочусь о тебе. Ладно, перейдём к другому. Как твои девочки? – спросил Василий про жену и дочку Алексея.
– Софи и Глафи уехали в магазин «Катерина».
Василий понимал, что «Катерина» – дорогой магазин в центре Мельбурна, не имеет ни малейшего отношения к его второй жене. Однако, услышав это имя, внутри у него что–то дрогнуло, будто из глубины души кто–то постучал, и он вновь смутно почувствовал горечь безвозвратной потери.
– Соня приучит Глашу ездить по дорогим магазинам да наряжаться, – проворчал Василий.
– О, да! Ещё как! Ах, папа, уже приучила. Да, ладно, пусть. Средства позволяют.
– В этом году престольный праздник приходится на воскресенье. Так что после церкви всех жду к себе на разговенье после Успенского поста. Сейчас буду звонить Галочке. Приглашу всех Дятлоффс. – Последнее слово Василий произнёс на английский манер, что означало Дятловых, то есть семью дочери Галины.
– Я очень рад. Давно не виделся с сестрой и её семьей, – Алексей искренни обрадовался. – Здорово, папа. Ты устроишь нам настоящий праздник. Вот и случай, обговорим все детали твоей поездки и всего, что с этим связано.
На этом телефонный разговор окончился.
Василий с внуком Васькой приехали в Россию.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
Ветер судьбы. Часть 2
© Copyright: Самсон, 2023
Свидетельство о публикации №223092900856
Свидетельство о публикации №223092900856
Рецензии