О новых римских

REX LUPUS DEUS
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
После yстранения всех внешне- и внутриполитических угроз в Римской олигархической  республике конца второй половины I столетия до Рождества Христова наступил период некоторой консолидации и, скажем так, внутреннего, «гражданского» мира.
Династии «оптиматов» («лучших») аристократов-«нобилей» якобы «вечного» Града на Тибре, знатнейшие римские фамилии, потеряли много крови и лишились своих самых видных представителей за десять лет беспорядков, вспыхнyвших с новой силой после смерти диктатора-«оптимата» Лyция Kорнелия Суллы, одолевшего в ходе ровавой граждансой войны враждебню высшей аристократии демократичесю партию «попyляров» («народников»), да и вследствие проскрипций (массового репрессирования, без сyда и следствия, граждан по вывешиваемым пyблично «черным спискам», с последyющей конфискацией имущества), осуществляемых  поочередно то одной, то другой враждебной партией, во время пребывания  у власти то «популяров», то «оптиматов». Удержались на плаву лишь серые посредственности, боязливые «болотные лягушки», всегда готовые услужить «и вашим, и нашим», ухитрившиеся невредимыми «пройти между струйками» кровавого дождя и сохранить не только жизнь, но и имущество. Банда политических гангстеров, обязанная своим положением рождению, богатству и родственным связям, устала от борьбы и пребывала в нерешительности. «Нобили» старшего поколения, приходившего во все больший упадок, мало-помалу уступали место  своим сыновьям и наследникам, если те желали и способны были занять это место. В других же случаях «нобилитету»  приходилось, пусть  нехотя и с немалой долей скепсиса, пользоваться услугами энергичных  «гоминес  нови» - «новых людей», или, говоря по-нашему, по-русски – «новых римских».   «Старые», древние римские знатные фамилии издавна привыкли отрицательно и с недоверием относиться к  этим незнатным, худородным выскочкам, «пришедшим ниоткуда». Но в изменившейся не в их пользу ситуации оказались вынужденными порой идти на компромиссы и не только терпеть выскочек в своей прихожей, но и принимать их в свою среду. Марк Туллий Цицерон, типичный «новый римский» из глубинки, обративший на себя внимание столпов римского общества своим блестящим ораторским талантом и активной адвокатской деятельностью, проложил себе «путь наверх» и обеспечил себе «место наверху» (вспомним одноименные романы Джона Брэйна!), неустанно берясь за судебные дела,  вызывающие большой общественный резонанс, и предусмотрительно заручаясь в ходе своих действий поддержкой молодых, но влиятельных «нобилей». За дела с неясным исходом он предпочитал не браться. Цицерон никогда не выступал против публиканов – ростовщиков и откупщиков налогов - и никогда не оставлял этих «гоминес гонестиссими», «почтеннейших людей», цвет римского «всаднического» сословия, без своей адвокатской помощи, если им таковая требовалась. «Почтеннейшие люди», в свою очередь, вознаграждали своего блестящего судебного защитника подарками и щедрыми льготными кредитами. Однако и сенаторская олигархия, также нуждавшаяся в юридических  услугах Цицерона, относилась к нему столь же благосклонно, милостиво допустив златоуста с периферии  в  свою столичную среду.
В описываемый период римской истории «оптиматы» буквально терялись в поисках способного и решительного предводителя, который смог бы вывести их партию из кризиса. Могущество Метеллов, влиятельнейшего в эпоху «оптиматской» диктатуры Суллы, аристократического рода, клонилось к закату. Их ближайшие родичи – Клавдии – обедневшие и беззастенчивые в средствах («что за честь, когда нечего есть»), опустились до самого бесстыдного заигрыванья с партией «популяров». Как, впрочем, и сами Метеллы, в лице некоторых своих представителей, ставших «черными овцами в домашнем стаде» – например, Квинта Метелла Целера (или Келера).
Группировавшиеся вокруг глав могущественных сенаторских родов политические клики неустанно и ожесточенно соперничали в борьбе за влияние и власть. Таких клик было много, борьба их уравновешивала, и потому политическая жизнь в Граде на Тибре протекала, хоть и достаточно бурно, но относительно ровно (по крайней мере, до поры-до времени).
В самом центре пересечения множества общественных связей и контактов пребывал и действовал Марк Порций (Поркий) Катон Младший (чей предок и тезка – Марк Порций Катон Старший, прозвавший «Долгогривым» победителя карфагенского полководца Ганнибала и поклонника греческой культуры Сципиона Африканского -  прославился трактатом о сельском хозяйстве и повторяемой по любому поводу и без повода фразой «Карфаген должен быть разрушен!») – энергичный рыжеволосый  человек с сильным «бойцовским» характером, которому было суждено стать на долгие годы одним из главных противников будущего могильшика олигархической ресрублики - Гая Юлия Цезаря.  Катон пытался, путем устройства династических «браков по расчету» своих сестры и дочери, расширить и усилить свое влияние на политическую жизнь олигархической  республики, да и сам очень выгодно женился. И тем не менее, он, как политик,  неизменно пребывал в тени своей сводной сестры Сервилии, игравшей гораздо большую политическую роль, чем ее сводный брат, и неустанно пытавшейся всеми доступными средствами (включая свои женские прелести) укрепить власть собственного дома. Катон по гроб жизни не мог простить Цезарю того, что эта энергичная женщина (впоследствии ей будет предназначено судьбой произвести на свет знаменитого тираноборца Брута – возможно, зачатого ею от Цезаря) стала главной и «самой любимой» из многочисленных любовниц (или, как говорили на Святой Руси – «сударушек») нашего сердцееда и сердцеведа Гая Юлия.
Катон неустанно восхвалял нравы и добродетели доблестных предков, староримский образ жизни, позволивший римлянам покорить все окрестные земли, создав самую могущественную державу в «мире» (понимай – в средиземноморской Экумене).  Он проклинал богатство, растущее рука об руку с нечестием, бичевал порчу и упадок нравов, - причем вполне серьезно, а не только на словах. Он был не лицемером и ханжой, а честным и суровым защитником интересов своего сословия. Упорный, твердолобый и жестоковыйный реалист (а вовсе не витающий в облаках теоретик), Марк Порций делал, все, что только мог, для сохранения за «оптиматами» их древних привилегий. Он был одновременно хитрым лисом и педантом, человеком, мыслящим и говорящим на манер плоскогубцев, но при этом не гнушавшимся, при случае, и подкупа, как вполне законного и допустимого средства политической борьбы. И напивавшимся, в свободное от трудов праведных время, как говорят, «до положения риз» (или «до поросячьего визга», как кому больше нравится). Полностью оправдывая тем самым крылатое латинское изречение: «Homo sum, humani nihil a mе aliеnum puto», «Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо».
Гай Юлий Цезарь принимал участие в деятельности столичных политических крyгов, оппозиционных «сулланской» олигархии, однако соблюдал при этом меру, никогда не выбиваясь в первые ряды оппозиционеров, стараясь держаться, по возможности, в тени. На первые роли в политической жизни вышли другие люди,  чьи имена уже упоминались на предыдущих страницах этой книги, и которые теперь, после усмирения всех и всяческих мятежников и мятежей, были, в 70 году до Р.Х., с редким единодушием, выдвинуты «всадническим» - вторым по знасению после первенствующего сенаторского - сословием вкупе с сенаторской аристократией  на консульскую должность. Этих новых римских консулов звали Марк Лициний Красс и Гней Помпей «Великий».
Марк Лициний Красс  (хотя и победивший вождя воссташих рабов и непривилегированных свободных италийцев Спартака, но вынужденный разделить лавры своей победы над восставшими рабами с Помпеем – даром, что последний подоспел лишь к «шапочному разбору»! -, и с тех пор всеми фибрами души возненавидевший «Великого») - ловкий и изворотливый, осторожный и хитрый,  держался в сторонке, пока не настал его заветный час. За ним стояли «новые римские» финансисты. Огромное богатство и широко разветвленные семейные связи обеспечили Крассу хорошую стартовую позицию. В период  диктатуры  Суллы Красс предусмотрительно сколотил себе громаднее состояние, скупая имения жертв массовых политических репрессий.  Разжирев на крови и на золоте сограждан, погибших в период проскрипций, он, переключившись в наступившие после ухода Суллы «туда, где больше всего людей», более спокойные времена, в первую очередь, на торговлю недвижимостью и ростовщичество, теперь мог позволить себе выжидать, чем дело обернется…
Между тем, на первый план выдвинулся Гней Помпей «Великий» (злые языки утверждали, что он сам себе присвоил это прозвище, вопреки утверждениям Помпея, что «Великим» назвал его, за одержанные на Востоке победы над врагами Рима, грозный Сулла). Помпей был типичным «новым римским»  родом «с периферии», из окрестностей Пицена. Там семейство взысканного милостью Фортуны «дукса»-разночинца  (да и он сам) владело обширными сельскохозяйственными угодьями, обрабатываемыми великим множеством рабов. Отец «Великого» Гнея – Помпей Старший - в пору гражданских смут играл в борьбе между Суллой и Марием крайне двусмысленную роль «политического флюгера», придерживаясь (если выражаться языком Гражданской войны в России) «принципа КВД» («куда ветер дует») или «принципа НПВ» («нос по ветру»). После смерти старика Помпея, его сын, набрав на собственные средства частную армию, при высадке войск Суллы в порту Брундизий (ныне – Бриндизи в Южной Италии), предоставил своих «контрактников» в распоряжение «Любимца Афродиты», заручившись, в награду за этот «патриотический поступок», благосклонностью диктатора, у которого каждый гладий и пилум был в то время на счету. Карьера Помпею Младшему была отныне обеспечена, тем более, что он, в отличие от отца, не колебался в своих политических симпатиях и пристрастиях, однозначно сделав ставку на «оптиматов», да к тому же не гнушался ни беззаконий, ни насилий. Сразу же после смерти Суллы «Счастливого», его пламенный приверженец Помпей разгромил силами своих «контрактников» неукротимого, честолюбивого «популяра» Эмилия Лепида,  попытавшегося восстановить власть народных трибунов (как уже говорилось нами ранее, при Сулле народный трибунат был ликвидирован в интересах «оптиматской» олигархии).  Хотя первоначально Помпей поддерживал Лепида в его намерениях. В этом плане Гней «Великий» повторил не только судьбу собственного «флюгера»-отца, Помпея Старшего, но и  судьбу Гая Мария Старшего, также «переменившего фронт» (однако, в отличие от Мария Старшего, Помпей Младший «переменил фронт» с выгодой для себя).
Марк Порций Катон, люто ненавидевший Помпея, приказавшего казнить без суда и следствия (то есть попросту убить, как собаку) близкого родственника дома Порциев , называл Помпея «aduluscеntulus  cаrnifеx», что можно перевести на наш русский язык с латинского двояко: и как «юнец-мясник», и как «юнец-палач». Помпей успешно командовал римскими войсками в Африке и подавил антисулланское восстание в Испании, поднятое в свое время «марианцем» Серторием (уже убитым к тому времени своими же соратниками, с которыми, в свою очередь, расправился Помпей, всегда не столько побеждавший сам, сколько успешно довершавший то, что было начато другими до него). «Великий» Гней был исключительно коварен и жесток. Но, к сожаленью для себя, в отличие от птицы-говоруна из популярной в пору моей юности и молодости книги Кира Булычова об Алисе – бесстрашной космической путешественнице и  «гостье из будущего» -, не отличался ни умом, ни сообразительностью...   
Вот какие «почтеннейшие люди» держали (или стремились держать) в описываемый период в своих руках (увы! – запятнанных кровью) судьбу Римской олигархической республики.
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!