Падение Ормуза

+NNDNN+
Во имя Отца, и Сына, и Святого Дyха.
Остров Ормуз (или, по-арабски - Джерун) располагается в северной части Ормузского пролива, между Оманским и Персидским (Арабским) заливами, в восьми километрах от материка, имеет овальную форму, размер семь на восемь километров, площадь сорок два квадратных километра. В его названии, скорей всего, запечатлелась память о верховном боге древних ариев Ахурамазде, или же Ормузде, Духе Света и Добра, веру в которого еще в незапамятные времена проповедовал златобородый пророк Заратуштра-Заратустра-Зардушт, именуемый в западной традиции Зороастром. К юго-западу от Ормуза находятся острова Кешм (самый крупный остров в Ормузском проливе) и Ларек. Рельеф холмистый (вулканического происхождения), максимальная высота — сто восемьдесят шесть метров. Побережье — преимущественно песчаные пляжи, местами к воде выходят утесы. К востоку от главной гавани имеется небольшая приливная система ручьев с солончаковой растительностью. Внутри острова по большей части растительный покров отсутствует.
Сегодняшний Ормуз – немногим более, чем топоним на географической карте. Еще в тридцатые годы ХХ века редкие туристы, посещавшие его, видели лишь пару руин, несколько жалких хижин, понемногу рассыхающихся и разваливающихся под палящим солнцем, выжигающим бесплодный берег… С тех пор, конечно, изменилось кое-что, но мало.
По сей день единственное постоянное поселение - рыбацкая деревня Ормуз на севере острова. Имеется еще несколько поселений с небольшими участками орошаемой земли и садами. Население острова (на котором еще сохранились остатки руин форта, построенного в свое время португальцами, о чем еще пойдет речь далее) в летнее время может уменьшаться в два раза из-за миграции.
В 2008 году на острове Ормуз был создан крупнейший в мире почвенный ковер. Композиция под названием «Персидский залив» была составлена из почв семидесяти  оттенков и заняла площадь в тысячу двести квадратных метров…
Вот, собственно, и все, что можно сказать о современном Ормузе…
Но в свое время этот нынешний «призрак былого величия» был самым гордым из торговых городов, сверкавших самоцветами на берегах Индийского океана. «Мир подобен перстню с драгоценным камнем, и драгоценный камень в нем - Ормуз» - так поэтично восхваляли «мавры»-мyсyльмане достославный город.
Правда, и тогда его климатические и природные условия никак нельзя было назвать благодатными. Пустынный, безводный, опаленный остров, накаляемый ежедневно чуть ли не добела жгучими лучами палящего солнца. Никакой растительности, кроме безлистных кустов терновника. Никаких полезных ископаемых, кроме красной охры, каменной соли и серы. Весь блеск, излучаемый когда-то Ормузом, он получал извне, как и все, включая питьевую воду.
Огромный и прекрасный город, выросший на этой голой, выжженной скале,  был обязан своим существованием и расцветом исключительно своему крайне yдвчномy географическому положению у самого входа в Персидский залив, и двум своим превосходным портам. Прибывавшие как издалека, так и не издалека торговые флотилии из стран Среднего и Ближнего Востока издавна искали прибежища в этих портах – и постепенно Ормуз превратился в центр распределения богатств и обмена богатствами всей Азии.  Эти богатства доставлялись в Ормуз как по морю, так и по суше,  караванами из Египта, Персии и Туркестана, ибо Ормуз, по мере своего роста и развития, стал важным транспортным узлом, перекрестком и конечным пунктам множества торговых путей.
С III века после Рождества Христова Ормуз (Хормус) входил в состав Новоперсидской державы Сасанидов (Эраншахра). После выхода на историческую арену новой религии – Ислама, проповедуемой пророком Мухаммедом (именуемым в западной традиции Магометом) – и распространения власти первых (праведных) преемников Мухаммеда –халифов - на Иранское нагорье в ходе арабских завоеваний (632—661 гг.) Ормуз стал основным портом и рынком области Керман. Примерно к 1200 году ее торговля с Индией и Китаем осуществлялась только через Ормуз. К середине XIII века Ормуз вошел в состав Монгольской империи (а точнее, ее филиала - государства ильханов из династии Хулагуидов, или Персидской орды). В этот период Ормуз дважды посетил венецианский путешественник и «земли разведчик» Марко Поло, «открывший» Европе далекий Китай.
Впоследствии Ормуз входил в состав среднеазиатской державы Тимуридов, затем – державы персидских шахов из династии Сефевидов. Флот китайской империи Мин под командованием Чжэн Хэ неоднократно посещал этот приобретавший все более приоритетное значение торговый порт, в ходе трех торгово-дипломатических экспедиций знаменитого китайского мореплавателя, 1414—1415, 1421—1422 и 1433 годов. В 1475 году на острове Ормуз также побывал русский путешественник Афанасий Никитин, упомянувший о нем в своем «Хож(д)ении за три моря»:
«А  Ормуз — на острове, и море наступает на него всякий день по два раза… Велик солнечный жар в Ормузе, человека сожжет… Ормуз — пристань большая, со всего света люди тут бывают, всякий товар тут есть; что в целом свете родится, то в Ормузе все есть. Пошлина же большая: ей всякого товара десятую часть берут.»
Ни в одном из городов тогдашнего Ближнего и Среднего Востока не увидеть было такого изобилия разнообразнейшего «красного» (как говорили на Руси) товара. Индийские парусники доставляли в Ормуз драгоценные камни, красивые ткани и пряности, а также тончайший муслин из Бенгалии; Каир и Александрия присылали благоуханную розовую воду, парчу и бархат, шафран и золотые слитки; из Малакки везли специи Дальнего Востока: мускатный орех, гвоздику, сандаловое дерево и камфару. Конечно, не было недостатка и в драгоценном китайском шелке. Кроме всего прочего, Ормуз считался – и по праву! - мировым «жемчужным рынком», исправно посещаемым всеми покупателями или продавцами бесценного жемчуга Персидского залива (известного в Древней Руси и Московском царстве как «гурмыжский», то есть «ормузский»). А также благороднейших арабских скакунов и ковров, не говоря уж о более скромных товарах…   
Ни клочка естественной зелени не украшало этот скалистый остров, но нигде любитель наслаждений не смог бы наслаждаться больше и лучше – были бы только деньги! За деньги можно было без труда получить все  виды ягод и плодов -, азиатских, африканских, европейских, коровье и растительное масло, рыбу, мясо, разного рода дичь, засахаренные и консервированные фрукты, маринованные огурчики (как же без них!),  все, что душе угодно, вплоть до льда для охлаждения напитков!  Однако же Ормуз заботился не только о чревоугодниках, гурманах, лакомках, но и о людях с более простыми вкусами, ценивших не столько изысканность кушаний, сколько большие порции. По обе стороны двенадцати улиц, слева и справа, располагалось по двадцать четыре  харчевни, в которых день и ночь поднимался ароматный пар над громадными котлами с рисом и заманчиво благоухали вывешенные в дверных проемах зажаренные целиком бараньи туши (конечно, привлекавшие, как и прочие выставленные на продажу плоды земные, тучи мух - разносчиков кишечных и прочих заболеваний, но оттого ничуть не менее вожделенные в глазах как местных, так и приезжих едоков). Недостаток ощущался лишь в одном товаре – свежей воде, которая доставлялась на лодках с материка в Ормуз, где и продавалась горшками или кувшинами по соответствующим ценам по всей территории города бойкими, голосистыми водоносами.
Жители  Ормуза, главным образом – персы, вели в своих красивых, многоэтажных домах, снабженных хитроумной вентиляцией, позволявшей горожанам не так сильно страдать от жары и духоты, беззаботную жизнь, исполненную роскоши и восточной неги.
Их далекий государь, шаханшах («шах шахов», то есть «царь царей», или, как его часто называли европейцы, «император») Персии, беспокоил свои ормузских подданных лишь в раз году, присылая своих сборщиков налогов. В самом же Ормузе реальная власть принадлежала не местному царю («шаху» по-персидски, или «малику» - по-арабски), а его визирю (первому министру). Вельможи Ормузского государства отнюдь не желали иметь энергичного правителя. Наоборот, правителю надлежало быть юным и не способным к правлению. Как только он утрачивал эти качества (по мере естественного взросления), вельможи ослепляли его, после чего сажали на престол очередного не способного к правлению юнца. И потому на момент прибытия эскадры португальcких «находников из-за моря» во главе с поседелым в боях и походах флотоводцем домом Афонсy Албyкерки, рыцарем благороднейшего ордена Сантьягy, в городском дворце проживало ни много ни мало - пятнадцать ослепленных царей. Они ни в чем не нуждались, получая приличное их сану содержание, ибо всегда могла возникнуть необходимость повторно использовать кого-либо из этих слепцов в хитросплетении ормузских государственно-политических интриг.
Когда португальцы, словно свежий ветер, ворвались в самое гнездо этих интриг, Сеифадину, сидевшему на престоле, было пятнадцать лет от роду (самый подходящий возраст для царя Ормуза!),  а все бразды правления держал в свои цепких руках дряхлый старец – визирь Кожиатар (Ходжа Аттар).
Молва о том, что португальцы Албyкерки yспели натворить на Оманском побережье, достигла Ормуза раньше их самих. Чего только не рассказывали в Ормузе о неведомых доселе чужеземцах, которых изображали даже пожирателями сырого человеческого мяса! В последнее Кожиатар, конечно, вряд ли склонен был поверить, но все же в его сердце поселился страх. Тем не менее, божественное провидение явно позаботилось о нем, ибо в ормузской гавани стояло на якоре множество судов: шестьдесят кораблей, в том числе один принадлежащий царю Камбея мощный боевой корабль водоизмещением восемьсот тонн, вооруженный тяжелой артиллерией, с тысячей человек команды на борту; почти столь же мощный военный корабль правителя Диу, а также немалое число более легких судов – так называемых «дау». Все их команды состояли из правоверных мусульман, готовых оказать ормузскому визирю помощь и поддержку, как единоверцу и союзнику. Кроме того Кожиатар приказал срочно возвращаться в Ормуз своему собственному флоту, стоявшему на якоре у побережья «Большой Земли».
В самый ранний час 23 сентября, когда белые скалы еще призрачно мерцали в свете бледнеющей луны, португальская эскадра вошла в пролив. Весь день она осторожно плыла между мелями, избегая мелководья, и увидела Ормуз лишь к вечеру, когда лиловые тени голых соляных холмов стали становиться все длиннее и длиннее.
Португальцы увидели высокие дома и минареты, сбегающиеся на набережную во все большем количестве массы вооруженных «мавров» и целый лес корабельных мачт, чьи многочисленные разноцветные вымпелы и флаги пестрели в последних лучах заходящего солнца. Это было впечатляющее зрелище, не оставившее равнодушным никого из португальцев. Впечатление усиливалось не менее внушительным «звуковым оформлением»: пением труб, грохотом барабанов и литавр, то и дело заглушаемым оглушительными воплями.
Но португальцы, не смущенные этой грозной демонстрацией боевой мощи Ормуза и нисколько не робея (ну разве что в самой глубине души!), вошли на своих порядком обветшавших каравеллах в ормузскую гавань. Быстро оценив своим орлиным взором обстановку, дом Афонсy Албукерки отправил послание начальнику камбейского «дредноута». Доведя до его сведения, что, если он не явится сейчас же на борт «Сирни» с изъявлением покорности, его судно будет потоплено. И -  чудо! – даже не подумав ответить аналогичным тоном, азиат незамедлительно последовал приглашению дома Афонсу.
Как и ранее - перед покорением оманского портового города Калият, Албукерки тщательно оформил сцену, подготовил декорации. Но на этот раз он сменил сценический костюм, представ перед камбейским капитаном не богатом придворном облачении, а в полном блеске своих роскошных рыцарских доспехов и позолоченного шлема. По правую и левую руку от дома Афонсу стояли пажи, державшие его щит и меч, а капитаны со своими людьми (сколько вмещала палуба), в полном вооружении, создавали весьма внушительный второй план, или фон.
«Передайте царю Ормуза, пусть выбирает между миром и войной!» - приказал Албукерки камбейцу после краткого обмена приветствиями – «Если царь согласен признать верховную власть Португалии и платить нам дань, я буду защищать его от всех его врагов; в противном случае я уничтожу город и все корабли. Сам я, привычный к войне, предпочел бы войну, ибо Ормуз стоит того, чтобы быть завоеванным».
Ошеломленный всем увиденным и услышанным на борт портyгальсого флагмана, камбейский капитан безмолвно удалился. Добравшись до берега, он горячо и долго заклинал Кожиатара быть с опасным чужаком как можно осторожней. Но  ветхий годами визирь, еще не знакомый с Албукерки лично, сделал пренебрежительный жест: «Этот жалкий заморский хвастун пытается нагнать на нас страху! В действительности же он не настолько глуп, чтобы напасть на наши силы, многократно превосходящие его собственные!»
Тем не менее, Кожиатар счел разумным тянуть время до прихода ормузского флота. Слова ведь ничего не стоят. Поэтому хитрый визирь объявил о своей готовности к переговорам и пригласил португальцев посетить город, намереваясь в ходе этого «дружественного визита» установить подлинные численность и силу своих «дорогих зарубежных гостей».
Но ему не удалось добиться ни того, ни другого. Албукерки потребовал от него окончательного ответа к следующему утру, а приглашению посетить Ормуз никто из португальцев не последовал. За исключением переводчика Родригиша, высадившегося на остров с целью «запастись продовольствием для четырехсот человек команды флагманского корабля». Никаких сведений, кроме этой многократно завышенной цифры, ормузцам выжать из него не удалось.
Ночью в Ормуз прибыл флот Кожиатара, состоявший из «дау» и быстроходных гребных кораблей и перегородивший выход из гавани, заперев в ней маленькую эскадру Албукерки. Кожиатар, заранее предвкушая радость победы, в которой не сомневался, распорядился взять как можно больше португальцев живьем, чтобы затем принудить их служить в рядах своих наемных войск.
Между тем Афонсy Албукерки держал военный совет со своими капитанами и наиболее опытными в военном деле фидалгу. Некоторые из них откровенно называли плавание в Ормуз ошибкой. Не видя пользы в возможном уничтожении неприятельского флота, коль скоро у португальцев, даже если они победят, все равно не хватит сил захватить и, тем более, удержать за собой город. В случае же, если одолеют неверные (что отнюдь не исключено, ввиду их многократного численного превосходства), престиж Португалии в этой части света потерпит серьезный ущерб.  Не лучше ли было бы отправиться подстерегать мусульманские торговые суда в засаде у мыса Гвардафуй (в чем, собственно, и заключался их служебный долг, согласно королевской инструкции)? Просто удивительно, с какой настойчивостью веление долга неизменно звало благородных фидалгу к мысу Гвардафуй и к Баб-эль-Мандебскому проливу, в те заманчивые охотничьи угодья, где на горизонте так и мелькали арабские парусники…
«Я нисколько не сомневаюсь в Вашем бескорыстии» - ответил на эти речи Албукерки – «ибо знаю, как мало вы цените собственную жизнь. Но я спрашиваю вас не о том, должны ли мы захватить Ормуз, а о том, как мы должны это сделать! Мы навсегда утратили бы всякое уважение, если бы сейчас попытались избежать сражения с вражеским флотом. А после того, как он будет уничтожен, взять город нам будет нетрудно, ибо его защитники с гибелью своего флота утратят мужество и всякую волю к сопротивлению».
Слово взял дом Мануэл Телиш. «Все это верно»  сказал он – «Но как воодушевить людей на подвиги в войне, не приносящей им никакой добычи? Им уже немало пришлось перенести,  но они до сих пор остаются с пустыми руками».
Сходного мнения придерживались и многие другие фидалгу, но они не осмеливались высказать его столь же открыто, как Мануэл Телиш, которого хронист Гашпар Корреа называет «спесивым юнцом».
«Вам воистину не подобает вести такие речи, ведь Ваши руки  полнее, чем чьи бы то ни было еще» - строго одернул Албукерки молодого человека, намекая на его тайный побег в «охотничьи угодья» перед завоеванием портyгальцами острова Сокотры. Впрочем, возражения благородных  фидалгу против вступления в морское сражение с защитниками Ормуза диктовались скорее чувством противоречия, чем усталостью от войны. Ибо, как только они поняли, что решение их предводителя вступить в бой непоколебимо, они стали усердно готовиться к этому бою.
С рассветом стало очевидно, что и враг времени даром не терял. Палубы его многочисленных кораблей сверкали целыми лесами копий, готовые к бою пушкари стояли у своих орудий с зажженными фитилями. Внезапно прозвучал трубный сигнал, расположенные полумесяцем у входа в гавань гребные суда и «дау» двинулись на каравеллы, а спустя мгновение грянули первые орудийные залпы . Грохот артиллерийской перестрелки нарастал, ревя, словно морская буря, однако очень скоро стало очевидным превосходство более умелых португальских пушкарей. Когда рассеялось густое облако порохового дыма, нависшее над гаванью, взору Албукерки предстали палубы ормузских кораблей, усеянные трупами.
Корабль владыки Диу затонул, да и команда гиганта из Камбея больше не подавала признаков жизни, и потому дом Афонсу приказал двадцати португальцам завладеть им. Было нелегко вскарабкаться, без лестниц, на борта камбейского «дредноута». Когда же первые два португальца, наконец, все-таки взобрались на его палубу, они подверглись нападению оставшихся в живых камбейских моряков, выскочивших из своих импровизированных укрытий. В рукопашной схватке один из португальцев лишился правой руки, а другой получил несколько тяжелых ранений, но оба продолжали драться, выдержав натиск камбейцев и дождавшись соратников, подоспевших им на подмогу и побросавших всех уцелевших к тому времени магометан за борт.   
В кольце ормузских кораблей появлялось все больше разрывов. Над одними из них смыкались волны моря, другие пылали, охваченные огнем, третьи были взяты португальцами на абордаж. Разгромив неприятельский флот, «новые крестоносцы» Албукерки на этом не остановились. Войдя во вкус, они разрушили портовый квартал, и лишь с большим трудом дому Афонсу удалось помешать своим разошедшимся не на шутку кавалейру, доблестным фидалгу и прочим воинам Креста спалить дотла весь город, «полный всякого добра».
Всего за шесть часов на глазах у пораженного, не верившего собственным глазам, Кожиатара было развеяно, как дым, военное могущество Ормуза. Но, если бы хитрый визирь знал или хотя бы догадывался о том, что его противник одержал победу, имея в своем распоряжении в общей сложности (а не только на борту своего флагмана) всего четыреста (!) бойцов, ормузский старец, разумеется, не смирился бы так скоро с поражением. Впрочем, если бы да кабы…Не нами сказано: история не знает сослагательного наклонения…
Наутро после ормузской «Цусимы» Кожиатар отправил на «Сирни» своего заместителя Раснорадина (Рас-нyр-эд-Дина), заключившего с домом Афонсу мирный договор. Ормузско-португальский договор содержал следующие условия, или пункты:
1.Царь Ормуза признает верховное владычество Португалии, выплачивает ежегодную дань в размере пятнадцати тысяч шерафинов, или серафимов (серафимом называлась золотая монета, равная по достоинству примерно четыремстам тогдашним португальским рейсам);
2.Царь Ормуза передавал португальцам в собственность под строительство форта и торговой фактории участок своей территории по выбору португальского главнокомандующего;
3.На период до завершения строительства форта и помещений фактории последняя должна была  размещаться в лучшем из расположенных поблизости зданий и содержаться за счет царя Ормуза.
Этот договор, составленный в двух экземплярах (персидском и арабском), был подписан царем Ормуза Сеифадином, его визирем Кожиатаром и заместителем последнего Раснорадином, после чего положен в серебряный ларец, запертый на тройной замок. Арабский текст, впоследствии отосланный домом Афонсу в Лиссабон, был выгравирован на листовом золоте, персидский – написан золотыми и лазурными буквами на листе пергамена, причем каждый экземпляр был снабжен тремя «вислыми» (как выражались дьяки московского Посольского приказа) печатями тонкой работы – печатью царя (из чистого золота), и печатями его вельмож (изготовленными из серебра).
Теперь Албукерки мог со спокойной совестью и с легким сердцем, в сопровождении своих капитанов и вооруженной свиты, лично засвидетельствовать свое почтение его величеству ормузскому царю. Несчастный отрок был не в силах оторвать своих испуганных и изумленных глаз (которых еще не успел лишиться, в силу своего юного возраста и неопытности в государственных делах) от грозного, облаченного в кроваво-красный бархат чужеземного воителя, пока, наконец, смиренно не склонил пред Албукерки голову. Однако дом Афонсу с просветленным лицом пожал и потряс царю-мальчику обе руки, «что считается у мавров знаком величайшей дружбы»,   как утверждает хронист Каштан(ь)еда.  Потом они сели, португалец – в кресло, Сеифадин со своими визирями – на подушки «ибо они привыкли сидеть по-женски».
Вероятно, двухчасовая светская беседа, протекавшая в теплой, дружественной обстановке (выражаясь языком советского официоза, еще памятного одногодкам автора настоящей книги) была невероятно скучной, причем - для обеих сторон.  Собеседники ограничивались взаимными комплиментами, которые переводил толмач Родригиш. Однако, прежде чем попрощаться, Албукерки потребовал от всех троих ормузцев клятвенного подтверждения заключенного с ним договора, и они поклялись на Коране честно и добросовестно выполнять условия мирного пакта.
На следующий день юный царь прислал своему новому португальскому другу драгоценные дары – усыпанный драгоценными каменьями золотой пояс с не менее богато изукрашенным кинжалом, четыре перстня, большой кусок парчи с мерцающими на нем крупными самоцветами и арабского жеребца в роскошной сбруе, а каждому из португальских капитанов – по штуке самого лучшего шелка. Как того требовал обычай вежливости, Албукерки выразил свою признательность ответным даром. Он «отдарился», как писал хронист, «чем-то из имевшегося у него на борту». Надо думать, португальскому Главнокомандующему пришлось немало поломать себе голову над тем, что за подарок придется по вкусу восточному владыке (как бы юн и не искушен в делах правления тот ни был)…
Не откладывая дела в долгий ящик, Албукерки приступил к строительству форта на отведенном ему участке ормузской территории. Он входил во все подробности строительства, предоставил в распоряжение каждого капитана отряд строителей, определил фронт и характер работ, как и сроки их завершения. Одни доставляли камни, другие – обтесывали их, третьи – подносили к строительной площадке, четвертые – готовили раствор и т.д. и т.п.
Между тем, начало строительных работ было ознаменовано возникновением очередной проблемы. Уступчивость и показное миролюбие Кожиатара были связаны с вселенной в него домом Афонсу уверенностью в том, что на борту португальских каравелл находится целое войско, насчитывающее, если и не много тысяч, то, по крайней мере, много сотен человек. И потому в тот день, когда визирь царя Ормуза убедился бы в противном, его покорности и миролюбию мог бы настать конец, что означало бы возникновение новых осложнений.  Албукерки долго думал…и придумал выход из грозившей осложниться в связи со строительством форта ситуации. С тех пор рабочие команды португальцев появлялись на строительной площадке то в облике тяжелых пехотинцев – с копьями, щитами и в кольчугах, то – в облике стрелков из арбалета, то – в облике аркебузиров. Благодаря этой стратагеме, взору соглядатаев Кожиатара, внимательно следивших за ходом строительных работ, чуть ли не каждый день представали все новые отряды португальских воинов. В конце концов, шпионы доложили старому визирю, что, по их подсчетам, общее число португальцев, во всяком случае, никак не меньше тысячи двухсот.
Но эта весть ничуть не улучшила настроения Кожиатара (хотя он до того, возможно, думал, что «гяуров» еще больше). Он понимал – его владычество близится к концу. Ведь не случайно даже Раснорадин - его, Кожиатара, собственный заместитель -, чьи два сына, виновные (или, во всяком случае, обвиненные) в попытке покушения на жизнь царя Ормуза, ели горький хлеб изгнания в Персии, обратился с прошением, позволить им возвратиться в Ормуз, не к нему, Кожиатару, а к предводителю португальских пришельцев…
Впрочем, Албукерки проявил себя мудрым, искушенным и тактичным дипломатом. Вместо того, чтобы дать от собственного имени разрешение изгнанникам вернуться, он испросил это разрешение, как знак монаршего благоволения, у юного царя Ормуза. Естественно, царь Сеифадин, можно сказать, влюбленный в Албукерки, не смог отказать ему в просьбе помиловать изгнанников, пусть даже – неудачливых цареубийц (хотя – кто знает, были ли сыновья Раснорадина впрямь виновны в инкриминируемом им тягчайшем преступлении?).
В отличие от юного царя, другие высокопоставленные ормузцы питали в отношении дома Афонсу и его «команды» те же отнюдь не дружеские чувства, что и визирь Кожиатар. Сама мысль, что эти чужаки, к тому же – сплошь неверные (кроме нескольких кормчих-мусульман) дерзнули строить крепость на их, на ормузской земле, была невыносима для гордых островных вельмож, да и птиц не столь высокого полета. Иные из них давали выход переполнявшим их мстительным чувствам, все чаще, по любому поводу, а то – и без всякого повода, задирая португальцев. В постоянной толчее, царившей на переполненных народом улицах, улочках и переулочках Ормуза, всегда была возможность улучить момент и дать пинка или ударить кулаком под ребра того, кто тебе не по нраву или не по вкусу…
Возмущенные португальцы пожаловались Албукерки на обиды, чинимые им ормузскими задирами.
«Защищайтесь!» - ответил жалобщикам дом Афонсу. «Но пользуйтесь лишь кулаками, не оружием!». И вот уже именитые горожане Ормуза явились к Албукерки с жалобами на обиды и побои, причиненные и нанесенные им португальцами.
«Да, мои молодцы – это сущие дьяволы!» - с сокрушенным видом ответил Албукерки потерпевшим, показавшим ему в качестве доказательства свои выбитые португальскими кулаками зубы. «Они неутомимы, как бы тяжела ни была работа, которую им приходится выполнять. Сейчас их сила бьет через край, поскольку у них нет возможности вести войну. Назовите мне имена виновных, чтобы я мог назначить им примерное наказание».
Чаще всего пострадавшие в уличных стычках с португальцами ормузцы не могли назвать дому Афонсу имен своих обидчиков. Но его обещание наказать виновных служило потерпевшим утешением. Если же, паче чаяния, удавалось установить личность обидчика, Албукерки отдавал приказ профосу взять провинившегося под арест. Однако, странным образом, арестованному всегда удавалось бежать по пути к месту грозившего ему наказания.
Как ни удивительно, этот чистой воды спектакль производил должный эффект. Словесный образ португальцев, создаваемый Албукерки, при выслушивании жалоб пострадавших граждан города Ормуза, в сознании и воображении последних, поднимал их авторитет в глазах островитян. А его хорошо разыгранный гнев на поведение своих подчиненных, примирял становившихся свидетелями этого гнева ормузцев с утратой или ослаблением в деснах зубов, отбивая у островных забияк в то же время охоту к дальнейшим провокациям…
В общем и целом, у Ормуза не было особых поводов жаловаться на поведение силой навязавших ему свое присутствие «находников из-за моря». Об этом неустанно заботился Албукерки, совершенно не собиравшийся притеснять покоренный народ, и ценивший превыше всего дисциплину, закон и порядок. Никому из португальцев не дозволялось оставаться ночью на берегу и посещать город без разрешения. Каждому капитану дозволялось посылать в Ормуз для закупки провизии только одного из членов своей команды (сделанные покупки несли за ним местные носильщики).
10 октября 1507 года весь строительный материал был доставлен, и Албукерки, под грохот корабельных пушек, заложил первый камень в основание будущего форта, чья главная башня была задумана столь высокой, чтобы с нее можно было озирать все, происходящее на материке, на много миль. Хотя Ормуз с величайшей готовностью и совершенно безвозмездно предоставил в помощь португальцам много сотен каменщиков, в от памятный день к строительству приложили руку даже самые спесивые рыцари и фидалгу, собственноручно, хотя и не слишком умело, месившие раствор и клавшие камень на камень. Работать под палящим солнцем было нелегко, но все трудились с шутками и прибаутками, и в первую очередь – сам, обычно столь строгий, верховный главнокомандующий. Дальнейшему улучшению настроения строителей способствовала присылка им царем Ормуза Сеифадином обильного, роскошного обеда, к которому дом Афонсу, уже от своих собственных щедрот, добавил, в качестве десерта, корзины, полные спелых и лакомых плодов.
Покуда росли ввысь стены и башни нового оплота португальской власти на Среднем Востоке, Албукерки приводил в порядок свою обветшавшую эскадру. Соблюдая разумную осторожность, он приказал всякий раз вытаскивать на берег только одну из португальских каравелл, ибо ни на мгновение не доверял коварному Кожиатару. «Я прокилевал мои корабли, отскреб их и оснастил их всем необходимым, после чего они стали столь хорошо оснащенными, как если бы только что сошли со стапелей лиссабонской верфи», писал дом Афонсу своему монарху, Хронисты же подчеркивали, что после завершения ремонта Албукерки радовался своей обновленной и преображенной эскадре не меньше, если не больше, чем выигранному сражению. Видимо, любовь, испытываемая моряком к своему кораблю, была чувством, свойственным  главному герою этой книги от рождения.
Ормузские дела отнюдь не заставили его забыть об острове Сокотра, чей гарнизон уже испытывал нехватку всего необходимого для жизни. Дом Афонсу приказал нагрузить каравеллу «Рей Пекену» («Маленький Король») провиантом (включая продукты питания, предназначенные специально для больных), лекарствами, инструментами и прочим, и ее капитан, дом Мануэл Телиш, откровенно радовался полученному новому заданию (крепостное строительство казалось ему слишком скучным занятием).
В один прекрасный день на противоположном Ормузу побережье материка появился посол шаханшаха Персии со свитой, не решившийся, однако, с учетом уже дошедших до шахской столицы Исфагана известий о событиях в Ормузе, переправляться на остров, ограничившись присылкой Кожиатару письменного требования об уплате дани за текущий год.
«Предоставьте это дело мне!» - успокоил Албукерки перепуганного визиря – «Теперь вы – подданные короля Португалии, и не должны бояться никакой державы на земле!»
Терпеливо (?) дожидавшемуся дани персидскому послу дом Афонсу отправил, вместо денег, корзину с арбалетными болтами и аркебузными пулями (которую фантазия позднейших иллюстраторов этого совершенно достоверного исторического факта превратила в брошенные грудой на палубу к ногам сановного перса стрелы, мечи, алебарды, копья и пушечные ядра), а сверх того – велел передать ему на словах короткое, но ясное послание:
«Скажите шаху Персии, что эти монеты чеканят в Португалии для уплаты государям, требующим дани от вассалов дома Мануэла, короля Португалии, Индии и Ормуза».
Это словесное послание дошло да шаханшаха и заставила «царя царей» крепко призадуматься, но, в то же время вызвало в нем невольное уважение к «гяуру», из уст которого оно исходило.
Как бы то ни было, Ормуз, казалось, окончательно смирился со своей участью. Строительство португальского форта близилось к своему завершению, португальская фактория активно совершала сделки, Албукерки же тем временем уже мечтал о новых территориальных приобретениях на материке, но… на беду дома Афонсу, его пять капитанов своими упрямством, алчностью и тупостью, вполне сознательно  разрушили все честолюбивые замыслы своего предводителя, поставив в то же время под вопрос и под удар все, что уже было достигнуто им за время «войны в Заливе»…
Но это же дрyгая история...
Здесь же конец и Господy Богy нашемy слава!
ПРИМЕЧАНИЕ
В заголовке настоящей военно-исторической миниатюры помещено, в качестве иллюстрауии, изображение эпизода борьбы флотилии дома Афонсy Албyкерки за Ормyз.