Краткая история... часть вторая. суета

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Дивани, наконец-то, удалось очистить Монитор от порождений Нюкты, и поэты вновь принялись за дело, хотя настроение после происшедшего было испорчено.
- Полагаю необходимым придать изделию некоторую окрыленность, что ли. «Все-таки образ Божий творим», — задумчиво сказал Шекспир.
- Гм, окрыленность, - пробурчал Арчи, - Давайте глянем.
Он щелкнул пальцами, и в пространстве возникла реализация эйдоса экрана. Арчи проделывал пассы с ловкостью необычайной. В эти мгновения им нельзя не залюбоваться: кисти рук изяществом напоминали руки пианиста, хотя фигура была схожа с фигурой дирижера.
- Ну-ка, ну-ка, - бормотал генетик, - м-да, все хорошо, но получается, что с вероятностью 87,2 процента окрыленность сопряжена с резкими перепадами настроения – от эйфории до депрессии. Причем, депрессии случаются гораздо чаще. Та-ак, депрессии находят выход в агрессии. И что любопытно, в наиболее жестких ее формах.
- А кто-то, кажется, скажет, что гений и злодейство – две вещи несовместные, - буркнул Шекспир и покосился на Пушкина.
Лицо Александра Сергеевича покраснело.
- Народ хочет позитива, хочет верить в светлое начало..., - пытался объяснить Пушкин.
Шекспир поморщился:
- Меньше бы популизма.
- Меньше популизма – меньше популярности, - буркнул в ответ Пушкин, - а без популярности какой ты гений, так только – дежурный эйдос.
- Конечно, конечно! Особенно, если ты – это всё, что у них есть.
- Постойте, господа, а что, если окрыленность оседлает иноходца логики? - вдруг воскликнул Дивани.
Поэты, прервав дискуссию, посмотрели на монитор. Там возникал образ существа странного, но прекрасного: могучий человеческий торс, на котором гордо возвышалась голова мыслителя, увенчанная роскошной златокудрой копной волос, плавно переходил в круп породистого жеребца.
- Похоже, что вы, любезный Арчибальд, попали под влияние нашего друга Сейдо.
Дивани невольно дернулся, но постарался сделать вид, что язвительность Шекспира не тронула его, и продолжил манипулировать с компьютером. Он что-то бормотал, почесывал затылок, растирал лицо, замирал, глядя куда-то за пределы Вселенной. Поэтам изрядно надоели муки творчества генетика, и они, достав из небытия колоду, развлекались фараоном. Шекспиру явно не везло. Байрон невозмутимо собирал выигранное. Не выдержав очередного проигрыша, Вильям отбросил карты и зло воззрился на Александра Сергеевича, который хотя и банковал, но был в нулях:
- Выходит тройка, семерка, туз – даже не плод вашей буйной фантазии, а вульгарный реализм.
Пушкин, было, вспыхнул, левая рука его рука смяла карты, в то время как правая лихорадочно зашарила вокруг в поиске перчатки. Неизвестно чем бы кончилась перепалка поэтов, если бы ученый, который не обращал ни малейшего внимания на своих подельников, вдруг не издал громогласное сочетание звуков, долженствующее быть напевом некоей мелодии. И хотя название композиции было неизвестно, было понятно, что Арчибальд фальшивит.
Шекспир, видимо пораженный вокальным искусством Дивани, уставился на генетика с не меньшим любопытством, чем только что на три карты, выглядывающие из руки, увенчанной замысловатым и, похоже, никогда не стриженым ногтем.
- Милый друг, - на этот раз Александр Сергеевич опередил Шекспира, - милый друг, что это было? Что-то из Шнитке?
- Шнитке…, что вы, Александр Сергеевич! Это же ария Фигаро из «Севильского цирюльника». Стыдно-с, стыдно-с не знать… Да нет, что вы, Вилли, какая тут окрыленность, - задумчиво продолжил Дивани уже о своем, - похоже, что вероятность положительно направленной мутации по этой оси меньше тысячной процента.

Глава вторая

Два обнаженных женских тела лежали на полянке, в тени яблони.
- Нет! Я не могу выбрать! Это выше моих сил, - тяжело вздохнул Адам. Он стоял в позе, которую в последствие будут приписывать интеллектуалам - скрестив руки на груди и слегка прищурив правый глаз, и пристально вглядывался в бездыханные тела.
- Послушай, Адам! Я ведь тебя не просто так снабдил свободой воли. Ею, знаешь ли, пора начинать пользоваться. – Господь говорил вкрадчиво, но чувствовалось, что говорил он это далеко не первый раз, и его терпение на пределе.
- Тебе легко говорить, - Адам сказал это несколько капризным тоном. – Если у тебя что не вышло, Ты щелкнул пальцами и, будьте любезны – the next attempt.
- Чего?
- Это я по-английски.
- Да-а? Где же это мы нахватались?
- Так ведь башню в Вавилоне Ты, Господи, еще не разрушил. Вот и владеем. Да и после разрушения – кто только по-английски не будет лепетать. Сами знаете, многие на своем-то диалекте с трудом изъясняются, а по-английски – почище Шекспира загнуть могут.
- Ты мне зубы не заговаривай! Давай, определяйся!
- Хорошо. Определяюсь.
Адам задумчиво теребил подбородок, с прищуром взирая на две совершенные женские фигуры.
- Можно, я сначала с одной попробую пожить, а если не получится – то с другой?
- Да откуда же в тебе эта развращенность, эта нерешительность? Вроде же я творил тебя по образу и подобию своему…
- Ну да, как же! Сам, небось, всё имеешь, а мне моногамию навязываешь! А знаешь, что сейчас в тренде полиамория? Любовь – безгранична, - захныкал Адам
- Ладно, пусть будет по-твоему. Какую берешь?
Адам задумчиво прикусил палец, но раздумья его были недолги.
- Пожалуй, вот эту, блондинку.
- Да будет так! - Господь щелкнул перстами и изрек: - И наречешься ты Лолита!
И в тот же миг на лике Лолиты, красоты неземной, заиграла едва заметная улыбка, ее пурпурные уста слегка открылись, обнажив жемчуг зубов, а ланита пошли легким румянцем.
Господь игриво подмигнул Адаму:
- Ну, просто Джоконда!
- А это кто? – живо заинтересовался Адам.
- Много будешь знать – скоро состаришься!
- А мы же бессмертные! – Адам весело рассмеялся.
- Кощей тоже бессмертный был, а поди ж ты… И вообще, не забывай, на все воля Наша.
- А о чем это вы, мальчики? – вступила в беседу окончательно пришедшая из небытия Лолита.
Господь шепнул Адаму:
- Дальше – сам! – и растаял в воздухе, дрожащем, понятное дело, как струна.

Лолита встала, сладко потянулась, предъявляя Адаму все прелести фигуры, равной которой в наше время диет уже и не встретишь, и обвила его могучий торс сетью, сплетенной из рук, длинных, слегка вьющихся волос, страстных взглядов и медового дыхания. Что было дальше, Адам не понял, потому что мозг его отключился. Он только ощущал. Но чувствование это было даже ярче, чем радость праздных размышлений.
Он лежал на траве-мураве и смотрел в высокое-превысокое небо – дело было неподалеку от Аустерлица. «Для чего теперь все? Зачем мне бессмертие? Ведь никогда, никогда мне не будет так невыносимо хорошо, так…» Эти возвышенные реминисценции были прерваны криком…, нет, не криком - воплем. Существо, издававшее его, недавно было самым желанным, а сейчас… Дико выпученные, налитые кровью глаза, оскал дикого зверя, омерзительный низкий голос, в который вплетался визг, доходящий почти до ультразвука.
- Лолитушка! Милая, что с тобой?
- Я тебе никакая не Лолитушка! А ну-ка, скотина, отвечай: что это за тварь нежится тут! – Ее, еще недавно персты, превратившиеся в скрюченные, звериные лапы, увенчанные длинными залитыми чем-то красным когтями, тыкали в сторону брюнетки, которую Адам отложил на потом.
- Это? – смущенно переспросил Адам.
- Ну да! Это!!!
- Так это просто кукла, - Адам сконфужено хихикнул.
- Так ты, гаденыш, тут с куклами резвишься!!!!

Так он и жил теперь. Лолита меняла свой облик с легкостью необычайной. Но все же фурией она бывала чаще, чем женщиной.
Способности ее были невероятны: уже через несколько дней она легко читала мысли Адама, которых, впрочем, надо признать, в те далекие времена было не так уж и много. Стоило ему, например, представить себя не с Лолитой, а с той брюнеткой, которая куда-то бесследно исчезла после первой же сцены ревности, как Лола (так она велела Адаму называть себя) приходила в ярость. А в ярости эта женщина была страшна: она взвивалась в воздух, превращалась в смерч, тысячеглавым драконом пикировала на Адама. Это еще хорошо, что Господь сотворил его из огнеупорной глины, а то ведь мы с вами могли бы и не состояться!
Но надо сказать, что Лолита была груба не только с Адамом.
Однажды Адам решил прогуляться к своему любимому дереву, на котором произрастали запретные плоды. Он сам не понимал почему, но в тени этого дерева ему становилось спокойно, в голове прояснялось, многие вещи, которые были прежде непонятными, вдруг становились простыми и естественными. Когда Адам приблизился к дереву, он увидел, что его место занято Лолитой. Она полулежала, облокотившись на ствол, глаза ее были закрыты, во рту она держала травинку. Весь ее вид говорил, что женщина размышляет о чем-то. Вдруг с ветвей дерева к ней спустилась огромная змея. Гад ползучий громко и очень вкрадчиво заворковал:
- Мадам! Вы столь прекрасны, что не стоит портить себе настроение бесплодными размышлениями. От этого случаются морщины.
Лолита открыла глаза и прошипела Змию:
- Пошел вон, гадюка!
- И вовсе я не гадюка, - обиженно прошипел Змий. - Я – Боа Констриктор...
- Отлично. Пошел вон, Боа Констриктор.
- Сей секунд, мадам. Но я хотел бы сказать, что стоит вам вкусить с этого дерева, и вы будете плодовиты…
- Чего?! – Лола потянулась к ближайшему камню.
- Нет, нет!, - Змий поспешил успокоить фурию, - В хорошем смысле! Исключительно в хорошем смысле! Ваша плодовитость будет иметь, так сказать, интеллектуальный характер. Вы сможете решить любую проблему! Вы познаете радость феминизма и утонченность женского романа, вы…
Лолита не стала дослушивать Змия, а, схватив его за горло, вонзила в его глаза свой взор. Сначала Змий бил хвостом, пытался вырваться, но постепенно затих. Тогда Лолита прохрипела ему что-то прямо в морду, чего Адам то ли не понял, то ли не расслышал, и отпустила Змия. Тот уже не пробовал увещевать женщину, а зашуршал в траве, стараясь прижиматься к земле как можно плотнее, и вскоре скрылся в дальнем углу сада. Во всей его фигуре, во всех движениях было столько униженности…, Адаму даже почудилось, что Змию с трудом удается сдерживать рыдания…
Лолита же растянулась на земле, закинув руки за голову, и… поднялась в воздух. Она лежала, слегка покачиваясь и мурлыча себе какую-то удивительно чистую и нежную мелодию. Правда, было в мелодии что-то холодное и даже расчетливое. Адаму показалось, что это было что-то из Грига, но полной уверенности не было. Да и не это было важно. Все действо, развернувшееся перед ним, подействовала на мужчину необычайно сильно, хотя Адам и не считал себя до этого таким уж впечатлительным.

Адам терпел все выходки Лолиты, все ее приступы необузданного гнева и непонятные проказы, из которых полеты, превращения и пиротехнические упражнения были еще не самыми веселыми. Но когда однажды Лолита вместо соли сдобрила котлеты сахаром, а компот изрядно поперчила, терпение Адама иссякло. Вдруг у него отчаянно заболело в подреберье.
- Что? Твоя куколка лучше готовит? А что ж это тебе остренькое разонравилось? Как кувыркаться, так выгнись и так, и эдак, и то сделай, и это. Давай, мол, добавь перчику! Так вот и пей теперь свое остренькое пойло! А сладенькие котлетки – это тебе на память о твоей сладенькой брюнеточке!!!
Фурия так увлеклась рыданиями, что на некоторое время отвлеклась. Адам, пользуясь моментом, взмолился: «О, Господи, спаси и помилуй!»
И Господь помиловал. Так, во всяком случае, показалось в тот момент Адаму.

- Господи, прости, но не могу я жить с ней! У меня такое чувство, что Эдем, созданный Тобой, превращается в Ад!
- Не расстраивайся! В конце концов, Ад тоже я создал.
- Но мне-то ты обещал Рай!
- Но только тебе. Тебе же захотелось общения, простого человеческого тепла, уюта.
- Но Господи! Я же не знал!
- Знал бы прикуп – жил бы в Сочи.
- Сочи? Это где?
- Ах, не важно. Там Олимпиада будет. Правда, зимняя.
- Я не хочу в Сочи! Я хочу в Рай. В обыкновенный Рай.
- То есть, мы убираем дам из твоей жизни?
Адам замялся.
- А можно сделать так, чтобы дама была… Красивая, как Лолита, но покладистая, добрая… То есть, можно чтобы и Рай и дама…
Господь смотрел, ласково улыбаясь, на Адама и покачивал головой:
- Адам, Адам… Еще никому не удавалось совместить эти две замечательные вещи: Рай и женщину. А ты ведь еще хочешь, чтобы компот был без перца и соли, а суп - без сахара.
- Господи, понимаешь, самое страшное не соль с сахаром. Дело в том, что я все время чувствую себя рядом с ней просто дураком.
Адам не выдержал и разрыдался. Он стоял перед Господом, нагой и плачущий, не стесняясь своей слабости. И сердце Господа не выдержало.
- Ладно. Но имей в виду: It’s the last attempt. Did you understand?
- Yes, I did, - всхлипывая, ответил Адам и совсем как маленький мальчик вытер нос тыльной стороной руки.
- Вот только проблема с материалом…
- А зачем материал? Была же еще брюнетка?
Господь улыбнулся.
- Так ведь пришлось эвакуировать ее в срочном порядке, пока твоя Лолита ее не изуродовала. Теперь она замужем за другим Адамом в другом Раю на другой планете.
Адама начало разбирать любопытство вкупе с доселе незнакомым ему чувством. Позже это чувство назовут ревностью:
- Ну и как она там? Счастлива?
Господь нахмурил брови:
- А ты сначала создай космическую технику, найди альтернативные планеты, к тому же обитаемые. И лети тогда на поиски своей брюнетки. Когда найдешь – тогда и узнаешь, счастлива она или нет. Но это когда еще будет, а вот глина у меня кончилась сейчас. Новую же, как всегда, еще не завезли.
- Господи, глины же вокруг навалом, посмотри!
- Адам! Первое, чему ты должен научиться, не путать Божий дар животворящий, с грязью на дорогах.
Адам совсем загрустил.
- Есть, правда, один выход. Но он требует от тебя известной жертвенности.
- Господи! Ты же знаешь, я для Тебя на все готов.
- На этот раз не для меня, а для себя. Могу изготовить тебе женщину из твоего же ребра. Ты ведь тоже из глины животворящей…
- А это больно? – Адам невольно поморщился.
- Сама операция - под наркозом, чай, не звери. А потом будет побаливать всю жизнь. Но так, слегка. Поноет иногда под утро и угомонится.
Адам задумался ненадолго – долго думать он еще не умел – и махнул рукой:
- Эх, была – не была, рискнем!

Адам проснулся на рассвете. В груди что-то побаливало, но терпимо. Какое-то незнакомое ощущение возникло в организме. Он повернул голову и увидел Женщину. Она мягко улыбалась и ласково поглаживала его грудь и живот. Движения ее были неторопливы и исполнены незнакомой прелестью. Адам придумал для всего этого специальное слово: Любовь.
«Первые недели любви не было, казалось, есть дела важнее. Страсть, и, чего уж там!, похоть были, а вот любви не было Творчество - ревниво. Или творить или любить - третьего не дано. Было творение, а любви не было. А вот теперь есть», - подумалось Адаму. Он улыбнулся, и улыбка его была спокойной и счастливой. Но вдруг будто молния ударила в его не поврежденный еще сарказмом мозг: «Это что же получается? Мир был рожден вне любви?» Изумление его было столь велико, что не помещалось в нем, ему стало необходимо поделиться им.
Он повернулся к женщине, чтобы сказать, что только что, ну вот прямо сейчас он понял такое, такое!, что ему открылось Новое – Любовь, и не успело оно открыться, как тут же был поражен…, но вместо этого из пересохшего от волнения горла только и вырвалось:
- Эва!
Женщина улыбнулась и прошептала:
- Да! Я такая…

Дни шли за днями. Эва была по-прежнему ровна, нежна и заботлива. Днем они гуляли по саду-огороду, собирали плоды и дары, потом Эва готовила Адаму умопомрачительные блюда, некоторые из которых до сих пор можно отведать, если удается попасть - хотя бы и ненадолго - в Рай. Но когда наступала ночь, Адам испытывал такой душевный подъем, такой прилив сил… Вот только иногда, когда нежность Эвы накрывала шелковым пологом, грезилась ему бешеная страсть так и необузданной им Лолиты.

Однажды на рассвете, пока Адам отсыпался после ночи, Эва ушла собирать плоды к завтраку. Почему-то она задержалась. Адам проснулся и был весьма недоволен тем обстоятельством, что пробудился от ставших уже грубовато жаркими лучей Солнца, а не от нежного поцелуя жены. Он огляделся. Эвы нигде не было. Не было и завтрака! Адам нахмурился: такое случалось впервые! Нет, разумеется, его не волновало, где была Эва. Рай – он и есть Рай, здесь нет места ничему плохому. Но вот завтрак! «Это что же выходит?! Сегодня завтрак запаздывает, завтра обед, а послезавтра вообще ужин отдай врагу?»
Адам отправился на поиски Эвы, чтобы высказать ей свои претензии в жесткой, как и подобает мужчине, форме. Он отправился к центру Сада. Когда Адам приблизился к Дереву Познания Добра и Зла, странные звуки привлекли его внимание. Он, крадучись, приблизился к их источнику.
Под деревом лежала нагая, как обычно, Эва. Ее талию и грудь обвил тот самый, униженный Лолитой, красивый Змий. Чешуйки на его коже искрились и переливались всеми мыслимыми и немыслимыми цветами земли, воды и неба. Адам сравнил эту радужную картину с однообразием своего загара и почувствовал острый приступ комплекса неполноценности. Несовершенство тела человека было очевидно.
Но Змий не ограничился тем, что, то сжимая, то слегка ослабляя силу колец, ласкал грудь и живот Эвы. Его морда терлась о ее щечки. Он вкрадчиво внушал:
- Что ты Его слушаешь? Ты взрослая, красивая женщина веришь всем этим россказням про запреты? Ведь если Он вас любит, то к чему Ему искушать вас?
- Перестань, прошу тебя. Не говори о Нем плохо, - тихо проворковала Эва. Глаза ее были прикрыты, рука поглаживала искрящуюся змеиную кожу.
- Но ты же любишь Адама? – зашел с другой стороны Змий.
- Только его и люблю, - отвечала Эва, почесывая Змея под мордой.
- И не хочешь угостить его этим необычайным плодом? Да кто заметит пропажу одного из тысяч? Ты погляди, как уродило-то!
На лице Эвы явно читались признаки колебаний.
- Я вижу, - не открывая глаз, едва слышно выдохнула Эва.
- Сама подумай, никто же не узнает. Даже Сам! А уж Адам… Он же вообще почти ничего не замечает. Иногда даже кажется, что он тобой пренебрегает, да-да!, что его не волнует, каковы твои мысли и чувства. И, в конце концов, какой может быть ему вред от того, что он не знает? Так смелее же! Следуй за мной!
 Змеиные кольца стали сползать с тела Эвы. Змий плавно взобрался по стволу. Эва, послушная его воле, встала, протянула руку, слегка приподнялась на цыпочки, чтобы достать плод, который показался ей наиболее сочным, и легким движением сорвала его.
Змий прошелестел:
- Ты - прелесть! – и прикоснулся своим раздоенным языком к губам Эвы.
Извиваясь, Змей уполз на Восток.

Противоречивые чувства обуревали Адама. Только что, практически на его глазах, Эва изменила ему со Змием. С этим же гадом она изменила и Господу. Что теперь делать? Уничтожить ее? Но ведь это последняя попытка обрести женщину. Значит, никогда ему уже не испытать той нежности и ласки, которая стала смыслом его жизни. А, собственно, что у него в жизни есть, кроме Эвы? Ни-че-го. Даже смысла. И такая волна теплоты, нежности, жалости к Эве, накатила на него, такое пронзительное понимание ее сердца со всей, свойственной ей ограниченностью, очень часто просто непроходимой глупостью, с неистребимой жаждой раскрыться навстречу любой ласке, отдаться любому повелению, что сжалось сердце Адама, и комок стал в горле.
Он вышел из своего укрытия.
- Эва! – позвал он.
Женщина будто очнулась ото сна. Она улыбнулась ему, как всегда искренне и открыто:
- Да, любимый!
- Мне показалось, ты говорила с кем-то?
- Что ты? Ты же лучше меня знаешь, что здесь никого нет.
- Ну да, - задумчиво произнес Адам. – А что это у тебя в руке?
Эва с удивлением посмотрела на свои пальцы, сжимавшие плод.
- Ты же знаешь, что Господь запретил нам срывать эти плоды?
- Ах, конечно. Но это не то, на что похоже. Я ведь и не срывала, - тут же нашлась Эва, - я его подняла. Оно, должно быть, упало с дерева. С этого, как его…
И тут же она вонзила свои белоснежные зубы в податливую мякоть плода.
Адам, было, крикнул, чтобы остановить ее, но крик запоздал. Он только махнул с досады рукой.
- Ой, как вкусно! – пролепетала Эва, прожевала кусочек и проглотила его. И в тот же миг ее прекрасное лицо покраснело. Адам испугался – уж не подавилась ли, подскочил к ней, вырвал яблоко, но Эва оттолкнула его.
- Ох, мы же абсолютно голые! – вскричала она и попыталась прикрыть руками сразу все сокровенные места. Но мест этих было так много, а рук так мало… Адам с удивлением смотрел на ее странные ужимки.
– Немедленно иди и найди себе что-нибудь, чтобы прикрыть срам.
- Какой срам? – с удивлением спросил Адам.
- Ну, вот это! – Эва, отвернувшись, тыкала в сторону Адама рукой, указывая пальцем ему между ног. – Прикрой это чем-нибудь!
- Так чем же я прикрою?
- Листочком, что ли. Я тоже пойду оденусь. Только ты не иди за мной.

Адам был несколько шокирован требованиями Эвы, но подчинился им: к покорности женским капризам его приучила еще Лолита. Теперь он лежал под Древом и ждал Эву. И вот она появилась.
Ее грудь и бедра были сокрыты гирляндами цветов, великолепный лотос украшал волосы. Через левое плечо была перекинута радужная змеиная кожа…
- Эва…, - только и смог вымолвить Адам.

Господь возник перед ними, как всегда неожиданно. Лик Его был суров.
- Итак, Эва, ты нарушила мой запрет.
- Господи! Так я ведь не рвала, оно само упало! – залепетала Эва.
Господь посмотрел на нее строго:
- Я - не Адам. Кому ты врешь, девочка? Твоими устами движет Змий.
- Господь, Ты же сам виноват. Ты же знал, что человек - слаб, а женщина – даже очень слаба, - из прекрасных глаз Эвы слезы текли ручьями, - Зачем Ты искушал нас запретами?
- Вон из моего сада, блудница! – сказал Господь тихо, но так, что Его было хорошо слышно. И тут же Эва исчезла. Ее просто не стало в Раю.
И обратил Господь взор свой на Адама.
- А что же ты? Почему не наказал ее?
Адам стоял, понурив голову. В руке у него по-прежнему было надкушенное Эвой яблоко. Наконец, он поднял голову и посмотрел в глаза Господу.
- Не судья я ей. Прости, Господи!
Молвил и вкусил плод.


Глава третья

Дом Хундертвассера в Вене, второй подъезд, второй этаж, вторая дверь слева. Конспиративная квартира Общества Городских Сумасшедших, зарегистрированного под именем Общества Защиты Улиток в одной из психиатрических больниц Вены.
- Господа! Высокая согласительная комиссия поручила мне довести до вашего сведения итоги дискуссии по поводу понимания термина «агрессия». Понятие важное и при всей его кажущейся простоте совсем даже неочевидное. Начну издалека. Некто Ландау – взгляды многих из присутствующих устремились на сидевшего за дальним столиком чрезвычайно лохматого эйдоса с остро заточенным профилем, который остался абсолютно равнодушным к вниманию, обращенному на него, - справедливо утверждает, что все науки делятся на естественные, неестественные и противоестественные. Начну с понятия «агрессия» в противоестественных дисциплинах, под которыми я понимаю области то ли знаний, то ли незнаний, а лучше сказать понятий, даже не претендующих на объективизм. Примером такого рода занятий является политология.
 Политология овеществляет понятие агрессии в нормах и – главное! – в практике международного права. Любопытно, что практика довольно широко расходится с теорией. То есть, практика существует сама по себе, а теория – сама по себе. Согласитесь, что это очень удобно. (Смех в зале). И потому агрессором полагают обычно проигравшую сторону – в этом случае можно ведь говорить о торжестве справедливости. Так, например, известная международная организация второй половины ХХ-го – первой трети ХХI веков сочла возможным определить агрессию следующим образом: «Агрессией является применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства, или каким-либо другим образом, несовместимым с Уставом Организации Объединенных Наций, как это установлено в настоящем определении. Утверждено резолюцией 3314 (ХХIХ) Генеральной Ассамблеи от 14 декабря 1974 года». Конец цитаты. Если вспомнить сколько раз в стенах этой организации под агрессией понималась попытка жертвы защититься, то становится понятным, почему политологию иногда называют куртуазной наукой, то есть, попросту говоря, куртизанкой. Кстати, в порядке полемики. Всегда ли агрессия является аморальным актом? Не обвиняем ли мы инструмент, а не того, кто этим инструментом орудовал?
Теперь о науках неестественных. Под таковыми мы будем понимать области знания, ставящие задачи анализа без последующего синтеза. Так сказать, анализ ради анализа. Такие дисциплины могут показаться порождением праздного любопытства. Однако это не совсем так, поскольку процесс этот разворачивается во времени, а потому наступает момент, когда накопленная информация, еще вчера казавшаяся бесполезным хламом, сегодня востребована дочерней дисциплиной, порожденной, казалось бы, из ничего. До развития генетики к таковым можно было отнести цикл биологических наук. В этот период агрессией занималась в основном этология, то есть наука о поведении живых организмов, и психология. Конрад Лоренц, вслед за Фрейдом, тесно связывает агрессию с инстинктом смерти, с «черной энергией», с так сказать, Танатосом. Кстати, если придерживаться греческой космогонии, то именно к понятиям, связанными в той или иной мере с агрессией, восходят сведения об одном их самых таинственных и загадочных даже для нас, знающих, как полагают некоторые, всё, божеств. Я имею в виду Нюкту.
Согласно Гесиоду, Нюкта родилась из Хаоса. Она является одной из первичных мирообразующих потенций. Чрезвычайно плодовита. В числе порождений Нюкты светлые сущности Эфира и Гемера, то есть День. Начала-то, вроде, светлые, однако, по слухам, породила она их от своего брата Эреба, олицетворяющего вечный мрак! Разумеется, диалектично, но, согласитесь, с нравственной точки зрения – аморально. Вот такие, знаете ли, слухи. Любопытно, кстати, узнать, кто же распространяет эти слухи? Однако, рассуждения о каналах распространения информации – отдельная тема. И все же Эфир и Гемера – исключения. Вот краткий перечень детей Нюкты с указанием их должностей и предназначений: Гипнос - бог сна; Герас – бог старости; Эрида богиня раздора; милейшая Кера – ответственная за Насильственную смерть, иногда под этим именем -, видимо, для конспирации - могут также выступать несколько персонажей; Мор – надзирающий за роком – не в смысле музыкального направления, а рок, понимаемый как синоним судьбы, он же присматривал за насильственной смертью, то есть был как бы конкурентом своей милой сестрицы Керы; Харон, перевозчик умерших в Аид. К дочерям и сыновьям Нюкты принадлежат также Немесида – месть, Апата – Обман, Онир – бог вещих и лживых сновидений, величайший насмешник Мом, Мойры – богини судьбы, Геспериды. И наконец, именно она - мать Танатоса, о котором мы уже говорили, то есть бога смерти. Вы обратили внимание, что именно Нюкта олицетворяет и порождает силы, которые принято называть темными.
Всё, что связано с Нюктой, окутано тайной. Кто отец – или отцы - ее многочисленных детей? За что она ненавидела Кроноса? Является ли эта ненависть простой формой женского отношения ко времени или это – опять-таки, женская, а потому бессмысленная и беспощадная - месть за Урана? Если это так, то что связывает Урана и Нюкту? И главный вопрос: какова истинная сущность Нюкты? Она богиня, эйдос или нечто другое, совсем неизвестное в нашем мире?
Но мы ведь говорим об агрессии, не так ли? Мне представляется правомерным считать Нюкту, вне зависимости от ее психолого-физиологической организации, субстанцией, привносящий в наш мир агрессию, по крайней мере, агрессию в понимании неестественных наук. Ведь, как мы уже говорили, именно она ответственна за появление субъектов, которые практически любая форма разума считает агрессивными и, как бы это выразиться мягче…, нехорошими. Это следует из определения агрессии в неестественных науках.
Посудите сами: агрессия в этологии — это инстинктивное поведение животных, выражающееся в нападении или угрозе нападения (агрессивных демонстрациях) на особей своего (реже чужого) вида, связанное с эмоциями страха, ярости. Агрессивное же поведение в психологии до ХХII века понималось как мотивированное деструктивное поведение, противоречащее нормам сосуществования людей, наносящее вред объектам нападения, приносящее физический ущерб людям или вызывающее у них психологический дискомфорт. Как вы видите, определения мало чем отличаются друг от друга, если рассматривать человека в качестве специально организованного животного. Согласитесь, обман, насмешки, месть, насильственная смерть, то есть, попросту говоря, убийства, да и просто обычная смерть – все эти прелести бытия, порожденный Нюктой, как нельзя лучше сопрягаются с понятием агрессии. Да, ее вполне можно назвать матерью агрессии.
Но что же естественные науки? Как они определяют агрессию?..


Глава четвертая

- Зиги, я отказываюсь это понимать! Если уже в самом начале человек обманывает меня, то насколько оправдан весь эксперимент?
- Абсолютно оправдан. Ведь Вы сами только что признали, что обманулись в своих ожиданиях. Но что значит «обманываться»? Обманываться – значит обмануть себя. Однако человек создан по Вашему образу и подобию. То есть модель работает. Более того, первый тест модель прошла успешно. Человек обманывает Вас ровно в той же степени, в которой Вы обманываетесь.
Сам задумался. Объяснение Фрейда хотя и выглядело лукаво, но логически было безупречно.
- Допустим. Пусть даже так. Но отчего я чувствую себя несчастным? Откуда это постоянное внутреннее напряжение, это…, как бы это сказать поточнее…, постоянный озноб души?
- Я очень хочу помочь, но не знаю, могу ли. Ведь я – простая папка эйдосов. Одна из основных моих идей – искать причины комплексов в детстве. В вашем случае наблюдаем типичную фрустрацию, но я не могу применить свой метод, потому что ничего не знаю о вашем детстве, - Фрейд говорил тихо, он явно испытывал неудобство, даже стыд от того, что не может помочь.
- Более того, - доктор замялся - иногда мне кажется, что Вы до сих пор ребенок. Поймите меня правильно, каждый из нас в какой-то мере ребенок. Но во всем, что Вы делаете, столько любопытства, столько неконтролируемой экспрессии, спонтанности, что ли… Наверное, я вам просто завидую.
Сам встал и нервно зашагал по облаку из края в край, заложив руки за спину и низко наклонив голову. Облако мягко похрустывало при каждом шаге, безбрежность исключала появление эха. Фрейд и не заметил, как оказался внутри раковины, переливающейся всеми оттенками голубого, возлежащим на кресле-кушетке. Сам расположился напротив на точно таком же ложе.
- Кажется, Фрейд, ты предпочитаешь работать в такой обстановке?
Доктор только неопределенно пожал плечами.
- Хорошо. Я расскажу тебе то, что мне помнится из моего раннего периода.
…Надо признать, что все божественные субстанции – даже я – сильно разнимся от всех других. Например, в отличие от вас, эйдосов, мы были не всегда. Это выглядит очень странно, поскольку, если вы были, а мы – нет, то именно эйдосы должны были наблюдать мое появление. Но дело в том, что вы устроены таким образом, что можете наблюдать только то, что является проще вас, что подпадает под действие вашей идеи, а я устроен – так я понимаю себя – сложнее, а потому я вне вас, хотя вы - во мне. Зиги, не надо морщиться! Я и сам не очень понимаю, почему это так и как это может быть, но я просто ЗНАЮ, что это так…
Итак, я появился, но мне сразу же стало неуютно. Ведь не было ничего, ни тебе времени, ни мне пространства. Даже сейчас, когда я оказываюсь в тех временах… брр… неуютно. Посуди сам: Мне пришлось обихаживать самого себя без всякой помощи и без всяких подсказок. Робинзон на своем необитаемом острове был неизмеримо богаче меня – у него был целый остров, и совсем неплохой остров! Я же обладал огромной, по сути, бесконечной энергией и всё! Впрочем, нет. Во мне жило желание созидать, созидать мир. И тогда я взорвался! Скажу по секрету: я не просто так взорвался. Ну знаешь, когда захотел – и бах! Были причины, а главное особый инструментарий. Но это, пожалуй, сложно даже для меня. Так вот, возникло столько всего и сразу, что я даже растерялся. Но с чего-то надо было начинать. И я начал со звезд. Должен признать – это было здорово. Яркие точки на фоне бархатной тьмы. Мне нравилось лопать их. Примерно так, как дети лопают мыльные пузыри. Представляешь, вот была мерцающая точка, и вдруг как полыхнет, и нет уже точки, а есть огромный шар… Да-а, поверь, в рентгене это выглядит просто потрясающе… Так я открыл для себя красоту. Да-да, конечно, это похоже на то, как младенец развлекает себя, пуская. Я ведь тогда тоже был еще практически младенцем.
Впрочем, вижу, ты хочешь спросить меня о чем-то?
Фрейд кивнул и открыл уже рот, чтобы задать вопрос, но Сам опередил его:
- Тебе любопытно узнать, а не было ли мне скучно? Трудно сказать. Думаю, скорее да, чем нет. Например, открытие красоты меня развлекло, но, когда я понял, как она устроена, все эти взрывы новых и сверхновых стали обыденностью.
Он встал с кушетки и нервной походкой стал выхаживать облако из одной стороны в другую. И снова этот хруст, как валенками по снежной целине.
- Да и вообще, так же как вы, эйдосы, я мог свободно перемещаться по пространству и времени. Но ты уже, наверное, заметил, что эти перемещения ограничены с одной стороны моментом моего рождения, а с другой – той точкой во времени, до которой я успел построить мир. В этих пределах мне стало тесно. И тогда я начал порождать различные сущности. Первыми были ангелы – иногда их называют Старцы. Но они оказались слишком послушными. Собственно, таковыми они и задумывались. Но общение с ними быстро надоело. Это как играть с оловянными солдатиками. В пять лет – интересно, в десять – уже стыдно, а в двадцать приходит пора других игр. Тогда я придумал божественные сущности. Точнее, их придумали люди. Но ведь люди – мое подобие. Разумеется, все эти божества – не я. Да, я вручил им определенные полномочия, но они всегда были ограничены возможностями человеческих фантазий. Один руководил морями в Греции или, скажем, в Африке, другой – заведовал горами в Гималаях, третий – молниями в Скандинавии. Это было интересно. Что-то вроде театра.
Мне они нравились, да и сейчас нравятся, мои божки. Чтобы им было не так скучно, как мне, я дал им Любовь. Ха! Они с таким жаром и напором стали ею заниматься, что это и в самом деле выглядело потешно. Но вместо светлого праздника Любовь вскоре превратилась в свою противоположность: инцесты, принуждения, использование секса для достижения корыстных целей… Но и это было бы ничего. Однако, когда некоторые божки стали посягать на меня самоё, попытались занять мое место… Пришлось кое-кого образумить. Тут я понял, что где-то ошибся. Видимо, я слишком легкомысленно подошел к их созданию.
- Если мне позволено сказать…
- Давай без формальностей, - Сам поморщился, - говори.
- Одиночество – свойство любого разума. По-настоящему мы чувствуем себя не одинокими только рядом с родителями или под эгидой большого морального авторитета. Но суть такого авторитета – суррогатный родитель. Одиночество есть беззащитность. Чем мощней интеллект, тем более он уникален, тем выше он воспаряет к истине, а значит, лишается защиты. Так оно и возникает - одиночество. Ваш разум абсолютен, поэтому и одиночество – абсолютно. Простите, но это значит, что Вы – недостижимо беззащитны. Беззащитней Вас нет и не может быть никого.
- М-да… В горних высях дуют только холодные ветры. К этому я привык….
Сам замолчал, казалось, Он проверяет какие-то, только Ему ведомые мысли в непостижимых глубинах своей души. Наконец, тяжело вздохнув, Он продолжил:
- Но не одиночество тяготит меня. Меня беспокоит другое. Каждый раз, когда я прохожу точку в четырнадцать миллиардов лет в абсолютном исчислении, странная тоска охватывает меня. Мне тревожно, иногда дело доходит до того, что я неприятен самому себе.
- Страх? – спросил Фрейд и сам удивился своему предположению. «Впрочем, что тут необычного, - он тут же нашел объяснение своей догадливости, - подсознание умнее сознания».
Сам пристально посмотрел на психолога. Зигмунду показалось, что вот она и пришла за ним – Вечность. Наконец, Сам кивнул.
- Да, страх. Помнишь, самый короткий страшный рассказ, кажется, Фредерика Брауна?
- Последний человек на Земле сидел в комнате в полном одиночестве. Раздался стук в дверь...?
- Ну да. Это рассказ обо мне. Случилось это через примерно десять миллиардов лет после Начала. Именно тогда и услышал этот стук…Конечно, не на Земле. Земли тогда еще не было. Она возникла в точности на этом месте, разумеется, в определенном смысле, но только позже. Собственно, именно в память об этом событии я и создал Землю.
Так вот, в этот момент я понял, что за мной кто-то наблюдает. То есть, я не просто не один, но я – лишь наблюдаемый.
- Паранойя, - задумчиво пробормотал Фрейд, - паранойя как реакция на одиночество. Конфликт между жаждой общения и страхом покинуть капсулу одиночества…
- Что ты там бормочешь?! Хотя… Может быть ты и прав.
И вдруг Сам улыбнулся. Улыбнулся ослепительно и обезоруживающе, как умеют улыбаться только дети:
- А еще мне кажется, что я сейчас понапридумывал всякого, а на самом деле все было совсем и не так.
Сказал и растаял, оставив после себя только лучезарную улыбку. Улыбка подмигнула Зигмунду, сказала «Мяу!» и растаяла в облаке, оставив Фрейда в полном недоумении.

Глава пятая

- Миры должны пойти за нами!
Царь смотрел на своих соратников, которые стояли вокруг стола, и каждому из них казалось, что его огненный взгляд прожигает насквозь, что ему, Великому и Необоримому царю великой Атлантиды Хроносу, ведомы не только их мысли, но и малейшие движения их души.
- Типун, останься! Остальные свободны. Ты, Сейдо, тоже задержись.
Когда все покинули кабинет, Хронос залился смехом, в котором без труда можно было различить не только сарказм, но и горечь.
- Вы обратили внимание, коллеги, как они выходили?! Как бы не торопясь, пропуская друг друга, мол, только после вас, но с таким облегчением, что ей-богу, мне казалось, что они вот-вот облегчаться прямо здесь, - теперь он хохотал во все горло, абсолютно не сдерживаясь. Видимо собственная шутка, хотя и была с ощутимым душком, пришлась Хроносу по вкусу. Типун, министр информации, как и подобает приближенному, вторил заливисто, но с почтением. Его усердие было столь велико, что слеза искренности выкатилась на его гладко выбритую щеку. Посейдон же, тихо покачиваясь с пятки на носок, позволил себе лишь кривоватую ухмылку.
Хронос оборвал смех внезапно и резко повернулся к своему министру:
- А что это тебе так весело, Типунок? Ой, да у нас слезки, батюшки милы! А что ж мы рыдаем? Это у нас слезы искреннего веселья? Или слезы радости, что я оставил именно тебя? Так ведь, Типунушка, неизвестно еще зачем оставил? А может, это слезы горести? Оплакиваешь себя, а то, глядишь, потом поздно будет оплакивать? Хотя, тебя ведь будут оплакивать многие. Ты ведь у нас человек планетарного масштаба, не так ли? Ой, прости старика, не планетарного, нет!, вселенского, да, вот именно, вселенского масштаба.
- Да какого я масштаба… Слезы мои ведь только от веселья. Здорово Ваше величество, этих, обрисовали, - министр кивнул головой и указал большим пальцем правой руки куда-то за спину, в сторону двери. Он бормотал, не плача и не смеясь, а как и положено министру, со всей профессиональной искренностью, на которую был способен в этот момент. Кому как не ему было знать, сколь переменчиво бывает Время.
- От веселья, говоришь… Ну что же, повеселились и будя. За работу.
Теперь на лице Типуна не осталось даже следа каких-либо эмоций: ни тебе слез, ни веселья, одна только серьезность и сосредоточенность.
- Итак, задача, которая стоит перед тобой не слишком-то и сложна. Тебе следует разъяснить всем атлантам, что нет ничего хуже в этом мире, чем Афины. Все беды простых атлантов, будь то измена жены мужу или мужа жене, рост цен на воду, хлеб и рабов, жара или холод, засуха или проливные дожди – во всем виноваты Афины, за всем кроются козни этого мерзкого городишки и его приспешников. Мы к ним со всем сердцем, а они…, ну и так далее, не мне тебя учить. Ты у нас Типунушка, мастер говорить правду. Тебя ведь так в народе и кличут: Типун – не простак, на всяк язык – мастак. Прямо так соловьем заливаешься. Иногда мне даже кажется, что ты и сам веришь в ту ахинею, которую несешь, - Хронос хохотнул.
Министр информации быстро, с выражением абсолютной ответственности, писал что-то в блокноте, время от времени отрываясь от записей с тем, чтобы утвердительно кивнуть, мол, правильно говорите, всемерно одобряю.
- Все записал?
- Так точно!
- А вот мне всегда было интересно, что вы там все пишите, когда я говорю. Стенографируете, что ли? Провалы в памяти?
- Никак нет! Я конспектирую, чтобы потом осмыслить вами сказанное.
- Ну-ну, конспектатор-конспиратор! А может быть, ты в это время стихи для любовницы пишешь? У тебя же есть любовница?
Хронос подошел вплотную к министру. Его немигающий взгляд был наведен на голубые, близко посаженные глазки Типуна, как орудия главного калибра линкора на прогулочный катер.
Типун смущенно захихикал и застенчиво пожал плечами:
- Есть, конечно. Что ж мы, не люди, что ли?
- Есть, есть, проказник. И не одна! Ну да ладно, развлекайся. Пока. Вот только не болтай лишнего, я тебя прошу. Очень прошу. Ну, лады, ступай, работай.
Типун бочком-бочком попятился к двери и, поклонившись, вышел, тихонечко прикрыв дверь.
Хронос некоторое время задумчиво смотрел вслед своему министру.
- Сейдо! Что ты думаешь о нем?
- Ох, не прост наш министр.
- Вот именно, - задумчиво сказал Хронос, - не прост, совсем не прост. На всякий случай присмотри за нашим пострелом. Ну да ладно, давай поговорим о главном. Итак, пришла пора посчитаться с Зевсом и его воинственной дочуркой, - Хронос посмотрел на экран, и на нем тут же появилась карта всей поверхности планеты между Атлантидой и Грецией, - Что ты думаешь о балансе сил?
Посейдон начал говорить сразу. Вероятно, он уже давно думал над планом этой войны и не раз прокручивал в голове все вероятные, и даже невероятные, сценарии.
- Начну с союзников. Так как наши армии будут двигаться в основном через Европу, то важно, на чьей стороне окажутся кельты. Полагаю, что мы вполне можем рассчитывать на активную помощь островитян. В тех краях можно даже будет собрать одну-две армии. Придется, конечно, кое-что им пообещать, скажем, власть над всеми соплеменниками. Тем более, что европейские кельты будут, скорее всего, не столько на стороне Афин, сколько просто против нас. Вот пусть кельты и разбираются друг с другом, а мы, пока они будут выяснять отношения, перебросим основные силы через их земли без особых потерь времени, ресурсов и живой силы.
- Неплохо. Но еще лучше, если нам удастся всех кельтов собрать под нашими знаменами.
- Согласен, что это лучше, но только маловероятно.
- А ты попробуй. Поищи, что-нибудь такое, что они ненавидят все вместе.
- Все вместе они ненавидят и нас, и греков. И трудно понять, кого больше. Но я подумаю.
- Дальше.
- В Африке ситуация нам благоприятствует. До границ Египта поддержка обеспечена. Что же касается Египта, то фараоны слишком горды, чтобы быть чьими-то ни было союзниками. Они никогда не могут довольствоваться вторыми ролями. Они, видите ли, согласны только на сольную партию. Впрочем, здесь есть и положительный момент. Ровно по тем же причинам, они не будут союзниками греков.
Хронос кивнул в знак того, что согласен с этим рассуждением.
- А что же остальные греки?
- Ох, там полный бедлам. Демократия и анархия. Каждый городишко мнит себя невесть чем. Так что они никак не будут на стороне афинян. Единственная воинская сила там – это Спарта. Понятное дело – аристократы! Для них демократия еще более ненавистна, чем нам. Так что они скорее помогут нам, чем демократам. Хотя скорее всего, будут с тихой радостью наблюдать за тем, как мы разрушим Афины.
- Отлично, - Хронос замолчал, ещё раз внимательно вглядываясь в карту, - Но что с логистикой, в первую очередь, с запасами продовольствия? Дорога неблизкая, как бы обозы не растянулись.
- Зависит от продолжительности кампании.
- А точнее?
- От полугода до десяти лет. Если сохранить обычный уровень потребления, то наших запасов хватит лет на пять. Если сразу перейти на допустимый минимум, то – на все десять лет.
- Отлично. У тебя есть план кампании?
- Есть общий замысел. Но я не хочу в него посвящать даже наших титанов, пока ты не одобришь концепцию.
— Это правильно. Кстати, что у нас за концепция?

Глава пятая (продолжение)
Но что же естественные науки? Как они определяют агрессию?
Ответ очевиден: посредством основных параметров бытия – пространства и времени.
Итак, агрессия – стремление захватить контроль над возможно большей областью пространственно-временного континуума, то есть получить возможность распоряжаться как можно большими ресурсами.
Под это определение подпадает и обыкновенная бытовая агрессия, которая есть стремление властвовать в семье, доме, в своем квартале и так далее; и агрессия уголовная, то есть стремление властвовать не только над чужими материальными ресурсами и над чужими жизнями, но и совершать эти деяния вопреки закону, то есть властвовать – стать над – законом; и агрессия на государственном уровне, то есть стремление прийти к власти с целью распоряжаться совокупным продуктом страны. Однако следует признать, что наиболее агрессивной по своей сути является научная деятельность, поскольку ее интересует возможность управления ресурсами Вселенной. В этом смысле наука конкурирует с демиургической составляющей Самого.
Я уже упоминал, что обычно полагают, что агрессия – это всегда плохо. Однако, так ли это? Попытаемся разобраться. Для начала следует определить, как писал один поэт в нравоучительной поэме для детей, что такое хорошо, и что такое плохо. А вот это как раз сделать сложнее, чем определить агрессию! В самом деле, в истории человечества – а для нас с вами она открыта вся от первого дня до последнего из достроенных – нет ни одного события, которое всеми людьми было бы отнесено к добру, равно как нет ин одного примера абсолютного зла. А посему комиссия предлагает считать агрессию неотъемлемым свойством живой материи, то есть, извините за выражение, имманентно присущим качеством живого (смех в зале) вне зависимости от того, говорим ли мы об углеродной или любой другой форме жизни.
Зал взорвался долгими, несмолкающими аплодисментами, переходящими в овации. Докладчик, пользуясь паузой, налил себе из графина бокал, видимо, амброзии и выпил напиток большими, жадными глотками. Так как публика не унималась, он позволил себе налить еще один бокал, но пил из него, уже не торопясь, с видимым наслаждением. Наконец, зал затих.
- Господа, разрешите считать ваши аплодисменты одобрением высказанных тезисов. Но продолжим.
Итак, обратите внимание: мы пока совершенно не говорили о методах агрессии. А ведь они более чем разнообразны! Вообще-то, люди обычно полагают, что агрессия всегда связана с насилием. Однако насилие есть лишь наиболее очевидный метод агрессивного поведения, свойственный наименее развитым в психическом отношении особям, скажем для определенности, мужчинам. Захват пространственно-временного континуума с помощью собственной грубой физической силы есть самый примитивный из методов. Существа, более развитые в психологическом отношении, например, женщины, практически никогда не используют физическую силу, по крайней мере, свою, для достижения контроля над ресурсами. Возможно потому, что не располагают ею в достаточной для достижения этой цели. В их арсенале есть вещи более эффективные. Эффективные – совсем не обязательно означает сложно организованные. Например, визг, истерика, демонстрация, якобы, страданий часто помогает этим слабым, кажущимся глупыми, созданиям добиться своего. Алогизм их поведения в сочетании с контролем над функцией продолжения рода парализует волю мужчин, делает их слепым орудием в руках женщин. Если же учесть, что арсенал женской агрессии далеко не исчерпывается методами введения жертвы в шок, то становится абсолютно очевидным – мужчина, чаще всего, лишь инструмент агрессии в руках женщины. Собственно, те из женщин, которые владеют полным набором методов управления мужчиной – от вызывающих негативную реакцию мужчин до утонченных способов погружения их в эйфорический ступор – и управляют миром людей.
Некоторые государства осознали этот, в общем-то, лежащий на поверхности факт, и положили его в основу доктрины идеологической войны, суть которой в том, что пропаганда не должна оперировать реальными фактами, а обращаться к миру желаний, пусть даже абсурдных, кажущихся нелепыми, к тем самым желаниям, которые таятся в самых потаенных уголках человеческой души. А прячутся там до поры, до времени зависть, ненависть ко всему, что не Я, страсть к насилию в самых жестоких формах, контролировать всё, даже то, что и неведомо, грубо говоря, сожрать всё, до чего можно дотянуться, а до чего нельзя – уничтожить. Как говорится, не доставайся же ты никому. Обычно, эти стремления называют злом. Но если начать вдалбливать, что вся перечисленная мерзость есть добро, то вы получите сообщество людей готовых убивать, насиловать, грабить. Но на пути всеохватывающей страсти к уничтожению стоит обобщенный инстинкт самосохранения: я – человек, значит, людей убивать нельзя! Но это людей нельзя, значит, надо только назвать «иных», то есть врагов нелюдями, гаденышами, человеконенавистническими тварями – и всё! Вы – кумир миллионов. Да, убивать, насиловать и грабить будут ваши солдаты, но ведь не людей, а нелюдей, которые имеют наглость не подчиниться!
Однако! Не женщинам и не государствам принадлежит рекорд агрессивности. Отнюдь! Есть незначительная по количеству группа людей, большинство из которых по половым признакам принадлежит к мужчинам, агрессия которых беспрецедентна. Я имею в виду ученых. Практически все из здесь присутствующих побывали – или побывают - в, так сказать, облике этих существ. Не мне вам говорить, что единственная цель настоящего ученого – познание, с помощью которого он надеется обрести власть над целым сегментом мирозданья, если не над всей Ойкуменой. Однако… Однако, раскрою вам страшную тайну.

Докладчик стоял перед эйдосами, слегка раскачиваясь с носка на пятки. И хотя глаза его были закрыты, каждому в этом странном зале почудилось, что сквозь веки на них взирают немигающим светом черные зрачки.

- Жажда познания есть лишь декларируемая цель ученого. Истинная же причина его когнитивного интереса сокрыта даже от него. Имя ей Власть.
Ропот прокатился по залу. И было непонятно, чего больше в нем: возмущения или страха.
- Да, - да…Власть. И в этом самая большая и, возможно, в принципе непостигаемая тайна. Потому как никто не может объяснить, что с этой тайной властью делать.
Чтобы не быть голословным, приведу пример. Среди нас присутствует некто Перельман.

- Да тут Перельманов, как…

Докладчик движением руки остановил смех в зале.

Я говорю о Григории Перельмане, том самом, который расправился с гипотезой Пуанкаре. Так вот, сей доблестный и во всех отношениях достойный муж подвергся яростным насмешкам газетчиков, некоторых политиканов и прочей необразованной шелупони. За что? А за то, что отказался получать за свои открытия денежное вознаграждения. Им и невдомек, что кроме естественных моральных препон, у господина Перельмана были и другие резоны. И основной их них состоял в том, что, получив вознаграждение, он терял власть над открытым. А ведь сделанное им было только началом грандиозного пути.

Щуплый мужчина то ли с необычайно высоким лбом, то ли с прогрессирующей лысиной, обрамленной длинными и давно не расчесываемыми волосами, встал и решительно, можно сказать, даже гневно, стал размахивать руками.

- Да, Григорий Яковлевич, Вы хотите что-то заявить.
- Конечно, - Перельман был явно возмущен, а потому волнение, бившее через край, мешало говорить ему в должной мере связно. Его питерский прононс с этим акцентированным «Ч»– «конеЧно»- и вовсе делало его речь смешной для непосвященных. Правда, именно таких в зале и не было - Конечно хочу. Видите ли, если бы Математический конгресс не совпал во времени с периодом сбора грибов, я, может быть, и поехал бы посмотреть, кто еще называет себя математиком. А так... Заготовки надо делать на зиму, а не по миру без дела шататься…, - с почти крика переходя на почти шепот, произнес Перельман, и как-то неловко, бочком, бочком удалился в конец зала, где свет исчезал, переходя в свою противоположность.

Докладчик, выдержав приличествующую паузу, продолжил:

Так вот, один их газетчиков, который, как показала экспертиза, так и не осилил таблицу умножения, написал, что господин Перельман разочаровался в математике. Вот-вот, я понимаю причину вашего смеха. Но как это ни странно, газетчик написал правду. Действительно, он предполагал, что гениальный математик волен перестать думать, и в этом своем допущении находил торжество справедливости, как ее понимает заурядный человек, не обремененный печатью таланта. Бедолаге было невдомек, что, когда гений говорит, что разочарован в математике, значит, он ищет пути ее переосмысления. Итак, господин Перельман увлекся разработкой плана В. Разумеется, я не могу входить в детали этой переработки, хотя бы в силу своей некомпетентности – согласитесь, далеко не все могут похвастать, что такая малость в состоянии служить моральным тормозом. Но иногда во сне я задаю себе идиотский, по-видимому, вопрос: каким образом черные дыры влияют на топологическую связность реальности? Согласитесь, что, произнеся эту фразу, я утратил право выступать перед нашей аудиторией. А потому покидаю вас с сознанием исполненного долга.
Смех в зале, вялые попытки аплодисментов.

Глава шестая

Криптон никогда не был так счастлив. У него было всё, о чем он мечтал: место в лучшем воинском подразделении, большие деньги, ордер на получение домика на три комнаты с кухней и с небольшим участком земли, право на бесплатную рабыню. Жизнь не могла быть лучше!
Уже на следующий день после распределения он прибыл в расположении Дикобразов. Пока он искал подразделение Зака, все вокруг казалось чужим. Криптон даже немного робел: как его встретит Зак?, а приветливы будут ли его сослуживцы?, а сможет ли он соответствовать одному из самых прославленных батальонов армии Атлантиды? «Скорее бы война», - подумал молодой воин. Он был уверен в своих силах и мечтал показать своим новым товарищам, на что он способен в бою. Слухи, что война – пока неизвестно с кем, хотя все шептались, что с Афинами – этим средоточием всей мерзости мира – начнется скоро, будоражили воображение.
С детства ему втолковывали, что хуже, чем Афины – нет ничего в мире, что афиняне – вероломны, гнусны, извращены и хитромудры. Поэтому и дома у них самые красивые, и жизнь самая сладкая, еда самая вкусная, а афинянки – коренные афинянки, даже не рабыни, наиболее искусны в науке любовных утех. И еще – мужчины там занимаются дурацким занятием, которое называют философией. То есть сидят себе в тенечке под платанами и рассуждают черт знает о чем целыми днями, будто им больше и заняться нечем. Ну не мерзость ли? А что вы хотите от города, главным покровителем которого является женщина?
Так говорили старшие, и рот у них, когда они говорили об Афинах, кривился в недобром оскале, и прищур глаз становился злым, мол, ничего, доберемся мы еще до этого гнезда разврата. Вот тогда и поговорим о философии!
Конечно, эти разговоры внушали ненависть к далекому городу. Но Криптон был любознателен. Его всегда влекло к неизведанному, а потому Афины пробуждали не только ненависть, но и любопытство. «Да ладно! Афины – не Афины, лишь бы война. Мало ли на свете тварей, которые не хотят покоряться Атлантиде. Идиоты! Счастья своего не понимают. Ведь только мы, атланты, можем принести народам мир и покой, как не понять».
Мысли о величии Атлантиды и гордость за то, что он будет частицей этого величия, заполнили душу молодого солдата. Проходя по огромной территории военной базы, Криптон на каждом шагу видел подготовку к военным действиям: погонщики выстраивали боевых слонов и гнали их в сторону порта; волов запрягали в огромные повозки с катапультами и баллистами; бесконечная череда возов с продовольствием, палатками, амуницией и всем, что необходимо армии в далеком походе заполнили все дороги. Воздух был насыщен флюидами войны.
Криптон уже довольно долго шел по территории базы. А казармы Дикобразов все не было. Гордость не позволяла ему спросить дорогу у кого-нибудь из встреченных ветеранов. Он уже совсем отчаялся, когда на перекрестке увидел указатель с нарисованным дикобразом. Отчаяние заблудившегося ребенка тут же сменилось тревожно торжественным ожиданием встречи со своими будущими сослуживцами.
Не успел молодой солдат пройти и пару десятков шагов по указателю, как кто-то окликнул его:
- Криптон!
Молодой человек повернулся на окрик, и тут же оказался лицом к лицу с Заком. Десятник широко улыбался новобранцу:
- Ну, здравствуй! Добро пожаловать в Дикобразы!
Но тут же десятник посуровел:
- Однако ты чуть было не опоздал.
Криптон тут же принял стойку «смирно», изобразил на лице глубокую и искреннюю печаль, щелкнул, как предписано, каблуками и рявкнул:
- Виноват.
- Да ладно уж, - снова подобрел Зак, - Ты же не опоздал, а только чуть было не опоздал. Пойдем, я тебя оформлю, как положено, познакомлю с ребятами. Кстати, - добавил десятник шепотом, - не забудь поставить им всем вечерком чего-нибудь терпкого. А завтра тобой займется сам Караман.
- А кто это?
- О!, - Зак закатил глаза, - Караман – второй человек в нашем десятке после Посейдона. Он достает нам в походах еду и снаряжение, заботится о ранах – а куда ж без ран в нашем деле? - занимается размещением в походе и всем необходимым от воды и дров до бальзамов и повозок. Короче, Караман – это наш ангел-хранитель.

Завтра наступило не скоро. Сначала было знакомство с новыми сослуживцами. Кстати, в десятке оказалось совсем даже не десять, а около тридцати ребят. Разумеется, Криптон не всех запомнил по именам. Вскоре после того, как он получил свою кровать и тумбочку в казарме, начались ежедневные учения. Сначала бег в полной амуниции, потом фехтование, метание копий и дротиков. После обеда началась командная работа: построения для атаки, перестроения для защиты от конницы, защита от обстрелов из катапульт… В общем, было нескучно. Вечером весь десяток, то есть все тридцать Дикобразов, отправились в таверну, что располагалась неподалеку от порта. Криптон отдал половину своего первого месячного жалования. В результате еды и питья все были счастливы, а когда началась драка, кажется с Выдрами, веселье уже просто захлестывало.
Как они все добрались до казармы, он не помнил. Проснулся на рассвете с тяжеленной головой и будто высушенными суховеем внутренностями. Но душа-то пела! Криптон влил в себя полведра воды и вышел на пробежку. Он заставил себя бежать, улыбаясь и изредка встряхивая головой, когда воспоминания о вчерашнем вечере вдруг всплывали в памяти.
Он вернулся в казарму к побудке. Помятый вид его новых товарищей по оружию заставил его улыбаться. Чтобы не обидеть никого, он постарался спрятать свое хорошее настроение. Завтракали нехотя, с многочисленными вздохами.
- А чего это ты сияешь, как медный грош? – неожиданно спросил его Зак.
- Так ведь утро светлое, солнышко сияет, - уже не пряча улыбку ответил молодой человек.
- То не солнышко, - хмуро брякнул седой ветеран, - то фингал у тебя под глазом.
- Как фингал? – переспросил Криптон.
- А что ж? Неужто не помнишь, как та Выдра лягнула тебя ногой по мордам?
- Честное слово, не помню, - удивился Криптон.
Стол взорвался хохотом.
- С боевым крещением, - Зак хлопнул молодого солдата по спине с силой, которая могла бы сломать спину кому-нибудь более хрупкому.
- Лады, заканчивай трапезу, и ступай с Караманом. Получай свои блага!

Караман был лыс, потлив и словоохотлив. Он не производил впечатление человека крепкого физически. Скорее наоборот, болезненность обволакивала его тщедушное тело. Тем более удивительно было то, что он шел быстро, ловко маневрируя в толпе, где, казалось, его знали все. Он только и делал, что раскланивался, улыбался и приветливо помахивал рукой своим многочисленным знакомым. Криптон едва поспевал за ним.
- И куда мы так спешим? – спросил он.
- Как куда? Согласно циркуляру о постановке на первоначальное довольствие тебе положена одна рабыня и домик с небольшим участком. Домик не бог весть что, но всё же…
- Так у меня же денег нет! – встревожился Криптон.
- Бесплатно, хвала Посейдону. Первый домик, опять-таки, первая утварь в тот домик, первая рабыня – всё за счет Посейдона. Ну, а дальше уж, не обессудь, - сам, - буркнул в ответ Караман, не забывая кивнуть знакомому справа и тут же переключившись на милую улыбку, адресованную матроне в паланкине слева.
Интендант резко свернул в небольшой, едва заметный переулок. Для Криптона это было неожиданно, он чертыхнулся, чуть было не проскочив мимо поворота. Переулок был столь узок, что солнечные лучи не попадали в него, но из-за того, что здесь не было ни малейшего ветерка, было душно.
Караман остановился возле невзрачной двери, огляделся по сторонам и постучал в облезлую дверь, подмигнул Криптону, мол, не боись, всё будет путём, и в ожидании в очередной раз вытер пот, который обильно струился по лицу.
Вскоре послышались шаги, отворилось маленькое оконце, в котором Криптон заметил глаз, который пристально осмотрел посетителей. Послышался звук открываемых затворов и дверь распахнулась. Перед ними стоял двухметровый детина с обнаженным торсом, одетый исключительно в шаровары. Детина излучал свирепость и жажду прямо сейчас кого-нибудь убить. Но увидев Карамана, он изобразил на лице подобие улыбки, отчего его физиономия приобрела еще более зловещий вид.
- Господин Караман, проходите, хозяин ждет вас.
Входя, Караман не преминул приветливо похлопать громилу по плечу, что заставило этого цербера еще шире растянуть губы, обнажив щербатый рот.
- Он со мной, - бросил через плечо маркитант.
Охранник, прищурив глаз, осмотрел Криптона, будто примерял, куда будет удобнее всего воткнуть нож, и с видимой неохотой посторонился, пропуская молодого солдата.
Видимо, Караман хорошо знал это место, поскольку уверенно прошел по коридорам, не задумываясь поворачивая на всех разветвлениях длиннющих переходов. Криптон уже начал волноваться: а найдет ли он дорогу назад, если вдруг придется возвращаться одному, когда вдруг они вышли в большую, весьма претенциозно обставленную комнату. Тут же из-за богатого стола им навстречу выбежал тщедушный, маленький человечек с лисьим лицом. Человечек и Караман бросились друг к другу с воплями радости и счастья:
- Караман! Ты ли это, старичок?
- Холера тебя подери, Вентра, ты ли это?
- Караман…
- Вентра…
- Караман…
-Вентра…
И троекратное чмок-чмок.
Наконец, они немного успокоились.
- Кто это с тобой? – осведомился Вентра.
- Новый Дикобраз, - Караман наклонил голову к хозяину заведения и драматическим шепотом – чтобы Криптон тоже слышал – изрёк:
- Далеко пойдет парень! Очень перспективен.
Вентра внимательно посмотрел на молодого бойца, не столько, чтобы оценить солдата, сколько для того, чтобы запомнить его – так, на всякий случай.
- Присаживайтесь, господа. Вода, вино, дурман?
- Воистину, Вентра, ты радушный хозяин. Всплеснул руками Караман.
- Да, ладно, - и доверительно подмигнув и понизив голос, человек-лис сообщил:
- У меня просто потрясающий дурман. Уносит в такую даль – полный отпад. Послесвечение три дня.
Караман рассмеялся:
- Не сомневаюсь. У тебя всё и всегда – лучшее. Но жарко сегодня для греха, - тем самым маркитант показал, что на провокации не ведется – дурь была запрещена, за нее можно было слететь с довольствия и загреметь в штрафбат.
- Шучу, шучу, - рассмеялся Вентра.
Караман выбрал вино, Криптон скромно довольствовался водой.
Только теперь Вентра стал серьезным.
- Чем могу помочь Дикобразам сегодня?
— Вот, у юноши праздник первой рабыни, - и Караман извлек из необъятных закромов своей туники ордер на получение одной рабыни, оплаченной государством. Не торопясь, он развернул кусок пергамента перед собой. Вентра попытался подвинуть документ к себе, но маркитант успел подвинуть ордер к себе, - разумеется, если мы найдем товар именно у тебя.
Вентра замер на секунду, потом откинулся на спинку стула и вдруг зашелся хохотком, весело грозя Караману пальчиком. Маркитант тут же стал вторить торговцу. Так они веселились некоторое время на два голоса. Криптон с удивлением смотрел на них, не понимая, что здесь происходит.
Наконец, торговцы успокоились. Вентра открыл один из ящиков стола, достал оттуда монету, одним ловким движением подвинул ее Караману, не забыв на обратном ходу придвинуть к себе ордер.
- Что ж, - вновь обретя приветливость, сказал торговец, - думаю, девочки готовы. Прошу в зал.

То, что Вентра назвал залом представляло собой длинный широкий коридор без окон. Однако помещение было хорошо освещено масляными лампами, факелами и свечами.
Когда Криптон, следуя за Вентрой и Караманом, вошел в помещение, он зажмурился. Контраст между сумраком узких переходов и ярким светом зала ударил по глазам. Но открыв глаза, Криптон был поражен еще больше: вдоль всего коридора стояли обнаженные женщины. Сотни женщин стояли, держась руками за перекладину над головой, выставив полусогнутую ногу и потупив взор. Конечно, Криптон понимал, что они пришли покупать рабыню, но он никак не ожидал увидеть такое. Чем-то это напоминало скульптурную галерею неподалеку от главной площади города.
Старшие шли впереди. Караман, не торопясь, рассматривал рабынь, изредка кивая или хихикая замечаниям, которые отпускал Вентра. Криптон плелся за ними. То ли от выпитого вчера, то ли от пламени ароматизированных свеч, то ли от обилия женских тел, но у молодого солдата болела голова, а сердце стучало, будто он пробежал вокруг острова с полной боевой выкладкой. Женщины манили, возбуждали и смущали. Если бы перед ним была одна, он бы знал, как вести себя с ней, но сотни обнаженных женских тел – это чересчур. Тем более, здесь можно было увидеть все типы женственности: худые и полные, с мальчишеской фигурой и пышногрудые, высокие и миниатюрные, белые, серые, черные, шоколадные, желтые, блондинки, брюнетки, шатенки.
- И что они умеют делать? – спросил Караман.
- Всё! – ответил голос сзади, - Криптон обернулся и увидел, что их, оказывается, сопровождает всё тот же Харон, который открывал им двери, - Не боись, сам обучал, - подмигнул Криптону Харон. Лицо его при этом исказилось улыбкой, и служитель этого рынка безудержно загоготал.
Они проходили мимо совсем неприметной девчушки, когда она на мгновение подняла глаза. Тут же громила рявкнул: «Куда пялишься, сука!», и взмахнул кнутом. Криптон резко выбросил правую руку вперед, перехватывая хлыст у основания. Кожаная полоса мгновенно намоталась на руку солдата. Он резко дернул, хлыст вылетел из рук надсмотрщика.
- Беру! Вот эту, - выкрикнул Криптон, пристально глядя в глаза охранника. Тот поначалу опешил, но потом ярость наполнила его. Криптон, не отводя взгляда, протянул ему кнут. И хотя видно было, что звериная злоба кипит в нем, Харон ухмыльнулся:
- Ну я же не знал.
Вентра и Караман примиряюще рассмеялись.
- Я же говорил тебе, что этот парень далеко пойдет, - прошептал Караман Вентре.
- Да, это точно. Если дойдет, - отвечал ему Вентра.

По дороге к дому Криптона, молодой человек задумался. Ему была не очень понятна его собственная реакция и его собственный выбор рабыни. «Придется серьезно подумать, почему я непредсказуем даже для себя. Вообще, со мной всё в порядке?»
— Вот и пришли, - Караман остановился возле маленькой калитки, тяжело вздохнул и вытер пот отворотом тоги.
В доме было две комнаты и маленькая кухня. Но что понравилось Криптону больше всего, так это небольшой двор на три дерева и четыре грядки, сгруппированные вокруг колодца. Криптон и Караман присели на каменную скамейку в тени яблони. Некоторое время они молча смотрели, как рабыня нашла какую-то тряпку и начала вытирать пыль со всех полок, скамей и столов.
- Хороший выбор. Правильный. Хорошая хозяйка. А красавиц добудешь в походе, - изрек Караман и тяжело вздохнул.