Миры

Он привычно, словно невзначай, глянул на знакомое окно на втором этаже. Окно было открыто, и сухой апрельский ветер трепал тюлевую занавеску. Белоснежное кружево билось о пыльную отмостку оконного проема, превращаясь в грязную тряпку.
Из окна выглянула женская головка, тонкие руки поймали кружевную беглянку и втянули обратно в сумрак комнаты. Окно захлопнулось, скрипнув напоследок рассохшейся деревянной рамой.

Он поправил шарф, плотнее запахнул куртку и уныло побрел мимо трехэтажной сталинки с эркерами окон. Каждый месяц он приезжал сюда, в другой район города, чтобы пройти мимо её дома и кинуть случайный взгляд на окно на втором этаже.
Узкую пешеходную дорожку с одной стороны от трамвайной линии отделяли кусты сирени, с другой – высились редкие тополя, а между ними притулились сиротские клумбы. На клумбах появились первые зеленые стрелки ирисов, нарциссов и еще какой-то любимой местными бабульками зелени.

«Интересно, она одна дома? А если я сейчас возьму и поднимусь к ней? Что она скажет? Пустит или выгонит? А что я ей скажу?» - мысли, как рой пчёл, проснувшихся после зимовки, неторопливо ворочался в его голове, не давая, впрочем, мозгу сигнала к действию.

Ноги налились свинцовой тяжестью и не хотели идти дальше своей дорогой, оставив позади этот дом и окно с занавеской, но и повернуть за угол, во двор к подъезду, тоже не спешили. В какой-то момент понял, что это не ноги такие тяжелые. Тоска свинцовой плитой давила на сердце, выдавливая кровь к вискам, а слезы к горлу. Ему было плохо, как бывает плохо человеку, осознавшему невозвратимость потери. Воспоминания о счастье, пережитом когда-то им в этой квартире с кружевом на окнах, острой иглой кололи одновременно где-то в сердце и в мозгу. Он глубоко вдохнул, надеясь, что свежий воздух прогонит его внутренний мрак, но воздух, пыльный и сухой, как наждачная бумага, продрал сначала горло, потом легкие.
 
«Черт! Раскис, как тряпка! Прошло уже десять лет!» - он разозлился на самого себя. А ведь это он первый тогда решил уйти. Вспомнил, как пришел, чтобы сказать… Она ждала его. С кухни жарко пахло котлетами и картошкой, в комнате витал легкий аромат лимона и чего-то пряного. Этот аромат его раздражал – повсюду висели и лежали утыканные какими-то пахучими специями лимоны и апельсины. Они-то и наполняли комнату этим странным ароматом.

Он никогда не понимал ее чудачеств. Однажды она, прочитав какую-то книжку, всерьез звала его «расправить крылья и сесть в первый попавшийся поезд». А в другой раз пыталась вытащить в какой-то собачий приют… Его в это время ждали друзья с пивом, и ему было не до собачьих сироток. Потом он вспомнил, как уходил от нее в ночь. Она думала, что он едет домой. Но его ждали ночные приключения, друзья, объятия недалеких и понятных ему девиц. Это был его мир – простой, обычный мир. Он не ждал журавля в небе, потому что знал – его потолок - не дальние страны и волшебные города, а стройка, прокуренная будка охранника, ржавый опель, отжатый у кого-то за долги, и друзья с пивасом и футболом.

Ее мир был ему странен, непонятен и удивителен. Там было светло, чисто. Там шумело море, пахло дурацким лимоном. Там нельзя было материться, курить траву и щупать разбитную продавщицу из ближайшего магазина. На полках стройными рядами стояли книги. И их даже читали. Ее мир был наполнен выставками, театрами и музеями. Букетиками ландышей, вручную связанным пледом и открытками по случаю и без. Долгими разговорами, прогулками под луной и изысканной кислятиной, которую она называла вином. Эта безмятежная чистота и наивность его сначала интриговала, а потом стала бесить. Захотелось накричать на нее, ударить, испачкать блевотиной желтый паркетный пол. Сделать ей очень больно. Доказать, что его мир сильнее. Что ее мир – слабый и шаткий, одного толчка достаточно, чтобы он рассыпался. И он сделал.

Сначала он просто брал у неё деньги. Потом однажды попросил взять кредит. Якобы на обучение. На самом деле они с друзьями прогуляли все деньги за три дня. Он не помнил, как. И вот – пришел сказать, что уходит насовсем.

Она стояла в светлом ситцевом платье посреди своих апельсинов и котлет и не понимала – как и почему? Ведь только вчера все было хорошо? Ее надежды на счастливое будущее с ним, уютный и счастливый мир рушился, как карточный домик. Цветы в вазе покрывались тленом, на желтом паркете и зеленых обоях проступали пятна черной плесени, а за окном вместо фиолетового вечера сгущался беспросветный мрак. Он ушел.

Она не пыталась его вернуть. Какое-то время она напоминала себе сломанную и выброшенную куклу. Подруги впустили в квартиру свежий ветер, вымыли окна, нанесли новых ароматных лимонов и вкусного чаю.

После их ухода на глаза ей попалась книга, которая звала в другую, полную чудес, жизнь. Её мир, слабый и ранимый, снова собирался вокруг нее, восставал, как сказочный Феникс из пепла. Но теперь он был окружен крепким забором из пережитого. В самом сердце ее мира был твердый, серый камень. Там была похоронена ее боль. Этот камень был опорой и мерилом всему, что приходило в ее мир снова. Дресс-код отметал психопатов, альфонсов, пассажиров и нытиков.

Она расправила крылья – видела, как встает солнце над Фудзи, как сияет небо над ирландскими фьордами. Она узнала, как пахнет море на закате и на рассвете. Видела Лувр, Эрмитаж и Сиднейскую оперу… Она учила китайский, занялась йогой и научилась делать шелковые цветы. В ее квартире по-прежнему пахло лимонами с гвоздикой, а по вечерам – котлетами и жареной картошкой. Иногда она жарила их для кого-то, иногда для себя. Были в ее жизни другие. Немного, но были. Сильные и слабые, умные и не очень. Но никто больше не смог сделать ей больно.
 
Прошло десять лет. Вспоминала ли она его? Да, иногда. Ни боли, ни сожаления она уже не испытывала. Она не хотела быть с ним на дне его мира. А поднять его на высоту своего ей не удалось. Она знала, что он потом пытался ее найти. Даже приходил к ней домой и не застал – она была в Японии. Соседка по ее возвращении рассказала, что он приходил с цветком розы и бутылкой вина. Долго звонил, а потом сидел на лавочке возле подъезда. Пока сидел, выпил вино. Она лишь пожала плечами и заблокировала его в соцсетях. На всякий случай. А потом забыла об этом.
 
Она шла дальше по жизни. С высоко поднятой головой, с волосами, развевающимися на ветру, неся на своих хрупких плечах свой воздушный нежный мир.

Он шел по жизни дальше. С руками, засунутыми в карманы куртки, с бритой почти наголо головой, и казалось, его плечи поникли под грузом тяжести его мира, состоящего из унылого труда за зарплату, обрыдлой ежедневной бытовухи и пьяных разговоров «за жизнь и о политике» на прокуренной кухне.

Их миры никогда больше не пересекались.